Текст книги "Старая легенда"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Вероника Кузнецова
Старая легенда

1

Приближался вечер, однако темнело значительно быстрее, чем можно было ожидать в это время года. Небо наливалось свинцом, окутывая тяжёлой серой пеленой неподвижные деревья, поля, дорогу и даже, казалось, сам душный воздух. Закат добавлял в мрачную картину природы багровые отсветы.

Одинокий всадник ускорил шаг своей лошади, и через короткое время увидел вдали прижавшиеся друг к другу домики крошечного городка. Вскоре он уже был у широкого крыльца большого кирпичного особняка. Обнаружив, что его заметили и ждут, он с подчеркнутой лихостью спрыгнул на ходу, небрежно кинув уздечку мальчику лет тринадцати, смотревшему на него, раскрыв рот, и заодно подмигнул ему, чтобы тот не посчитал этот жест за грубость. Затем, с видом опытного волокиты, призванным побороть невольно возникшее смущение, он поклонился девушке, лет на семь старше мальчика, которая стояла на верхней ступеньке. Ничем не выразив своего отношения к галантности приезжего, девушка вежливо, но сухо пригласила его войти.

Гостиная, где путника оставили одного, была обставлена слишком просто для такого большого и внешне богатого дома. Вдоль трёх окон, пропускавших в ясные дни много света и солнца, тянулся массивный чёрный кожаный диван, перед которым стоял стол примерно такой же длины. По той же стене с одной стороны дивана стоял лакированный письменный столик, немного поцарапанный, но, несмотря на небрежность обращения, сохраняющий нарядный вид. С другой стороны помещался глубокий книжный шкаф с неплотно прикрытыми застеклёнными дверцами. Противоположная стена была занята книжными шкафами, подобными первому, а две другие, совсем узкие, не вмещали ничего, кроме дверей (одна – в коридор, другая – в сад) и оставляли впечатление незавершённости. Это помещение скорее могло бы претендовать на звание библиотеки, а не гостиной, но девушка назвала его именно гостиной, то есть комнатой для приёма гостей, поэтому молодой человек мог лишь принять это к сведению и заранее запретить себе во время общих бесед рассматривать разномастные книги, так и приковывающие внимание.

Окинув взглядом обстановку, ясно указывающую на скромные вкусы хозяев, гость подошёл к окну. Багровое зарево, освещающее часть неба и оставляющее остальное пространство в темноте, чёрные силуэты деревьев, неподвижный мёртвый воздух и странная тишина навевали тревожное чувство нереальности происходящего. Путник засмотрелся на грозное затишье природы перед грозой, ни о чём не думая, ничего не слыша и не видя вокруг, весь уйдя в созерцание медленно гаснущего заката, поэтому не заметил появления хозяина комнаты.

– Здравствуй, Гонкур, – раздался радостный возглас за его спиной. Я боялся, что гроза застанет тебя в пути. Как хорошо, что ты уже здесь!

Гость обернулся с весёлой улыбкой, которой старался придать естественность.

– Здравствуй, дед Вандес'арос, – с наигранным оживлением заговорил он. – Я так к тебе спешил, что обогнал даже грозу. Теперь она, пожалуй, имеет право меня застигнуть, не подвергая твоё мужество испытанию.

Гонкур почти не смотрел на старика, сидящего в инвалидном кресле. Это была их первая встреча после несчастного случая, лишившего старого археолога возможности передвигаться самостоятельно и, хотя молодой человек подготовился к ней задолго до приезда, он испытывал неловкость и стеснение. Трудно было свыкнуться с мыслью, что его старший товарищ, энергичный и бодрый даже в самые тяжёлые месяцы долгой экспедиции, теперь калека, не владеющий ногами и вынужденный рассчитывать на милость родственников.

Помолчав, Гонкур спросил с вымученной весёлостью:

– Ну, рассказывай, как живёшь, дед?

Старик проницательно взглянул на своего молодого друга из-под густых бровей и погладил клинообразную седую бородку, делающую его похожим на древнего гранда. Глаза его заискрились смехом.

