Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в XIX веке"
Автор книги: Вера Бокова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)
В 1862 году городская дума была реорганизована в Общую (законодательную) и Распорядительную, а еще через десять лет она стала называться просто городской думой, при которой состояла городская управа (исполнительный орган). В этот период размещались они в одном из домов графов Шереметевых на Воздвиженке.
Заседали в думе выборные представители городских сословий, называвшиеся «гласными». Выборы гласных производились раз в четыре года. Право голоса имели москвичи-домовладельцы. Всего было чуть больше двадцати тысяч избирателей, в том числе немало женщин. Распоряжался выборами городской голова. Избиратели входили в зал для голосования по билетам, удостоверявшим их полномочия. Каждого сопровождал служащий городской управы с мешком шаров. Вдоль стен стояли ряды баллотировочных ящиков (для каждого кандидата свой). В каждом ящике было два отделения – правое избирательное и левое неизбирательное. Над ящиком (для тайности голосования) было устроено что-то вроде рукава из черной мягкой ткани. Нужно было всунуть в него руку с поданным шаром и скрыто опустить в ту или иную дырку. Об уровне «сознательности» голосующих свидетельствует такой случай. Однажды на выборы явился купец, имевший право на два шара: свой и по доверенности от жены. Обойдя ящики, он с самым довольным видом заявил, что поступил по справедливости и никого не обидел: в каждом ящике один шар клал налево, другой направо.
По истечении времени голосования производился подсчет и объявлялся результат. Несмотря на отсутствие политических партий, на выборах шла оживленная борьба между кандидатами и вообще бушевали нешуточные страсти, хотя большинству горожан ни до выборов, ни до самой Думы не было, правду сказать, никакого дела. Большинство москвичей даже вряд ли могли бы вот так с ходу сказать, кто у них городской голова, не говоря уже о гласных – видимо, дела в городе шли хорошо и все было как следует (вспомним графа С. Г. Строганова). В итоге большая часть московских городских голов девятнадцатого века, всех этих Куманиных, Мазуриных, Колесовых, Гучковых, как бы ни радели они о преуспеянии города и какими бы достойными людьми сами ни были, была прочно, хотя и незаслуженно, забыта Москвой. Не стал исключением и Сергей Михайлович Третьяков, брат и душеприказчик знаменитого создателя Третьяковской галереи, занимавший свой пост полтора срока. Вошел в московское предание лишь один городской голова – энергичный и даровитый Николай Александрович Алексеев.
Представитель известного и состоятельного купеческого рода (из которого вышел, между прочим, и знаменитый режиссер Константин Сергеевич Алексеев, по сцене Станиславский), владелец золотоканительной фабрики, Николай Александрович в 1880 году был избран гласным городской думы, а через пять лет стал головой и занимал этот пост два срока.
«Высокий, плечистый, могучего сложения, с быстрыми движениями, с необычайно громким, звонким голосом, изобиловавшим бодрыми, мажорными нотами, Алексеев был весь – быстрота, решимость и энергия» [124]124
Богословский М. М. Москва в 1870–1890-х гт. С. 418.
[Закрыть] и фактически единолично вел все городские дела, заменяя собой всю городскую управу Именно при нем сдвинулись с места многие дела, годами лежавшие в канцелярии Думы, и были разрешены долгожданные и насущные городские вопросы: вокруг Александровского сада возникла ажурная решетка на месте дощатого забора, было начато асфальтирование тротуаров, значительно расширена Мытищинская водопроводная система, начато строительство канализации – мера, которая положила начало радикальному превращению Москвы из «большой деревни» в благоустроенный столичный город. По настоянию Алексеева было принято постановление Думы, запрещающее возводить новые деревянные дома в пределах Бульварного кольца, – что, по мысли автора, должно было вскоре естественным образом облагородить облик городского центра. Рассказывали, что, когда в центре случался пожар, Алексеев, узнав, что гибнет очередная деревянная постройка, даже потирал довольно ладони и говорил: «Ну вот, еще одним уродом меньше!»
