Текст книги "Старая легенда"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Вас проводить? – машинально спросил Гонкур.

– Что вы?! – изумился было тот, а потом тихо спросил:

– А вас?

– Нет, спасибо. Доброй ночи, хотя должен признаться, что лично мне вряд ли удастся уснуть.

– Доброй ночи, Гонкур.

Молодой археолог проводил глазами удаляющийся огонёк свечи и, когда он скрылся за поворотом, медленно вернулся в свою комнату.

Думать о Нигейросе, анализировать свои впечатления и осмысливать увиденное не было сил, но красавец в чёрном с такой отчётливостью стоял перед глазами, что отвлечься оказалось невозможным. Гонкур бессознательно разделся, лёг и закрыл глаза. Против ожидания, он заснул, но сон его был ужасен: всю ночь на тёмном фоне холста над ним, лежащим и беспомощным, неотступно возвышался Нигейрос, страшный своим совершенством и… живой, несмотря на кажущуюся неподвижность.

10

– Успокойся, мой дорогой, я не Нигейрос.

Гонкур опомнился, разжал кулаки и с силой потёр лицо. Видение исчезло, и его место занял насмешливый и вполне реальный господин Вандесарос, подъехавший в своём кресле к самому дивану.

– Прости, дед, – хрипло сказал Гонкур. – Мне приснился тяжёлый сон.

Старик проницательно посмотрел на него, обвёл глазами комнату и усмехнулся.

– Нашёл портрет? – спросил он тоном утверждения.

Гонкур был удивлён и подавлен догадливостью друга. При свете солнца ночное приключение предстало перед ним в неожиданном ракурсе: приехавший в гости незнакомый человек бесцеремонно бродит по пустому этажу и заглядывает в комнаты, в которые его не приглашали войти.

– Как ты узнал?

– Очень просто, – самодовольно ответил старик. – Во-первых, беспокойный сон, а во-вторых, оплывшая свеча на столе. Ты ведь не поддерживал ночью затею девушек сидеть при свечах?

– Госпожа Кенидес не будет на меня сердиться? – поинтересовался молодой человек.

– Моя сестра будет польщена тем, что на её идола захотели взглянуть, – успокоил его господин Вандесарос. – Ты лучше скажи, как тебе понравился портрет? Ты выбрал один из самых эффектных способов знакомства с Чёрным кавалером.

– Не только эффектных, но и эффективных. До сих пор не могу придти в себя.

– Поразил? – понимающе спросил старик.

– Я не знаю, что и подумать, – признался Гонкур. – Это что-то сверхъестественное. Мы не могли там долго оставаться.

– С кем же ты туда ходил?

– С Медасом.

Господин Вандесарос развёл руками.

– Ну, Гонкур, от одиночества ты страдать не будешь. Не успел приехать, как к тебе и делегации ходят, и друзья на авантюры находятся.

– Что ещё за делегации? – поморщился Гонкур, приподнимаясь на постели.

– Неужели позабыл? Ну, так я перечислю: Рената, Каремас, Кенидес.

Молодой человек долго глядел на старика.

– Откуда ты всё это знаешь? – спросил он, наконец. – Мои гости вели себя очень тихо.

– Меня часто мучает бессонница, мой мальчик, а слух у меня хороший. Могу представить, о чём вы говорили.

– О чём же? – угрюмо спросил Гонкур, отчётливо вспоминая ночные беседы.

– Рената заводила разговор на общие темы, потому что прибежала познакомиться поближе, – ответил старик, делая вид, что не замечает недовольства Гонкура. – Надо бы надрать ей уши за такое поведение, да поздно, взрослая уже девица. Каремас поспешил объясниться по поводу Ренаты, потому что сохнет по ней и считает рыцарское поведение обязательным для влюблённого. А мой зять, наверное, ныл, что его никто не понимает, с ним никто не разговаривает, и ещё, что он присутствует при драме. Он и со мной попытался говорить в таком же духе, особенно, когда узнал моё мнение о легенде, но мне не по вкусу подобный взгляд на жизнь. Ну что, угадал я или нет?