– Вероятно, ты ожидал застигнуть меня погружённым в скорбь и отчаяние, думающим только о своих несчастных ногах, и прилетел по первому призыву, чтобы меня утешать?

Гость сделал протестующий жест, но старый калека избавил его от необходимости лгать.

– Каждый выбирает себе занятия по силам, и, за неимением лучшего, я занялся изучением психологии, но не по книгам, а на живых образцах, – продолжал он.

Молодой человек удивлённо рассмеялся.

– Да, мой милый, не имея возможности работать и наблюдать за природой, я теперь стал наблюдать за человеком и, знаешь ли, успел пристраститься к этому занятию. Ты, наверное, думаешь, что наблюдения – удел всех стариков?

– Только очень умных стариков, дед, – уточнил Гонкур, чувствуя, как постепенно исчезает мучившая его тяжесть.

Он не учёл, что у его друга, лишённого возможности двигаться, остался бесценный дар понимания и сочувствия, не позволявший ему оставить молодого и полного сил гостя в мучительном смущении при общении с инвалидом, и этим своеобразным началом разговора старик разом пресекал намерение молодого человека тщательно следить за собой, чтобы не допустить ни малейшей бестактности, способной ранить уязвимую душу больного.

– Постарайся обойтись без лести, – попросил дед Вандесарос и добавил, подмигивая, – как это ни трудно при общении со мной.

Гонкур подумал, что, если бы он оказался на месте друга, то не сумел бы шутить и смеяться так легко и непринуждённо. Он попытался понять, насколько эта непринуждённость естественна, а насколько – хорошо разыграна, но не смог.

– А как насчёт материала для наблюдений? – спросил он, подыгрывая инвалиду.

– Есть материал, – заверил старик. – Прекрасный материал! Отборный материал! Лучшего материала не найти! Я ведь долгое время был оторван от своих родных, так что теперь всё равно что знакомлюсь с ними заново.

– И много сделал выводов? – поинтересовался Гонкур, всё ещё во власти сомнений, не обманывает ли его друг, выставляя напоказ оживление и пряча горечь и тоску.

– О, главный вывод не меняется с моей молодости: родственники мои, да простит меня Бог, – самые упрямые ослы из всех, с которыми мне приходилось иметь дело, а я имел дело с такими твердолобыми ослами, которых ты не смог бы даже представить. Мои же ослы ослее всех ослов, только пусть настоящие длинноухие не обижаются на меня за такое оскорбительное для них сравнение.

Молодой человек засмеялся от пылкости и витиеватости этого высказывания, показав красивые зубы под ровной полоской тёмных, хорошо подстриженных усиков. Было похоже, что дед Вандесарос, и в самом деле, нашёл себе занятие по душе и предаётся ему со свойственной этому человеку энергией.

– Мне это учесть, когда состоится церемония представления? – спросил Гонкур.

Старик погрозил ему пальцем, призывая к серьёзности.

– Тебе бы только посмеяться, но увидишь сам, с каким упорством люди цепляются за дурацкие предрассудки, отравляющие им существование. Тебе это покажется диким, но знал бы ты, как они гордятся своим древним происхождением! – укоризненно покачивая головой, произнёс он, однако было не совсем понятно, кому предназначался укор. – Да ты ещё узнаешь, мой дорогой, сия чаша тебя не минует. Ещё никто не ушёл из этого дома, не узнав о проклятии, якобы над ним нависшим. Я тебя сразу предостерегаю от лишнего любопытства. Им только дай повод поговорить о своём идоле – не успокоятся, пока не припомнят всю историю во всех подробностях. Так что, пожалуйста, не давай им этого повода. Пусть тебя не удивляют таинственные намёки и фразы, не расспрашивай об их смысле. Надо, чтобы они посчитали тебя знающим о проклятии и не говорили о нём больше, чем говорят обычно.

Гонкур почувствовал, что, даже если ему здесь не понравится, то уж, во всяком случае, скучно ему не будет.

– Что за проклятие?