Огромное значение для города имело предпринятое по инициативе Алексеева строительство новых боен. Старые, частные, которых по городу было разбросано пятнадцать, «славились» чудовищными антисанитарией и запахом, распространяемым далеко по окрестностям. Затеянное Алексеевым строительство преследовало сразу три цели: скорейшее разрешение острого санитарного вопроса, централизацию мясной торговли и монополизацию забоя скота в руках городского самоуправления.
Новые бойни, за Покровской заставой (в районе Калитниковского кладбища), выстроенные в 1886–1888 годах, занимали территорию в 20 десятин, обладали большой пропускной способностью, так что могли обеспечивать мясом весь город, и радовали глаз сравнительной аккуратностью и небывалой в Москве чистотой. «Это целый городок солидных каменных зданий, над которыми возвышается громадная башня для хранения воды, – писал А. Бахтиаров. – Бойни как построены из кирпича, так и остались кирпичного цвета, ничего не окрашенные снаружи. Всего насчитывается до 40 каменных построек: бычачьи бойни, свинячьи бойни, „микроскопия“ для исследования свиных туш, казармы для бойцов, дома администрации, далее идут: салотопенный завод и при нем „кишечное отделение“, альбуминный завод (альбумин – белок, применяемый в медицине и кондитерской и текстильной промышленности. – В. Б.),кожевенные амбары и, наконец, „чумная бойня“, назначенная для убоя быков, зараженных чумой или сибирской язвой» [125]125
Бахтиаров А. Чрево Москвы // Колосья. 1891. № 9. С. 29.
[Закрыть] . На бойнях имелись свой водопровод, канализация, холодильники, асфальтовые полы; работы были частично механизированы с помощью блоков, лебедок и т. п. Для работников имелись бесплатная баня и прачечная. Рядом с бойнями располагались «поля орошения», на которые выводили нечистоты и где выращивали кормовые травы и овощи. Все это выглядело в глазах москвичей каким-то чудом, предприятием будущего и, конечно, поражало современников. К 1893 году, то есть через пять лет после возведения, бойни окупились и стали давать доход. Вскоре поблизости от них были открыты Скотопромышленная и Мясная биржи.
Служил Алексеев бесплатно, свое жалованье городского головы отдавал в пользу города и сам жертвовал значительные личные средства на представительство, неизбежное при его должности, и на городские нужды. На деньги Алексеева были построены две водонапорные башни возле Крестовских ворот (их так и называли – Алексеевскими), несколько школ, начато строительство психиатрической лечебницы на Канатчиковой даче. Хорошо известен эпизод, когда, надеясь получить недостающие для этого строительства 300 тысяч, Алексеев принародно поклонился в ноги богатому купцу Ермакову, – для Москвы он готов был поступиться даже собственным самолюбием.
При Н. А. Алексееве на месте здания присутственных мест на Воскресенской площади было выстроено новое великолепное здание городской думы (по проекту Д. Н. Чичагова). Именно в этом здании Алексеев и погиб.
9 марта 1893 года городской голова принимал просителей. В приемной подошел к мужчине средних лет, небольшого роста, в поношенном пальто. Спросил: «Вам что угодно?» – «А вот что», – ответил тот и, выхватив из кармана шестизарядный револьвер, начал стрелять. На третьем выстреле его схватил думский сторож. Оказалось, что убийца – маньяк, душевнобольной, и Алексеев попался ему под руку в общем-то случайно. В кармане у преступника была найдена записка: «Прости, жребий пал на тебя!»
Алексеева с двумя пулями в животе (третья попала в стену) уложили на диван, приехали врачи во главе с Н. Ф. Склифосовским, стали оказывать первую помощь; дали знать жене. Доктора запретили переносить раненого, и его разместили на привезенной из дома кровати прямо в здании Думы. По коридорам толпился народ; в храме Троицы в Полях непрерывно служили молебны. Около 5 часов вечера Алексеев исповедался и простился с детьми. Склифосовский сделал ему операцию, но спасти так и не смог. В ночь с 10 на 11 марта Алексеев умер.
