Текст книги "Переселение, или По ту сторону дисплея"
Автор книги: Веселовская Надежда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– Потому что она его любила, – необдуманно брякнул Тимка.
Это было сказано сгоряча и вызвало в классе шквальный взрыв хохота:
– Ха-ха-ха! – тряс щеками толстый Денис.
– Хи-хи-хи! – заливалась Карлова.
И все вокруг веселились, только Славка из дружеской солидарности смотрел, нахмурившись, в стол, как бы говоря: ну и сморозил же ты, старик, глупость – вот теперь расплачивайся…
– Тихо! – стукнула ладонью о стол Людмила Викторовна.
Класс притих: обычно учительница не стучала и даже голос повышала не часто.
– Почему это вы смеетесь – о любви никогда не слышали? Да мы тут вовсе не про ту любовь говорим, о которой вы все подумали. Совсем о другой любви!
Теперь все стали поглядывать на Тимку с уважением: есть, значит, какая-то особенная любовь, о которой никто не знает, а Тимка Лучинин знает. Славка перестал хмуриться и поднял руку:
– А что это за «другая любовь», Людмила Викторовна?
Учительница на минутку замялась.
– Как бы вам объяснить... В общем, это такое чувство, которое побуждает творить добро. Человеческая любовь…
– Какая еще «человеческая»? – недоумевал Славка.
– Если ты любишь кого-то по-человечески, ты будешь выручать его из беды. Даже подвиг для него совершишь, если потребуется. Как Герда… ведь она, в сущности, совершила подвиг – спасла своего друга от злых чар.
– Значит, она все-таки любила Кая?
В глазах Славки зажглись лукавые огоньки, говорящие о том, что слово «любовь» он понимает по-прежнему, безо всяких там «добро» или «подвиг».
– Любовь, о которой мы говорим, должна быть между всеми людьми. Вот ты любишь своих родителей?
– Ну люблю. – Славка посмотрел озадаченно – при чем тут родители? – Конечно, люблю, только мама меня много куда ходить заставляет. И в клуб «Путешественник», и к психологу записала, а психолог еще сказал, что надо в Центре творчества заниматься карате, – жаловался Славка. – А у меня голова после этого болит!
В классе опять приготовились смеяться, Карлова уже тоненько фыркнула – на пробу, поддержат ее или нет. Людмила Викторовна нахмурилась, и она деловито сморщила лоб, как будто нет девочки на свете серьезней и озабоченней ее.
– Может быть, Славик, тебе действительно трудно всюду поспеть. Но мы говорим сейчас не об этом. Я думаю, ты любишь своих родителей. Если бы с ними, не дай Бог, случилась какая-нибудь беда, ты пришел бы на помощь, правда?
– Конечно, – вздохнул Славка.
– Вот это и есть та самая человеческая любовь, о которой идет речь. Любовь-Добро, Любовь-Благо. Такой Любви учит нас христианство – религия, которую принес на землю Иисус Христос.
– Кто это Христос? – переспросили в классе. – Он, что ли, Бог?
– Богочеловек, если сказать точнее… То есть Бог, воплотившийся в человека.
– Зачем?
– Чтобы спасти людей. Насколько я знаю, надо было принести жертву за человечество и от лица человечества, а никто не мог сделать этого, кроме Бога, – объясняла Людмила Викторовна. – Поэтому Бог принес ее в человеческом виде, а для этого сначала стал человеком. Вот и получилось такое уникальное явление – Богочеловек.
Несколько секунд класс молчал. Что-то было во всем этом особенное, не до конца понятное, но значительное. И еще привлекало то, как разговаривала с ними учительница – совсем по-взрослому, словно сама раздумывала над своими словами и советовалась с классом, насколько в них можно верить.
– Откуда вы обо всем этом знаете? – выскочила Карлова.
– Это основы христианской религии, – пожала плечами Людмила Викторовна. – Их должен знать каждый культурный человек, как верующий, так и неверующий.