– Старая легенда, о которой не стоит и говорить, но мои родственнички так гордятся этой сказкой, что ни одного поступка не совершают, сто раз не обдумав, сообразуется ли он с наставлениями и угрозами древних шарлатанских манускриптов.

Старик так разволновался, что его молодой друг ласково дотронулся до его руки.

– У нас дня не проходит, чтобы не упомянули имя этого негодяя, так что всё узнаешь сам и своими глазами убедишься, до какого безумия могут довести себя люди, – заключил господин Вандесарос, успокаиваясь. – Ты прости, что я начал этого разговор, но очень уж меня сегодня рассердили, а ты постарайся не судить их слишком строго и воспринимай их странности снисходительно, потому что в остальном они люди приятные. Пойдём в мою комнату, приведи себя в порядок, переоденься и причешись. Кстати, ответь мне на один вопрос: как тебе удалось приобрести такой ошеломляющий вид? Прежде я не замечал за тобой склонности к щегольству.

– С помощью захудалого парикмахера, – объяснил Гонкур, смеясь.

– В'итаса ты уже покорил.

– Витас, это кто?

– Мой племянник, мальчик, которому ты так картинно бросил узду. Я наблюдал из окна. Он был настолько потрясён твоими манерами, что долго не мог расстаться с лошадью, и, думаю, теперь будет ловить каждый твой взгляд и постарается во всём тебе подражать. Представляю, как он станет кривляться перед девочками, полагая, что усвоил твои манеры (откуда только они у тебя взялись?).

Молодого человека не смутил бы восторг мальчишки, перед которым он продемонстрировал свою ловкость, если бы не упоминание о каких-то девочках. Да и неизвестно, понравится ли матери Витаса, если её сын будет по-обезьяньи копировать гостя.

– Мне неловко, что я доставляю столько хлопот своей лошадью, – признался Гонкур, – но мне негде было её оставить, ведь я прямо из экспедиции и не заезжал домой.

Он тут же выругал себя за упоминание об экспедиции. Ему представилось, как тяжело это слышать калеке, всю жизнь проведшего в подобных экспедициях, а теперь лишённого возможности даже кое-как передвигаться на собственных ногах. Но фраза была произнесена, и молодому человеку оставалось лишь принять решение получше следить за своей речью.

– Успокойся, я же написал, что можешь пригнать с собой хоть целый табун – места хватит. У нашего соседа конюшня неподалёку отсюда, так что уход за твоей лошадью обеспечен первоклассный. Однако эта престарелая коняга доставляет тебе слишком много хлопот, не находишь?

– Не так уж она стара, – заступился за свою любимицу Гонкур.

Старик Вандесарос хмыкнул, но не стал распространяться на просившуюся на язык тему о сомнительной пользе верной спутницы его молодого друга, которую он брал в несложные и недалёкие походы.

– С Витасом ты, можно сказать, уже знаком, но мы с сестрой постараемся, чтобы он не слишком допекал тебя своим обожанием, пусть перенесёт его на лошадь. Кстати, он её уже почти боготворит и, наверняка, попросит у тебя разрешения покататься.

– Он его получит, – пообещал Гонкур. – В его возрасте я вёл бы себя точно так же. А что за девушка провела меня сюда?

– Миге'лина, племянница. А моего старшего племянника зовут Кар'емас. Мою сестру, их мать, зовут Орат'анз Кен'идес. Кстати, мой зять не принадлежит к древнему или знатному роду и не может похвастаться никаким даже самым завалященьким проклятием, поэтому сестре приходится гордиться за двоих. Пойдём, я провожу тебя. Твои вещи я велел принести в мою комнату.

Быстро работая рычагом и непрерывно говоря, старик покатил впереди, выехал из гостиной, пересёк коридор и открыл дверь напротив. Гонкур очутился в большой комнате, заставленной разнородной мебелью, заваленной книгами, бумагами, коллекциями, рисунками, завешанной картинами, схемами, приборами и самыми разнообразными предметами. Сначала его озадачил открывшийся беспорядок, но его спутник так быстро и непринуждённо передвигался из одного угла в другой, заботливо доставая для него разные вещи и не переставая при этом говорить о том, как он рад принять у себя дорогого мальчика, что Гонкуру стало очень легко и хорошо, а все эти разбросанные предметы даже придавали обстановке определённый уют.