– Угадал, – вздохнул Гонкур. – И откуда у тебя такая проницательность? Теперь скажи откровенно, что ты думаешь о портрете? Ведь Нигейрос на нём, как живой.

– Вот это ты хорошо сказал: "как живой", – обрадовался старик. – Увидев портрет, все не спят ночами, не в силах освободиться от власти этого дьявола. И все, как один, начинают утверждать, что портрет обладает какой-то чудесной силой, что человек на нём живой и то смеётся, то гневается, то что-то говорит… Чуть ли не меняет позы.

– Но глаза у него, действительно, меняют выражение! – воскликнул Гонкур. – И не мне одному, но и Медасу показалось, что он усмехнулся, когда мы вслух решили, что он спрашивает нас взглядом, для чего мы к нему явились.

– Ну, начинается! – недовольно проворчал старик. – И ты туда же! Вот уж от кого не ожидал услышать про живой портрет. Я думал, что приобрёл союзника, даже двух союзников, если учесть, Как Медас громил начало легенды. А вы, того и гляди, присоединитесь к поклонникам чёрных кавалеров. Куда девался твой трезвый взгляд?

– А куда я должен смотреть моим трезвым взглядом? – хладнокровно поинтересовался молодой археолог, готовый отстаивать пережитое.

– Своим трезвым взглядом ты должен смотреть на портрет, а не заглядывать в собственные фантазии, – наставительно сказал господин Вандесарос. – Я, конечно, могу тебя понять: ты возбуждён преданием, неясные намёки на что-то страшное действуют тебе на нервы…

– Не действуют, – возразил Гонкур.

– Действуют, но неосознанно. Ты не боишься и внешне совершенно спокоен, но внутренне, подсознательно ты готов к чему-то таинственному. Глубокой ночью, вдвоём вы блуждаете по нежилым комнатам незнакомого дома, сами похожие на призраков. В руках у вас свечи, которые лишь слегка намечают очертания предметов, делая даже самые обыденные из них таинственными, загадочными и даже немного страшными…

– Без красочных описаний, дед, – улыбнулся Гонкур. – Мы всё-таки не в кругу романтически настроенных дам.

– Ладно, – согласился старик, – я готов забыть даже про романтическую настроенность кавалера. Если говорить проще, то ваши свечи почти не дают света, комнаты, по которым вы проходите, погружены в темноту, поэтому, даже будь вы самыми отчаянными храбрецами, вы всё равно настороженно осматриваетесь вокруг. Притом надо учесть и раскаты грома, и молнии, и шум ливня. Эти звуки не созданы как успокоительное.

– Ты ошибаешься, дед. Пока мы искали портрет и смотрели на него, я забыл про грозу. Может, она и продолжалась, но я не замечал её.

– Может, ты её и не замечал, – возразил старик, – но всё равно подсознательно она действовала тебе на нервы, так что не спорь со мной, а лучше слушай… И вот вы попадаете в некую комнату, видите очертания какой-то картины, поднимаете свечу ближе и вздрагиваете, потому что на вас смотрит с поразительным мастерством написанное лицо мужчины, красота которого… просто страшна, потому что неестественна для обычного смертного.

– Я увидел его сначала в зеркале, – сообщил Гонкур.

– Что ж, зеркала всегда участвуют во всякой чертовщине, недаром с ними связано столько суеверий, а уж о гадании на зеркале знает каждый ребёнок. Могу себе представить: изображение появляется в зеркале! Да ещё изображение такого красавца! Слабонервная барышня упадёт в обморок.

– Я не слабонервная барышня, но тоже был близок к обмороку, – сознался молодой археолог.

– Понимаю.

– Но, прежде всего, меня поразила не его красота, а сила его взгляда, – объяснил Гонкур. – Потом я удивился его красоте, а уж в последнюю очередь я осознал, что его глаза меняют выражение.

