Текст книги "Похождения Вани Житного, или Волшебный мел"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Им всё равно – крепкая, нет ли, у них свои планы, а на наши планы им наплевать, – вздохнула бабушка.

– А печка там есть – в девятом этаже?

– Кака тебе печка! Батарея там, паровое отопление.

– Паровое! Да они с ума там, что ль, посходили! Кто ж в пару‑то будет жить?! Один банник разве уживётся… Не, я день–деньской париться не согласный!

– Да кто ж согласный! Был у меня, робяты, – бабушка тут и на Ваню глянула мельком, и опять к одному Шишку стала обращаться, – мел… Да пропал, не нашла я его…

Так вот она что искала – мел!.. Ваня был страшно разочарован, но решил включиться в разговор:

– Так давай, бабаня, я сбегаю, куплю в магазине аль в школе подтибрю, там этого мела в каждом классе, – знаешь, сколько! Я мигом! – Ваня даже с места вскочил, – так уж желал угодить.

– Сядь! – стукнула об пол клюкой Василиса Гордеевна. – И не встревай, когда старшие разговаривают. – Помолчав, добавила: – Это ты для Шишка хозяин, а для меня пока что так: ни в городе Иван, ни в селе Селифан.

Ваня покраснел и сел на место.

– Мел‑то не простой – невидимый мел… – Василиса Гордеевна опять глянула на Ваню, у которого глаза разгорелись, и объяснила: – Снаружи‑то мел как мел, а пишет невидимо. Всё, что им очертишь – с глаз пропадает. Вот думаю я, надо нам очертить круг вокруг избы, ну и вокруг двора тоже, огорода, чтоб никто к нам не подкопался. Ведь через круг этот не пройдёшь, не перескочишь – стена, одним словом. Избу не видать будет – и они от нас отвяжутся. Как думать, Шишок?

Шишок, опять закинув ногу на ногу, наморщил лоб, покивал и сказал:

– Мысль хорошая! Я бы даже сказал, гениальная мысль! Круговая оборона, значит! Мы им покажем, планистам этим, не достанут они нас, нате–ко выкусьте! – Шишок показал через плечо – неведомо кому – кукиш.

– Одно нехорошо – отдала я этот мел!

Шишок так и подскочил:

– Как? Кому? Вот бабы, они и есть бабы, хозяин… Даже самые умные. Ничего доверять нельзя. Разве ж можно такую вещь давать кому попало.

– Не кому попало – сестре, Анфисе, отдала. С возвратом. Только не воротила она мне мел‑то. Как думать – что теперь делать?

Шишок даже глаза вытаращил:

– Как что делать?! К ней бежать, к Анфиске…

– Нога у меня, Шишок, сломанная. А Ваня‑то мал ещё один ходить. Так прямо и не знаю – кого послать?!.

– Дак… – Шишок, хотевший что‑то сказать, замер на полуслове. – А–а–а… Так вот ты зачем меня звала! Хитра баба… Ох, хитра, хозяин, бабушка твоя…

– Да знаю, Шишок, знаю, миленький, что это тебе нож по сердцу – из избы уходить. И не война ведь сейчас. Да и как дому без домовика?!. Не знаю, как и выстоим тут без тебя. Как бы не сгореть!..

– Типун те на язык… – сказал машинально Шишок, долгонько молчал, потом затряс головой так, что из неё насекомые посыпались: – Э–эх, была не была! – поднялся, рубанул рукой воздух, стукнул шерстистой ногой об пол: – Где наша не пропадала! Хорошо, Василиса, будь по–твоему, пойду с хозяином!

– Ох, Шишок, дай я тя расцелую! – Василиса Гордеевна поднялась и, нагнувшись, троекратно расцеловала зардевшегося Шишка. – На тебя вся надежда, ты уж пригляди там за хозяином.

– Какой разговор! – Шишок повернулся к Ване и, хлопнув его по плечу, воскликнул: – Ну что, хозяин, вместе, значит?!

– Вместе! – кивнул Ваня. Он наконец пообвыкся и мог прямо смотреть в глаза человеку (или не человеку?) с его лицом, а то всё смотрел куда‑то мимо. Как вдруг видит: в окошке сверху вниз промелькнуло что‑то огненное. А через минуту раздался лёгкий стук в дверь – будто острым когтем постучали.

– Кого это ещё нечистый несёт? – проворчала Василиса Гордеевна и кивнула Ване, открой, дескать.