Сменив походную одежду на недорогой, но очень приличный костюм, купленный специально для этого случая и привезённый в вещевом мешке, небрежно пригладив тёмные волнистые волосы, Гонкур сел в кресло и вытянул из кипы рисунков на столе один лист наугад. Лениво расправив загнувшийся уголок, он продолжал разговаривать с другом, не глядя на лежавший на коленях рисунок. Опустив, наконец, взгляд, он сразу замолчал, рассматривая строгие глаза и решительно сжатые губы молодой девушки на портрете.

– Кто это? – спросил он.

Старик подъехал к нему и, взглянув на рисунок, ответил:

– Мигелина. Ты её не узнал?

Гонкур ясно отдавал себе отчёт, что обладает слишком привлекательной внешностью, чтобы страдать от недостатка внимания со стороны девушек, и даже напротив, порой на него обращали слишком усиленное внимание, от которого нелегко было избавиться. Наверное, благодаря этому, а, возможно, из-за лёгкой застенчивости, невольно возникавшей у него в обществе молодых девушек, побороть которую он, несмотря на непрошенную помощь его деятельной сестры, так до конца и не смог и тщательно скрывал за непринуждённостью обращения, он не только не старался знакомится с девушками по собственному почину, но по возможности избегал их. На лицо девушки, которая встретила его на крыльце и проводила в дом, он не обратил ровно никакого внимания, но увидев её портрет, почувствовал, что она способна его серьёзно заинтересовать.

– Я не обратил на неё внимания, когда она меня впустила, – признался он. – Я больше смотрел на мальчика.

– Я нарисовал её пару месяцев назад, когда её родители и братья уехали, а мы остались одни и даже подружились. По-моему, портрет довольно удачен, но ты сам будешь судить о сходстве, когда увидишь Мигелину…Однако, посмотри в окно! Какая темень! И тишина! Ты ощущаешь духоту, или тебе всё нипочём? Наверное, ожидается не просто гроза, а настоящая буря. Хорошо, что все уже собрались.

– Кто все?

– За обедом будут ещё Рен'ата Гарс, моя дальняя родственница, она часто приезжает погостить, Верф'ина Васар, тоже родственница, её дочь Чор'ада и племянница Кл'одия, а также Эст'аб Мед'ас, жених Мигелины.

Гонкур быстро взглянул на рисунок и почувствовал к упомянутому Эстабу Медасу глухую неприязнь.

– Впрочем, это я говорю "жених", – поправил сам себя господин Вандесарос, – сама Мигелина его не очень-то жалует.

– Почему? – равнодушным голосом спросил Гонкур, отложив рисунок в сторону и еле удержавшись, чтобы не бросить на него ещё один взгляд. – Он так плох?

К отвергнутому Эстабу Медасу он испытывал теперь род снисходительной жалости, наполовину смешанной с удовлетворением.

Ехидно посматривая на молодого человека, старик объяснил:

– Она странная девушка, и понравиться ей трудно. Когда познакомишься с ней, попытай счастья, раз она тебя так заинтересовала. Я буду рад, если тебе это удастся.

Гонкуру стало очень жарко, но от продолжения неприятного разговора его спасло появление самой Мигелины.

– Дедушка, мама просит вас и вашего гостя к столу, – сказала она. – Все уже собрались.

Спокойно и строго посмотрев на гостя и хозяина, она вышла.

– Удачен ли портрет? – самоуверенно спросил старик.

– Очень похож, – заверил Гонкур, с огорчением обнаружив, что не произвёл на девушку никакого впечатления.

– Ну, так пойдём, дорогой, – сказал господин Вандесарос, ловко выезжая в своём кресле за дверь.