– А вы сама верующая?
– Сложный вопрос, – призналась учительница. – Теоретически – да, пожалуй. Но я не хожу в церковь, не молюсь, не ношу креста. Меня всему этому не учили…
– А Иисус Христос как-нибудь помог Герде? – вдруг спросил Славка.
– Ах да! Я как раз хотела вам рассказать, – спохватилась Людмила Викторовна. – Вернее, прочитать. Андерсен написал об этом, но это место сохранилось только в старинных книжках. Потому что советская цензура вырезала эту часть текста… Вы знаете, что такое цензура?
После того как объяснили значение слова, Людмила Викторовна достала книгу с пожелтевшими от времени страницами, принадлежавшую, как она сказала, еще ее бабушке. Оказывается, Андерсен написал о том, что, подходя к замку Снежной Королевы, Герда читала «Отче наш» – главную молитву, которую принес на землю Иисус Христос. Этим она отбивалась от нападавших на нее снежных хлопьев, на самом деле являвшихся передовыми отрядами войска Снежной королевы. «Было так холодно, что дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман, – звучал ровный голос Людмилы Викторовны. – Туман этот все сгущался и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие, светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на головах и копьями и щитами в руках. Число их все пребывало, и, когда Герда окончила молитву, вокруг нее образовался уже целый легион. Ангелы приняли снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячу кусков. Герда могла теперь смело идти вперед; ангелы гладили ее руки и ноги, и ей не было уже так холодно».
– Здорово! – воскликнул Славка. – Чтобы от слов получался туман, из которого выходят воины!.. А вы знаете эту молитву – «Отче наш»?
Не успела Людмила Викторовна ответить, как уже прозвенел звонок. Литература была последним уроком, после которого можно уходить домой. Все стали поспешно запихивать в портфель книжки, тетради, пеналы; шуметь и галдеть, толкаться в дверях класса. Тех, кто оставался на продленный день, Людмила Викторовна повела в столовую. А Тимка сидел на месте, пораженный внезапно сложившейся в сознании мыслью: да ведь это ему, как Герде, надо пуститься в странствия и спасти любимого человека от колдовских чар! Найти настоящего папу, которого украли злые силы… Как же он раньше до этого не додумался?!
– Ты идешь домой? – подбежал к нему Славка.
– Я потом… я сегодня дежурный, – соврал он первое, что пришло в голову.
– Давай, помогу тебе отдежурить?
Тимка замотал головой. По лицу друга было видно, что он вздумал обидеться – но тут на него сзади навалились Аркашка Меньшибратов и толстый Денис, которым не терпелось устроить кучу малу. Славка на своей спине выволок их в коридор, где все трое клубком покатились дальше, к лестнице.
А Тимка все сидел за своим столом, думая об одном и том же. Когда за дверью затих шум возни, он встал и направился к выходу, не глядя по сторонам. Он просто не мог смотреть на знакомые стены класса, зная, что видит все это в последний раз: и портреты писателей, и стенгазету, и подоконники с цветами в горшках. Если он вернется когда-нибудь сюда, то очень не скоро… Герда с Каем успели вырасти во время своих странствий, так и он к моменту возвращения станет высоким и взрослым, и у него вырастет борода... А сегодня мама не дождется Тимку домой, и еще много-много дней не дождется… Тимкины глаза защипало от жалости – к маме, к себе, обреченному на длительные скитания, и к папе, которому долго ждать освобождения. Но другого пути, по-видимому, нет.
11
Сидя в удобном кресле посреди своей артистически обставленной комнатки, Артур Федорович предавался размышлениям не самого приятного свойства. Вот уже несколько дней в установленное время к нему не приходит ни один ученик. В начале учебного года заглядывали две-три мамаши, записывали к нему детей – но дальше, увы, дело не пошло. Подростки сейчас тяжелы на подъем: готовы сидеть весь день за компьютером, а к психологу на верхний этаж подняться лень. Или он плохо агитировал их первого сентября? Вроде старался увлечь, заинтересовать, развеселить – и подмигивал им, и обещал, что занятий как таковых проводить не будет. Ведь само слово «занятия» уже набило у детей оскомину, а вот равноправное общение со взрослым человеком должно поднимать шкетов в собственных глазах!
