Текст книги "Похождения Вани Житного, или Волшебный мел"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава 16. У Анфисы Гордеевны

Утром путники наконец распрощались с лешаками, которые, оказывается, прекрасно знали, где живёт Анфиса Гордеевна.

– Ах–ха–ха! Как не знать, – отвечал на вопрос Шишка раззевавшийся Цмок. – Обижаешь… Уж полесовых‑то мы всех знаем. Мало что заимки, сторожки да лесные балаганы у нас ах–ха–ха! простите! все наперечёт, а уж таких лесных старушек держим на особой примете. Анфиса Гордеевна! Как не знать!

Соснач качал головой:

– Ну всё – уедете вы, и Цмок сквозь землю провалится! А ведь осенью только пахнуло… Всего ничего побыл с нами, и опять дрыхнуть! Старость не радость!

Но Цмок прицыкнул на него, дескать, и не думает он проваливаться, ещё погреется на бабьем солнышке‑то… Он снял с себя волчий полушубок и, невзирая на протесты, отдал Шишку, шепнув потихоньку:

– Мне под землей‑то тепленько, а тебе ещё бродить и бродить по непогоде. Прав ведь Соснач, чегой‑то меня в сон клонит… А–ха–ха! А не хочешь сам носить – отдай вон хозяину свому.

Шишок полушубок взял. Ваня простился с лешаками, особо – с Березаем, которого попытался поднять, подхватив за подмышки, как в первый‑то раз, но чуть пупок не надорвал, – Березай заметно потяжелел с того разу. Тогда Ваня расцеловал лешачонка в обе щеки. Перкун, повторяя за Ваней, тюкнул клювом Березая по лицу, но тот только щёки потёр, попытался схватить петуха за лапы либо за крыло, но не успел, – Перкун‑то был наготове и вовремя отскочил. Додола, которая опять уже приняла оглоблинские размеры, наклонилась, расцеловала Ваню и сунула ему на память Березайкину игрушку – сосновую ветку, с шишками.

В провожатые им дали Ярчука, а шофёром ехал Рожнак, он отстегнул свой орден, отдал на хранение зятю, и не успел никто глазом моргнуть, как мужичок уменьшился до размеров мизинца, забрался по волчьему шерстистому боку до уха серого и влез туда, ровно в кабину. Шишок заскочил на Ярчука, следом с опаской и оглядкой на спину волка взлетел петух, – серый с досады только зубами щёлкнул, – а последним уселся Ваня. Ярчуку мало удовольствия доставило поручение лешаков: вся шерсть у него стала дыбом, он то и дело ощеривал клыки, но, когда Додола подошла к нему и что‑то шепнула в порожнее ухо, и серый присмирел. Незваные гости ещё раз распрощались с хозяевами – и волк с седоками помчался вперёд. Ваня оглянулся: опушка, на которой осталась семья лешаков, скрылась за деревьями. Волчий хвост все следы замёл. Лес позади, лес впереди, и кругом один только лес.

Рожнак из головы волка давал команду, куда скакать, когда поворачивать и из уха зазря не высовывался. Солнце уж стояло высоко, – петух кукарекнул ему встречную песню, Ярчук только уши прижал, – и вот домчались до места. Лес расступился, открылась светлая широкая поляна, в преддверии которой волк резко остановился. Но Ваня уж был учёный, поймался за Перкуна, а тот распустил крылья – и вместе благополучно слетели с волчьей спины на землю.

Шишок же кувыркнулся через волчью голову, встал и, по–мужицки ругнувшись, отряхнулся. Рожнак выглянул из уха и пропищал что‑то неслышное. Шишок понагнулся к нему, приставив ладонь к уху:

– Ась?

Рожнак опять запищал:

– Hier wohnt eure Oma![39]39
  Hier wohnt eure Oma! – Здесь живет ваша бабушка! (Нем.)


[Закрыть]

– Тьфу ты! – сплюнул Шишок. – Ладно, сами разберёмся. Спасибо и на том. Езжай, разведка!

Волку дважды приказывать не пришлось, он мигом развернулся – и след его вместе с водителем простыл.

Перкун покачал хохлатой головой:

– Думал, живым не доберусь!

– Да уж, – подхватил Шишок, – такого ещё в новейшей истории не бывало, чтобы волк петуха возил!

Посмеялись – и Шишок, опустив лицо в мохнатые ладони, вдруг выглянул из них резко помолодевшим, видать, таким Ваня будет лет в тридцать, и, не поднимая глаз, принялся усиленно драить свою медаль. Мальчик только повнимательнее вгляделся в своё будущее лицо – и ничего не сказал. Перкун же просипел:

– И чего это ты лица меняешь, как перчатки? Милиции, что ли, боишься? Так в здешних лесах милицию днём с огнём не сыщешь.

