Текст книги "Похождения Вани Житного, или Волшебный мел"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава 4. Неприятности

Но под утро пришлось Ване встать спозаранку – квасок, с вечера выпитый, давал о себе знать. Он неодетый выскочил на крыльцо, спустился во двор и, разделавшись со своими делишками, повернул было в избу – но вдруг какое‑то движение по ту сторону кольев, отделявших двор от огорода, насторожило его. Ваня, дрожа от холода, подбежал к забору, распахнул калитку – и увидел: лопата, оставленная им в огороде, сама, безо всякой сторонней помощи, копает землю. Воткнётся, отворотит шматок – перевернёт, потом за следующий, и всё ломти такие большущие, ровно какой здоровяк орудует. А никого не видать… И уж порядочно обработано земли – совсем не столько они с бабушкой вчера вскопали. Вдруг лопата приостановилась, повисла в воздухе – и с размаху вонзилась в землю. Ваня подождал – нет, лопата не шевелится, замерла, будто его учуяла. Он попятился – и бегом домой, хлопнул дверями в сенцы, потом входными, забрался к себе на полати – и укрылся одеялом с головой: зуб на зуб не попадает, вот сейчас бы в баньку‑то…

Проснувшись по второму разу, Ваня припомнил предутреннее происшествие – и оно показалось ему сном. Да ведь у Вани и привычки такой никогда не было – по ночам вставать. Но когда они с бабушкой отправились после завтрака в огород, земли было вскопано гораздо больше, чем вчера…

– Кто это тут копал‑то? – забросил Ваня удочку. – Вроде вчера меньше было вскопано…

– Кто‑кто – дед Пихто, – проворчала бабушка. – Кто нам с тобой вскопает? У нас работников‑то: ты да я да мы с тобой… Пока ты дрых – бабушка у тебя работала. Кто вскопал? И не стыдно ведь спрашивать!

Ваня покраснел и, опустив голову, принялся копать. Старался вовсю – хотя волдыри на ладонях полопались и руки болели нестерпимо.

Ближе к обеду Василиса Гордеевна послала Ваню в магазин, вручив ему хрустящую пятисотку и наказав, кроме молока и хлеба, купить ещё пачку «Беломора» для козла. Мол, другого курева Мекеша не признаёт. Ваня, собираясь на выход, глянул ненароком в поясное зеркало, висевшее в прихожей, и оторопел: волосы у него из пегих превратились в золотые… И расчесать их ничего теперь не стоило, они не слипались враждующими кистями, дружно лежали – волосок к волоску. Ваня потряс волосьями и, подмигнув золотоволосому отражению, нахлобучил на голову ушанку.

– Смотри не потеряй деньги‑то! – крикнула вслед ему бабушка.

– Не потеряю! – отозвался Ваня из сенцов.

Выметнувшись на улицу, Ваня покосился на дуб и повернул, как было сказано, в сторону, откуда они давеча прибыли.

3–я Земледельческая улица выходила на широкий проспект, по которому в несколько рядов сновали машины, а посерёдке были проложены ещё и рельсы для трамваев. На той стороне оживлённого проспекта рядами стояли девятиэтажные дома, но Ване на ту сторону не надо было. Свернёшь направо – иди себе да иди, говорила бабушка, минуешь пустырь (место, где до недавних пор были 1–я Земледельческая и 2–я Земледельческая) и увидишь магазин в первом этаже пятиэтажного дома. Ваня шёл, придерживаясь бабушкиной инструкции, но на ходу достал денежную бумажку из кармана пальто и стал её исследовать – до сего дня он не держал в руках никаких денег, ни новых, российских, ни старых, советских, да и в магазин ему ходить не доводилось. На зелёном поле оказались нарисованы большие ёлки и маленький Кремль. Четыре раза было написано 500 цифрами и один раз прописью. Ваня перевернул бумажку… но тут кто‑то вырвал её из рук. Ваня увидел свою пятисотку, зажатую как флаг, большим и указательным пальцами парня лет так четырнадцати. Рядом с парнем, преградив Ване путь, стояло ещё человек пять разновозрастных мальчишек, с ухмылкой глядящих на него. Справа был означенный пустырь – заваленный щебёнкой, брёвнами и всяческим неубранным мусором.