– Чистый, чистый это несёт. Самый что ни на есть чистый… – соскочил со своего места Шишок и, опережая Ваню, мягко помчался в прихожую.

Дверь распахнулась – и порог перешагнул громаднейший петух, ростом как раз с Шишка, то есть Ване по плечо… И был он настоящий красавец – грудь колесом, в огненном оперении, с разноцветным хвостом. Каких только перьев не наблюдалось в этом изогнутом хвосте: чёрно–зелёные, бронзовые, лимонные, огненно–рыжие – и все жарко–блестящие. Гребень и бородка были багровыми, а шпоры – как финские ножи. Ваня попятился назад. Петух вышагивал гордо, лапы поднимал высокуще, ровно солдат при смене караула у кремлёвской стены. Шишок семенил сзади, Ваня продолжал пятиться. Таким макаром и прибыли к Василисе Гордеевне на кухню. Ваня допятился до бабушки и спрятался за неё. Всё‑таки чутьё ему подсказывало – что это какой‑то не нормальный петух.

– Это ещё кто такой?! – воскликнула Василиса Гордеевна. – Вроде я такого не звала.

– Это я, я, я позвал, – выскочил вперед Шишок. – Для количества. Единственно только для количества. Двойка – плохая цифра, вдвоём ходить – депо загубить. А три – само наилучшее число. Втроём пойдём.

Петух, поворачиваясь горбоносым профилем, поочередно оглядел всех сначала одним разбойничьим глазом, потом другим, склонил голову набок и вдруг просипел:

– Здравия желаю, господа хорошие!

Ваня вскрикнул и так и подпрыгнул чуть не до потолка! Бабушка пребольно ткнула его острым локтем в живот:

– Чего ты орёшь?

– Не умеет вести себя в приличном обществе, – сипел петух, косясь на накрытый стол и занимая Ванино место на табуретке. Ваня никак не мог прийти в себя, он, конечно, понимал одно время речь живых существ, но тогда он был в шкуре животного, и говорила живность присущими ей звуками, но этот… Этот прямо говорил русским языком, Ваня даже видел, как у него язычок в горле трепещет, выталкивая наружу человеческие слова.

– Так он же говорит! – прошептал Ваня бабушке на ухо.

– В приличном обществе не шепчутся! – опять одёрнула его птица.

– Ну и что, что говорит? – пожала плечами Василиса Гордеевна. – Тебе‑то чего?

– Так он же петух!

– Конечно, петух – живая тварь. А телевизор твой – сундук сундуком, а лясы точит… – При этих словах, Ване показалось, бабушка переглянулась с Шишком, который хихикнул в ладошку. Вспомнив про конфуз с телевизором, Ваня решил замолчать – пускай делают что хотят.

– Здороваться не здороваются, к столу не приглашают! – воскликнул петух. – Имени–отчества не спрашивают! Куда я попал!

Шишок, с удовольствием наблюдавший за фурором, который произвело появление петуха, сказал:

– Этого болтуна Перкуном звать, если коротко – Перо.

Петух тут же вскочил, поклонился, отведя одну лапу так далеко назад, что чуть не свалился, но удержался, и, подскочив к Василисе Гордеевне, схватил этой‑то жилистой лапой её руку, поднёс к клюву и слегка приложился.

– А вы, как мне известно, – Василиса Гордеевна, очень–очень рад, просто счастлив нашему знакомству! Я так долго ждал этой встречи, вы не представляете!

Бабушка выдернула руку и потрясла ею – видимо, петух все‑таки ощутительно клюнул её. Перкун же, повернув боком голову, в упор поглядел на Ваню одним глазом – так долго глядел, что Ваня вынужден был отвести взгляд. Наконец петух открыл клюв, хотел что‑то произнести, но не смог – в горле у него заклекотало, он захлопал крыльями, угодив одним Ване по лицу (и немудрено, размах крыльев был от стены до стены), и испустил такое громкое «кука–ре–ку!», что стёкла в окнах задребезжали и все присутствующие едва не оглохли. Откукарекавшись, петух помахал перед клювом лапой и пробормотал:

– Простите, не удержался… двенадцать часов – моё любимое время, никак не мог промолчать. Атавизм, конечно… Наследие прошлого… Отголосок, так сказать… Ещё раз прошу простить меня. Но все петухи в определённые часы должны поминать Кукуй–реку – свою петушиную родину, если хотят туда когда‑нибудь вернуться.