Шишок ничего не отвечал и только сильнее начищал медаль полой Цмокова полушубка – хотя она и так уже блестела до рези в глазах.

Пооглядывались: на поляне не было видно никакого жилища. Обошли её кругом, углубились в лес – опять ничего. Осмотрели даже верхушки деревьев – кто знает, что может этой Анфисе Гордеевне в голову втемяшиться… И там никакого самого завалящего шалаша или хотя бы простого настила не имелось. Шишок говорил, что в сорок втором году, когда он по партизанским делам ходил к Анфисе, у неё была изба как изба, всё честь по чести, хоть и в непроходимом лесу стояла. Место вроде то, а где же дом‑то? Не случилось ли чего со старушкой?!. Вернулись на прогалину, Шишок сложил ладони рупором и скричал:

– Анфиса!

Ване послышался чей‑то смешок… Решили все вместе позвать бабушку и по команде Шишка заорали хором:

– Ан–фи–са Гор‑де–ев–на!

Вдруг раздался явственный уже смех – все заоглядывались по сторонам: но никого не увидели. И тут до слуха донёсся перезвончатый лай, и прямо из воздуха выметнулась махочкая[40]40
  Махочкая – маленькая. [Ред.]


[Закрыть] чёрная собачонка и с ходу тяпнула Шишка за ногу. Перкун захлопал крыльями и отлетел поближе к лесу. Шишок задрыгал ногой в полосатой штанине и заорал что есть мочи:

– Да где ты, старая ведьма[41]41
  Ведьма – В славянских поверьях – женщина, наделенная колдовскими способностями от природы или научившаяся колдовать. В сущности, само название ведьма характеризует ее как «ведающую, обладающую особыми знаниями» («ведьмачить, ведьмовать» – значит «колдовать, ворожить»). [Ред.]


[Закрыть], а ну попридержи собачонку!

Вновь раздался кашляющий смешок, и старческий голос произнёс:

– Чего зеваешь! Зевастый какой… Ишь, всю птицу мне распугал. Здеся я – на крылечке сижу, хихи–хи… Иди ко мне, Трезорушка… Трезор, на место! Место, Трезор!

Собачонка, с сожалением глядя на вторую, непокусанную ногу Шишка, а также на совершенно целые Ванины конечности, не переставая потявкивать и оглядываться на непрошеных гостей, побежала обратно и, скакнув, с лёту пропала. Послышалось металлическое звяканье, как будто собаку на цепь сажали. Ваня пошёл к середине поляны и вдруг наткнулся на какую‑то невидимую стену… За стеной виделось всё то же самое: прижухлый бурьян, редкий кустарник… И – никого: никаких старух, никаких собак… Никакого крылечка. А попасть за невидимую ограду было невозможно. Шишок подбежал к Ване и попытался с разбегу протаранить стену – ничего не вышло. Смех раздался с новой силой. Тогда Шишок помчался вокруг стены, сопровождаемый злостным хихиканьем, – отразился на той стороне поляны, там попробовал прорваться сквозь невидимую преграду, опять неудачно. И, сделав круг, вернулся обратно. Опять раздался старушечий, с подхихиканьем голосок:

– Ну что, старый блудодей[42]42
  Блудодей – распутник, развратник. [Ред.]


[Закрыть], не смог к девушке в светлицу попасть?! То‑то! Хи–хи–хи!

– Тьфу ты! – сплюнул Шишок. – Нужна ты мне, как телеге пято колесо… Девушка… Тебе в обед сто лет, а то и все двести!

– Ну так что ж… Я всё пока девушка на выданье. В терему сижу, на тебя гляжу, я тя вижу, а ты меня – нет. Я ведь тебя сразу узнала, хоть ты харю‑то сменил. Ничего выглядываешь, молоденькой. Не парнишко, не дедок – в самом соку…

Шишок при последних словах заметно приободрился, надулся, как пузырь, и сказал нарочито строгим голосом:

– Ладно, Анфиса, поиграли в прятки – и хватит. Мы к тебе по делу пришли, а не в игрушки играть.

– А кто ж это с тобой, Шишок, будет?

– Кто‑кто! А вот угадай кто – раз ты така всевидяща…

– Подумать, кака загадка! Кочет[43]43
  Кочет петух. [Ред.]


[Закрыть] да мальчишко!

– А что за мальчишко?

