Текст книги "Похождения Вани Житного, или Волшебный мел"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Но тут земля под ногами начинает ходить ходуном, будто твердь стала хлябью, гул, треск и вой стоят повсюду. Это Святодуб раскачивает землю, пытаясь сойти с места.

Дуб качался, как корабль в девятибалльный шторм, ветви – зелёные паруса – хлопали и бились на ветру, сучья ломались и летели прочь от дерева. Трещины пошли по земле, колодезный сруб раскатился по брёвнышку, рухнули ворота бабушкиного дома, из‑под которых показались обнажившиеся корни… Святодуб потянулся к небу – и приподнялся.

И вот лиственная громадина с жутким всхлипом вырывается из земли, а потом поднимается выше, ещё выше, корни, как кишки, волочатся по дороге… А над дубом кружат стаи городских птиц: ворон, галок, воробьёв, их столько, что в глазах рябит, птичьи вопли сливаются с воем ветра. И вдруг Ваня, застрявший в чужой подворотне, видит, что на дубу, корни которого уже вровень с крышей их дома, что‑то чернеется, кто‑то там есть… Это бабушка Василиса Гордеевна стоит на толстенном суку, уцепившись рукой за верхний, юбка её надулась, как колокол, платок сорвало с головы, он зацепился за ветку и треплется на ветру, ровно чёрный флаг. «Бабушка–а–а», – кричит Ваня, прижатый воротами к земле, но за воем урагана и сам себя не слышит. А Святодуб, окружённый сетью птиц, поднимается над избами, но длинные корни его всё ещё здесь, внизу, скребут землю. И вдруг корни дерева подцепили и заплели какого‑то рабочего, одного из тех, вчерашних. А дуб поднимается всё выше, выше, корни оторвались от земли – и человек, опутанный ими, как змеями, летит над улицей, тужится и никак не может вырваться, борется с корнями, рвет их, что‑то кричит округлившимся ртом… Вдруг корни разжимаются – и человек летит вниз, косой вихрь подхватывает его, и работяга валится прямиком в колодец. Фонтан брызг вылетает из колодца. И последнее, что Ваня видит из подворотни, – это дубовый отросток; малец, вертясь в вихре, как в воздушном скафандре, летит следом за батюшкой Святодубом.

Глава 9. Гости

И полил страшенный ливень, разогнавший всех по домам. Вот она, мокрецкая‑то погода! Упавшего в колодец работягу вытащили. Все – не только этот бедолага – вмиг промокли насквозь, как будто и здесь было дно колодца. Коля Лабода, оставшийся без обещанной водки, стоял на дороге, превратившейся в реку, топал ногами и требовал: «Дождик, дождик, перестань, я поеду в Арестань!» Ваня ушёл от окна и залез на горячую печку, трясовица его трясла. Что теперь будет? Вернётся ли бабушка? Кончится ли когда‑нибудь этот дождь? А дождь кончаться не собирался – лил остатки дня, весь вечер и всю ночь.

Утром Ваня потащился на кухню, заглянул в ведёрный котёл, где бабушка варила мокрецкую погоду: котёл был пусг, ни капли воды в нём не осталось, дно сухое. И дождь за окнами лить перестал. Выглянул Ваня во двор – и увидал, что ворота стоят на своём месте. Что за притча! Может, сосед Коля спозаранку постарался? Что‑то на него не похоже… Накормил мекавшего и бекавшего Мекешу: – Всё равно ничего не понимаю, что ты говоришь… Можешь не стараться… – Дал ему прикурить. И полдня слонялся из угла в угол, приел все припасы, остававшиеся на кухне, – бабушка Василиса Гордеевна всё не приходила. Вышел за ворота – и увидал яму посреди дороги – всё, что осталось от Святодуба. Вот сейчас бы сюда вчерашних рабочих‑то – закопать яму. Но рабочих что‑то не было видно. Ваня с тоской поглядел в один конец улицы, в другой. Нет, не рабочих он высматривал…

И вдруг видит Ваня: со стороны проспекта кто‑то скачет на одной ноге… На палку опирается. Другая нога подогнута и к дощечке привязана. Бабушка! Простоволосая… Волосы, седые, растрёпанные, вихрем окружили лицо, одежда висит клочьями – грязная да потёрханная…

– Бабаня! – закричал Ваня и бросился к бабушке, едва не сбив её с ног.

– Но! Окаянный, уронишь ведь! – проскрипела Василиса Гордеевна.