2

В огромной столовой так ярко светила хрустальная двенадцатирожковая люстра, что мрак за окном казался абсолютно непроницаемым. Все окна были открыты настежь, но даже это не спасало от влажной жары, затруднявшей дыхание, поэтому неудивительно, что общество, собравшееся за столом, не проявляло признаков оживления. Дети и молодые люди выглядели вялыми, мужчина, который, за отсутствием других мужчин его возраста, мог быть только хозяином дома господином Кенидесом, утомлённо поник в кресле и только две чинные старые дамы сидели неестественно прямо и казались невосприимчивыми к жаре.

– Господин Гонкур, учёный, путешественник, исследователь и мой друг, – представил Вандесарос своего гостя.

Гонкур поклонился обществу. Он никогда не страдал от чувства ложной стыдливости или застенчивости, если только речь не шла о девушках, но всегда с нетерпением ожидал момента, когда процесс, знакомства оказывался уже пройденным этапом. Не так уж приятно улыбаться всё новым и новым лицам, с равным энтузиазмом заверяя, что счастлив их видеть. На этот раз церемония представления прошла быстро и легко.

– Мы много слышали о вас, господин Гонкур, от моего брата и рады принять вас в своём доме, – любезно сказала Оратанз Кенидес, очень приятная дама с безупречно уложенными буклями и по-старомодному учтивыми манерами. – Прошу вас садиться.

Гонкур сел на указанное хозяйкой место по левую её руку. Как он понял, этим госпожа Кенидес оказывала ему особую честь. Его соседкой с другой стороны оказалась Мигелина, от чего его сердце сладко и тревожно затрепетало. Существует ли более благоприятное условие для знакомства, чем когда сидишь за столом рядом с предметом твоего интереса и заботливо предлагаешь ей то или иное блюдо? Из такого соседства неизбежно вырастет непринуждённость в беседе и, как следствие, более близкая дружба. Единственно, чего опасался молодой человек, была ревность господина Медаса, влюблённого, по словам старика Вандесароса, в Мигелину. Гонкур присматривался к долговязому, ничем не примечательному русоволосому парню, но не мог открыть в нём никаких опасных достоинств, способных воздействовать на сердце девушки. Просто достоинств он тоже не различал, поскольку кроме обычных вежливых фраз Медас не произнёс пока ничего примечательного.

Старик подкатил своё кресло к привычному месту за столом, куда стул никогда не ставили, и после обычного обмена репликами обед начался. Поначалу Гонкур не терял надежды разговорить свою молодую соседку, но девушка отвечала односложно и холодно, словно давала понять, чтобы он не тешил себя надеждами на сближение. Её поведение было замечено госпожой Кенидес, и, чтобы сгладить у гостя поневоле возникавшее неприятное чувство, она отвлекла его снимание от подчёркнутой нелюбезности дочери, принявшись расспрашивать его о последней экспедиции. Гонкур ухватился за возможность выпутаться из досадного положения, в которое попал из-за собственной глупости, вообразив, что Мигелина поведёт себя, как прочие девушки, не остающиеся равнодушными к его внешности, поэтому охотно отвечал на вопросы, незаметно для себя увлекаясь собственными рассказами. Внезапно он обнаружил, что его внимательно слушают все, даже Мигелина, а красивая брюнетка, сидящая напротив, откровенно не сводит с него глаз и без всякого смущения встречается с ним взглядом. Молодой человек помнил, что её зовут Рената Гарс, и, насколько он понимал, разговориться с ней, если бы она сидела на месте Мигелины, не составило бы труда, но такие красивые бойкие особы никогда не вызывали в нём горячей симпатии. Гораздо приятнее было смотреть на Витаса, с разгоревшимся лицом впитывавшего каждое его слово и, несомненно, раскрашивавшего в своей фантазии любое самое ничтожное происшествие в небывалые цвета. Две девочки, Чорада и Клодия, меньше интересовали Гонкура, хотя и слушали его с отменным вниманием.