Однако все ухищрения не принесли результатов, и Артур Федорович проводит время в гордом одиночестве. Если так пойдет дальше, придется снова менять работу, а ведь он только что устроился школьным психологом. Своим отсутствием дети попросту перекрывают ему кислород. Или они чувствуют нечто… то, о чем недавно вслух заговорил Ким в этом самом кабинете?..
С тихим стоном Артур Федорович уткнул лицо в ладони и затряс головой, снова переживая свой недавний позор. Он-то думал, никто ни о чем не догадывается. Но не зря говорят: сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Последнее время он все чаще подрывается на своей основной мине. Ведь и из Центра творчества, где у него был классный драмкружок, пришлось уволиться по не совсем… м-м-м… благовидным обстоятельствам. Оставил одного мальчишку под предлогом дополнительных занятий и даже пальцем к нему не притронулся – а тут уже в студию ворвалась бабушка, злая, словно фурия. Почему она сразу заподозрила то, что Артур Федорович тщательно скрывал в течении многих лет? И устроила скандал, в результате которого ему пришлось уволиться. А ведь он не сделал бы пацану ничего плохого, даже если бы эта неприятная бабушка спокойно сидела дома на диване. Он не злодей, не маньяк, насилующий детей, – да ему легче было бы умереть, чем пойти на что-нибудь подобное! Артур Федорович действовал исключительно в рамках своего воображения. Ему достаточно наблюдать мальчишек с близкого расстояния, просто чувствовать, что они поблизости. Остальное – дело фантазии. Да, ему нравится представлять себе пацанов в пикантных ситуациях, но не более того. Ведь от представлений никому нет вреда. Ни один мальчишка не узнает, что был героем виртуального фильма, придуманного старым артистом для его собственного тайного удовольствия. А раз не знал, так о чем тут, спрашивается, говорить? Ту же самую мысль проводит и Набоков в романе «Лолита», который, кстати, включен сейчас в расширенную школьную программу для старшеклассников …
Вот если бы что-нибудь совершилось наяву, тогда другой разговор. Тогда – и он это понимает – преступление. Потому что в любом случае мальчишке обеспечено жуткое потрясение, как говорили в старину, душевная травма. Кроме того, паренек после этого может стать со временем таким же порочным стариком, как сам Артур Федорович... Вот вам и готовая трагедия. Ведь он сам себе не рад с тех пор, как вымазался в этой грязи, из которой до сих пор не может отмыться!
Правда, современное общество оставляло ему одну психологическую лазейку – не считать себя виноватым. Человек свободен в своей интимной жизни: делай что хочешь, только не нарушай действующее законодательство. Он его не нарушает – следовательно, может ходить с высоко поднятой головой. И кому какое дело, что творится в его душе, как строятся мысли? Вот и Ким, разгадавший его неблаговидную тайну, тоже сказал – это еще не то, из-за чего стоит комплексовать… Так в чем же тогда проблема? Почему Артур Федорович чувствует себя так, словно с первого сентября стал практически рабом Кима? Он и прежде его побаивался, тушевался перед его молодой энергией и сконцентрированной волей, но теперь Ким словно держит над ним занесенный кнут – знание об его тайном пристрастии. Достаточно одного намека, и Артур Федорович готов сквозь землю провалиться… Может быть, зря? Может быть, надо воспитывать в себе иное отношение к жизни – такое, о котором он только что думал? Не считать себя виноватым?