– Ничего, – заговорила наконец с петухом Василиса Гордеевна, – поминай себе, кукарекай на здоровье!

– О, благодарю вас, вы очень добры, я много слышал о вашей беспрецедентной доброте, но тут убедился воочию, так сказать.

Петух только слегка споткнулся, произнося трудное слово, – Ваня даже позавидовал, он бы так ни за что не смог.

– Могу я немного подкрепиться перед дальней дорогой? – спросила вежливая птица, и, получив утвердительный ответ, подцепила когтистой лапой солёный огурец и целиком затолкала его себе в разверстый клюв.

– Так, – сказала Василиса Гордеевна, – хватит зря время проводить. Раз все в сборе – надо отправляться. Только Шишка бы надо малость приодеть – а то он вроде как с психушки сбежавши.

Шишок оглядел себя:

– Не–е, я, как хозяин, в хозяйской любимой одёже, всё при мне – я переодеваться не стану!

Согласился только укоротить штанины и при выходе надеть Ванины больничные ботинки, хоть и выглядел в них клоун клоуном: уж больно они были Шишку велики. А пока сел прилаживать солдатский ремень к балалайке, чтоб носить её за спиной. Василиса Гордеевна же собирала Ване котомку, положила сменку – причём тёплую: – Кто знат, сколь вы проходите, сентябрь ведь на носу. – Тут Ваня вздохнул: опять школа откладывается в долгий ящик… Положила и вязаную чёрную шапку с вышитым листком – память о Святодубе. Ваня сунул в котомку свистульку – мало ли, пригодится.

– Да, – спохватилась бабушка, – самого‑то главного я тебе, Ваня, не сказала… В лес ведь я тебя посылаю, в лесу она живёт, Анфиса‑то. – Ваня так и вздрогнул, вспомнив свой первый и последний поход в лес. – Но ты не бойся, – заторопилась, – того, что было, – не будет. Есть у меня оборона от этой окаянной трясовицы, я, когда за тирлич–травой‑то[13]13
  Тирлич – это золототысячник малый. Траву собирают на Купалу. Считается, что собирать её могут только ведьмы. [Ред.]


[Закрыть] ходила, да не нашла, зато другую травку сыскала – очень она сейчас пригодится, одолень–трава‑то[14]14
  Одолень–трава – вероятно это кувшинка, водяная лилия. [Ред.]


[Закрыть]. Одолеет она её, сенную лихорадку эту, не даст к тебе подступиться. Зашила я траву в ладанку, – Василиса Гордеевна надела висящий на долгом шнуре хлопчатый мешочек с мягким содержимым Ване на шею. – Только смотри – не потеряй, а то плохо придётся… Одолень-трава, она много чего одолеть вам поможет, не только девок–трясовиц…

Пока Василиса Гордеевна собирала их в дорогу, Шишок ходил за ней по пятам, давая дурацкие советы насчёт того, что ещё надо положить в котомку.

– Отвяжись! – отмахивалась от него Василиса Гордеевна. – Как бы чего не забыть! А деньги‑то! – хлопнула бабушка себя по лбу.

– Да уж, без денег путешествовать оно как‑то не с руки, – сказал петух, флегматично наблюдавший за сборами. – Вернее… не с лапы.

Василиса Гордеевна подскочила к своей койке, смахнула с неё постель, вытащила перину и, велев Ване принести ножницы, стала вспарывать пуховик. Вся троица собралась вокруг, с интересом наблюдая за происходящим. Взяла перину за концы, встряхнула – и из неё полетели, кружась по комнате, бумажные деньги разных времён. Все бросились их ловить, Шишок поймал несколько купюр, бывших в ходу до реформы 1961 года, Перкун подцепил клювом «катеньку», Ване прямо на плечо слетела облигация государственного займа 1948 года выпуска. Потом он поднял с полу червонец, на котором был нарисован Ленин, ещё совсем недавно эти деньги были в ходу, а теперь на них ничегошеньки не купишь, деньги поменяли, счёт пошёл на тысячи и десятки тысяч. Весь пол оказался засыпан деньгами, которые вышли из обращения.

– Бабаня, а зачем тебе старые деньги? – спросил Ваня, разглядывая червонец.

– Как зачем?! Старые деньги – самые мягкие. Моей перины дороже нет… Я сплю – мне от них тепло. Никакого пуха не надоть.