Почувствовав, что выступает в роли популярного лектора, молодой человек поспешил завершить речь, но до конца ужина к нему обращались всё с новыми и новыми расспросами. Строгая Мигелина порадовала его, задав единственный за весь вечер вопрос, что он счёл слабым, но всё-таки хорошим предзнаменованием и украдкой взглянул на Медаса, чтобы проверить, не пришёл ли в бешенство этот предполагаемый жених, однако тот был так спокоен, словно и не заметил, что его невеста начинает проявлять признаки своей заинтересованности к рассказам гостя, откуда, по мнению Гонкура, было недалеко до интереса и к самому гостю. Более того, Медас оказался настолько уверен в себе, что не испытывал к сопернику ни малейшей неприязни и даже выказывал неподдельное любопытство к профессии археолога. Зато кто изумлял Гонкура, так это старший брат Мигелины, Каремас. Этот юноша, сразу вызвавший симпатию Гонкура своими мягкими манерами, почему-то избегал обращаться к нему и вежливо, но решительно отклонял все попытки молодого человека завести с ним беседу. Поначалу Гонкур заподозрил, что ошибся и перепутал Каремаса и Медаса, поэтому-то мнимый Медас так спокоен и доброжелателен к сопернику, но постепенно выяснил, что никакой ошибки нет, и нерасположен к нему именно брат Мигелины, на что уж не было никакой причины.

После вкусного, сытного, но не тяжёлого ужина все перешли в гостиную, однако не ту, куда Гонкура провели по прибытии и где хозяйничал старик Вандесарос, а другую, очень просторную, обставленную красивой резной мебелью, удобными креслами и диванами. Пол здесь застилали мягкие и пушистые ковры, за чистотой которых слуги, по-видимому, внимательно следили и тона которых мягко сочетались с обивкой мебели и обоями.

Была включена уютная люстра, спускающаяся довольно низко с середины потолка, а также несколько бра на стенах, и все, без церемоний и опасений проявить неучтивость, сели там, где каждый захотел сесть. Гонкур поспешил занять место на диване рядом с Мигелиной, потому что очень боялся, как бы его не опередил Медас. Но тот замешкался и был вынужден сесть в кресло неподалёку от своей невесты, но не рядом, что, впрочем, его нисколько не обескуражило. Брюнетка, которая не сводила с нового гостя больших красивых глаз, воспользовалась благоприятным моментом и, отстранив Витаса, целью которого было подсесть к владельцу лошади и завязать с ним дружбу, решительно устроилась рядом с молодым археологом. Гонкур в очередной раз пожалел о своей привлекательной внешности, действующей неотразимо на тех девиц, до которых ему не было дела, но, как видно, не оказывающей никакого впечатления на ту единственную девушку, которая показалась ему интересной и умной. А старик Вандесарос, как нарочно, посматривал на всех очень внимательно, и было совершенно очевидно, что от его острых глаз не укрылось ни намерение Гонкура добиться благосклонности Мигелины, ни подобное же намерение черноглазой Ренаты, направленное на нового знакомого. Возможно, наблюдение за человеческой натурой, и в самом деле, было занятием любопытным, но молодой человек предпочёл бы, чтобы его друг не увлекался им с такой страстью.

Рядом с Ренатой на диване расположился Каремас. Гонкур бы хотел, чтобы этот юноша, даже несмотря на его явное нерасположение к нему, оказался его соседом и отделил бы от него настойчивую девушку, но желаемое, как это часто бывает, не оказалось действительностью. Обе старые дамы чинно уселись в креслах напротив, и молодой человек вновь подивился их умению казаться нечувствительными ни к жаре, ни к духоте, ни к усталости. Они сидели, выпрямившись и почти не касаясь спинок кресел, словно, не в пример остальным, не нуждались в мягких и удобных опорах. Зато господин Кенидес являл с ними совершеннейший контраст, поникнув в кресле всем своим рыхловатым телом. Впрочем, Гонкур лишь на мгновение остановил на нём взгляд и тут же забыл о существовании этого тихого и незаметного человека, потому что внимание его сосредоточилось на Витасе, очень недовольным стремительностью Ренаты и всё ещё бросавшем на неё сверлящие взгляды. Подумав, мальчик придвинул стул поближе к дивану и сел так, чтобы ни единый жест хозяина драгоценной лошади не ускользнул от его внимания. Девочки, Чор'ада и Кл'одия, пошептавшись, уселись поближе к обществу, а старик Вандесарос уединился в углу и, как определил Гонкур, приготовился к наблюдениям.