Ваня увидал, что под глазом у бабушки значительный синяк, нос распух, и вообще выглядит она не лучшим образом. Он быстро подставил ей плечо, на которое бабушка тяжело опёрлась, придавив Ваню к земле, – и они поковыляли к дому. Слёзы лились у Вани в три ручья, он тайком их слизывал. Это не осталось незамеченным, Василиса Гордеевна насупилась:

– Ну, завеньгал[8]8
  Веньгать – плакать, визжать, жалобно просить. [Ред.]


[Закрыть]! Ровно кагонька!

Ваня замотал головой – дескать, не буду, не буду больше. Бочком–бочком обошли яму… Ваня покосился на бабушку, которая про яму ничего не сказала…

– Смотри, бабань, ворота стоят, Коля, что ль, поставил? – забормотал Ваня – просто, чтоб что-нибудь говорить, уж очень плохо выглядела бабушка, да к тому же вся огнём горела, немудрено, если попала под проливной дождь. А как не попала! А ну как умрёт она, что с ним‑то тогда будет?! Только не реветь…

– Как тебе не Коля! – говорила между тем Василиса Гордеевна.

– А кто тогда – дед Пихто, что ли?

– Известное дело кто…

На ступеньках пришлось тяжеленько, но Ваня справился – и, переправив бабушку в избу, опустил на место, на железную койку, вместо четвёртой ножки – чурбак.

– Сейчас я тебя лечить буду, – со строгостью в голосе, как главврач, сказал Ваня. – У тебя температура высокая, пойду градусник у соседей попрошу.

– Ещё чего – градусник! – постанывая, говорила бабушка. – Я сама себя на ноги‑то поставлю. Безо всяких твоих градусников, таблеток да уколов. Лихоманка – это что! Нога вот – дело сурьёзное. Принеси–ко мне ножницы.

– А что делать будешь?

– Что‑что, известно что – ногти стричь. Волосья тоже понадобятся. Да платок ещё неси носовой – там в комоде где‑то валяется, в ящике.

Ваня, подчиняясь, принёс, что просили. Василиса Гордеевна, сев в постели, скособочась, принялась состригать себе ногти с одной ноги, после с другой, собрала их в платок, туда же положила клок остриженных седых волос, плюнула три раза и, встав на пол, притулившись к кроватной спинке, зашептала:

– На море, на окияне, на острове Буяне стоит дуб, на этом дубе стоит девять девятин мужеского пола. Они тоже и босые, и простоволосые, кричат: жаку, яку! Есть клателя люди, смугленя и руселя, регжеля, тёмно–руселя, чёрно–руселя. Откоснитеся, отвернитеся – на воды кипучие, на леса дремучие. Кровь да дрыг в речку, дрыг–скок, утопись! Соль им да глина жжёная, рога между глаз!

С этими словами Василиса Гордеевна завязала свой узелок. И, отмахнувшись от Ваниной помощи, на одной ножке прискакала в прихожую. Возле входной двери на уровне лба бабушки в стене обнаружился тайничок. Василиса Гордеевна вынула сучок из бревна, затолкала в дырку свой узелок, опять заткнула дыру и, прислонившись лбом к стене, договорила:

– Будьте, мои слова, заперты крепким замком. Замок во рту, ключи в море.

Конечно, в больнице такой способ лечения никто бы не одобрил: не только главврач, но даже санитарка Нюра, но Ваня уже имел случай убедиться на собственной шкуре, что странный метод действовал, поэтому сидел на своей скамейке смирнёхонько, смотрел да слушал.

А Василиса Гордеевна проспала богатырским сном весь день, всю ночь, да ещё день с ночью – и на послезавтра встала здоровой, правда, по–прежнему на одну ногу приступать не могла. Синяки на лице за это время пожелтели и почти сошли. Ваня, пока бабушка спала, пробивался чем мог: морковкой, горохом да огурчиками с огорода, слазил в подполье, достал квашеной капусты из кадки и прошлогодней картошки. Но снедь по вкусу получалась скромная, совсем не такая, как у бабушки.

Когда Василиса Гордеевна очнулась и на одной ноге попрыгала по хозяйству, Ваня за завтраком рискнул спросить:

– Бабаня, а куда ты на дубе‑то летала?

Василиса Гордеевна покосилась на него и шлёпнула по руке, потянувшейся за хлебом:

– Пакли‑то хоть вымой…

Ваня вымыл руки по второму разу и, усевшись за стол, опять взялся за своё:

– Он… умер – Святодуб Земелькович?

Бабушка, поцвиркав[9]9
  Поцвиркав – Издав «цвирк» (о сверчке, кузнечике). [Ред.]