– Пуха! – возмущённо воскликнул Перкун и нахохлился. Все замерли. – Какая бестактность!..

Василиса Гордеевна, поняв, какой промах сделала, покосилась на петуха и передёрнула плечами:

– Такие все обидчивые… Ничего сказать нельзя – сразу обижаются. Если б у меня пух был в перине, тогда бы ладно – обижайся, так ведь пуха‑то нет!

Осознав, что пуха в наличии действительно нет, петух немного оттаял. Бабушка же, раздвигая деньги клюкой, переворачивая бумажку за бумажкой, нашла наконец то, что искала, подняла, разгладила и подала Ване. Тот протянул уже руку, но Василиса Гордеевна отвела свою и сказала:

– Это не простая, Ваня, денежка – возвратная, верть–тыща называется, она всегда вертается к хозяину. Только гляди, не играй на неё, а то потеряешь навеки… – И он подхватил зелёную купюру, которая была выпущена совсем недавно, вот и год стоял – 1993–й, вот и флаг на куполе – не красный, а новый трёхцветный. Стал дальше разглядывать интересную денежку: с виду ничего особенного, обычная тыща. Свернул и положил в карман. Интересно, почему бабушка не пользовалась ею, а зашила в перину, тратила пенсионные деньги, которые утекали меж пальцев, как вода. Шишок между тем кружил по комнате, с наслаждением шурша по бумажкам шерстистыми ногами. Потом остановился и спросил:

– А скажи ты мне, Василиса, что это за люди такие, которые сносить нас хотят… Ты их знаешь? Где живут? Надо бы прежде с ними разобраться. Это ведь…

Бабушка строго посмотрела на Шишка:

– Не до них сейчас. И адреса у меня этих сносильщиков нету, знаю только, что участковый где‑то за дорогой в новых домах живёт. Дак он человек подневольный, Моголис этот тоже, небось, мелка сошка. А кто там у них решат, я не знаю. Времени даром не тратьте – а прямиком ступайте к Анфисе.

Бабушка повернулась к Ване:

– Значит, Ваня, так и так скажешь, я, мол, внучатый племянник, послала меня сестрица ваша Василиса Гордеевна. И поклон ей от меня, да вот ещё огурчиков солёных я в котомку положила, очень она их любит. А вам пирожков давешних. И… и не бойся её… Ну что ж, – вздохнула Василиса Гордеевна, – пора. Присядем на дорожку.

Все расселись в прихожей на лавке: петух сидел с поджатой лапой, Шишок положил голову на гриф балалайки, Ваня сидел очень прямо и глядел в одну точку, на порог. Порог был высокий и широкий, Ваня любил на него садиться, а бабушка, бывало, сгоняла его оттуда, дескать, нельзя на пороге сидеть – а то навеки уйдёшь в эту дверь.

– Ну, с Богом, – Василиса Гордеевна первая поднялась, и следом за ней все зашебуршились, вставая.

Когда три путника вышли за ворота, долго ещё слышали они, как из раскрытого окошка вслед им несётся:

– Едут добры молодцы во чистое поле, а во чистом поле растёт одолень–трава. Одолень–трава! Не я тебя поливала, не я тебя породила; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы–самокрутки. Одолень–трава! Одолей ты злых людей! Одолень–трава! Одолей добрым молодцам горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса тёмные, пеньки и колоды…

Глава 11. В путь!

Перед выходом на проспект Ваня оглянулся – изба с бабушкой спряталась среди других изб, Святодуб уже не возвышался над улицей зелёным шатром, и почему‑то Ване показалось, что не видать ему больше 3–й Земледельческой как своих ушей… Ему хотелось завеньгать[15]15
  Веньгать – плакать, визжать, жалобно просить. [Ред.]


[Закрыть], и он крепился как мог. Спутники его в это время, отойдя в сторонку, о чем‑то совещались. Перкун, искоса глядя на дорогу, по которой туда–сюда сновали машины, расправил могутные крылья и, как дисциплинированный пешеход, дождавшись зелёного света, полетел, едва касаясь лапами проезжей части, на ту сторону. Шишок, ухватившись за Ванину руку, потащил его следом, бормоча:

– Знаешь, хозяин, хочу я экскурсию сделать, дома эти новые посмотреть, давно наруже‑то не бывал.

Ваня же хохотал, как ненормальный, пытаясь выдернуть руку.