– Они не меняют выражения, – сказал старик. – Всё дело в том, что портрет рисовал очень талантливый художник, который сумел передать все чувства, присущие его модели. Если тобой владеет какая-то мысль, и ты посмотришь на портрет, глаза Нигейроса ответят твоей мысли, потому что ты ищешь в них лишь одно определённое выражение. Потом ты начинаешь думать о другом, и тогда из всего многообразия чувств в лице Нигейроса ты вновь бессознательно выбираешь одно-единственное чувство, наиболее подходящее для ответа на твою мысль. Какое выражение ты уловил сначала?

– Пожалуй, насмешку.

– О чём ты в это время думал?

– Ни о чём не думал. Я примерял шляпу, которую нашёл в комнате. Мы с Медасом ещё посмеялись над её внешним видом, предположили, что это шляпа Нигейроса, и решили, что мне она идёт больше. Потом я подошёл к зеркалу и над плечом своего изображения увидел лицо Нигейроса. Его портрет в это время осветил Медас.

– Разумеется, только насмешку ты в тот момент и мог уловить, – удовлетворённо сказал старик. – Этому негодяю вообще свойственно выражение злой насмешки.

– А потом я заметил, что его взгляд стал суровым.

– А как же иначе? – засмеялся старик. – Зачем же ты взял его шляпу? Никому не понравится, когда без спросу берут чужие вещи.

– Это, правда, его шляпа?

– Да. Некоторые вещи Нигейроса уцелели и были увезены из замка, а потом попали в этот дом. Я сам когда-то в далёком детстве надевал его шляпу, брал в руки его гитару, закутывался в чёрное и поражал мальчишек-соседей, а ещё больше – своих сестёр, – объяснил господин Вандесарос.

– Потом глаза Нигейроса приняли задумчивое, даже мечтательное выражение.

– Ты посмотрел на гитару, – догадался старик.

– Да.

– Музыкантам часто приписывают особую мечтательность, вот ты и уловил это выражение в его глазах.

– Потом он посмотрел на нас вопросительно и очень недоброжелательно, как на незваных гостей, а потом усмехнулся, – вспомнил Гонкур и спросил. – Почему он усмехнулся?

– А почему бы ему не усмехнуться, если вы правильно отгадали его мысль? – хохотнул старик.

Гонкур пристально и подозрительно посмотрел на друга.

– Откуда ты знаешь его мысли, дед? – осведомился он.

– Дорогой мой, даже если бы ты был не человеком, а картиной или пнём, то ты поневоле подумаешь: "А зачем эти люди заявились ко мне глубокой ночью?"

Старик засмеялся, а потом добавил.

– Если говорить серьёзно, то вы сами выдумали вопрос Нигейроса, исходя, так сказать, из собственного опыта общения с праздношатающимися зеваками, а потом уловили присущую Нигейросу усмешку. Вот вам и показалось, что сперва он нахмурился, а потом усмехнулся. Всё очень просто. А вся сложность всего лишь в том, что художник оставил слишком великое произведение, чтобы на него можно было смотреть спокойно.

– И кто же этот художник? – поинтересовался Гонкур. – Манера письма так необычна, что я могу определить возраст портрета только по одежде модели.

Глядя прямо в глаза молодому человеку, старик торжественно произнёс:

– По преданию, портрет написал сам Нигейрос.

Гонкуру стало не по себе.

– Значит, он ещё и рисовал?

– Как тебе сказать… – замялся господин Вандесарос. – Если судить по портрету, он был самым талантливым художником из всех, кого мы знали и знаем, но… это всё, что он написал.

– Только один портрет? – удивился Гонкур.

– Он оставил лишь этот портрет. Ни одного рисунка, ни одного наброска, ни одной картины больше найдено не было. Не обнаружили даже красок и кистей.

– Уничтожил? – предположил молодой человек.

– Возможно. Но если это так, то как художник он не только талантлив, но и гениален и… жесток, – тихо, почти благоговейно проговорил старик.

Гонкур покосился на своего друга.

– Почему гениален?