Но вот парадокс: когда он старался уверить себя, что стыдиться ему нечего, на сердце становилось совсем тяжело и безрадостно. А после переживаний, тайного самобичевания кажется, что еще можно жить…
Дверь в его кабинет, скрипнув, приоткрылась. В щелку робко просунул голову бледный веснушчатый мальчик – тот, которым Артур Федорович подчас любовался на школьных переменах. Впрочем, тогда малыш был прекрасен и весел, заливался свирельным смехом, словно греческий пастушок, и даже не казался веснушчатым, потому что все его личико покрывал здоровый румянец. Теперь же он выглядел так, словно должен переступить порог людоеда. Кажется, Артур Федорович не позволял себе ничего такого, что могло бы настроить малыша на эту волну… Во всяком случае, внешне. А о виртуальных фильмах с его непосредственным участием этот пастушок знать не мог. Неужели у детей настолько развита интуиция?..
– Смелее, мой друг. Проходи и закрывай за собой дверь.
– А вы сегодня не принимаете? – с надеждой спросил юный посетитель.
– Совсем напротив, – усмехнулся Артур Федорович. – Я, видишь ли, как раз принимаю. Чего ты боишься; разве во мне есть сходство с людоедом?
Мальчуган наконец решился переступить порог и стоял теперь в кабинете, испуганно озираясь по сторонам.
– Садись в это кресло, – предложил Артур Федорович. – Не правда ли, у меня уютно? И совсем не похоже на замок Синей Бороды...
– Какой бороды? – недоуменно переспросил этот продукт современного школьного образования. Нынешние дети растут вдали от известных всему миру легенд и сказок, литературных образов, ставших символами.
– Ладно, замнем для ясности. Итак, мой друг, скажи – какие в твоей жизни появились проблемы?
– Никаких, – уныло повесил голову пастушок.
– Судя по твоей интонации, это не совсем так. Как тебя, кстати, зовут?
– Стайков, Слава.
– Так вот, Стайков Слава, ты находишься в весьма редком человеческом состоянии – когда нет никаких проблем… Скажи, у тебя есть друзья?
Мальчуган слегка оживился:
– Да, у меня есть друг. Точнее, был. Сегодня он меня обманул, и я с ним больше не общаюсь! – щегольнул он взрослым словечком.
– Ну вот видишь. А говорил – никаких проблем!
– Я просто не люблю, когда обманывают, – насупился пастушок. – Если уж обещал пойти с другом в одно место, значит, должен пойти…
– Вполне разделяю твои чувства. Но давай подумаем: возможно, твой друг хотел исполнить свое обещание, но не смог? Вдруг обстоятельства оказались сильнее его?
– Я сам сильнее его, и, когда встречу, поколочу.
Артур Федорович засмеялся – до чего же хорош этот столь непосредственный и столь характерный Славик! Великое дело – воспринимать жизнь такой, какова она есть, без всяких сложностей и подтекстов!
– А твой друг не предупреждал тебя, что у него могут возникнуть собственные проблемы? – вслух спросил Артур Федорович. – Что ему, например, не хватит времени?.. Или еще что-нибудь?.. Не делал ли он каких оговорок?
– Никаких огово…Ой, – запнулся вдруг мальчуган. – Он ведь сказал…он мне написал….
В следующий момент Славик сорвался с места, подхватил свой прислоненный к креслу портфель и драпанул прочь, крича на ходу:
– До свиданья! На сегодня мы уже позанимались!
Вот тебе и первый, он же единственный пока, посетитель.
12
В стоматологию «Белый коралл» то и дело звонили клиенты. Всем было что-нибудь надо: записаться, отписаться, переписаться – а скорей всего, просто потрепать координатору нервы. Во всяком случае, так казалось в последнее время Ирине. Она поставила себя на автомат, стараясь ни в чем внутренне не участвовать. Работала механически: бесстрастно бросала в трубку «да» и столь же бесстрастно записывала, отписывала, переписывала. Давала справки, выбивала чеки в оплату приема, готовила для врачей чай. А что касается нервов, так их у нее давно уже не осталось.