– Это самое, из какой школы? – с ходу спросил парень, Ваня проследил, как денежка исчезает в чужом кармане.

– Не из какой, – машинально отвечал Ваня. – Отдай деньги‑то, мне от бабани влетит…

– Не из како–ой! – повторил парень, оставив Ванину просьбу без всякого внимания. – Пацан понты кидает, – сказал он, обращаясь к согласно закивавшим товарищам. – Эй, понтяра, а с какой ты, это самое, улицы?

– Вон с той, – кивнул Ваня на оставшуюся в стороне улочку.

– Понятно – деревня, значит… А, это самое, бабки ещё есть?

– Нету у меня никаких денег, я их и в руках никогда не держал…

– Ага, – сказал парень, – так я тебе и поверил! Ну‑ка, Эдик, пошмонай.

Мальчик с блестящими, как слюда, глазами выворотил Ванины карманы наизнанку – в одном ничего не оказалось, а из другого выпала пустая упаковка от аспирина.

– Пусто, – сказал разочарованно Эдик.

– Ты, это самое, тут больше не ходи, это – наш город, а твоё место, сявка, там, – набольший из парней показал на зады огородов, – а то, это самое, перо в бок получишь. Ясно?! – И, схватив Ваню за грудки, так что старенькое пальтишко затрещало по всем швам, приподнял над землёй. Кто‑то сдёрнул с Вани ушанку и бросил в грязь, а Это Самое прыгнул на шапчонку и как следует на ней потоптался.

– А про бабки – никому! Пшёл вон! – Ване дали пинка, и он несолоно хлебавши, да ещё без шапки, побежал домой.

Возле ворот остановился, постоял и, сделав с десяток витков вокруг дуба, не нашёл ничего лучшего, как залезть на дерево. Лезть было непросто, на деревья Ване тоже лазить ещё не приходилось – а ведь это было всем деревьям дерево! Ваня сам себе казался никчемным муравейкой, хотя у муравья‑то, конечно, был промысел на дубе, а какие–такие дела здесь у него, зачем он лезет вверх – никому не известно. Цепляясь за ветки, перебираясь с сучка на сучок, мальчик понемногу добрался до середины. Приметил на очередной ветке сорочье гнездо, сорока сидит на яйцах, увидела Ваню – растопырила крылья и давай костерить его на чём свет стоит, по–своему, конечно, по–птичьи. Полез он дальше, поглядел вверх: до неба ещё далеко, сплошные окроплённые почками заросли, поглядел вниз – улочка сквозь переплёт ветвей видна из конца в конец. Вон у колодца стоят две тётеньки, вёдра поставили, калякают, вон из крайнего дома выезжает мужик на мотоцикле с коляской, а в коляске его жена в шлеме, мотоцикл свернул и помчался по проспекту. Ваня поднял руку, чтоб зацепиться за отросток, выходящий из ствола, и попал ладонью в отверстие… Залез на следующий сук – и увидел в стволе дупло в виде арки, наверное, беличье. Ваня попытался заглянуть в дупло, но там была кромешная тьма, сунул руку – глубокое. Рука просунулась по самое плечо – а внизу всё пусто да пусто, дна нет… Наконец, когда Ваня с головой просунулся внутрь – пальцы нащупали что‑то твёрдое… Дно. А там шерстяное что‑то. Не белка ли попалась? Нет, раз молчит… Ваня вытащил добычу на свет – и увидел… Да это шапка! Чёрная, вязаная шапка – очень ему такие нравились, ребята из его класса ходили в таких… Что за дела! Его шапка осталась на дороге в грязи – а тут как раз шапка в дупле, что это значит? Ваня поглядел вверх, вниз, по сторонам – шутки, что ли, кто‑то шутит? Оглядел шапку – почти новая, на отвороте пришит дубовый листок. Интере–есно… И что‑то ещё за отворот засунуто… Бумажка какая‑то скрученная… Он вытащил бумажку, развернул – вот тебе и на! Пятисотка! Ваня чуть с дерева не сверзился – но ухватился в последний момент за сучок. Оглядел денежку – конечно, это не та самая, не новая уже, помятая… И недолго думая, сунул пятисотку по–глубже в карман, а шапку натянул на голову. Лучше вопросов не задавать – а принимать всё как есть, молча.