– Потому что он оставил самое совершенное своё творение и уничтожил всё, что могло бы умалить значение его шедевра.

– Дед, ты что-то путаешь, – возразил Гонкур. – Если это шедевр, то и прочие работы должны быть хороши.

– Хороши, но и только, – убеждённо проговорил старик. – Второй такой шедевр не создашь. Представь, что ты повесил рядом с ним другую картину, пусть даже она будет почти столь же хороша. Что же произойдёт? Люди начнут сравнивать два полотна, находить достоинства и недостатки и… сила портрета померкнет, потому что сразу будет видно, что это всего лишь необыкновенно удачная работа человека, у которого есть и менее удачные вещи.

– Довольно туманное рассуждение, – поразмыслив, сказал Гонкур, – но я готов принять твою теорию. – Теперь объясни, почему, если Нигейрос уничтожил другие свои работы, он жесток? Потому что лишил этих работ мир?

– Нет, не потому, – терпеливо ответил старик. – Меньше всего я сейчас думаю о мире и человечестве. Меня гораздо больше волнует та его малая часть, которая числится в потомках этого человека. А они не видят, каким путём он дошёл до совершенства, каких это ему стоило трудов, не знают, как вырабатывалась та или иная линия, и думают, что Нигейрос создал этот портрет неожиданно, по какому-то сверхъестественному озарению, поэтому усматривают вмешательство дьявола.

– А ты веришь, что Нигейрос уничтожил свои работы? – спросил Гонкур.

– Я, как и все, ничего не знаю, – признался старик. – Или Нигейрос уничтожил свои работы, потому что я не могу допустить внезапного озарения, или преданию вообще нельзя верить и написал портрет не Нигейрос, а кто-то ещё.

Господин Вандесарос задумался, а Гонкур попытался ещё раз осмыслить услышанное.

– Почему это ты лежишь? – прервал его размышления старик. – Быстрее вставай и одевайся, а то опоздаем к завтраку и всем придётся нас ждать. И, пожалуйста, ночью, да ещё при свечах, смотреть портрет не ходи. Побереги нервы.

Пока Гонкур одевался, господин Вандесарос отъехал к окну.

– Смотри-ка, ливень не прекращается ни на минуту, – задумчиво произнёс он. – А ветер, по-моему, стал ещё сильнее. Будет о чём поговорить нашим дамам… И, будь так добр, сразу после завтрака не беги на свидание со своей лошадью, не мокни зря. Она в прекрасной конюшне, и там о ней позаботятся лучше, чем ты.

11

Сразу после завтрака Гонкура начали мучить сомнения. Многолетняя привычка побуждала его проведать лошадь, а ливень за окном напоминал об уверениях господина Вандесароса в том, что конюшни, где приютили его лошадь, прекрасные и уход за ней обеспечен. Чувство долга всё-таки пересилило, и молодой археолог решил убедиться лично, что его старушка ни в чём не нуждается. Осторожно, чтобы не беспокоить хозяев своими проблемами, он попробовал выспросить у Каремаса дорогу.

– Зачем вам туда идти сейчас, в такую погоду, Гонкур? – удивился тот. – Уверяю вас: там отличные конюхи. И они не оставят вашу лошадь без внимания.

Гонкур был полностью согласен с разумным юношей, но не мог заставить себя остаться. Он начинал жалеть даже о том, что ещё вчера не проверил, в каких условиях будет несколько дней жить его лошадь.

– Можно мне пойти с вами, господин Гонкур? – влез в разговор появившийся неведомо откуда Витас. – Один вы заблудитесь, а я проведу вас кратчайшим путём.

– Как тебе не стыдно вмешиваться в разговоры взрослых? – строго спросил Каремас.

Витас виновато опустил голову, но украдкой бросил на гостя умоляющий взгляд.

– Давай сходим туда вместе в хорошую погоду, – предложил Гонкур, начиная терзаться, что своей навязчивой идеей доставляет людям так много хлопот.

– Ничего, ему полезно прогуляться, – ответил за брата Каремас.