Дома не происходило никаких сдвигов к лучшему. Тимка по-прежнему страдал, Павел часами не отрывал загадочно-внимательного взгляда от монитора. Сегодня он, кажется, даже не пошел на работу. Ирина стала подумывать, а не нуждается ли ее муж в помощи психиатра?
– Да? – в очередной раз подняла она телефонную трубку.
– Попросите, пожалуйста, к телефону Ирину Лучинину... Ира, это ты? Это Света Стайкова.
– Света? – с недоумением повторила она.
Что же, теперь соседка и на работу ей будет звонить? Мало достает дома…
– Ты не волнуйся, я только хочу спросить… Может быть, ты в курсе… – Светкин голос звучал со странной неуверенностью, она запиналась, подбирая слова, и совсем не походила сейчас на саму себя, не знавшую обычно смущения. – В общем, тут Славик ищет твоего Тимку… Ты не в курсе, где бы он сейчас мог быть?
– Тимка?! – встрепенулась Ирина. – Он должен быть дома! Вы звонили в дверь?
– Никто не открывает. Тут такое дело… – снова запнулась Светка. – Ты только не волнуйся заранее…
– Что случилось?! – в голос закричала Ирина.
– Тимка послал Славику записку, что пойдет с ним к психологу, если будет жив. Так он написал.
– Тимка написал «если буду жив»? – не веря своим ушам, повторила Ирина.
– Да, он написал. И сейчас мы нигде не можем его найти. То есть он, конечно, объявится, – спохватилась Светка, – он обязательно найдется, это наверняка! Но я подумала, может быть, тебе надо знать…
– Еду, – бросила в трубку Ирина и сорвалась с места.
Она бежала по клинике к выходу, задыхаясь от скорости и, главное, от раздирающих душу страхов. Неужели сложности с Павлом привели Тимку к попытке… страшно подумать, к какой, страшно назвать ее, даже мысленно! А вдруг к удачной попытке?! Тогда она, Ирина, убьет сперва Павла, а потом себя. Но еще раньше разнесет на мелкие куски Павлов любимый ящик, компьютер.
13
В эту ночь Павлу не спалось: постель казалась душной и скомканной, рядом беспокойно вздрагивала жена – видимо, ее сновиденья были не из приятных. Сам он не помнил, что ему снилось. Наверное, что-то скучное, от чего человек среди ночи просыпается. Он потихоньку сполз с кровати, прошел на кухню и выпил там воды – нет, это было не то, что ему нужно. Отдернул занавеску, посмотрел на пустую улицу, бледно подсвеченную двумя далекими фонарями… нет, и не это. В сущности, Павел знал, чего ему не хватает: просто до сих пор заставлял себя придерживаться определенного распорядка и не входить в параллельную реальность по ночам. Но сейчас у него уже не было сил сдерживаться.
Вскоре в большой комнате прозвучала мелодичная музыка, и на сигнальном блоке зажглись нежные зеленые огоньки. Как всегда, Павел не думал, какие кнопки нажать, какую программу выкрутить. Достаточно было того, что он захотел попасть в заэкранье – и, как обычно, сразу попал. Встретили его там восторженно: кураторы всегда встречали Павла с энтузиазмом, но сегодня к тому был дополнительный повод: сегодня он первый раз пришел ночью. С него сняли тяжелое пальто, измазанные глиной ботинки (он был в пижаме и босиком – грубая одежда и обувь соткались из привнесенных им в идеальный мир проблем и несовершенств). При этом кураторы совещались, как отпраздновать его первое ночное посещение. Спрашивали, что он хотел бы заказать: бал, оргию, африканский праздник с факелами, банкет, фуршет, рыцарский турнир или… Но он заказал себе просто порцию спокойного ночного отдыха, в тишине, в мягкой постели, и чтобы никто не мешал ему доспать то, чего не доспал в реальности.