– Обыкновенный мальчишко, каких много. Кочет вот очень представительный будет. Я бы сама от такого не отказалась. У меня как раз петух подох, курочки одинокие остались… Эй, кочеток, пойдёшь ко мне жить? Сладко есть будешь, высоко спать…

Перкун искушение выдержал с честью:

– Благодарствую. Я уж как‑нибудь так… Я со своими.

Шишок же опять закричал:

– Слаба ты, видать, глазами стала, Анфиса Гордеевна, коль внучатого племянника не узнаёшь…

Тут зависла пауза, раздались шаркающие шаги, и голос приблизился, как будто старушка рядом оказалась, протяни только руку:

– Это… Валентинин, что ли, будет сынок?

– А то чей же! – крикнул Шишок.

Ваня навострил тут уши, сердце его заколотилось… Вот и опять заговорили про мамку его. Вовсе уж неожиданно. А вдруг… а вдруг она тут прячется – у Анфисы Гордеевны… Ваня напряг глаза, силясь разглядеть невидимое – но только услыхал старушечий голос у самого своего уха:

– Непохож чегой‑то! Валентина была девка – загляденье, а этот заморышек какой…

– Ладно тебе мово хозяина хаять. Найди себе спервоначалу мужичонку–хозяина, да и лай его. А мово хозяина не трожь!

– Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

Ваня попытался дотронуться до невидимой говоруньи, но рука опять натолкнулась на гладкую, ровно лаком скрытую стену. Шишок же спросил:

– Это ты, значит, мелом невидимым своё хозяйство обвела, чтоб никто к тебе, значит, не совался… Железный занавес опустила. И кто ж тебя надоумил?

– Сама не без головы…

– Да ведь и без мела мало кто к тебе понаведывался. От кого прячешься‑то? От зверей лесных? Фрицы давно уж по лесам не шастают…

– А от таких, как ты, блудодеев…

– Ох, ведь! Не весь мелок‑то исчеркала?

– А–а–а, вот вы зачем припожаловали, за мелком сестрица вас прислала… Сама подарила мне, а теперь обратно подарочек просит.

– Какое подарила! – взвился на дыбки Шишок. – Какое подарила!.. Взаймы дала, а ты обещалась вернуть, а не вернула… Остался мелок‑то, хоть кусочек, или весь извела, отвечай, старая карга?!

– Старая карга!.. А когда‑то была свет-Анфисушка…

– Не томи, Анфиса Гордеевна, погибаем мы в городу без того мела, вертай обратно.

Тут Ваня решил взяться за дело, вспомнил про солёные огурцы, которые клала в котомку бабушка Василиса Гордеевна, вытащил кулёк с изрядно помятыми огурчиками, – какие ведь передряги им выдержать пришлось! – и протянул:

– Вам бабушка гостинчик посылает, в этом году солила, и ещё поклон… – Ваня поклонился.

Опять с той стороны стены замолчали. Только слышен был смутный гогот да квохтанье невидимой домашней птицы. Вдруг прямо из воздуха выскочила рука – рукав в телогрейке, – выхватила огурцы и пропала. Шишок быстрёхонько толкнулся плечом в то место, где исчезла рука, – но никакой прорехи там не оказалось, всё было прочно. Опять раздался ехидный смешок.

– Ни стыда у тебя, Анфиска, ни совести! – Шишок стукнул кулаком по невидимой стене. – Отдашь, нет ли, мел‑то?

– Не стучи, всё одно не достучишься… – и возле самого Шишкова уха смачно захрумтели[44]44
  Захрумтели – захрустели. [Ред.]


[Закрыть] огурцом, потом голос, подхихикнув, сказал:

– Хоть из пушки пали – не прошибёшь, не то что кулачонками твоими мохнатыми… Броня крепка… И идёт до самого неба, на самолёте не долетишь, и под землёй тоже не подкопаешься, хоть бурильну машину с собой приводи… Во как!

Гости только переглянулись – до чего хороший мел! Им бы такой в самый раз…

– Как же ты‑то сквозь эту броню продираешься да шавка твоя? – поинтересовался Шишок, незаметно подмигивая Ване с Перкуном, сейчас, дескать, вызнаю все секреты.

Голос, похрумкивая, отвечал:

– А так! Я и все мои свойственники могут выходить да заходить, когда вздумается. А чужаки – не пройдут. То же и обороны касается. Моя пуля тебя достанет, твоя – как об стенку горох… Ничему и никому чужому ходу ко мне нету!

– Выходит, я чужой тебе, Анфисушка? – подставил ухо к стене Шишок и даже погладил невидимую преграду.