Витас едва не подпрыгнул от восторга. На такую удачу он не рассчитывал. Мало того, что теперь он покатается на лошади, так у него появилась возможность узнать у знаменитого, благодаря дедушкиным рассказам, гостя о всяких страшных приключениях, которые он обязан был пережить.

– Я тоже пройдусь с вами, – решил Каремас, которому хотелось поговорить с гостем о своей будущей профессии.

Витас поубавил радости.

– А тебе-то что там делать? – удивился он. – Нам и вдвоём не будет скучно.

Каремас уже приготовился сурово отчитать мальчишку, но вмешалась подоспевшая некстати Рената.

– И я с вами, – объявила она, чарующе улыбаясь красивому археологу.

Гонкур поспешил прогнать нечаянную мысль о том, что улыбается эта девушка очень приятно.

– Зачем тебе мокнуть? – возразил Каремас, ревность которого вспыхнула с новой силой.

– Чтобы потом высохнуть. Это тебе не стоит мокнуть, – ответила непреклонная Рената, которую больше бы устроила прогулка с Гонкуром вдвоём.

– А меня возьмёте? – спросил подошедший Медас и значительно посмотрел на Гонкура, давая понять, что им есть о чём поговорить дорогой. – Мигелина, пойдёшь с нами?

Девушка подошла к ним, и он с удовольствием поглядел на милые черты её лица, но почему-то прежнего благоговейного трепета не ощутил.

– А куда вы собрались? – удивлённо спросила Мигелина и выглянула в окно.

Медас, слышавший лишь, что Каремас уговаривал Ренату не выходить под ливень, и из этого заключивший, что все куда-то идут, неуверенно поглядел на Каремаса. Рената пожала плечами, потому что заинтересовалась лишь возможностью побыть лишнее время с Гонкуром и не позаботилась узнать, почему это лишнее время надо мокнуть на улице.

– Мы идём проведать лошадь господина Гонкура, – объяснил Витас, смирившийся с необходимостью поделиться гостем со всем обществом. – Пойдёшь с нами?

Гонкур был убеждён, что Мигелина, представлявшаяся ему недоступной для мелочных забот о какой-то пожилой лошади смешанных кровей, холодно откажется от непривлекательной прогулки.

– С удовольствием, – сказала Мигелина. – Будем звать девочек? Витас, сбегай за ними.

Мальчик дёрнулся было к лестнице, но страшная мысль остановила его на полпути. Он представил, что Клодии и Чораде тоже захочется покататься на лошади, ведь от этих вредных девчонок всего можно ожидать, а остальные, разумеется, тоже не преминут посидеть на бедном животном, иначе зачем же они вызвались идти в конюшни. Останется ли ему время хотя бы влезть в седло? Да и лошадь надо пожалеть.

– Иди же быстрее! – поторопила его Мигелина.

– Нет смысла, – объяснил Витас, убеждая себя в правильности и даже гуманности своих действий. – Они играют в карты и вряд ли захотят идти с нами.

– В карты? – переспросил Гонкур.

Мигелина уловила фальшь в голосе брата и хотела настоять на своём, но гость перебил её мысли своим вопросом.

– Они помешаны на картах, – объяснил Каремас и покосился на Витаса. – Как соберутся вместе, так и начинают играть. По-моему, это безобразие надо прекратить.

Витас исподлобья взглянул на него.

Ты же играешь в шахматы с дедушкой! – вызывающе заявил он. – Скажешь, и это безобразие надо прекратить?

– Шахматы развивают логическое мышление, – наставительно сказал Каремас. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты научился играть в шахматы.

– А знаешь, сколько логического мышления требуется, когда играешь в карты? – проникновенно спросил Витас. – Больше, чем в шахматах. Наверное, поэтому ты и не любишь карты. Попробуй без логического мышления обыграть Чораду. А особенно Клодию, когда она подсовывает тебе фальшивого короля!

Гонкур почувствовал, что готов присоединиться к смеху Ренаты, а Мигелина поспешила усмирить разошедшегося мальчика.