– Ты чего? – испугался Шишок. – Щекотуха напала? Где, где она? – заоглядывался по сторонам. Но, кроме машин, ничего не увидел. Увернулись из под самого носа трамвая. Благополучно перескочив рельсы и перебежав оставшийся кусок дороги, оказались на стороне новых домов.

– Руку, руку‑то отдай… Щекотно очень… – хохотал Ваня. – Не могу больше! Хи–хи–хи, – и смахнул набежавшие слёзы.

– А–а, – Шишок отпустил Ванину руку, в недоумении поглядел на свою шерстяную ладонь, провел ею по собственной щеке и тоже захихикал:

– Правда, щекотно.

Перкун уж ждал их на этой стороне, в нетерпении переминаясь на месте.

– Пошли, – решительно потащил всех к девятиэтажным домам Шишок.

– Бабушка сказала поторапливаться, – пытался возразить успокоившийся Ваня.

– Мы быстро – раз–два – и готово!

– Чего – раз–два – и готово? – не понял мальчик.

Подошли вплотную к высоткам, и Шишок принялся выспрашивать у встречных–поперечных, где живёт участковый. Ваня дёрнул его за полосатый рукав:

– Ты чего?! Зачем нам к нему? Бабаня не велела…

– Бабаня не веле–ела! – передразнил его Шишок. – Чего ты за бабушкин подол уцепился – никак не отстанешь. Кто в доме хозяин?!

– В настоящее время, – вмешался в разговор важно выступающий рядом с ними Перкун, – существует теория равноправия полов. Поэтому весь вопрос в старшинстве.

– Равноправие полов… Это ты в своём курятнике устанавливай равноправие полов. А если брать по старшинству, я тут среди вас самый старший, и, значит, я – командир. Все за мной!

Встречные точного адреса не давали, но указывали большей частью в одну сторону. Подошли к очередному дому, у подъезда сидело несколько гревшихся на солнышке старушек, одна из них качала коляску с младенцем. Шишок подкатился к старушонкам и спросил, где проживает участковый. Кумушки с подозрением покосились на его полосатую пижаму, уставились на медаль, вытаращили глаза на петуха и дружно покачали головами, дескать, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Шишок скроил плаксивую рожу и запричитал:

– Бабушки–старушки, милостивые вы мои, мамка папку сковородкой убила – милицию ищем!

– Где, где–ко–ся? – повскакали старушки, глаза у них загорелись огнём любопытства.

– Да вон тама, в избах. На той стороне… Лежит батя с проломленной башкой, кровищи – вся кухня залита! Не знаю, чего и делать… А мамка без скальпа осталася.

– Как это? – офонарели старушки.

– Так. За косу по всему дому таскал, и скальп снялся… Вместе с косой.

– Индеец, что ли, он у тебя? – спросили уважительно старушки.

– Не, свой. А огненную воду шибко уважал.

– Вона как! Тогда – понятное дело… Дак вот в этом подъезде Мерзляков и проживат, второй этаж, сорок вторая квартира.

– Дома он, – высунулась старушка с коляской, – недавно прошёл. Бегите, бегите скорей. Бедные дети – всё ведь на их глазах…

Шишок приложил ладонь к виску, дескать, слушаюсь, петуху велел оставаться на улице, а Ваня пошёл следом за Шишком, но к милицейской двери допущен не был, остался стоять на лестнице, в сторонке. Шишок поднял руку, чтоб позвонить, но Ваня, опасавшийся скандала, успел спросить:

– Шишок, а вдруг у него пистолет?!

– Не боись, хозяин, всё будет в ажуре… Он не застрелится, – и рука Шишка, не достававшего до звонка, вдруг вытянулась, как гусеница, нажала на кнопку и вновь сократилась. Оглянувшись на опешившего Ваню, Шишок подмигнул ему. Дверь отворилась, на пороге стоял Мерзляков собственной персоной, в руке он держал бутерброд. Шишок запел тут по–другому:

– Дяденька милиционер, дяденька милиционер, я потерялся…

– Ну и что? – спросил участковый, дожёвывая.

– Милицию ищу.

– В отделение иди, это квартира.