– Теперь Анфисушка… А была старая карга…

– Ну, прости, прости, непутёвого…

– Как не чужой?! Конечно, чужой – рази ты был тут, когда я свой круг описывала? Не было. Чужанин ты, Шишок… И нет тебе ко мне никакого доступа! – сказал голос с торжеством, к которому каким‑то непостижимым образом примешивалось сожаление.

– Вот тебе и на! – пробормотал Шишок и встрепенулся: – А как же огурцы?

Голос, похрумкав, удивился:

– А что – огурцы?

– Дак огурцы‑то перешли через черту? Они ведь не твои, а, можно сказать, чужие…

– Ну, это уж – что моя рука несёт, то моё… Что ж, ты думаешь, я по ягоду да по грибы не хожу, что ли? Хожу и ношу. Огурцы скусные[45]45
  Скусные – вкусные. [Ред.]


[Закрыть] у Василисы! Завсегда она у нас мастерица была: что готовить, что шить, что прясть. Одно слово: младшенькая… Любимая дочь у батюшки. А мы так… А вот свою девку воспитать не сумела. Как говоришь, зовут тебя, малый?

Ваня, не сразу поняв, что обращаются к нему, ответил, сердце его бухалось в самую границу невидимой преграды.

– А лет тебе сколько?

– Девять, – сказал Ваня и, подумав, добавил: – С половиной.

– Вона как! – старуха помедлила и пробормотала: – Накануне перестройки, до Мишки Меченого ещё, будь он неладен, была у меня мать‑то твоя!

И шибко торопилась – не то в Теряево, не то в Бураново, может, оставила там что важное. Тебя, может, кагоньку… Дело‑то весной было – кругом грязь непролазная. За мелом ко мне припёрлась. Хотела помириться с матерью, мелком ей угодить, так во всяком случае сказывала, а может, набрехала, может, самой за каким‑то лешим мел этот понадобился – девка тёмная, девка скрытная, вся в матушко… Отдала я мел‑то, Шишок, Валентине и отдала, девять лет назад дело было, так выходит…

– Что ж ты молчала! – рассердился Шишок.

– А вот – говорю! А Валька, выходит, не принесла матери. Может, не успела…

– Где она, вы не знаете? – сунулся Ваня лбом к стене, за которой не было ни ветерка, кусты стояли не шелохнувшись, тогда как с этой стороны подувало.

– На дне, Ваня, мать твоя…

– Утонула! – обомлел мальчик.

– Да нет…

– Бомжует?

– Божует? Не–ет, какой там! На дне она, я слышала, – у свояка нашего. А и где ж ей быть, когда бабка твоя бессердечная прокляла её… Где все заклятые дети находятся? На дне. Там и Валентина. Может, и пожалела Василиса опосля сто раз – да сказанного не воротишь… От проклятья‑то не уйти, не уехать. До семи лет, грят, оно в воздухе носится, а в один недобрый час и падёт на голову проклятого. Валентина‑то тоже, конечно, хороша! Натерпелась сестра с дочкой. Два раза прости, на третий – прохворости[46]46
  Прохворость – Прохлестать, посечь. [Ред.]


[Закрыть]… Вот и прохворостила – оказалась дочка на дне!

– А где ж свояк твой проживает, Анфисушка? – вкрадчиво проговорил Шишок и даже губами к стенке приложился. Голос захихикал, как от щекотки, и пробормотал:

– Ну тя совсем к лешему!

– Только от него! А всё ж таки, где живёт‑то своячок, Анфиса Гордеевна?..

– Вот прокуда! Да уж скажу – не жалко: не так чтоб очень далёко… Не за тридевять земель и не в тридесятом царстве. В реке Смородине[47]47
  В славянской мифологии река Смородина есть не что иное, как рубеж жизни и смерти, место перехода между мирами, граница Яви и Нави. [Ред.]


[Закрыть], в городе Ужге, аккурат под железнодорожным мостом.

Ваня весь напрягся, как боевой конь, услышавший звук трубы, ведь Ужга – был тот город, где он жил в инфекционной больнице! Там мать его оставила на вокзале… Всё складывается: отсюда с ним на руках – в Ужгу… Может, отправляясь к свояку, куда его нельзя было взять, завернула на вокзал, написала записку, дескать, скоро вернусь за мальцом, положила свёрток на лавку – и пошла. А… почему не вернулась?.. Только чтоб жива была, остальное – ерунда.

– А… мела‑то много ли осталось али зазря пойдём ко дну? – спрашивал меж тем Шишок.

– Хватит Василисе, у неё усадьба не больно велика… – проворчал голос.

– А ты, видать, порядочно землицы пригородила…

– А как ты думать! У меня же живность, и коровёнка кака–никака есть, сад–огород. Кормиться–то надо! Одной‑то, ох, Шишок, чижало[48]48
  Чижало – Тяжело. [Ред.]


[Закрыть]!.. Но я, ведь, знаешь, какая: и плачешь, да пляшешь!.. Больно вот плохо, что домовика‑то у меня нету… Василисе этой всё – и муж у её был, и детки были – и довоенные, и Валька послевоенная, и домовой достался по наследству от Серафима‑то… Теперь вот внук имеется… А я – как перст одна… – голос под конец речи совсем истончал.

– Ну ладно прибедняться‑то… Было время – да прошло! Прогнала тогда меня в тычки, теперь каешься.

Раздался то ли всхлип, то ли смех, и голос ответил звонко:

– Да больно мне надо – каяться! Шуткую я… Велика ли корысть‑то в тебе?! Погляди на себя – поперёк лавки поместишься. Не смеши людей… Каешься!

– А ты, конечно, королевна у нас…

– Королевна – не королевна… А девка была видная!

– Вот именно что была… Эх, Анфиса Гордеевна, Анфиса Гордеевна, хотелось бы мне посмотреть на тебя напоследок…

Опять зависла пауза. Раздался тяжкий вздох, и голос произнёс тихо:

– Нет уж, не дождёшься – не покажусь. Близок локоть – да не укусишь. И… ладно про это… Погодите–ко…

Опять раздались торопливые шаги – на этот раз они удалялись, хлопнула дверь, через какое‑то время дверь вновь брякнула, а шаги стали приближаться – и вдруг из воздуха вылетела круглая жестяная коробочка, угодив аккурат Шишку по лбу. Он потёр лоб – и поднял яркую узорчатую коробчонку.

– Из‑под ландрина, – сказал. – Уж не от тех ли конфет коробочка, что я дарил тебе, Анфисушка?

– Много чести будет, – отвечал голос печально.

Отковырнул Шишок крышку – там какое‑то заплесневевшее печенье, понюхал, сморщил нос:

– Это чего ж такое, в каком году‑то пекла? Не в сорок пятом ли, ко дню Победы?

– Не подъелдыкивай! Без этого печенья не попадёте к свояку‑то… Съешьте по одному – и в воду. И смотрите, больше положенного у свояка не задерживайтесь.

– А сколь положено?

– День да ночь – сутки прочь.

– Понятно. А как звать свояка?

– Дядька Водовик[49]49
  Водовик – также водяной, в славянской мифологии дух, обитающий в воде, хозяин вод [Ред.]


[Закрыть]. Да не забудьте бутылочку ему, можно и не одну… Шибко уважает он это дело. И – поклон ему от меня.

Перкун закукарекал – и Анфиса Гордеевна заторопилась:

– Ну всё – ступайте, чего стали… У меня работы непочатый край – а я тут с вами провожжаюсь… Иди, давай, старый пестерь! Ишь, личину молодую напялил на себя – и похваляется… Уходи, чтоб глаза мои тебя не видели! А то сейчас Трезорку‑то спущу с цепи – втору ногу отметит, не обрадуешься…

– Утихомирься – пошли мы… – вздохнул Шишок. – Прощевай, что ли, Анфиса Гордеевна?!

Послышалось сиплое дыхание, путники подождали – ничего не дождались, повернулись спиной к невидимому дому и пошли восвояси. Но за первыми деревьями Шишок не выдержал, обернулся и крикнул:

– Спасибо за печенье…

– Чтоб ты им подавился! – раздалось в ответ.

Шишок сплюнул – и зашагал. Ваня же обернулся, поглядел сквозь листву деревьев – и ему показалось, что на поляне появилась старушка в телогрейке, до носа укутанная платком, в сапогах… А у ног её крутится чёрная собачонка. Хотел показать Шишку – да чего‑то передумал…

Обратная дорога оказалась на удивленье простой и лёгкой. Шишок теперь не блукал[50]50
  Блукал – блуждал, бродил. [Ред.]


[Закрыть], шёл по развилистой тропе так, будто вчера только возвращался по этому пути – всякий раз сворачивал где надо, только мохнатые подошвы мелькали. Ваня с Перкуном едва за ним поспевали. Шишок угрюмо молчал всю дорогу, если что спросишь – только буркал в ответ, спутники его переглядывались и тоже больше помалкивали, чем говорили. Скоро утоптанная тропинка вывела их на уже знакомую Ване просеку, и путники спустились по ней прямиком к шоссе. Ваня поглядел на ту сторону – именно оттуда он пришёл, когда Алёнка увела его от братьев–разбойников. Просека была пуста и уходила к самому горизонту. Как раз над ней повисла призрачная в лёгких сумерках луна.

Первый же грузовик, который остановил Шишок, как по заказу, направлялся в Москву и шёл через Ужгу. Минута – и путники сидят высоко над землёй, в уютной тёплой кабине, и катят к неведомому свояку. Шишок ведёт политическую дискуссию с шофёром, по пути узнавая, какая сейчас неспокойная обстановка в стране. Перкун молчит, как приказано, хотя ему не терпится вставить своё слово в горячий мужской спор. Ваня в полудрёме видит встречу со своей мамкой: не мешало бы перед тем помыться да постричься, а то волосья опять вымахали, или хотя бы как следует расчесаться… В привидевшихся материнских объятиях он и засыпает, а немытая, нечёсаная голова его лежит у Шишка на плече.

Глава 17. Сон Сома

В Ужгу прибыли в полдень. Инфекционная больница стояла на проезжей дороге, и «КамАЗ» должен был ехать мимо. Ваня постеснялся попросить остановить машину, дескать, повидаться надо кое с кем… И с кем ему там видаться – с Нюрой? Спросит она, чего тебе не сидится, Ваня, у бабушки в тепле, чего колесишь по стране с подозрительными личностями, аль из дому выгнали?.. А он что? И не стал Шишку с Перкуном ничего говорить про своё прежнее житьё–бытьё. Чего им показывать в той инфекционке, чем хвалиться? Но когда проезжали мимо, Ваня так выглядывал окно своего бокса, что чуть шею не свернул. И ведь углядел‑таки в промельке окон своё: и показалось Ване, что на подоконнике сидит кто‑то, больно на него похожий, книжку читает… Миг – и скрылось окно, да и само здание пропало.

Высадил их шофёр у реки Смородины, Шишок расплатился верть–тыщей. Ване неловко стало: вот ведь, решит где‑нибудь по дороге водитель перекусить, станет расплачиваться в забегаловке, сунет руку в карман – а тыщи‑то и нет… Помянет пассажиров недобрым словом. А Шишок в ответ его мыслям отрезал:

– Ничё – мог бы и бесплатно довезти, бензин‑то казённый! Я его всю ночь развлекал инти…интел–лек–туальными разговорами, а то заснул бы, попал в аварию – и поминай как звали! Для порядка деньгу ему сунул – а он и взял. Поделом же ему, жадобе!

Когда деньжура вновь оказалась у Вани, разбили её в сигаретном киоске на две пятисотки, после очередного возвращения тыщу меняли на более мелкие купюры в кассе молочного отдела, в бакалее, у азербайджанцев, торгующих арбузами, у торговки цветами – в результате чего денег набралось на три бутылки водки. В винно–водочный отдел очередь стояла приличная. Шишок сунул балалайку Ване, протолкнулся к самому прилавку, ужом влез между двумя мужиками, которым был по пояс, сказал, что он с ночи тут стоит, отходил по малой нужде.

– Мужики, неужто не помните меня?

Очередь загудела враждебно, но те, между которыми Шишок втиснулся, поглядели на него внимательно, моргнули и признали: дескать, да, стоял мужичонка тута. Выбрался Шишок из толпы сильно помятый, но довольный – с водкой.

– Эх, давно мне бока‑то так не мяли!

Но показалось ему мало трёх бутылок:

– Нет, не хватит свояку. Подбавить бы надо.

Дождались, когда тыща вернётся – и опять Шишок пошёл менять денежку, а после полез в народ, толпившийся у водочного прилавка. На этот раз стал медалью трясти: дескать, отоварьте заслуженного фронтовика без очереди. С обоюдными матами перематами, причем и третья сторона – красномордая продавщица – поучаствовала в перепалке, Шишка таки отоварили, чуть медаль в давке не оторвали. Но своё он получил.

– Ладно, – вздохнул Шишок, – надеюсь, этого хватит. Пускай зальётся дядька Водовик.

– Да мы с этим грузом живо на дно пойдём, никакого камня не надо, – пошутил Ваня.

Шишок же сунул голову Ване под нос:

– Пощупай–ко, хозяин, мои волосья: после сегодняшней ругни у меня столько волос прибавилось, что небось любо–дорого посмотреть!

– Тебя не только ругательски изругали, – сказал Перкун, – а и тумаков тебе сегодня досталось.

– А не только мне!.. Я очереди шибко уважаю, я тута как рыба в воде… Но пора и честь знать!

Прошли чуть ниже по течению, увидали под развесистой ветлой парнишку–рыбака. На вопрос много ли рыбы наловил, рыбачок с гордостью показал ведёрко, в котором плавал усатый сом, бессмысленно разевая тупую пасть. После того как поцокали языками, Шишок спросил:

– А глубока ли речка‑то?

– Глыбокая… – отвечал рыбак. – И омутов много. Летом вон на пляжу‑то журналюга утонул. На спор хотел переплыть Смородину. Не переплыл…

Ваня вздрогнул, а Шишок почесал голову. Рыбачок же, кивнув вправо, сказал, что вон там за бараками речка делает такой кульбит, что любо–дорого посмотреть. Правда, река в том месте обнесена забором, раньше территория строго охранялась, а сейчас там всего один охранник, да и тот из барака почти не выходит, бардак ведь везде, порядка‑то нету…

Шишок, несмотря на Ванины протесты, вскачь понёсся к интересному месту, и Ваня с Перкуном, делать нечего, поспешили за ним. Прошли по узкой тропинке между глухими стенами тёмных деревянных бараков, явно пустующих, уткнулись в высокий дощатый забор. Нашли в нём едва приткнутую доску, отодвинули, пролезли – причём бочкобокий Перкун стесал несколько перьев – и очутились за забором.

Но за первым забором, прямо против него появился второй – такой же высокий, из‑за которого ничего не было видно. Путники оказались во внушительном деревянном коридоре между двух зубчатых стен. И тут Ваня увидел, что и в соседнем заборе доска отодвинута так же, как в этом… Даже в том же месте… Интересно… Шишок, воровато оглянувшись по сторонам, побежал ко второму забору – но не добежал, наткнулся на что‑то и принуждён был остановиться. Ваня помчался следом, протянул руку – и почувствовал невидимую преграду, вовсе даже не дощатую…

– Невидимый мел! – в один голос вскричали оба. Ваня попытался подглядеть в дыру соседнего забора – но мало что увидел… Тогда Шишок выломал одну связь первого забора – и во втором заборе тут же образовалась широкая прореха… И все увидели… увидели… увидели, что никакой реки нет… Налево, вдали, было широкое течение, которое ни с того ни с сего пропадало. Сплошной, от берега до берега, водопадный каскад рушился с высоты. Ни плотины тут не было, ни горы, откуда бы водотеча могла извергнуться… Так мало того: водопад обрывался ничем – вдруг, ровно ножом срезанный, исчезал… Дальше – ничего не было… Куда девалась масса речной воды – непонятно. Ушла под землю?

А вдалеке, с правой стороны, – было совсем уж неизвестное науке явление природы: водопад, который вопреки всем земным законам стал на голову и обрушивался снизу вверх. И дальше, на приличной высоте изогнувшись, Смородина продолжала течь как ни в чем не бывало.

И напротив них, за этим вторым забором, до которого не дотянуться, стояли те же бараки, что и на берегу… Ваня оглянулся и увидел, что за настоящим забором последнее окно соседнего барака распахнуто, поглядел вперёд: за забором на дне реки распахнуто первое окно ближайшего барака. И городской пейзаж за бараками на противоположном берегу казался точно таким же… Как будто эта невидимая стена была зеркальной, только почему‑то ни Ваня, ни Шишок, ни Перкун в ней не отражались…

Ваня обернулся – и увидал, что в раскрытое окно барака высунулся какой‑то мужик в форме… Охранник! Мальчик поглядел вперёд: в бараке на дне реки в открытое окно никто не высовывался… Ваня указал Шишку на охранника и крикнул:

– Бежим! – И все бросились в широкую прореху, протопали по сломанному забору и устремились в проход между бараками. Когда мчались по улице, застроенной какими‑то складами, мимо бесконечных заборов, Ваня оглянулся: охранник выскочил из того же прохода, показал внушительный кулак, но догонять нарушителей не стал.

Поднялись выше по течению Смородины, которая казалась теперь самой обычной рекой. Не слышно было шума водопада, который не так ведь далеко отсюда… Сели на берегу, под чахлыми кустами, и позадумались.

– Что ж, – сказал наконец Шишок, – выходит, кто‑то обвёл кусок водотечины невидимым мелом… Значит, в том ограждённом месте и должен сидеть свояк, я так думаю… Тоже решил отделиться от людей, видать, поднадоели… Вот ведь! Все поголовно решили мелком Василисы Гордеевны попользоваться, холера их забери!

– А как же мы за стену попадём, если он оградился? – спросил Ваня. – К Анфисе Гордеевне‑то не попали…

– Не знаю, – вздохнул Шишок. – Может, в воде проще… Попытка – не пытка. Тут, значит, выше по течению и полезем в реку, авось принесёт нас куда надо. Как говорится, только и ходу, что из ворот да в воду… Надеюсь, мелок у свояка остался.