– Ладно-ладно, никто тебе не запрещает играть в карты, – сказала она. – Только почему же ты сегодня не сел играть с девочками?

Витас скромно промолчал.

– Наверное, девочки выгнали его за то, что жульничал, – высказал предположение Каремас, улыбаясь, и в награду за проницательность получил свирепый взгляд младшего брата.

– Я иду одеваться – объявил Витас, убегая.

– Не знаю, что из него получится, – поведал Каремас. – Пытаюсь его хоть чем-то заинтересовать, но не удаётся. Только грубит.

– Трудный возраст, – сказал Медас.

Мигелина поспешила вступиться за мальчика и объяснила:

– Он серьёзно увлечён рисованием.

– Знаю я, как он увлечён, – возразил Каремас. – Дедушка пытается его обучать, но он ничего не желает слушать и кричит, что истинный талант не нуждается в прописных истинах и сам пробьёт себе дорогу. А в пример ставит Нигейроса". Вот к чему ещё может привести поступок Нигейроса, уничтожившего все свои работы, – подумал Гонкур. – Дед об этом не подумал. Гениальность художника, его жестокость… Интересные, конечно, теории, но всего лишь теории. А Витас демонстрирует практическое доказательство вреда от такого рода поступков".

– Но он очень хорошо рисует, – вмешалась Рената.

– Рисует хорошо, но не знает правил построения рисунка, поэтому часто грешит пропорциями, – менторским тоном объяснил Каремас. – Мы с Мигелиной не претендуем на талант. Однако наши рисунки правильнее и точнее, чем у него, хотя дедушка дал нам всего несколько уроков.

– Вот и займись его воспитанием, – предложила Рената, – а мы пока оденемся и сходим поглядеть на лошадь. Господин Гонкур, надеюсь, вы разрешите на ней прокатиться?

Вернувшийся Витас нахмурился, потому что сбывались самые мрачные его опасения и, если так дело пойдёт и дальше, скоро всем захочется завладеть драгоценной лошадью.

По пути в конюшни Медасу никак не удавалось уединиться с Гонкуром для серьёзного разговора, потому что Каремас, Рената и Витас буквально разрывали археолога на части, но зато он получил возможность мирно и неторопливо побеседовать с давно и безнадёжно нравившейся ему Мигелиной. К сожалению, тема их разговора не переходила на предметы личные и вилась исключительно вокруг поэзии, которой девушка посвящала всё своё свободное время. В изящных искусствах Медас силён не был, поэтому дорога не показалась ему слишком короткой.

При взгляде на чистые удобные стойла, Гонкур подумал, что такой заботы его старушка никогда не видела. Холёные сытые кони с лоснящейся шерстью вызывали восторг, но Гонкуру была гораздо милее его лошадка. Впрочем, только Витас и Рената разделяли точку зрения молодого человека, остальные же деликатно помалкивали, воочию видя разницу между заезженной экспедиционной клячей и породистыми скаковыми лошадьми. Впрочем, всех умилило, когда ласковое животное ткнулось мордой в шею хозяина, а потом обследовало его карманы в поисках лакомства, так что, когда конюх с непроницаемым видом вывел любимицу Конкура в небольшой крытый дворик, в числе желающих прокатиться оказались не только Витас и Рената, но даже Мигелина.

Вернувшись домой. Медас, которого неотступно преследовали воспоминания о ночном кошмаре, отвёл археолога в сторону и тихо спросил:

– Что вы думаете о портрете, Гонкур? Ведь не сошли мы оба с ума?

Гонкуру стоило усилия, чтобы от весёлого посещения конюшен перейти к проблеме мрачного Нигейроса.

– Сам я ничего не понимаю, – признался Гонкур, думая, что Мигелина взобралась в седло хотя и неумело, но очень мило, и отгоняя воспоминание о том, как грациозно смотрелась на его лошади Рената.

После ночного разговора с черноволосой красавицей он не мог относиться к ней с прежней неприязнью, но всё-таки его коробили откровенные попытки девушки ему понравиться.