– Ты же участковый, я на твоём участке потерялся, и кушать очень хочется… – Шишок в мгновение ока выхватил из руки Мерзлякова недоеденный бутерброд и затолкал себе в рот. Пока участковый приходил в себя, Шишок нырнул меж его широко расставленных ног – и через эти ворота проник в квартиру. Мерзляков заорал: «Ты куда, паршивец!», дверь захлопнулась, и дальнейшего Ване увидеть не пришлось. Перемахивая через три ступеньки зараз, он выскочил на улицу и успел вместе с повскакавшими с мест старушками увидать, как Перкун, точно золотой снаряд, стремительно влетает в распахнутую форточку второго этажа. Из квартиры доносился страшный грохот, женский визг, шум и гам. Потом стекло разбилось – ив окна вылетел холодильник «Минск», за ним на газоне с чахлыми деревцами приземлился телевизор «Шарп», потом видеомагнитофон той же марки, следом магнитофон… Старушки дружно поворачивали головы, провожая полёт техники от окна к месту посадки. Наконец в окно просунулся диван и, напрочь выдавив раму, так что она насадилась на диванные бока, полетел вниз. На диване с поджатыми ногами, съёжившись, сидела жена Мерзлякова и визжала так, что слушателям страшно сделалось. Диван также благополучно приземлился на газоне, сам же участковый вылетел из окна с растопыренными руками и совершил мягкую посадку прямо под бок к своей благоверной. Пришедшие в себя бдительные старушки завопили: «Караул! Милиция! Грабят!» Потом опамятовались: «Дак вон же милиция – на диване сидит…» Подскочив к вцепившейся друг в дружку чете Мерзляковых, старушки указали на Ваню, стоявшего под окном, как на сообщника совершающегося грабежа.

– Глаза нам замазали индейцами да сковородками, чтоб вызнать квартиру, и гляди–ко чё делают – грабют прям среди бела дня! А вон тама и грузовик стоит. Сейчас увозить начнут вещи–те…

Мерзляков тут же пришёл в себя, соскочил с дивана – и, перемахнув через заграждение газона, бросился к мальчику. Ваня – ноги в руки, и бежать. Кругом коричневые высотки, в ушах ветер свищет, и милиционер вот–вот нагонит. «Стой, стрелять буду!» – кричит. Ваня подпрыгнул, как заяц, хотя выстрела никакого не было, оглянулся: в руке у Мерзлякова пистолет. А из окна участкового верхом на петухе вылетает Шишок. Старушки вопят за спиной как резаные. А милиционер и вправду стреляет… Мимо! Перкун с Шишком на спине делают над бегущим участковым пируэты, восьмёрки, мёртвые петли, а Шишок из всех положений кидается помидорами и яйцами. Но тоже не попадает, всё шмякается об асфальт: то сзади, то сбоку, то впереди, и после каждого промаха Шишок то грозит себе кулаком, то закрывает глаза ладонью, то в отчаянии хлопает себя по лбу, то роняет голову на грудь, то орёт: «Мазила!»

И тут Мерзляков поскользнулся на расквашенном помидоре – и грохнулся. «Ага–а–а!» – злорадно заорал Шишок. И Перкун со своим всадником подлетел к Ване, завис в метре над землёй, Шишок богатырской рукой подцепил его за шиворот и посадил себе за спину – балалайку впереди себя поместил. Ваня обхватил Шишка за талию – и они полетели! Вот это да! Но участковый никак не успокоится – вот ведь храбрец попался, всё ему нипочём: весь в помидорном соке, как в крови, он опять наладился стрелять по улетающим. Пули так и свищут. Но опять всё мимо… И уж не достать их никакому участковому – слишком далеко и высоко. Золотые крылья широко раскинуты, а под ними – промышленный город Чудов.

– Вот это я понимаю! – кричит Шишок, оборачиваясь к Ване.

– Да–а, красиво, – соглашается Ваня.

– Да я не про то – с участковым вот потеха была! Как выстрелы услыхал – так сердце и сжалось, молодость вспомнил, боевых товарищей, хозяина старого! Да, было время… Эх, надо бы ещё этого инструктора навестить! Успеем, нет? Сколько сейчас времени‑то?

Петух тут же и ответил на вопрос, завис в воздухе, забил себя крыльями по бокам, вытянув шею, закукарекал – и камнем полетел вниз. Ваня в Шишка вцепился, а тот в шею Перкуна. Хорошо, что до земли далеко было, петух затормозил, выровнял полёт и ответил про время, как радио:

– Московское время пятнадцать часов ровно, – и, оглянувшись, добавил: – Я думаю, спешить нам надо, а то дело к ночи идёт.