Когда слез на землю – далеко уже отошёл от дуба, да вдруг опамятовался. Посмотрел – никого на улице нет, в окошки тоже вроде не подглядывают, кому он нужен, на него глядеть, – и поклонился дереву, как бабушка, в пояс:

– Спасибо, дяденька Святодуб…

Дерево зашумело в ответ, и сорока прострекотала по–своему в подголосок ему, дескать, давно бы так. При выходе со своей улицы на городской тротуар Ваня внимательно поглядел налево, потом направо – мальчишек нет, но он был теперь учёный, решил обойти пустырь кругом: перейти на ту сторону проспекта, дойти до следующего пешеходного перехода и вернуться на эту, зайти в магазин – и тем же путём обратно… Получалось, дорогу надо переходить четыре раза, и крюк выходил порядочный – а что делать? Проспект был широченный, светофор, не успеешь дойти до конца, загорался вновь красным светом, да ещё трамваи выскакивали откуда‑то, когда их совсем не ждёшь… С риском для жизни Ваня проделал задуманную операцию. Купил в магазине что надо, даже сдачу не забыл взять – и вернулся домой.

Василиса Гордеевна сидела за прялкой, выпрядала, вытаскивала, скручивала махрящуюся нить, которая тянулась из чёрной шерстяной тучи. Поплюет на пальцы, помочит шерсть – и свивает. Веретено плясало на бабушкином колене.

– Тебя только за смертью посылать, – проворчала Василиса Гордеевна. Ваня пожал плечами, сунул шапку в рукав пальто, а сдачу положил на комод.

– А ты что, бабаня, делаешь?

– Нитку тебе пряду.

– Мне–е?

– А кому ж – тебе, конечно. Сегодня чёрную, а завтра или послезавтра, а может, и через месяц, – там поглядим когда, – белую.

Ваня понаблюдал ещё, как бабушка прядёт ему чёрную нитку и, вздохнув, сказал то, что наболело:

– Даже телевизора у тебя нет!..

– А на кой он тебе?

– Так мультики смотреть, передачи разные…

– А ты в окошко смотри. Вон Мекеша ходит.

Мекеша не просто ходил по двору, а, разбежавшись, подскакивал к воротам – и поддавал им как следует рогами. Бабушка спиной повернулась, не видела. Может, и не слышала – хотя грохот стоял знатный. Тренируется, приёмы свои отрабатывает – потом на Ване их станет применять…

– Мекеша… Твой Мекеша бодается как не знай кто, а телевизор…

– И телевизор бодается.

– Скажешь тоже – телевизор бодаться не умеет…

– А я тебе говорю – бодается.

– Нет, не может он бодаться.

– Может!

– Не может!

– Может!

– Не может!

– Может! И не спорь с бабушкой – мал ещё зубатить‑то… Ишь, тырта, туда же! Одна зубатила, зубатила, теперь на–ко! Второй зубастый объявился! Смотри – тоже дозубатишься…

Ваня примолк – соображая, что бы это значило. На мамку его намекает, с которой что‑то случилось, или как?.. Значит, всё‑таки она жила здесь, а то уж Ваня подумал, что не было её здесь никогда. А пианино? Так мало ли чей это может быть инструмент…

Глава 5. Телевизор

Так и повелось в дальнейшем: Ваня огород копал, дрова носил, по воду ходил, с риском для жизни в магазин бегал, а когда заговорил про школу, Василиса Гордеевна сказала, что от этой школы одни только неприятности, читать–писать–считать он умеет – чего ещё надо? Да и лето скоро придёт, каникулы – какая школа! На тот год уж, – если так ему приспичило, – запишет она его в школу. Ваня, делать нечего, согласился.