– Дед Вандесарос сегодня утром попробовал по-своему истолковать наши ощущения, – сказал Гонкур, пытаясь сосредоточиться на разговоре.

Он в общих чертах передал объяснения старика, и Медас задумался.

– Я провёл бессонную ночь, – заметил он. – Всё думал о портрете. Мне даже не приходилось его представлять: Нигейрос стоял у меня перед глазами как живой. Наверное, господин Вандесарос прав, ведь иначе мы скатимся к мистике, но… трудно сразу принять такое простое объяснение после того, как…

– … мы так перетрусили ночью, – подхватил Гонкур, улыбаясь.

– Что касается меня, то я струсил, – серьёзно согласился Медас. – Да и вы тоже, Гонкур.

– А не хотели бы вы сегодня же ночью проверить свои ощущения? – спросил молодой археолог, перестав улыбаться, потому что тревога его нового знакомого наконец-то заглушила в нём легкомысленное настроение, вызванное приятной прогулкой.

– Мне кажется, что нам надо это сделать для собственного спокойствия, – ответил Медас. – Мы теперь знаем, что нам предстоит увидеть, поэтому неожиданностью, как ночью, это для нас не будет. Наберёмся мужества и внимательно обследуем картину. Если господин Вандесарос прав, мы в этом убедимся на месте, а если нет, то не уйдём, пока секрет портрета не будет раскрыт.

– Согласен с вами, – подхватил Гонкур. – Хоть дед и советует мне поберечь нервы и больше не ходить туда ночью, но, мне думается, нам обоим, и правда, будет спокойнее, если мы во всём поскорее разберёмся.

Он считал, что днём, при ярком свете, рассмотреть портрет было бы легче, быстрее и, главное, действеннее, чем при тусклых свечах, но сразу несколько причин не позволили высказать эту мысль вслух. Во-первых, госпожа Кенидес может не показать портрет до того, как молодые люди узнают легенду до конца, во-вторых, если разрешение будет получено, к учёным-исследователям обязательно присоединятся почти все обитатели дома, а присутствие многочисленной публики очень вредит выполнению серьёзных задач, и, наконец, в-третьих и прежде всего, днём с их экскурсии слетит налёт романтики, а портрет может показаться не таким загадочным, как в тишине ночи, в полутьме. Возможно, Медас придерживался того же мнения, что и археолог, потому что он тоже умолчал про самый простой способ знакомства с Нигейросом.

– Значит, сегодня ночью, – повторил Медас. – Я зайду за вами часа в два.

– Тише. Сюда идут, – шепнул Гонкур.

– О чём это вы беседуете, уединившись? – спросила Рената, подойдя к ним. – Обо мне или о Нигейросе?

Гонкур сдвинул брови и уставился в пространство, делая вид, что сосредоточенно думает.

– О вас говорить приятнее, – важно кивнув, сказал он басом. – Таково моё мнение. А ваше, коллега Медас?

Медас повторил мимику приятеля.

– Я согласен с вами, уважаемый коллега. Пожалуй, если рассматривать проблему со всех сторон, то можно совершенно чётко выделить основные причины превосходства Ренаты над Нигейросом в рассматриваемом конкретном вопросе. Вы согласны со мной, коллега Гонкур?

– Полностью, уважаемый коллега, и даже иду дальше вас. Я увязываю ваши основные причины в одну, то есть подхожу к решению проблемы с истинно научным видением предмета.

Гонкур возвёл глаза к потолку, сделал важную мину и поднял указательный палец. Копируя известного академика.

– Какую же причину вы видите, уважаемый коллега? – серьёзно и, как показалось археологу, с любопытством, спросил Медас.

– Моя аксиома проста, коллега Медас, – внушительно произнёс Гонкур. – Говорить о Ренате приятнее, потому что безопаснее.

– Думаю, что следует с вами согласиться, коллега Гонкур, – ответил Медас и склонил голову набок, созерцая живой предмет разговора, – но в опасности всегда таится доля своеобразной привлекательности, и я нахожу, что разговор о Нигейросе тоже не лишён прелести.