– Ладно, – вздохнул Шишок. – Ох и везёт этому Моголису! Но уж на обратном пути я с ним повстречаюсь…

А далеко внизу – рельсы, по ним два встречных трамвая едут. Вот и 3–я Земледельческая, какая она коротенькая… Пустырь. И гляди–ко! Точно – какие‑то псы собрались в кучку на пустыре, что‑то решают, один чёрный, на таксу смахивает, другой вроде белый пудель… Неужто парни решили по собственной воле надеть собачьи ошейники, надоело быть людьми, что ли? И уже скрылся пустырь из виду, пропали из глаз собаки. Летят они над магазином, к дверям очередь протянулась. Шишок наклонился вниз, пытаясь разглядеть, что это такое, чуть с гладкой петушьей спины не соскользнул. Спросил у Вани:

– За чем очередь‑то? Хлеб, что ль, по карточкам выдают?

– Не–е, скорее талоны на водку отоваривают. А может, и на сахар.

– Почти пятьдесят лет как война кончилась – а всё карточки в ходу… – подпрыгнул Шишок.

– Раньше без талонов жили, это теперь только…

– Ох, ведь! – Шишок стукнул петуха пятками по бокам. – Вечно я не вовремя вылезаю!

– Эй, вы там, потише! – повернув к ним горбоклювую голову, сипит Перкун. – Я ведь всё‑таки не лошадь! И возить на себе никого не нанимался! Ведите себя смирно. Учтите, петух, вообще‑то, птица не летающая, а в основном гуляющая по земле.

– Да ладно тебе прибедняться, – похлопал его по шелковистой шее Шишок. – Знаем мы, какой ты не летающий, ты ещё орла перегонишь – коль захочешь.

– Ну, это как сказать, – не поймался на лесть Перкун, – с такой тяжестью на спине – далеко не улетишь.

– Да разве это тяжесть! Вот если бы тебе пришлось жену участкового на себе везти – тогда да, это я понимаю – тяжесть! А мы с хозяином разве тяжесть?! Лёгонькие, как пушинки!

– Петухам вообще летать не положено, – повернув к ним голову, ворчал Перкун, – это первый и последний раз. А то сядете на шею и не слезете…

Тут Ване показалось, что они влетели в облако – но это оказался дым, такой вонький, что все трое стали кашлять и в непроглядном дыму едва не врезались в кирпичную трубу, из которой дым и валил. В последний момент Перкун взял в сторону, и столкновения удалось избежать. Вылетели из дыма – и увидели внизу гигантский завод, попетляв какое‑то время между дымящимися трубами, вырвались в конце концов на вольный воздух. Но тут стая ворон атаковала странную птицу с двумя всадниками на борту. Вороны окружили их со всех сторон и принялись щипать и клевать, стараясь свалить людишек со спины нежелательной в небесах птицы, беря как уменьем, так и числом. Ваня отбрыкивался ногами, Шишок отбивался балалайкой, Перкуна клевали в плохо защищенный тыл, но тут Ваня увидал внизу автовокзал – место назначения – и, прикрывая голову руками, закричал:

– Перо, скорее вниз!

Перкуна долго приглашать не пришлось, – он сложил крылья и резко спикировал к домам, оставив воронам их небо. Перед самой землёй развернул крылья, пробежался лапами по асфальту и затормозил. Приземлились они на задах построившихся рядами кособоких ларьков, где другого народу, кроме мужиков, соображавших на троих, не имелось. Один из мужиков, пробормотав: «Чи анделы[16]16
  Андел – ангел без крылышек. [Ред.]


[Закрыть], чи нет?», – приглашающим жестом протянул им початую бутылку водки. Ваня и Шишок отмахнулись руками, а Перкун крылом. «Анделы!» – решили мужики, по очереди приложились к бутылке и от умиления заплакали.

– Эх, придётся ведь за Перкуна, как за багаж, билет брать! – вздохнул Шишок. – Шибко много места ты занимаешь, дорогой товарищ птица…

Перкун обиделся:

– Я не багаж. Я как все – по обычным билетам. И что тебе денег, что ли, жалко – у нас ведь верть-тыща имеется.

– Так‑то оно так! – согласился Шишок. – А всё ж экономия нужна. Кто его знает, как ещё с этой деньжурой обернётся… А ну как деньги фальшивые? Али ещё что?!

Они уже входили в низенькое здание автовокзала, битком набитое людьми. Шишок с петухом сели на отлакированную задами жёлтую лавку с закруглённой спинкой, а Ваня отправился за билетами.