Вот теперь сны Павла были интересными. Он видел себя изобретателем нового стройматериала, вызвавшего бум в строительной экономике. Это изобретение вело к мировой известности, сулило неслыханную прибыль. Павел въявь переживал, как раскручивалась его слава: сперва проект затребовали в министерство, потом в правительство, а уж после на мировой экономический форум. Крупнейшие банкиры развитых стран стремились перекупить у него патент, одно за другим сыпались захватывающие дух предложения… И всю ночь Павла чествовали, хвалили, поздравляли, удивлялись ему и стелились перед ним травкой. А его прежним недоброжелателям не осталось ничего иного, как гореть на огне лютой зависти.
К сожалению, утро настало не только на очередном банкете в его честь – оно разворачивалось и в его настоящей квартире. Из заэкранного мира, связь с которым он не догадался вовремя заблокировать, стали доходить обычные надоедливые сигналы: звон посуды, шелест жениного халата, всякие там «С добрым утром!» и «Какую кашу тебе, Тимка, сварить?» Но если бы все это было заблокировано, Павел наверняка пропустил бы время идти на работу, в свою контору…
И вот тогда старший из кураторов заговорил. Это был вопрос, давно уже осевший у Павла в подсознании: на кой ему, собственно, сдалась эта самая контора? Чтобы зарабатывать деньги? А разве любое его желание не исполняется здесь бесплатно? Правда, у него есть семья, которую он сам когда-то завел: жена, сын. Кураторы поставили вопрос так, что ему надо забыть обо всех проблемах по ту сторону дисплея и переселиться к ним насовсем. Вот это уже было серьезно. Казалось бы, логически все складывалось к тому, чтобы принять предложение кураторов, но… Павел чувствовал, что его держат некие древние атавизмы. Три атавизма, не позволяющие развязаться с его предыдущей жизнью.
Первым был опять-таки Тимка: уж слишком глубоко въелась в Павла за десять лет привычка дрожать над сыном. Вторым – женщина, Ирина. Понятно, она не могла выдержать конкуренции – такие ли ждали его на празднике жизни! – но ни с одной из встреченных на этом празднике он не пережил того, что пережил с ней. Когда-то они буквально ходили по пятам друг за дружкой: она во двор мусор выносить, а как идет обратно, он ей навстречу – соскучился. Он задержится вечером на работе, а она уже ждет возле метро – вышла его встречать. И так повсюду, где только можно, они таскались вдвоем, а после втроем: сперва с коляской, потом с дитем посередке, ведомым с двух сторон за ручки. В это время Павлу бы и в голову не пришло, что он может куда-то переселиться – без них, от них, бывших тогда частью его самого.
Но кроме этих двух глупостей, его удерживал еще третий, не менее дикий атавизм. Принято думать, что, когда детство проходит, люди перешагивают через него и идут дальше. На самом деле это не совсем так – каждый носит на дне души свернувшееся клубком собственное детство. В решающий момент жизни оно вдруг проснется, захлестнет человека и поведет куда захочет. Последним атавизмом Павла было пережитое им детство: пустыри, мальчишки, драгоценности в виде битых стекол и собачьих костей, полусдутый футбольный мяч… А как итог всего – серый могильный холмик, простой и невзрачный, несмотря на все прежние старания Павла развести там цветы. Мать как любила держаться в тени при жизни, так и потом не меняла своих привычек. Но в самой этой серости, скудости, умаленье была какая-то сила, больше всего мешавшая Павлу порвать с унылой реальностью. Временами ему казалось, что сама мать в своем неизменном коричневом жакете стоит на последней черте, последней границе между обычной и компьютерной жизнью – встала и отталкивает его вытянутыми вперед руками. Павлу это не нравилось. Он стыдился перед кураторами: вдруг они могут угадывать человеческие мысли? Но они, похоже, не умели, потому что никогда не заговаривали с ним об этих видениях. А сам Павел не чувствовал внутренних сил решительно прогнать образ матери.