Дубовая ветка пустила в воде корешки – тоненькие, беленькие, ровно глисты. Ваня посадил ветку возле забора в огороде – чтоб Мекеша не достал. Когда огород был вскопан, стали сажать картошку, устраивать грядки, в грядки втыкать семена, присыпая их земелькой, поливать стали да рыхлить.

– После картошку будем окучивать, полоть, – рассказывала Василиса Гордеевна о будущем.

Однажды, когда бабушка ушла в избу обед готовить, Ваня присел для роздыху у забора, на солнечном припёке, подставив под зад чурбачок. И услыхал голоса:

– А может, и не ейный это вовсе мальчишко…

– А то чей же?

– А кто ж его знат…

Забор был сплошной, дощатый, но Ваня исхитрился найти дырочку – и подглядел, что в соседском огороде, близко к забору стоит, видать, лавка, дырку загораживало что‑то тёмное – наверно, спина одной из говорящих. Первый голос показался ему знакомым, принадлежал он старухе, которая пару раз захаживала к Василисе Гордеевне. Беседа продолжалась – и Ваня был весь внимание, почему‑то мнилось ему, что речь ведётся о нём…

Второй из голосов произнёс задумчиво:

– Да–а… Крутится парнишко – как белка в колесе, без всякого продыху.

Первый голос:

– Нашла себе дармового работничка…

Второй голос:

– Затем и брала.

Первый:

– Хитра баба – самой‑то тяжело уж работать стало, так внука где‑то откопала… И как ведь вовремя – аккурат к копке поспел внучек…

Второй голос, подхихикнув:

– Откуда ж она его взяла?

Первый голос:

– А кто ж его знат… Говорят, из больницы какой‑то…

Второй голос – с восторгом:

– Из дурки?

Первый:

– А может, и из дурки.

Второй:

– Ахти! Вона что… Ас виду‑то шустрый такой мальчошка, и не подумаешь, что головой мается… А тебе что ж – Гордеевна не сказывала, откуда привезла парня?

Первый – плаксиво:

– Рази у ней что узнаешь… Рази она кому что скажет…

Второй со вздохом:

– Да–а, Василиса Гордеевна – кремень–баба.

Первый, перейдя на шепоток:

– Потише надо бы – чегой‑то мы расшумелись – услышит дак…

Второй:

– И что?

Первый:

– Что‑что… Не знаешь, что ль, – типун на язык нашлёт или ещё что учудит, с неё, шептуньи, станется…

Но тут интересная беседа разом оборвалась – Ваня, решивший поглядеть на говоривших, встал на чурбак и, подтянувшись, перевесился через забор, но предательский чурбачок выскользнул из под ног и повалился, а Ваня с шумом сверзился на землю. Когда он поднялся и заглянул в дырочку, то увидел две убегавшие вперевалочку старушечьи фигурки.

Когда Ваня вернулся в избу, бабушки Василисы Гордеевны нигде не было, Ваня обошёл весь дом – нету, пропала. Подошёл к сундуку, очень его интересовавшему, – замок был такой, что не откроешь, разве только ключ поискать… Ваня принялся шарить в комоде, но, услыхав, что бабушка его зовёт, быстрёхонько задвинул ящики. Выбежав в сенцы, он увидал, что Василиса Гордеевна выглядывает из чердачной дыры. Тут и лестница приставлена, как он не заметил?..

– Помоги‑ка, Ваня! – крикнула бабушка, углом в дыру торчала большущая коробка. Ваня живо вскарабкался по лестнице – принял и спустил тяжёлую вещь. Оказалось, коробка полна ношеной-переношеной обуви. Василиса Гордеевна слезла с чердака и отрыла в коробке сандалии для Вани, дескать, в ботинках ходить уже нельзя, жарко, так вот тебе, Ваня, летняя обувка. Сандалии были помятые и задубевшие, но не это было главное.

– Ну–ко, примерь–ко, – сказала Василиса Гордеевна, поставив сандалии на широкую половицу.

Ваня нахмурился:

– Не буду.

– Это ещё почему? – удивилась бабушка.

– Они девчачьи.

– Какие ещё девчачьи, никакие не девчачьи…

– Девчачьи, – упорствовал Ваня.

– Ничего не девчачьи, меряй давай, других нету, – осердилась Василиса Гордеевна. Но тут Ваню вдруг озарило – чьи это могут быть сандалии… Сердце его заколотилось – и он безропотно вдел ноги в обувку, сунул железные тычинки в разношенные дырочки и затянул ремешки.

– Ну как? – спросила бабушка.

– В самый раз! – отчеканил Ваня.

– То‑то же, – проворчала Василиса Гордеевна, – а то не бу–уду…

Ванина больничная пижама в полоску куда‑то пропала, но к лету бабушка справила Ване всё, что требуется: перетрясла гардероб умершего дедушки – перелицевала, скроила и сшила пару штанов да пару рубашек.

А чердак Ваня держал теперь на примете, ждал только, чтобы бабушка куда‑нибудь со двора ушла, тогда уж он обследует помещение. Может, и ещё какие следы сыщутся его мамки – кроме сандалий.

Но бабушка всё никак не уходила из избы – и куда ей ходить, в магазин Ваня бегает, в огород они вместе, по соседям она не ходок. Зато одна из старушек, чей голос Ваня признал, подслушав беседу из–за забора, опять понаведалась к Василисе Гордеевне. Бабушка поставила на стол самовар, сушки, посетовала, что печёного сегодня нет ничего, не ждала гостей–от.

– Дак какая я гостья! – махнула рукой соседка. – И я ведь по делу к тебе, Гордеевна. Надумала я всё же уезжать – продаю избу и к дочке в Москву покачу. Вот оно как оборачивается, Гордеевна. Всё равно сносить нас будут – дак кака разница: тут ли на девятом этаже сидеть, в Москве ли… А там всё же не одна, и присмотрят за мной, ежели что.

– Ага, – сказала бабушка.

– Деньги хорошие дают – их тут пропишется пропасть народу, большущую квартиру получат, как‑то они там договорились в инстанциях, за мзду, конечно, чтоб прописали их.

– Ага, – опять сказала бабушка.

– Так вот, Гордеевна, распродаю я своё добро, за копеечки распродаю… Тебе телевизор хочу отдать – так, забесплатно.

Ваня, сидевший тут же, пивший потихоньку чаёк и поглядывавший в самовар на свою раздутую монгольскую рожу с толстым носом, опрокинул чашку… Телевизор!.. Не может быть!

– Ты надысь поставила на ноги Тоньку‑то мою, – продолжала соседка, – денег брать не хотела. Не свидимся ведь более… Так не хочу я должницей на тот свет уходить – возьми, Гордеевна, телевизор-от! Не цветной он, конечно, а всё ж… У тебя‑то никакого нет.

Ваня умоляюще смотрел на бабушку. Телевизо–ор!..

Василиса Гордеевна на Ваню и не поглядела, хлебнула кипятку с блюдца, поставила его на стол, наконец сказала:

– Не цветной, говоришь…

– Нет, не цветной, Гордеевна.

– И в Москве он тебе не нужон…

– Не нужон, – вздохнула соседка. – Там без моего три штуки есть.

– Ладно, давай.

Ваня едва не захлопал в ладоши.

Телевизор поставили в зале на круглом столе, Ваня тут же его включил – и выставился, про всё позабыв. Показывали мультик про трёх американских утят и их дядьку–миллионера. Не заметил даже, что Василиса Гордеевна звала его куда‑то, отмахнулся рукой, не приметил также, что бабушка, как он долго ждал, убралась со двора.

Мультик мелькал вовсю – Ваня наслаждался… Как вдруг на самом интересном месте экран погас – Ваня взревел и вскочил со стула! И увидел: вилка выпрыгнула из розетки и телевизионный провод, ровно змея с раздвоенным жалом, пополз по столу… Ваня глядел во все глаза… А чёрный змеистый шнур свалился на пол и, на ходу вытягиваясь и всё удлиняясь, складываясь как червяк и разгибаясь, прямиком пополз к Ване. Ваня отпрыгнул – но чернозмеий шнур с шипением нацелил жало в Ванину ногу. Ваня опять отпрыгнул – но шнур подлетел и со свистом захлестнулся петлёй вокруг его лодыжки. Ваня кричал – а провод всё туже стягивался на ноге, намертво привязывая его к телевизору. Он оглянулся – увидал ножницы на столе, дотянулся до них и, изо всех сил нажав, перерезал провод, содрав заодно кожу с ноги. Но не тут‑то было: перерезанный кусок мигом сросся с остальным шнуром – и, целый–невредимый, опять пополз к Ване. Ваня заорал уже благим матом – и бросился вон из пустой избы. Он услыхал, как за его спиной что‑то тяжело бухнулось, не утерпев, оглянулся – и увидал, что это телевизор свалился на пол. Шнур рывками ползёт по полу – а телевизор подтягивается за ним. Ваня с криком бросился в огород – но бабушки и тут не было. А телевизор уже скакал неуклюже по ступенькам, будто бульдог на поводке… Тут шнур взвился в воздух – и телевизор тоже поднялся вначале на полметра от земли, потом на метр… И вот, развив скорость, он распахивает калитку – и летит, выставив рога комнатной антенны, за Ваней. Вот нагонит!.. Вот боднет!.. Ваня споткнулся и упал. А провод взвился над ним чёрным бичом, и вилка с размаху воткнулась в Ванины ноздри, как в электрическую розетку. Как будто обычной розеткой этот взбесившийся телевизор довольствоваться уже не мог – и решил подключиться к Ване. Мальчик зажмурился, ноздри, он почувствовал, расшеперились… И тут Ваня услыхал знакомые мультголоса. Он распахнул глаза – и с ужасом увидел, что телевизор заработал, экран светится. Стоит телевизор на земле, включённый в Ваню, и показывает свой мультик. Но Ване уже совсем не хотелось смотреть ни этот мультфильм, ни какой‑либо другой, он заорал, дёрнулся, вилка выскочила из носа – и экран погас, а телевизор, размахивая шнуром, как лассо, опять погнался за Ваней. Сделав обманный скачок в сторону, Ваня вбежал во двор, в три прыжка перемахнул его и выскочил за ворота, на улицу. Телевизор показался над краем ворот – сейчас перелетит… Неужто и тут его не оставит в покое выжившая из ума техника?!. Телевизор, не пересекая границы ворот, поднялся ещё выше, ещё… И вдруг что‑то случилось – телевизор с размаху грохнулся о землю, там, во дворе. И стало тихо. Только синичка на дубе бормотала вопросительно: пинь–пинь? пинь–пинь? пинь–пинь?

Ваня украдкой заглянул в ворота – от телевизора осталась куча металлолома: лампы, микросхемы, с жутким кинескопом во главе. Чёрный провод лежал, как дохлая змея. Антенна валялась далеко в стороне. Долго Ваня не решался войти во двор, маячил у ворот. И вот в конце улицы он увидал бабушку Василису Гордеевну, рядом с ней, как собачонка, бежал Мекеша. Шагнув во двор, бабушка спросила:

– А чего это у нас тут за помойка?

– Это телевизор, – развёл руками Ваня.

– Ага, – сказала Василиса Гордеевна. – Так я и думала…