Сверкнула молния и на какое-то время сделала черноту за окном слепяще-жёлтой. Удар грома, резкий и раскатистый, прервал разговоры, а сильный порыв ветра вызвал не удовлетворение и отдых от духоты последних часов, а смутное беспокойство. Тяжёлые драпировки взметнулись вверх, но сразу же вслед за тем их втянуло внутрь. Несколько рам с силой захлопнулись, задребезжали стёкла. Молодые люди бросились приводить в порядок шторы и закрывать окна. Второй удар грома потряс дом до самого основания.

– Как жутко! – прошептал кто-то из девочек.

– Давайте погасим свет, – предложил Витас, сделав гримасу своим подружкам.

– И зажжём свечи, – подхватила Мигелина, вскакивая и удивляя Гонкура неожиданной живостью и даже детскостью.

– А потом будем рассказывать страшные истории, – таинственным голосом прибавила Рената и взглянула на интересного гостя.

Три свечи в серебряных подсвечниках почти не давали света, а яростные порывы ветра так бились в окна и стены, что, слыша их глухие удары, было странновато видеть слабые огоньки, не колеблемые ни дуновением.

Старые дамы с улыбкой наблюдали за затеей молодых, не вмешивались и не делали никаких замечаний, что способствовало непринуждённости в обществе, состоящем из представителей двух поколений.

– Господин Гонкур, начните вы, – сказала Рената, повернувшись к нему.

Её слабо освещённое лицо казалось таинственным, большие чёрные глаза отражали пламя свечей, а пышные волосы сливались с окружающим мраком.

– Охотно уступаю кому-нибудь первенство, – смеясь, отказался Гонкур. – Я человек новый, поэтому прошу отсрочки.

– Потому-то ваш рассказ и будет первым, – настаивала Рената. – Вы человек новый, значит, и рассказ ваш будет новым, а то мы уже всё друг другу пересказали и будем повторяться. Только пусть там будут привидения, и пусть нам станет очень-очень страшно.

В принципе, молодой человек не имел ничего против подобного времяпровождения, оно даже казалось ему более интересным и полезным, чем простой обмен ничего не значащими фразами, именуемый светской беседой, поэтому, чтобы не портить своим отказом благоприятного впечатления, как будто бы сложившегося о нём, он порылся в памяти, призвал на выручку всё своё самообладание и согласился.

– Ладно, я расскажу один случай, но предупреждаю, что хоть моё маленькое приключение весьма необычно, никаких привидений я не видел, так что вряд ли кому-нибудь будет очень страшно, – предупредил он.

– Рассказывайте! Рассказывайте! – зашумела молодёжь, довольная, что вечер пройдёт занимательно, а Витас так и молил его глазами начинать без промедления.

Убедившись, что старые дамы, снисходительно улыбаясь, тоже приготовились слушать, Гонкур понял, что пути для отступления у него нет, и начал рассказывать случай из своего детства.

– Однажды, – проговорил он, – мы с приятелями решили сходить в старую полуразвалившуюся церковь на краю заброшенного села. Было нам тогда лет по двенадцать, а этому возрасту присуще стремление всевозможными способами проверять своё мужество, поэтому неудивительно, что решено было идти ночью. Добраться до церкви можно было только через лес, и там мы сразу же наломали смолистых сучьев, чтобы зажечь факелы, но с этим делом пришлось подождать, потому что ветер то тушил их, то грозил перебросить пламя на деревья. Было очень темно, двигались мы медленно, часто спотыкались и падали, трусили изрядно, но стыдились в этом признаться и шли молча. Если бы в назначенный час пришли все наши друзья, мы вряд ли испытывали такой страх, но нас собралось только трое смельчаков, поэтому мы казались себе слабыми и беззащитными, и только боязнь прослыть ещё большими трусами, чем мы были на самом деле, мешала нам повернуть назад. Наконец лес кончился, и мы увидели чёрные покосившиеся дома с заколоченными окнами и дверьми. К счастью, нам не пришлось проходить между ними, а то наше мужество могло бы не устоять перед подобным испытанием. Мы обогнули село стороной и увидели церковь. Дверей там давно уже не было, так что мы зажгли факелы у самого входа и беспрепятственно прошли внутрь. Это было совсем обветшалое здание, некогда красивое и внушительное, а теперь производящее гнетущее впечатление полуразрушенными колоннами и стенами. И всё-таки, несмотря на то, что со стен и колонн отвалились огромные куски камня и штукатурки, кое-где ещё можно было рассмотреть изображения святых на фресках, и именно это показалось нам самым кошмарным. Когда кто-нибудь проносил факел вблизи такой фрески и внезапно из темноты выступал суровый лик, все вздрагивали. Одно такое лицо заинтересовало меня живым выражением страдания. Впрочем, это теперь я могу с полной уверенностью утверждать, что именно выражало это лицо, тогда же оно приковало мой взгляд без всякой видимой причины, и я даже не заметил, что мои товарищи ушли. Пройдя в другое помещение церкви через длинный переход и не видя меня рядом, они забеспокоились и принялись меня звать. Я откликнулся и хотел бежать вслед за ними, но вдруг почувствовал, что не могу сделать ни шагу: ноги словно окаменели. Ох, и страшно же мне стало! Впервые в жизни мне довелось испытать такой ужас. Я боялся, что… – Гонкур чуть было не сказал "не смогу ходить", – но вспомнил о парализованном старике и вовремя изменил выражение, – навсегда останусь прикован к этому месту. Но вместе с тем меня мучил стыд, едва я представил изумление друзей и их насмешки. Откуда им было знать про неведомый недуг? Они решили бы, что у меня отнялись ноги от страха, толкали бы меня, якобы чтобы помочь, и изводили своим весельем. Чтобы никто не заметил моего состояния, и, в то же время, чтобы не оставаться одному, я ответил, что нашёл интересную фреску, и позвал всех на неё посмотреть. Приятели прибежали и, осмотрев изображение, заявили, что таких фресок здесь много и ничего особенного в ней нет. Не успело последнее слово сорваться с губ говорившего… – Гонкур рассказывал неторопливо, а теперь сделал эффектную паузу. Выдержав её и отметив, что все глаза устремлены на него, он повторил. – Не успело последнее слово сорваться с губ говорившего, как послышался страшный грохот…

Удар грома прервал рассказчика, и, хоть гроза бушевала давно, гром гремел и молнии ослепляли собравшихся продолжительное время, сейчас все вздрогнули.

– Это был ужасный грохот, – продолжал Гонкур. – Мы застыли, чувствуя, как кровь холодеет в жилах, но, когда первый приступ страха прошёл, решили посмотреть, что случилось. Мальчики прошли вперёд, а я собрал всю волю, чтобы подчинить себе свои ноги. Медленно-медленно я сделал один шаг, потом другой и, наконец, пошёл, а потом побежал за товарищами. Когда мы миновали переход, то обнаружили, что в том помещении, откуда минуту назад ушли мои приятели, рухнул свод. Если бы они остались там, когда таинственный недуг сковал мои ноги, и не пришли смотреть на фреску, то были бы погребены под камнями.

Гонкур закончил рассказ. Сначала все сидели в тишине, обдумывая причины происшествия. Наконец, госпожа Васар прервала молчание.

– Много необъяснимого таится в мире, в котором мы живём, – назидательно сказала она. – Мне кажется, что это сам святой, чей лик вы рассматривали, спас вас, неразумных детей, от неминуемой гибели. Ничем иным нельзя объяснить внезапный недуг. А случился обвал после неосторожных слов одного из вас, чтобы напугать дерзкого и укрепить вас в вере.