Рената не выдержала.

– Как вам не стыдно говорить такой вздор?! – воскликнула она, смеясь и сердясь в одно и то же время. – А ты, Эстаб Медас, никогда, ну никогда не закончишь комплиментом! Сухарь учёный, вот ты кто!

– Эй, кто там обижает Ренату? – спросил Каремас, приближаясь. – Будьте осторожны, я здесь и по-прежнему готов расстаться с жизнью, чтобы вызвать улыбку на её устах.

– Довожу до твоего сведения, – гордо ответила Рената, – что ничья, даже твоя смерть не заставит меня улыбнуться, так что живи спокойно. Дедушка! – крикнула она. – Заступитесь за меня!

Старик Вандесарос быстро объехал вокруг молодых людей, ловко орудуя рычагом, потом въехал в их круг, заставив их расступиться, и завертелся на месте.

– Кто? Кто? Кто зовёт меня на помощь? – свирепо прорычал он. – Чьи мольбы доходят до моего слуха? Я храбрый рыцарь из древнего и славного рода Вандесаросов и готов сразиться с любым, кто осмелится спорить с прекрасной дамой! Кто тебя обидел, о одна из многочисленных дам моего сердца? А! Вон идёт мой племянник, отрок Витас. Витас, неси сюда мои рыцарские доспехи, очисти их от ржавчины и за неимением лучшего позови хотя бы этого недостойного уличного точильщика, который позорит своё благородное ремесло, заодно занимаясь заменой оконных стёкол. Пусть он наточит мой прославленный меч. Я выбираю тебя своим самым смелым оруженосцем.

– Клянусь верно исполнять свой долг перед моим господином, – пообещал Витас и встал на одно колено перед инвалидным креслом.

– Принимаю клятву! – торжественно сказал старик. – Можешь встать, Витас.

– Дедушка, мама и тётя Верфина зовут тебя в кабинет, – доложил мальчик.

– А зачем? – удивился старик. – Впрочем, съезжу, узнаю сам. Рената, я ещё вернусь и защищу тебя.

– Что случилось, Витас? – спросил Каремас, когда господин Вандесарос уехал.

– Не знаю. Только что приехал какой-то человек и вручил тёте Верфине письмо.

– Интересно, о чём? – подумала Рената вслух.

– Это был почтальон? – спросил Каремас.

– На почтальона он не похож, – подумав, ответил мальчик.

– Странно, – сказала Рената. – Наверное, что-то неприятное.

– Да уж, от радости в такую погоду человека с письмом не пошлёшь, – согласился Каремас.

Обычно, когда в семье случается несчастье, гости желанными не бывают, поэтому Гонкур понимающе переглянулся с Медасом, безмолвно соглашаясь с ним, что после выяснения случившегося им обоим, скорее всего надо будет уехать.

– Мигелина идёт, – сообщил Витас. – Может, она что-то знает?

– Мигелина, иди сюда! – позвал Каремас.

– Что-то случилось, – сообщила девушка. – Тётя Верфина очень бледна, а мама послала за дедушкой. Они заперлись в кабинете и запретили подходить к дверям.

– Пойду, узнаю у девчонок, может, они что-нибудь слышали, – предположил Витас и пожаловался. – Они такие проныры, что от них ничего нельзя утаить, а сами развели какие-то секреты и всё время о чём-то шепчутся.

Последние слова он проговорил, глядя на гостя и прикидывая, как бы ему получше повторить перед подругами манеру Гонкура стоять.

Мигелина хотела остановить брата и запретить ему волновать девочек, но мальчик уже исчез.

– Вижу господина Вандесароса, – негромко объявил Гонкур.

– Дедушка, что случилось? – закричала Рената, бросаясь ему навстречу.

– Тише, тише, не урони меня, – проворчал инвалид. – Всё узнаешь после обеда. Гонкур, оставь эту шумную компанию и удели своему старому другу хотя бы час.