[Закрыть] горячего супу несколько ложек, ответила:

– Живой пока! Глядишь, и приживётся на новом месте. Подальше от злых людей. И малец там с ним, под присмотром.

– А где это? Далеко?

– Отсюда не видать.

За чаем Ваня спросил ещё:

– А… как же ты ногу‑то сломала? С дерева сверзилась? Или… менты это?

– Всё тебе расскажи да доложи, много будешь знать – скоро состареешься. Допивай чай и пошли работать.

Но работать им в этот день не дали. Раздался деревянный стук в ворота, потом стеклянный в окно залы, и мужской голос закричал:

– Эй, хозяйка, отворяй ворота!

Василиса Гордеевна, выглянув в окошко, увидала двух мужчин, один из которых был участковый Мерзляков, и, прошептав: «Вот принесла нелегкая!», пустила незваных гостей в дом. Второй оказался инструктор исполкома Моголис. Гости к столу присаживаться не захотели, от чая отказались, а сразу приступили к делу. Моголис сказал, что они пожаловали с радостной вестью: им дают новую квартиру…

– Наконец‑то заживёте как люди! – подхватил участковый.

– А счас мы как навьё[10]10
  Навьи, Навь, Навии, Навье, Навьи, Навья, Навы – покойники, загробные духи в славянской мифологии . От древнерусского навь – духи смерти, духи умерших иноплеменников. Считалось, что они могли насылать болезни на людей и домашний скот, а так же стихийные бедствия. [Ред.]


[Закрыть] живём, – сказала ядовито бабушка, но поскольку кто такое навьё, никто не знал, то яд был выпущен вхолостую.

– Хитра ты, бабка, ох хитра! – грозил ей пальцем Мерзляков. – Успела‑таки прописать внука, двухкомнатную получишь. Если бы внучка была – тогда однокомнатную, а так разный пол – каждому причитается по отдельной комнате. Ох и хитра, ох и хитра!

– Да, счастье вам привалило на старости лет, – поддерживал милиционера инструктор, – печь топить не надо, дрова заготавливать не надо, воду носить не надо, в ванне будете мыться, как…

– Как Мерилин Монро, – встрял опять милиционер.

– Квартира на девятом этаже, в доме, конечно, лифт. Санузел раздельный – очень удобно.

Василиса Гордеевна, стоя с подогнутой ногой, ровно цапля, и опираясь на клюку, переводила глаза с одного на другого, и взгляд её не предвещал ничего хорошего. Ваня сидел в сторонке на лавке и играл свистулькой, машинально издавая громкие трели.

– Вы знаете, конечно, – покосился на него Моголис, – улицу эту снесут, так же как Первую и Вторую Земледельческие.

– Я на Первой раньше жил, – ввернул опять участковый. – Тоже в квартиру переселили, живу – не нарадуюсь. Вроде только на свет народился, а то всю жизнь в грязи да в золе копался, будь оно неладно. А сейчас – красота!

Василиса Гордеевна наконец прервала молчание и потыкала клюкой в пол:

– А что ж тут‑то будет? Тоже пусто место?

– Зачем же пусто место, – обиделся инструктор. – Нет, по генеральному плану застройки города на месте всех трёх улиц предусмотрено возведение торгово-развлекательно–спортивного комплекса. Вот, пожалуйста, сейчас увидите, у меня и копия плана имеется. Сейчас, сейчас, сейчас, – инструктор, достав из дипломата скрученную вощёную бумагу, разворачивал план на столе. – А на месте вашего дома – так же, как многих соседних – будет крытый плавательный бассейн. Сейчас найдём, погодите‑ка…

– Бассейн? – спрашивала между тем Василиса Гордеевна. – Мокрое место, значит, останется… Ага.

– Да–да, – оторвался от поисков Моголис. – И внук ваш сможет сюда ходить, плавать будет, здоровья набираться, жить‑то рядом будете, всего лишь за дорогой.

– И кто ж хозяином тут будет?

– Хозяином?

– Ну, у всякого места есть хозяин. Какой водяной будет заведовать этими водами?

Моголис и Мерзляков обменялись взглядами и засмеялись, а инструктор ответил:

– Заведовать этим бассейном будет, видимо, спорткомитет, а конкретно, если вас это так интересует, Гамбузов Валерий Семёнович.

– Что‑то я такого не знаю! – сказала, наморщив лоб, Василиса Гордеевна.

Инструктор с милиционером опять переглянулись.