Очереди в каждую кассу тянулись, переплетаясь одна с другой. Когда Ваня добрался до окошечка, Шишок протиснулся к нему и сказал, докуда брать билет. Ваня положил на жестяную тарелку, прибитую к дереву, свою денежку, получил билеты и сдачу, а тыща, он сам видел, была опущена кассиршей в выдвижной ящик стола. Ваня подождал возле кассы: может, купюра вылетит из ящика, но дождался только, что его оттиснули от окошка и отругали.

Купив билеты, троица направилась к автобусной площадке дожидаться свой рейс. Здесь на свежем воздухе решили перекусить: Шишок достал из карманов уцелевшие после налёта на квартиру участкового помидоры, яйца и даже бутылку молока. Как всё это уместилось в карманах пижамы, Ваня не понял. Перкун же, увидав яйца, подскочил с поджатыми лапами в воздух и закудахтал:

– Вы что, яйца собираетесь есть?!

– А что – нельзя? – удивился недогадливый Ваня. – Ой…

– У меня просто нет слов! – Перкун отодвинулся от них на самый край скамьи.

Ваня отмахнулся от яиц, дескать, не буду, а Шишок ничего – выпил одно за другим целых три штуки, а на верхосытку и скорлупу схрумкал.

Тут как раз подкатил нужный автобус – но оказалось, что пока они перекусывали, впереди выстроилась целая очередь. Открыли только передние двери, кондукторша загородила вход и стала пропускать по одному, надрывая билеты. Ваня сунул руку за билетами в карман – и обнаружил там, помимо билетов и сдачи, свернутую бумажку, вытащил её и обрадовался:

– Тыща!

– Ну тыща и тыща – зачем же голос повышать! – укорил его бывший не в настроении Перкун.

– Вернулась же…

– На то она и верть–тьща – чтоб возвращаться, – резонно заметила птица.

Когда они протолкнулись к двери автобуса, кондукторша вдруг выбросила прямо перед Ваниным носом руку, точно шлагбаум:

– А вы, ребята, с кем? Где ваши родители?

– Это со мной, со мной! – вылез вперед Шишок. – Я – дедушка. А мальчик со мной.

Ваня, заглянув ему в лицо, только крякнул: Шишок состарился лет на пятьдесят, самое малое. Кондукторша внимательно поглядела на дедушку, ей почему‑то показалось, что за секунду до того он был мальчиком, и руку убирать пока не торопилась.

– Лилипутик, что ли? – произнесла наконец с сомнением.

– Можно сказать и так… Назови хоть горшком, только в печь не сажай, хе–хе… Да и в печь можешь посадить – мы ничего, привычные, огнеупорные мы… Шучу–шучу. Это внучек мой, – кивнул Шишок на Ваню. – А это, – протолкнул вперёд застрявшего в очереди Перкуна, – выставочный экземпляр, специально для ВДНХ выращивали, кормили отборным пшеничным зерном, которое опять‑таки для Выставки достижений народного хозяйства выращено, – и, поманив пальцем кондукторшу, Шишок громко зашептал ей в ухо: – Племенной петух! Представляете, какие яйца будут у кур! Это же мы всю продовольственную программу враз выполним!

– И перевыполним! – поддакнул Перкун, но был Шишком пребольно ткнут в шёлковый бок – молчи…

Кондукторша опять с подозрением уставилась на компанию. Но сзади стали напирать желающие ехать пассажиры, крича и ругаясь, дескать, сколько это будет продолжаться, все ехать хотят, и пытаясь выдавить от двери задерживавшую всех троицу.

– Господа хорошие! Ведите себя прилично, – пытался их урезонить Перкун, но его не слушали и продолжали напирать и толкаться. Тут кондукторша наконец смилостивилась, убрала руку – и они ворвались в автобус и заняли свободные места на Камчатке, а за ними в автобус влетел и рассредоточился хвост остальных пассажиров. Все наконец расселись по своим местам, но добро на отход кондукторша пока не давала. Она вдруг крикнула Шишку игриво:

– А я думала, вы в цирке выступаете – с петушком‑то… – выскочила на улицу, двери захлопнулись, и «ЛАЗ» стал разворачиваться, выезжая с площади. Шишок соскочил со своего места и, сопровождаемый изощрёнными матюками, – отвечал он ещё более изощрённо, – подобрался к чужому окну, высунулся в него чуть не по пояс и крикнул: