Текст книги "Чужая весна"

Автор книги: Вера Булич

 
Полотняные палатки,
На лотках – цветистый хлам,
Солнце яркие заплатки
Положило по стенам.
 
 
Солнце – в лужах под ногами
И на кончиках калош,
Солнце спорит с воробьями:
– Я ли, ты ль весну несешь!
 
 
И от солнца громче шутки,
Жарче праздничным сердцам,
Звонче яростные дудки,
Ярче ярмарочный гам.
 
 
Только рыбки золотые,
Растопырив плавники,
В банках – словно неживые —
Отупели от тоски.
 
 
А над ними гроздью вьются,
Разноцветны и пестры,
И упруго с нитки рвутся
Глянцевитые шары.
 
 
Блещут гладким, дутым боком,
Меж собой ведут игру.
Ах, сорваться б ненароком,
Разлететься на ветру!
 
 
У детей к пальто пришпилен
Вербный чертик шерстяной.
Взгляд и дерзок, и умилен:
Он справляет праздник свой.
 
 
И повсюду у палаток
Вербы, собранной в пучки,
Серо-белые мышата,
Серебристые пушки.
 
 
Вербе – веточке жемчужной,
Вербе – вестнице весны,
Слушать снега шорох вьюжный,
Первый робкий всплеск волны,
 
 
И базарной суматохи
Разнобойный, пестрый звон,
И молитвенные вздохи
У сияющих икон.
 

1933

 
Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни.
 

Н. Гумилев

 
Как хорошо здесь отдохнуть от слов,
Никчемных, сорных, как иные травы,
От праздности, корысти, для забавы
Сплетаемых на тысячи ладов.
 
 
А здесь у каждого свой лад, один.
Не спутаешь сосны псалом тягучий,
Березы мягкий говорок певучий
С прерывистыми трелями осин.
 
 
Молчи и слушай песни о судьбе
Тех, кто не знает вольного кочевья.
Шумят простые, мудрые деревья
О вечности, о верности себе.
 

1934

 
Учись у них – у дуба, у березы.
 

А. Фет

 
Жаркий день в лесу еловом,
Воздух движется едва,
Над сквозным ветвистым кровом
Облака и синева.
 
 
Бусы красные брусники
По-осеннему ярки,
В каждой грозди солнца блики,
Розовые огоньки.
 
 
Луч скользит по хвойным гривам
В мох, где прячется слегка
Темя темное с отливом
Крепкого боровика.
 
 
Изобилие земное,
Множество простых чудес.
В томном августовском зное
Дышит летним ветром лес.
 
 
Тяга медленного роста.
Созерцанье. Тишина.
Все так мудро и так просто:
Стой, расти, судьба одна.
 
 
В небо ель ушла вершиной,
И вокруг нее густой
Запах леса муравьиный —
Хвойный, солнечный настой.
 

1937

 
И кресло у окна наискосок,
И в тишине залетный ветерок,
И солнце цвета спелого томата
В счастливой завершенности заката…
 
 
Родной, незабываемый уют
Медлительных, несчитанных минут.
…В окно плывет вечерняя прохлада
И свежий запах политого сада.
 

1932

 
Легко, блаженно дышится
На розовом лугу.
Ромашки чуть колышутся
На райском берегу.
 
 
И ветер вьется розовый
В мечтательной игре
По рощице березовой,
По клеверной горе.
 
 
И только даль закатная
– Багряный жар вдали —
Лишь небо необъятное,
Да плавный склон земли,
 
 
И розовыми травами
Обвеянный простор,
И с розовыми главами
Высоких туч собор…
 
 
На всем очарования
Нежнейшей розы цвет —
Закатного сияния
Блаженный, краткий бред.
 

1936

 
Душный вечер. Пахнет сеном.
В листьях ветер шелестит.
Стогом розовым и пышным
В небе облако стоит.
 
 
Будет ночью томный ветер
Темной птицей петь в саду
И тревожными крылами
Сквозь листву качать звезду.
 
 
Пробежит по зыбким листьям
Смутных шорохов волна,
И порывисто задышат
Занавески у окна.
 
 
Будет веять беспокойно
В окна душное тепло,
Будет бабочка ночная
Долго биться о стекло.
 
 
И в старинном туалете
Отразится в поздний час
Свеч взволнованное пламя
И огонь бессонных глаз.
 

1936

С. А. Риттенбергу

 
Был день у моря, и вечер у моря,
И ночь на морском берегу.
Был солнечный ветер, в синем просторе
Купавшийся на бегу.
 
 
А после заката, что плыл над водою
Багрянцем на мокром весле,
Был ветер стремительный, с бледной звездою
На длинном, туманном крыле.
 
 
Был ветер, летевший в раскрытые руки,
Был шум широкой волны,
И голосом друга после разлуки
Был гул морской глубины.
 
 
И сердце хранит: на пляже пустынном
Бессмертных волн разговор,
Над счастьем моим, над берегом длинным
Огромный летящий простор.
 

1935

 
Качались, мотая черной хвоею,
Тяжелые ветки сосны,
И пахло смолой и сухой чешуею
От желтой рыбацкой луны.
 
 
По дымному морю лунной дорогой
Взволнованный ветер летел,
И веяло с юга душной тревогой,
И тучей край неба темнел.
 
 
Вздымались порывисто легкие сети,
Развешанные на шестах.
Задев их крылом, скрывался ветер
Непойманной птицей в кустах.
 
 
И снова летел он, взрывая море,
Неверный, ласковый друг,
Непойманным счастьем в лунном просторе
Выскальзывая из рук.
 

1936

 
На темном дереве буфета,
На белых изразцах печей
Дрожат закатные отсветы,
Густое золото лучей.
 
 
На этажерке отблеск алый,
Тюль на окне огнем сквозит,
И в темной вазе флокс повялый
В сиянье розовом горит.
 
 
В саду – предчувствие тревоги,
Осенних горестных потерь.
Печальный август на пороге
В распахнутую веет дверь.
 
 
…О ночи, об огнях созвездий
В сырой, холодной тишине,
О старом доме, об отъезде,
О завтрашнем последнем дне…
 
 
А кресла в расстановке чинной
Как будто думают о том,
Как им в нетопленой гостиной
Стоять всю зиму под чехлом.
 

1937

Моей матери

 
Из комнаты моей, крестясь, выходим.
В последний взгляд стараюсь все вобрать.
Грустны цветы при пасмурной погоде:
Им – отцветать, мне – уезжать.
 
 
Последний раз тропинкою к воротам.
Покинутый сереет в роще дом.
Сейчас он скроется за поворотом
Воспоминанием и сном.
 
 
И день за днем, звено к звену в цепочке,
Сомкнутся вновь в нерасторжимый круг,
И будут лишь письма косые строчки
Нести тепло родимых рук.
 
 
Разлука нарастает мерным гулом
Автобуса стремительных колес,
И вот уже в лицо мое пахнуло
Волной бензина, пыли, слез.
 

1934

 
От сырости, от старости
В морщинках мелких дом.
Осенний ветер в ярости
Всю краску сбил дождем.
 
 
Но по стенам некрашеным
Разросся виноград,
В цветном окошке башенном
Горит густой закат.
 
 
Закат сгорает розовый,
И старый дом грустит,
И желтый лист березовый
Над крышею летит.
 
 
А ночью, ветром сдвинутый,
Навстречу облакам
Плывет мой дом покинутый,
И шпиль, как мачта, прям.
 
 
Плывет в осеннем холоде,
Под сосен долгий стон
Ко мне в далеком городе
И в мой вплывает сон.
 

1936

 
Асфальтовая мостовая
В разводах мокрых огней,
И катится дробь дождевая,
Подпрыгивая, по ней.
 
 
Из желоба хлещет фонтаном,
Стучит по крышам домов,
По шелковым барабанам
Качающихся зонтов.
 
 
А ветер, врываясь с разбегу
Под зонтики из-за угла,
Подбросить их хочет к небу,
Где туча гнездо свила.
 
 
…И помнит о солнечной были
Один лишь, нежен и чист,
К подножке автомобиля
Приставший кленовый лист.
 

1935

 
В бассейн залетевший хрупкий кораблик
Попутного ветра в прошлое ждет.
Снуют по аллеям проворные грабли,
Волну рыжеватую гонят вперед.
 
 
В прозрачной чаще обуглились ветки,
Рябиновым пламенем опалены,
И струны стальные вокруг беседки
Для музыки ветра обнажены.
 
 
Шуршит, рассыпается ломкое лето,
Уже неживое, в морозном сне,
Уже отлетевшее в облаке света,
Застывшее в вечной голубизне.
 
 
И листьев опавших беспомощный шорох
Все дальше, все глуше… Сливаясь со мглой,
Бредет, выметая последний ворох,
Метельщица Осень с черной метлой.
 

1936

 
…Откуда-то издалека
Тончайшей наплывая паутинкой…
Из темного, глухого уголка
Крадутся с боязливою заминкой
Ко мне таинственные паучки,
Помедлят на ресницах невидимкой
И заплетут исподтишка зрачки
Лучистой тканью, радужною дымкой.
 
 
И вот, кивают призрачные ветки,
И листьев облетевших желтый прах
К ветвям взлетает, и в зеленой клетке
Уж ветер суетится впопыхах.
И вырвавшись из лиственного плена,
Бьет солнечной волной на берегу,
Колышет снова вставшие из тлена
Ромашки скошенные на лугу.
 
 
И лето нежное и голубое,
Все облачные паруса раскрыв,
С высокой стаей чаек за собою
Плывет из рая… Сумрачный порыв
Осенней бури ударяет с силой
В заплаканные стекла, и сквозь них
Сереет двор асфальтовый унылый
И мутный день в потоках дождевых.
 

1936

 
За горкой – рельсы, дальняя дорога
И паровозов громкая тревога —
Пронзительный, призывный, долгий свист.
А здесь – летящая струя фонтана,
Скамья, еще сырая от тумана,
И падающий с веток ржавый лист.
 
 
Играют мирно дети на площадке
С мячом упругим, и с песком, и в прятки.
Пронизан ярким солнцем парк насквозь.
И вытянув негнущуюся шею,
С тоской и завистью глядит в аллею
Прикованный к плите чугунный лось.
 
 
…Сбежать бы вниз и не по твердым плитам,
А по сырой земле ступать копытом,
Разбрызгивая воду мелких луж,
Вдыхая запах мха, коры, болота,
Из каменной неволи, из-под гнета —
В лесную, дикую, родную глушь!
 

1937, Гельсингфорс, Kaisaniemi

 
Вокзальной башни – головы совиной —
Два круглых, желтых глаза-циферблата
Зажглись над площадью. Просвет заката
Застыл за башней розоватой льдиной.
 
 
Огни, огни прозрачно-золотые
Идут по улицам и вдаль уводят,
И буквы огненные в небе всходят,
Врезая в тучи острия цветные.
 
 
Расцвет вечерний города зимою.
Снежинки кружатся над фонарями,
Их ловят липы черными ветвями,
Прохожие уносят их с собою.
 
 
А под воротами поет слепая.
В негромком голосе – недоуменье,
И снег, небесное благословенье,
К ее ногам ложится, затихая.
 

1936

 
Как пристань, после шумных дней недели —
Безмолвное, пустое воскресенье:
Круженье первой медленной метели
И легких слов бесцельное круженье.
 
 
Я в строфы связные их не слагаю,
Пусть веют своевольною волною.
Я слушаю, я музыку вдыхаю
Нетронутых снежинок надо мною.
 
 
И сердцу замкнутому в том отрада,
Что в жизни шумной, суетной, суровой
Есть нежность ангельская снегопада
И музыка неск азанного слова.
 

1935

 
Покорно впутываясь в сеть интриги,
В борьбу вступая с автором порой,
Живет, тоскуя, на страницах книги
Судьбой задуманный герой.
 
 
Мечтает он о жизни своевольной,
С полей страниц в широкий мир уйти,
Где может быть и холодно, и больно,
Но есть свои слова, свои пути,
 
 
Где есть просторы, солнцем залитые,
Мечты осуществленье наяву…
Но автор расставляет запятые
И точкой бьет, и в новую главу
 
 
Спешит ввести, и не дает возврата
Очарованью промелькнувших глав.
Страниц все меньше. Уж близка расплата.
Борьба напрасна. Автор будет прав.
 
 
И знаю, нет ни счастья, ни свободы
В пределах нам отмеренных страниц.
Нам суждено томиться годы, годы
 
 
Завидуя веселым крыльям птиц,
Пока рукой наборщика суровой
Из звездных букв не сложится венец,
Последнее, сияющее слово:
Конец.
 

1936

 
Это было, или мне снилось,
Мне снилось всю ночь до зари,
Как черное небо кружилось,
Покачивались фонари.
 
 
Как по улицам шел ты со мною,
И в черной перчатке рука
Сжимала мне пальцы порою,
Так странно, прозрачно-легка.
 
 
На углах – изваянья шоферов
В дремотной, знобящей тоске
И отзвук иных разговоров
За нами, вверху, вдалеке…
 
 
Вдруг очнувшись у стен церковных,
Я вижу под шляпой впотьмах
Два блика, два пламени ровных
В пустых, обреченных глазах.
 
 
Узнаю вас, вечный бродяга,
Сквозь бреда черный туман.
Но где же слуга ваш и шпага,
Трагический Дон-Жуан?
 

 
И гнев, и возмущенье, и отпор.
Но вдруг покорные слабеют руки,
В глазах недоуменье и укор,
А в сердце первые глухие звуки.
 
 
Но Донна-Анна повторяет: нет,
Но борется с любовью Донна-Анна,
Не зная, что небесный странный свет
Сквозит лишь раз в лице его обманном,
 
 
Что раз увиденный уже обрек
Ее на нерушимое заклятье,
Что Дон-Жуан, ступая на порог,
Навеки разомкнет свое объятье.
 
 
Рука дрожит, в груди растет волна
Широкого, горячего напева.
Впервые Донна-Анна смущена,
И в сердце нет ни гордости, ни гнева.
 
 
Спешит к окну, чтобы вернуть, простить,
Любить, любить в беспамятстве счастливом…
И на углу пустынном уловить
Лишь край плаща, подхваченный порывом.
 

 
Покинутою Донной-Анной
В жару навязчивой мечты,
На улицах, во мгле туманной
Искать желанные черты,
Шагов настойчивых и легких
В тревоге за собою ждать,
О ласках томных и жестоких
Ночами долгими вздыхать…
 
 
Мое покорное томленье,
Твоя порывистая страсть —
Судьбе суровой обреченье
И наважденья злая власть.
Ни ты, ни я не виноваты,
Мы продолжаем старый спор.
И между нами в час расплаты
Протянет руку Командор.
 

 
Донна-Анна одна.
День прошел. Тишина.
Донна-Анна часами сидит у окна.
Донна-Анна не может забыть
 
 
То сияние глаз,
Что блеснуло на час,
Что мелькнуло во мраке единственный раз,
Что заставило сердце любить.
 
 
Дон-Жуан далеко,
Дон-Жуану легко
На коне, против ветра, в горах, высоко,
Дон-Жуану приятно в пути
 
 
Здесь улыбкой блеснуть,
Там глазами сверкнуть,
И внезапно оставив намеченный путь,
Ночь с цыганкой в горах провести.
 
 
И при свете костра
Вспомнить ту, что вчера,
В озаренье свечей, до зари, до утра
Он единственной в мире считал…
 
 
Но виновен ли он,
Если он обречен,
Покидая, искать недоснившийся сон,
Потому что себя потерял.
 

 
Мы давно с тобою жили,
Мы с тобой тогда носили
Я – косынку кружевную,
Гребень в гладких волосах,
Ты же – шпагу золотую,
Кружева на рукавах.
 
 
Умирали, оживали,
Вновь любили, повторяли
Все с доверчивою страстью,
Как и в прежние года.
Я – покорностью, ты – властью,
Были мы с тобой всегда.
 
 
И всегда на этом свете
Между нами кто-то третий
Строил темные преграды,
Между нами, в нас самих,
Кто-то третий, без пощады
Разлучающий двоих.
 
 
Оттого в любви опальной
Грустен ты, и я печальна
От разлуки неизбежной.
Оттого что ждет гроза,
Я целую нежно, нежно
Обреченные глаза…
 

 
Ночь ненастна. В переулке
Задувает фонари.
Шаг размеренный и гулкий
Будит улиц пустыри.
Двери дома на засове,
Пуст вверху балкон резной.
Шляпа сдвинута на брови,
Плащ клубится за спиной.
В поле ветер пляс заводит,
Ломит, рвет сухой бурьян.
Прям и сумрачен проходит
Вдоль ограды Дон-Жуан.
Как светло горели свечи!
Но свечам светить лишь раз
На беспомощные плечи,
В глубину покорных глаз.
За оградой шум невнятный,
Темной чащи с ветром спор.
…Дон-Жуан, вернись обратно,
В темных чащах Командор.
Но мечта неповторима,
В сердце – лезвие тоски,
И влечет неодолимо
Тяжесть каменной руки.
Против ветра, мерным шагом,
В глубину шумящих чащ.
Нет возврата. Черным флагом
На ветру взметнулся плащ.
 

 
Холодный и белый… Смотри,
Он каменный, он неподвижен.
Губами мне слезы сотри,
Склонись надо мною ближе,
 
 
Согрей своей теплотой…
Ты слышишь странные звуки?
Деревья шумят над плитой…
Не надо опять о разлуке!
 
 
Все вымысел, сказки и бред.
Мы двое живых влюбленных,
И выдумал грустный поэт
Любовников обреченных.
 
 
Судьба ведь в наших руках,
Мы любим, стремимся и строим,
Мы будем жить не в стихах,
И счастье придет к нам обоим.
 
 
– У каждого свой Командор.
Смотри! – Мы достигли предела.
Он смотрит на нас в упор,
Холодный и белый…
 

 
Из полутемной театральной ложи,
Облокотясь о бархатный барьер,
Смотрю на сцену, где с тобой не схожий
Он оживает, вечный кавалер,
 
 
Мечтатель и бродяга полуночный.
…Дух неприкаянный вселяется в живых
Любовью ненасытной и порочной
И тлеет пламенем в глазах пустых.
 
 
Сейчас он властвует на светлой сцене,
А за кулисой темной – Командор,
И Донна-Анна преклонит колени,
И ужаснется, затихая, хор,
 
 
И – занавес. Из зала голубого
Сойду на театральное крыльцо
В сырую ночь. От ветра дождевого
Я спрячу в мех горячее лицо
 
 
И вспомню ночь блужданий и томлений,
Мою покорность, мой внезапный страх,
В твоем лице трагические тени
И блики фонаря в пустых глазах.
 

1935–1936

 
Вместе до перекрестка,
А с перекрестка врозь.
Сердце ли нищее жестко?
Или с другим не сошлось?
 
 
Снова недолгий попутчик
Вдаль уходит чужой.
Кто нас гонит и мучит,
Путь рассекая межой?
 
 
Ветер – в сердце навылет —
Все разметал и унес,
Счастья бумажные крылья,
Теплую радугу слез.
 
 
С сердцем пустым и огромным,
Немощным перед судьбой,
Стой на ветру неуемном,
Наедине с собой.
 

 
От темного и гибельного счастья,
Неотвратимой, сладостной беды,
От глаз судьбы, их тусклого бесстрастья,
От тусклых глаз, как глубь ночной воды,
От грозной и неуловимой тайны,
От музыки, сжигающей дотла,
И от коснувшегося плеч случайно
Широкого, влекущего крыла
Я сердце отрываю на пороге.
– Ты знаешь, был огромный, черный рай…
Но ты спешишь, ты весь уже в дороге.
Вот, дверь открыта. Уходи. Прощай.
 

 
Все одинаковы разлуки…
Сплетенные до боли руки,
Тоски горячая спираль
И угрожающая даль.
Глаза в глаза, до дна, до жути,
В вагоне, в комнате, в каюте,
На мокрой площади в огнях,
На темной лестнице, в дверях —
Одно и то же расписанье:
Сдвиг незаметный, роковой
Колючей стрелки часовой,
И в безнадежность – до свиданья!..
 
 
Рука выскальзывает из руки,
Шаги последние быстры, легки,
Шаги последние и тишина.
Ладонь опущенная холодна.
 

1936

 
Услышать снова музыку глухую,
Увидеть отблеск райского луча
И, тяжесть вдруг почувствовав живую
Крыла, раскрывшегося у плеча,
Поверить, что возвращена свобода
И силы нерастраченной тепло,
И биться вновь у замкнутого входа,
Как бабочка залетная в стекло?
Судьба слепа, жестока, непреложна.
А крылья пленные еще дрожат…
 
 
…Я бабочку снимаю осторожно
Рукой с окна и выпускаю в сад.
 

1936

 
Мы встретимся. Странными снами
Душа когда-то жила.
Мы встретимся… Но между нами
Разлука рекой протекла.
 
 
Умчали шумные воды
Твой образ живой навсегда.
Пустое счастье свободы —
Все то, чем душа горда.
 
 
Мы встретимся – нужно ли это? —
На улице или в саду,
Но отблеска тайного света
В лице твоем не найду.
 
 
Я голоса не узнаю,
Я музыки не пойму
О том, как летели к раю,
Как падали в гулкую тьму.
 
 
Лишь ветер напомнит о мощи
Развернутых крыльев тугих,
О шелесте дрогнувшей рощи,
О черных просторах ночных…
 
 
И вспомню внезапно, как бился
Плаща крылатого край,
Когда, прозвенев, разбился
Стеклянный, нетронутый рай.
 

1937

 
На корабле, на белом корабле
Смеялись, танцевали, пили, пели…
Никто не думал в море о земле,
Уже никто не вспоминал о цели.
 
 
В оконца узкие глухих кают
Смотрела полночь звездными глазами,
И вновь, пройдя подземный свой маршрут,
Взлетало солнце шаром над волнами.
 
 
Летели тучи, ветер и вода,
И реял флаг сиреневого дыма.
Летели дни, а может быть, года,
И ветер пел на мачте: мимо, мимо!
 
 
Но час настал – и черная земля
Вдруг обозначилась в тумане четко.
В вечерний час спустилась с корабля
И отплыла к земле пустая лодка.
 
 
И счастье, молчаливый пассажир,
Никем не узнанный, на берег сходит.
Заходит солнце, и тускнеет мир.
В покинутой каюте ветер бродит.
 

1936

 
В поисках, в томительной погоне
Не найдя, не встретив, не догнав…
Что ж теперь? Прижав к глазам ладони,
Падать в пустоту стремглав?
 
 
И когда в последнюю минуту
Счастье над моею головой
Со стремительностью парашюта
Распахнуло купол голубой,
 
 
Дрогнула душа, как от удара:
Разве счастьем нужно обладать?
Вот сиянье ангельского дара,
Озаряющая благодать!
 
 
Год ли, день ли, час… Легка утрата,
Если память радостно-легка.
И – конец лучистого каната
Выпустила твердая рука.
 

 
Из синих просторов слетело оно
В раскрытые, жадные руки,
Где гаснуть и гибнуть ему суждено,
Проходя сквозь земные муки.
 
 
Но чтобы не исказились черты
Томленьем, страхом и болью,
Не тронув сияющей чистоты,
Отпусти свое счастье на волю.
 
 
И грусть, и радость, и вздох вослед…
Ни горечи, ни сожаленья,
Но легкость и чистый, прохладный свет
Отлетающего виденья.
 

 
Оставляю, все оставляю,
Только память о счастье несу.
Ясный вечер благословляю,
Тишину, прохладу, росу…
 
 
Теплый ветер летит за мною,
На пригорке березы шуршат,
А на небе огнистой стеною
Небывалый растет закат.
 
 
И душа так полна и богата,
Словно мне суждено на пути
В золотые ворота заката
Между черных елей войти.
 

1935

 
Мы теряем любимые вещи,
Мы привычных лишаемся благ
И не сразу смутный, но вещий
Понимаем нам поданный знак.
 
 
Только каждый раз от потери —
Дуновение, холодок
Из слегка отворившейся двери,
Неожиданный в сердце толчок.
 
 
Мы не знаем, еще не знаем,
Отчего холоднее нам,
Но и сами уже остываем
К милым прежде и теплым вещам.
 
 
Отрекайся, душа, понемногу
От любви осязанья слепой
И готовься в большую дорогу,
Где лишь звезды и ветер пустой.
 

1937

 
Шагами рыхлый снег измят.
За рощей – сумрачный закат.
Уж в вечность день отходит.
 
 
И на поляне черный рок
Рукою каменной курок
У пистолета взводит.
 
 
И дрогнул воздух. Снег с ветвей
Летит на плечи, в тень кудрей,
Скрывающих стихию.
 
 
В снег опускается рука,
Которой суждено: века
Благословлять Россию.
 

1937

 
Как цедят воду сквозь песок и уголь,
Чтобы достичь прозрачности кристальной,
Так мне хотелось бы, сквозь долгий искус
Молчанья добровольного пройдя,
Сказать немногие слова однажды,
Очищенные от случайной мути,
О самом главном и неуловимом,
О самом трудном, тайном и простом.
Чего никак не выразить словами,
Что можно лишь почувствовать порою
Неясно брезжущим в душе просветом
И вдруг с внезапной силой ощутить
От шума сосен, от сырого ветра,
Качнувшего сухой бурьян шуршащий,
От потускневшего заката в небе,
Прорезанном лиловой, длинной тучей,
От вышедшей из облаков звезды…
Застынешь, вглядываясь, узнавая,
И молнией блеснет воспоминанье
О дивном знании первоначальном,
Забытом позже, искаженном, смытом
Волною повседневных мелочей,
Воспоминание о том, что небо
Дает земле, о смысле нашей жизни.
 

1937