– Да и вас, бабушка, он, скорей всего, не знает, – усмехнулся Моголис. – Но мы отвлеклись от предмета нашей беседы. Так вот, – инструктор вновь расправил свернувшийся трубочкой непослушный план и, придавив один конец подвернувшейся глиняной свистулькой, склонился над ним. Милиционер и Ваня, сидящий у стены на лавке, тоже нагнули головы к проекту будущего… Василиса Гордеевна же выдернула из голика, валявшегося под лавкой, прутик, просунула его в промежуток между головами, ткнула в какое‑то место, как указкой, и запричитала, раскачиваясь:

– Охти мне да охти ва–ам! Посмотри–ко, мил человек, нет ведь тут никакого бассейна в гумаге твоей, нетути…

– Как нетути? – удивился инструктор, доставая из кармана очки и водружая их на нос.

– Так нетути, – тяжко вздохнула бабушка, насмешливо глядя на начальство.

Поглядели – и вправду никакого бассейна в проекте не было. Улица же 3–я Земледельческая со всеми домами и огородами значилась на своём месте, а 13–й дом был ещё и обведён красным кружком, дескать, очень важный объект, трогать его ни в коем случае не полагается. Моголис и Мерзляков переводили взгляды с плана друг на друга, потом опять рыли носами план, наконец, оторвались от него и пожали плечами.

– Ничего не понимаю! – воскликнул в сердцах инструктор.

– А раз не понимать – нечего добрых людей от дела отрывать! – взъярилась вдруг мирная бабушка, размахивая клюкой перед лицом начальства. – Ходют тут, не разуваются, полы после них мой!

Когда гости подобру–поздорову убрались со двора, Василиса Гордеевна, едва не сверзившись с лестницы, выскочила на улицу и выпустила за ворота Мекешу. Ваня, высунувшись в окошко, видел, как козёл вприскочку помчался за начальством, догнал и пристроился следом, вскоре троица повернула за угол и скрылась на проспекте. Вернулся Мекеша, когда бабушка уже все глаза проглядела в окошки, затопотал по ступенькам крыльца; встав на задние ноги, передними отворил дверь и через сени ворвался в избу. Бабушка, вопреки всем ожиданиям, не выгнала козла, а выслушала его беканье очень серьёзно. Ваня маялся рядом третьим лишним – ничего не понимал в их разговоре.

– Да, Мекеша, наши дела как сажа бела! – вздохнула под конец беседы бабушка и, вытащив из пачки беломорину, задумчиво раскурила папироску и дала козлу. Мекеша, который с детских лет не бывал в избе, – когда его, мокрого и дрожащего, бабушка принесла и посадила на печку, – оглядывался с любопытством, вспоминал, как тут и что, и дымил почём зря. Очень ему хотелось вскочить на лавку, а оттуда на стол, чтоб исполнить копытами что‑нибудь эдакое, геройское, но он себя сдержал. В конце концов Василиса Гордеевна опамятовалась и отправила козла на улицу.

Глава 10. Шиш да Перкун

Грязищи незваные гости и впрямь нанесли достаточно – ливень‑то был нешуточный, дорогу развезло. Раз такое дело, Ваня решил вымыть все полы – заодно уж; у бабушки швабры не было, приходилось корпеть на корточках. Выхлопал домотканые половики, постелил их в зале на влажный пол – приклеились, ровно кожа, надраил сени, натёр речным песочком ступеньки и деревянный тротуар, ведущий к воротам. Выхлестнул воду, повесил тряпку на колья, полюбовался своей работой. Красота! Половицы были некрашеные, от досок пахло сладостно – мокрым деревом, чистотой, не то что в больнице – хлоркой да затхлостью. Сандалии оставил подле ворот и босиком побежал по настилу к крыльцу, а оттуда в избу.

Василиса Гордеевна рылась в комоде, бормоча: «Нету, нигде нету, да куда ж я его задевала…»

– А ты чего, бабань, ищешь? – спросил Ваня.

– Чего надо – то и ищу. Вот без плакун-травы‑то остались… Не знашь теперь, что и делать.

Ваня больше не стал выспрашивать, а стал бабушке помогать искать то, не знаю что, тем более что она как раз открывала ключом, который висел у неё на груди, загадочный сундук… Когда крышка откинулась – Ваня чуть с головой туда не влез.

– Ну–ко! Темнишь ведь, отойди‑ка.

Ваня тогда зашёл с другого боку и оттуда заглянул в сундучище. Он был разочарован, ничего такого в сундуке не было: стопы тёмных отрезов на платья, платки, узорчатые полотенца, вышитые наволочки, побитые молью шапки, пуговицы да вязальные спицы в жестяных коробках, в узлах – тучи непряденой белой шерсти, а больше ничего. Бабушка, как и Ваня, тоже была раздосадована:

– И тут нету!

Осмотрели ещё кухонный шкафчик, порылись в чулане, повытряхивали хлам из сарая во двор – Василиса Гордеевна нигде не находила того, что искала. Она притомилась, села на перевёрнутое кверху дном ведро и вдруг стукнула себя кулаком по лбу:

– Кажись, Анфисе отдала! Точно, ей!..

– А кто это – Анфиса? – мигом заинтересовался Ваня. А ну как это… Ведь никаких женских имён бабушка до сей поры не произносила. Неужто… Но через секунду был сильно разочарован бабушкиным ответом:

– Сестра моя. Была у меня в последний раз – это в каком же году‑то?.. Просила всё: дай да дай… Ну я и отдала. Обещалась вернуть. Так вот и давай людям… И как это я забыла! Заместо памяти – решето. Али она мне глаза замазала, чтоб не вертать?!

Но тут интересный разговор прервался, ворота открылись – явился сосед Коля Лабода за обещанными водочными талонами.

– Чего это у вас тут за тарарам? Никак к переселению готовитесь? Заходили к вам инструктора‑то?

– Заходили, – отвечала бабушка. – А к вам, что ль, тоже заходили?

– А как же! Ко всем заходили – и к нам тоже. Мы с матерью не дождёмся, когда уж переедем… Говорят, ещё месяца два ждать придётся. Скорей бы уж! Огород этот надоел хуже горькой редьки, мать всё время цепляется – не вскопано да не посожено… А оно мне надо, я – городской житель, и сельский труд этот у меня во где! – Коля ребром ладони чуть не перерезал себе глотку.

– Ага, – сказала Василиса Гордеевна. – А другие как?

– И другие тоже рады–радёхоньки. Недовольных‑то: раз, два – и обчёлся.

– Ага, – опять сказала бабушка и нахмурилась, глаза стали белыми. Ваня отшатнулся от неё подальше.

– А как с талонами‑то, Гордеевна? Обещалась… – приступил к делу Коля. Бабушка зыркнула на него, послала Ваню в избу принести что надо и ткнула талоны Коле:

– На, подавися!

Коля обижаться не стал, а пошёл себе восвояси.

Василиса Гордеевна заставила Ваню вертать хлам на место, в сарай, а когда он, сделав дело, вошёл в избу, бабушка опять сидела за прялкой, выпрядала белую нитку из белого облака шерсти. Из сундука она эту шерсть достаёт, знал теперь Ваня.

– Кому, бабаня, нитку прядёшь, мне?

– Тебе, Ваня, тебе, а то кому же… Видишь, белая нитка пошла – всё, как обещалась. А скажи–ко мне, ты… тоже хочешь в девятый‑то этаж?

– Не–е, – замотал Ваня головой, – я уж жил в этажах этих, ничего там нет хорошего. Мне здесь нравится, у тебя.

Василиса Гордеевна пристально посмотрела на Ваню и кивнула:

– Тогда ладно.

– А… чего мы, бабаня, искали‑то? Чего тебе сестра не вернула, Анфиса эта?

– Не Анфиса, а Анфиса Гордеевна, она старше меня, я ведь меньшая сестра. А ты против неё – пузырь. Гляди у меня, только по отчеству чтоб величал её, а то не ровён час обидится…

– Да где ж я её увижу – по отчеству величать?

Василиса Гордеевна вздохнула, поплевала на пальцы, помочила махрящуюся нитку и стала скручивать. Веретено, сделав несколько кругов, остановилось и, скатившись с бабушкиных колен, упало на пол.

– Ведь придётся мне тебя, Ванюша, к ней отправлять, – говорила Василиса Гордеевна. – Вернутся эти окаянные, как пить дать вернутся! У них планы эти генеральские ещё имеются, в сейфах всяких запрятаны, и в этих планах опять нас нет как нет. Мокрое место есть, а нас нет, и мне до сейфов этих не добраться, силы уж не те… Я бы сама, конечно, пошла к Анфисе, когда б не нога… На одной ноге далёко не ускачешь, а путь не близкий, и поспешать надо – вишь, срок‑то какой дали: два месяца. Мало это, ох мало, Ваня. Через недельку‑то я встану на ноги – да боюсь, как бы поздно не было, сегодня надо отправляться. Кто знат, сколь ещё проходишь.

Ваня только хотел высунуться с вопросом, дескать, за чем он пойдёт к ней, к Анфисе этой, что они искали, да не нашли… но Василиса Гордеевна вдруг огорошила его:

– Один ты, конечно, не дойдёшь. Дороги не знашь, да и мал ты ещё по таким делам ходить. Помощника тебе надо. Придётся суседко звать, больше некого. А ну как он не согласится?!

– Колю Лабоду? – удивился Ваня. – Конечно, не согласится.

– Какой тебе Коля! Не смеши–ко! Ну–ко, пошли!

Василиса Гордеевна с ножницами поскакала во двор, подманила папироской Мекешу и, пока он, потеряв бдительность, млел за курением, отхватила у него порядочный кусок бороды. Разрезала эту шерсть пополам, одну часть сунула себе в левое ухо, другую – в Ванино. Подобрала клочки кудели, один клок сунула себе в правое ухо, другой – Ване туда же. Ваня послушно подставлял уши – но слышать после всего этого стал вдвое хуже. Бабушка достала из комода фонарик, сунула в карман фартука – и они на трёх ногах пошли. Но далёко не ушли – завернули всего только в кухню. Василиса Гордеевна откинула крышку подполья, Ваня, пожимая плечами, полез первый и помог бабушке спуститься. Каких уж соседей она тут вздумала искать, не понятно.

Земляной погреб был невелик: стояла кадка с квашеной капустой, в загородке была навалена прошлогодняя проросшая картошка, теснились банки с соленьями да вареньями. Потолок нависал низко, даже Ване приходилось нагибать голову, а уж рослая бабушка согнулась в три погибели.

Шагнув куда‑то в сторону, Василиса Гордеевна выхватила светом фонарика земляную стену, стукнула в неё клюкой… Земля посыпалась… И вдруг Ваня понял, что никакая это не стена, а самая настоящая дверь, только заросшая седой землицей до самой притолоки. Когда земелька осыпалась – обнажились доски, дверная ручка, железная скоба и висячий замок. Василиса Гордеевна дунула в замочную скважину, потом сняла с шеи ключ от сундука, сунула его куда надо – и замок открылся! Бабушка надавила на ручку, стала толкать низенькую дверцу – но та не поддавалась, вросла в землю. Ваня стал помогать ей, поднатужившись, общими усилиями сдвинули дверцу с места, открылась щель в ладонь шириной. Ваня слазил за брёвнышком наверх, вставил его в прореху и, понапружившись, расширил щель: теперь в неё можно было так–сяк протиснуться. Впереди открылся низкий и тёмный ход – Василиса Гордеевна первая скакала, опираясь на клюку, Ваня за ней.

Шли понагнувшись. Ход, не расширяясь, но и не сужаясь, петлял с десяток метров и вдруг резко оборвался. Бабушка вовремя остановилась, Ваня, протиснувшись вперёд, с любопытством заглянул в тёмную яму. Василиса Гордеевна поводила фонариком: яма была узкая, как колодец, но глубокая, дна не видать. Ваня вопросительно поглядел на бабушку. А Василиса Гордеевна легла на землю и, заглядывая внутрь и по–прежнему светя фонариком, принялась кричать, приказав Ване повторять за ней слово в слово:

– Дедушко–суседушко–о!

– Дедушко–суседушко–о!

– Стань передо мной, как лист перед травой – ни зелен, как дубравный лист, ни синь, как речной вал…

– Приходи, каков я!

– Приходи, каков я!

Ещё и эхо откликалось на слова – поэтому шум в подземелье стоял изрядный, если был тот, кто слушал – не услышать их он не мог. Василиса Гордеевна подождала – но ответа не было. Ваня же, пока бабушка не видит, оттопырил шерсть из ушей – чтоб лучше слышать, но и так тоже ничего не услыхал. Бабушка, став на карачки, сильнее перегнулась в яму, так что Ваня, испугавшись, что она свалится туда, схватил её за подол. Ни ответа, ни привета из земляного колодца по–прежнему не шло. В сердцах Василиса Гордеевна буркнула:

– Заснул он там, что ли?! Вроде до зимы ещё далеко – в спячку ударяться. Ну–ко, Ваня, по-другому попробуем: Шишок[11]11
  Шишок – в народных поверьях: дух, живущий в лесу, на болоте, в омуте, в бане, в сарае. Водит дружбу с ведьмами и колдунами, у которых часто состоит в услужении. [Ред.]


[Закрыть], кричи, хозяин зовёт…

– Эй, Шишок, хозяин тебя зовёт! – закричал Ваня в яму, подставив ладони ко рту. – А кто это – хозяин? – обернулся он к бабушке.

– Ты ведь зовёшь… Ты и есть хозяин.

– Я–а?! – Ваня так и обомлел.

А званый опять не отзывался.

– Тьфу! – плюнула в сердцах Василиса Гордеевна. – Не желат… Ну ладно – придётся возвращаться несолоно хлебавши.

Тем же путём пошли обратно, только дверцу, заметил Ваня, бабушка запирать не стала.

– А он что – в яме и живёт, Шишок этот? – спросил Ваня, когда вылезли наверх, вытащили шерсть из ушей, бросили её в печку и бабушка захлопнула крышку подполья.

– Ну, как сказать…

– А он не труп ходячий? Я их навидался там, мертвяков этих, – в морге, в больнице‑то, больше не хочу…

– Какой тебе труп! Шишок – он и есть Шишок. Постень[12]12
  Постень – синоним Домового – принимает разные виды; но обыкновенно это плотный, не очень рослый мужичок, который ходит в коротком смуром зипуне, а по праздникам и в синем кафтане с алым поясом. Летом также в одной рубахе; но всегда босиком и без шапки, вероятно потому, что мороза не боится и притом всюду дома. У него порядочная седая борода, волосы острижены в скобку, но довольно косматы и часто застилают лицо. [Ред.]


[Закрыть].

Василиса Гордеевна поставила самовар, навалила красных углей ему в трубу, сверху надела яловый сапог книзу голенищем, сапог заходил в её руках книзу–кверху, навевая нутряной ветер, и – угли запылали. Когда вода закипела, сели пить чай.

Но не выпили и по паре чашек, как вдруг крышка подполья со стуком и бряком, как пробка от шампанского, взлетела к потолку, ударилась об него, а под крышкой оказался кто‑то полосатый, с балалайкой под мышкой. Этот кто‑то легко опустился на пол, будто вцепился не в тяжеленную деревянную крышку, а в парашют. И Ваня узнал свою давно пропавшую больничную пижаму, штанины были подкачены и всё равно волочились по полу – тот, кто был в неё облачён, ростом не отличался. Из‑под штанин виднелись крепкие босые ноги, лица же Ваня никак не мог разглядеть – человек всё ещё стоял с крышкой на голове.

– Ты чё это дом ломашь? – сердито приветствовала гостя Василиса Гордеевна. – Без шуму у тебя никак не получатся заявиться, да?..

Пришелец снял с головы крышку и, наклонившись, приладил её на место – а когда распрямился и поглядел на них, Ваня подскочил и криком закричал: потому что у того, кто вылез из подполья, лицо было Ванино… Ростом он был Ване по плечо, голова здоровая, нечёсаная и лохматая, волосья серые, как у него же, когда он жил в больнице. А лицо – сегодняшнего Вани… Кричал Ваня не переставая – пока Василиса Гордеевна не шлёпнула его хорошенько по щеке. Тогда Ваня прекратил орать, только стоял с вытаращенными глазами.

– Ну вот как вы меня встречаете! – заговорил низким – мужским – голосом лохматый Ванин двойник. – Орёте, как резаные. И чё тогда звали?

Подпольщик придвинул к столу табуретку, сел, закинув ногу на ногу, и пристроил к табуретке балалайку. Обомлевший Ваня увидал, что подошва закинутой ноги поросла щетиной, как щёки небритого неделю мужика. Посреди груди на пижаму была приколота медаль. Ваня не знал куда глаза девать: в лицо своё смотреть страшно, посмотрит на ноги – шерсть на подошвах, бр–р, в дрожь бросает, а тут ещё посреди туловища медаль за отвагу…

– Ваня, – сказала Василиса Гордеевна, указывая глазами на пришельца и как ни в чём не бывало прихлёбывая чай с блюдечка, – это вот и есть Шишок. Шишок, а это твой хозяин…

– Да уж вижу, – почесав подошву, отвечал Шишок. – Пужливый больно – а так ничего. Наконец‑то хозяин в доме объявился, а то ведь позорище – изба сколь времени без хозяина стояла! Сколь времени одни бабы тут заправляли – стыдоба!

– А тебе не стыдоба! А я‑то думаю, куда это балалайка пропала?.. А он её подтибрил! Хорош гусь, нечего сказать.

– А она тебе нужна, балалайка эта, ты на ней играешь? – кладя инструмент на колени, подальше от рук Василисы Гордеевны, ворчал Шишок. – Это Валькина балалайка, не твоя вовсе.

Что это за Валька такой? – зацепился Ваня за новое имя. Или… такая?..

– Не моя? А на чьи деньги куплена? Да ладно тебе – вцепился в струмент мёртвой хваткой, что я, его отыму, что ли? Нужон он мне больно. Поставь–ко хоть вон в угол – никто не возьмёт, не бойся.