Шишок достал из котомки жестяную коробочку из‑под ландрина, отковырнул крышку и вытащил каждому по затхлому печеньицу Анфисы Гордеевны.

Ваня, морщась, съел своё печенье – пахло оно отъявленной плесенью. Перкун тоже был не в восторге от стряпни. Шишок же сжевал за милую душу.

– И чего теперь? – только успел спросить Ваня, как вдруг почувствовал, что ботинки стали туги, поглядел на свои руки – и только крякнул: пальцы расшеперились, а между ними проросли телесные перепонки. Скинул тесные ботинки – на ногах то же самое. И дышать стало тяжеловато… Опять, что ли, окаянная трясовица привязалась, сенная лихорадка, так ведь тут вроде не лес, а самый что ни на есть Городецкий город, причём в нём он и жил до недавнего времени… Да и ладанку с защитной одолень–травой Ваня нащупал на груди. Схватился за уши – и нашёл за ними какие‑то прорези… Мать честная! Жаберные щели… Поглядел на Шишка: у того тоже и ладони и ступни стали перепончатыми, и жабры он тоже у себя прощупывал. То же случилось с Перкуном, который, во все глаза глядя на свои перепончатые лапы, поднял одну из них, замахал ею и просипел:

– Тьфу, пакость! Мы так не договаривались! Гусем быть не нанимался! Категорически отказываюсь!

Петух – не водная птица… – но кислорода ему не хватило, он раскрыл клюв для очередного протеста и стал жадно хватать воздух, – и Шишок, не слушая уже никаких возражений с его стороны, мигом столкнул петуха в воду. Перкун тут же камнем пошёл ко дну. Шишок скинул с себя тулупчик, Ваня – пальто, шапку и ботинки, всё добро благоразумно спровадили в котомку – и, схватившись за руки, полезли в холодную речку.

Бежали, пока водища не скрыла их с головой. Тут маленько отдышались.

– Фу–у! – пробулькал Ваня. – Думал, помру без воздуха…

– Без во–ды, хозяин, без воды, – поправил его Шишок, который плыл где‑то возле самого дна, видать, тяжёлая водочка вниз тянула.

– Я тебя понимаю, а ты вроде звуками не говоришь… – скричал Ваня. – Как это получается?

– Сам удивляюсь, – промямлил Шишок.

Ваня подумал–подумал и сказал:

– Наверно, эхолокация[51]51
  Эхолокация – излучение и восприятие отражённых, как правило, высокочастотных звуковых сигналов с целью обнаружения объектов (добычи, препятствия и др.) в пространстве. [Ред.]


[Закрыть]… Дельфины так между собой изъясняются…

– Тебе, хозяин, виднее… – с сомнением отвечал Шишок.

– Конечно, виднее. Я по телевизору передачу видел…

Домовой повернул к нему ухмыляющуюся рожу – и Ваня мигом прикусил язычок, почему‑то говорить с Шишком про телевизор ему ни в коем случае не хотелось.

Перкун, оказавшийся в реке раньше, плыл впереди них, ловко гребя мощными перепончатыми лапами. Малиновый гребень, как фонарь, мелькал вдали.

– Ты у нас теперь настоящая мокрая курица! – крикнул вслед ему Шишок.

Перкун поворотил к ним голову со стелющимся по течению разноцветным хвостом и прокудахтал:

– А ты домовой–водовой.

Водица была мутная, плыли, погружаясь всё глубже и глубже. Вода, как ни странно, не казалась особенно холодной, Ваня и не думал замерзать, может, они стали, как рыбы, хладнокровными?!. И уставать никто не думал. Плавать было гораздо легче, чем ходить по земле. Как будто летишь по воздуху… Как будто перепончатые руки – это крылья. Наверное, Перкуну тоже думалось про полёт – потому что он вовсю махал своими яркими крылами, только оранжевые блики плясали по воде.

Навстречу попалась стайка плотвичек – обплыла Ваню с Шишком с двух сторон, Ване показалось, что плотвички захихикали. Ему даже послышалось:

– Фу, уроды!

Но, конечно, ни одна из плотвичек даже рта не раскрыла.

Поплыли вниз по течению, помаленьку подвигаясь к тому месту, где снаружи им виделся водопад. Никакого водопада не было – а ткнулись в стену, которая преспокойно проходила и по воде, так же как по воздуху. И на той стороне не видно никаких бараков или голого дна, совершенно такое же течение, как по эту сторону… Только перебраться туда никак нельзя… Вот ведь незадача!