Таким образом, переселение откладывалось. Он смущенно признался, что еще не готов насовсем остаться в заэкранье:
– Мне еще надо дозреть… То есть я понимаю, что так будет лучше, но давайте сделаем это позже…
Если кураторы испытывали разочарование, то, как всегда, сохраняли безупречную корректность:
– Нам очень жаль, босс, но мы не властны решать за вас. Надеемся, что постепенно вы привыкните к этой мысли… и со временем ваше переселение полностью совершится.
– Да, да! – горячо отозвался Павел. – Я ведь именно так и хочу – со временем.
– Но сейчас вы, по крайней мере, согласны не оставлять нас ради бесполезной необходимости бывать на службе?
– В контору – да! В контору я больше не пойду, – с ходу решил он.
– Какой прикажете номер? – быстро наклонился к нему старший куратор, не скрывший довольного блеска в глазах.
Павел оказался перед уже знакомым ему огромным меню под названием «шестое чувство». На нем вспыхивали, перемигивались, мельтешили числа, и единичные и такие, от которых, вследствие их многозначности, рябили в глазах. Их даже нельзя было назвать, потому что для них еще не придумали названия; во всяком случае, Павел его не знал.
Каждое из таких чисел означало определенные обстоятельства, призванные удовлетворить тот или иной внутренний настрой человека. Душевные аппетиты тонки и причудливы не менее прихотей гурмана, которому хочется жаркого или сладостей, или вдруг ни с того ни с сего брусники, черного хлеба, соленых рыжиков. Мелькающие на табло числа таили в себе все оттенки разнообразных человеческих ощущений. Под каждым числом хранилась определенная ситуация, призванная удовлетворить те или иные потребности клиента – кураторы только ждали приказа ее развернуть. Клиент имел право просмотреть множество таких ситуаций, чтобы потом выбрать ту, в которую погрузится на весь вечер. Для начала просмотра требовалось просто набрать определенный код: три раза подряд нажать кнопку под цифрой шесть. Получалась трижды повторенная шестерка, обозначающая новое для человека шестое чувство, которым он отныне владеет в придачу к прежним пяти. Чувство ничем не ограниченной свободы.
Павел готов был приступить к выбору программы на сегодняшний вечер. Обычно ему помогали в этом кураторы, но сейчас он почему-то не увидел их рядом. Это было странно – до сих пор они в нужный момент всегда были под рукой. Он поискал глазами: кураторы, сгрудившись в сторонке, о чем-то негромко, но ожесточенно спорили меж собой. Странно! По правилам они не должны были допускать такого в присутствии клиента, а Павел еще не видел, чтобы здесь нарушали правила.
Однако на этот раз происходило нечто особенное. Очевидно, у кураторов что-то не ладилось; с каждой секундой их напряженный шепот нарастал, переходя в свистящие и шипящие звуки. Павел не знал, что в таком случае делать. Наконец старший из кураторов повернулся к нему:
– Очень сожалею, босс, но вам тут пришло сообщение… оттуда, – криво кивнул он в правую сторону, что подразумевало под собой границу между обычным миром и заэкраньем. – Мы бы не хотели его вам передавать, потому что оно может испортить ваш отдых.
– Испортит, испортит!.. – подтвердили другие кураторы общим согласным гулом.
– …однако правила не позволяют нам решить этот вопрос самостоятельно. Вот если бы вы сами отказались…
– Какое сообщение? – спросил Павел.
– Сплошная чушь, босс, но может вас взбаламутить. Обычные штучки тех…– Он опять дернул головой в сторону границы миров. – Поверьте, не стоит его передавать. Разрешите помочь вам выбрать номер?
Павлу следовало послушаться, поскольку все, что предлагали кураторы, в конечном счете шло на пользу клиенту. Но глупое упрямство, привнесенное из несовершенного мира, пагубная привычка влезать во все самому, пропускать события через собственные принципы и эмоции, – все это сейчас одержало в нем верх.
– Покажите мне сообщение!
– Право, босс… – угодливая физиономия куратора стала кривиться, давая понять, насколько неблагоразумно он поступает.
– Покажите!