– Ничё, пускай тут полежит, своя ноша не тянет.

– Своя… – проворчала Василиса Гордеевна.

А Шишок, распахнув рот, одну за другой, как фокусник в цирке, стал кидать туда сушки. (Ваня и не знал, что рот его на чужом лице может так широко открываться, попробовал так же раззявить, но у него ничего не вышло. Мышцы, что ли, у этого Шишка какие‑то другие…) Переправив в себя все сушки до единой, Шишок стал мрачно жевать. Оглядев стол, спросил с укоризной:

– А подушечки где? Всякая гадость наставлена, а подушечек нет…

– Не выпускают уж подушечки те, – наливая себе четвёртую кружку чаю, сказала Василиса Гордеевна.

– Ли–ко! Вот так всегда! Как что хорошее – так они не выпускают. А ландрин есть?

– И ландрину нету.

– Тоже не выпускают?!

– Тоже.

– Тьфу! – в сердцах плюнул Шишок, поднялся и пошёл вон, волоча балалайку за собой. Ваня побежал за ним следом.

Заглядывая в каждую комнату, Шишок одобрительно кивал:

– Так, всё на своих местах, ничего не переменилось. Молодца, Василиса Гордеевна, ничего не скажешь – мо–лод–ца!

– Да уж, для тебя специально старалися! Чтоб Шишку угодить! – ядовито говорила бабушка.

Шишок остановился у простенка с фотографиями и, ткнув в бородатого мужичонку, лежащего на крыле взлетающего самолёта, гордо сказал Ване:

– А это я, хозяин, узнаёшь?! Героический солдат, кому попало ведь медали «За отвагу» – то не давали…

– Вы–ы? – ошеломлённо спросил Ваня и, замявшись, добавил: – Так у вас же тут совсем другое лицо…

– Чего ты мне выкаешь – чай не баре! Другое лицо… Какой хозяин – такое и лицо. Сейчас ты мой хозяин – и лицо у меня твоё. А тогда был другой хозяин, и лицо, значит, другое.

Приглядевшись, Ваня понял, что и вправду лица у дедушки Серафима Петровича и Шишка на фото очень похожие, только Шишок с бородой, а дедушка бритый.

– Так ты что – лица можешь менять?!

– А ты, что ль, не можешь? Вот погляжу я на тебя лет в двадцать, а после в семьдесят – совсем разные на тебе будут лица.

– Ну–у, так это же совсем другое.

– Чего другое – ничего не другое.

Шишок уселся на подвернувшийся стул, закинул ногу на ногу, сверху балалайку пристроил и, закатив глаза, затренькал что‑то без складу и ладу, потом шваркнул трёхстрункой об стол и запричитал:

– Эх, как вспомню, как умирал старый хозяин, царствие ему небесное, – если он там, конечно, – так и заплачу в голос! Он умер – и лицо его с меня сошло. И сколько времени я без лица ходил! Вспоминать тошно. Это ужасти какие‑то… Даже кошки от меня шарахались. А сейчас, спасибо Василисе Гордеевне, – поклонился ей Шишок, – что хозяина домой воротила, и я с лицом теперь, как домовику и положено. Дай, хозяин, облобызать хоть тебя…

Шишок подскочил к Ване и, пристроив голову на его плече, обмочил слезами всю рубашку – даже до тела достало. Ваня смотрел на Василису Гордеевну, стоявшую на одной ноге, спрашивал её глазами: что делать‑то? Как его утешать? Бабушка, не сдвинувшись с места, ткнула Шишка своей клюкой в бок:

– Ну хватит, хватит сырость разводить, ровно маленький. Самому уж годков‑то… не буду говорить сколько, чтоб робёнка не пугать. Мы ведь не просто так тебя звали – а по делу. Вот и пошли побалакаем.

Слёзы у Шишка мгновенно высохли – и следов не осталось. Он небрежно оттолкнул Ваню и, подхватив свою балалайку, отправился следом за бабушкой.

Вновь все расселись вокруг стола – ещё самовар не успел остыть. Шишок протянул руку за чашкой – и Ваня углядел, что и ладони у него слегка шерстистые… не такие, конечно, как подошвы, а покрыты вроде как двухдневной щетиной. Ваню опять передёрнуло. А Василиса Гордеевна между тем говорила:

– Беда ведь у нас, Шишок, большая беда – сносить нас хотят. Дескать, дадим квартиру в девятом этаже…

– Вона как! – удивился Шишок. – Изба‑то ведь не гнилая ещё, со всех сторон целая, и с исподу, я могу подписку дать… Крепкая изба.