Куратор развел руками и отступил в сторону. Через секунду Павел почувствовал, что его трясут за плечо. Бледная как смерть, взлохмаченная Ирина с расширенными от ужаса зрачками кричала ему в лицо: «Тимка пропал! Ты слышишь?! Он написал в записке «Если буду жив»! Слышишь?! Тимки нигде нет, он не пришел сегодня из школы! И написал «Если буду жив»!»
Затем все исчезло, и Павел снова увидел перед собой застывших в ожидании кураторов. Тот, который говорил с ним до этого, заискивающе улыбался:
– Вы хотели получить сообщение, босс. Вы его получили. Теперь разрешите помочь вам выбрать номер?
– Да… то есть подождите! – словно очнулся Павел. – А где же сейчас мой сын?
– Желаете поискать? – С этими словами куратор подскочил к пульту «Шестое чувство», где все это время не прекращали мигать разные числа. – Одну секунду, босс. В каком направлении пойдем: магия или детективы? Вот тут у нас кабалистика, вызов духов, «В гостях у Калиостро» и еще много разновидностей магических программ. Или желаете что-нибудь под грифом «Розыск»: погони, боевики, хитроумные расследования…
– Я сейчас не хочу погружаться в виртуальность, – раздраженно перебил его Павел. – Мой сын исчез, и я должен искать его в том мире, где это произошло. Сегодня я от вас ухожу; вернусь, когда все уладится.
Среди кураторов поднялся протестующий шум. Правда, они старались не повышать голосов до крика, и упрекали не Павла, а друг друга (здесь действовали по принципу «Клиент всегда прав»). А вот между ними явно назревала разборка. Одни считали, нельзя было показывать клиенту сообщение, другие, наоборот, настаивали, что нельзя было не показать – стоит хоть раз нарушить правила, как вся здешняя система рухнет. Потом они вроде до чего-то договорились. Через секунду старший из них вновь обратился к Павлу:
– Вы не можете так уйти, босс. Вы же знаете, каким образом осуществляется ваш уход: после получения и использования номера через внутренний выход в сон либо его эмоциональное подобие…
– Но сегодня я не могу тратить время на то, чтобы взять и использовать номер!
– Мне очень жаль, но никто не вправе нарушать здешние законы… По ним вы пришли сюда, по ним же должны и выйти!
Возможно, все это было так, но Павел не мог сейчас думать ни о чем, кроме Тимки. Его вдруг пронзило сознанье, что дорога каждая минута: возможно, как раз сейчас сын находится в какой-то опасной ситуации… Павел взглянул на себя: он находился в том самом виде, в каком выходил когда-то из душевой кабинки бассейна. Проще сказать, в чем мать родила. Где его одежда?!
– Принесите мне вещи, которые были на мне, когда я сюда пришел!
– Они в стирке, босс. Всякий раз, как вы приходите, мы забираем ваши вещи, чтобы выстирать их и отгладить. А иногда изготавливаем по их модели новые. Да, чаще мы изготавливаем новые – это более современно, чем стирать и гладить…
– Да вот они!.. – перебил Павел разболтавшегося куратора.
Он случайно наткнулся взглядом на скомканную в уголке пижаму, которую надел перед сном. Правда, пальто и заляпанных глиной ботинок не было – очевидно, их-то и взяли в работу. Увидев, что он поднял пижаму, кураторы в своей всегдашней услужливости засуетились, желая помочь ему одеться. Однако на этот раз они не облегчали, а, наоборот, затрудняли этот процесс: пижамные штаны почем-то скручивались у них в трубочки, рукава куртки оказывались вывернуты, и Павел никак не мог просунуть в них руки. Он потратил много времени на то, чтобы облечься в два предмета, из которых состояла пижама, казавшиеся сейчас особо непрезентабельными, мятыми и несвежими… Но ему теперь было все равно, он думал о главном: как бы скорее выйти отсюда, чтобы искать Тимку.
– Оставьте свою плату, босс, – холодно произнес старший куратор.