Хоронила Алексеева вся Москва – более двухсот тысяч человек Одних венков от различных ведомств и учреждений было несколько сотен. Похоронная процессия, которой распоряжался друг и сотрудник городского головы, обер-полицмейстер Власовский, растянулась на несколько километров. Из нового здания Думы гроб с телом погибшего пронесли через весь город и предали земле в Новоспасском монастыре.
Глава пятая. КУПЕЧЕСТВО
Купеческое сословие. – Старинный уклад. – Изменение костюма. – Бородатые и безбородые. – Семейный деспотизм. – Племянник Солодовникова. – Традиции. – Расселение. – Жилище. – Прислуга. – Выезд. – Хозяйство. – Распорядок дня. – Свахи. – Приданое. – Смотрины. – Образование. – Мальчики, молодцы, приказчики. – Купеческий клуб. – Первые балы. – Праздничные дни. – Визит императора. – Эволюция купечества
Купечество – сословие, занимавшееся торговлей и предпринимательством. Вступить в купеческое звание мог всякий свободный человек, объявивший о наличии у него денежного капитала, записавшийся в одну из трех купеческих гильдий и заплативший денежный взнос. В начале века капитал, необходимый для вступления в первую гильдию, был установлен в 50, для второй – в 20, для третьей – в 8 тысяч рублей. Объявление величины капитала зависело от самого потенциального купца. Причисленные к гильдии получали личные права и преимущества, присвоенные купечеству. Купцы первой и второй гильдий были освобождены от телесных наказаний, могли получать чины и награды (медали), почетные звания коммерции и мануфактур советников. Все это в купеческой среде очень ценилось и повышало деловой авторитет. Купцы первой гильдии могли даже носить в торжественных случаях шпагу и мундир, присвоенный той губернии, где они числились, – почти как «благородные». Из-за торговой несостоятельности, лишения прав по суду или из-за невозобновления гильдейского свидетельства купеческих прав можно было лишиться.
В первой половине века численность сословия была еще невелика, а купеческие фирмы в большинстве своем недолговечны. Традиционно случалось так, что основатель купеческого рода, выбившийся в люди из крепостных крестьян (или, реже, мещан), с большим трудом выкупался на волю и наживал к концу жизни значительный капитал, а уже его сыновья или внуки либо прокучивали наследство, либо, получив образование, порывали с купечеством, уходя в науку, искусство, государственную службу. Наибольшей долговечностью отличались старообрядческие купеческие роды, и все самые крупные и известные московские фамилии принадлежали к их числу: Мамонтовы, Морозовы, Гучковы, Рябушинские, Носовы, Третьяковы и пр. (Некоторые из староверов, разбогатев, переходили в официальную церковь.) Как и дворяне, все первостатейные купцы были «родня друг другу»: Второвы роднились с Коншиными и Коноваловыми, Третьяковы – с Носовыми и Мазуриными, Морозовы – с Алексеевыми и т. д.
До Великой реформы 1861 года московское купечество представляло собой достаточно замкнутое сословие, с самобытным и весьма живописным укладом жизни, собственной психологией, вкусами, языком и обычаями.
В допожарное время купцы жили в полукрестьянской, хотя и богатой обстановке и носили народный костюм. Во всей неприкосновенности оставались вековые обычаи и старинный, еще допетровский идеал женской красоты, по которому ценилась особа очень полная, дородная, ярко-румяная и чернобровая. По праздникам купеческие красавицы ярко красились: белились, румянились и чернили брови. Почти у всех них были безнадежно испорченные сластями и употреблением вредных свинцовых белил зубы. Как писал современник, купцы «считали за грех подстричь бороду, выйти без кушака, и один из десяти умел грамоте. В крестовой, то есть гостиной комнате <стоял> длинный стол, размалеванный грубыми цветами, несколько скамеек, складных стульев, лампада, теплившаяся у образов, и железные решетки в окнах составляли убранство. Сидели одни, как в карантине, имели ворота всегда на замке, цепную собаку в конуре; пару жирных лошадей, жен такой же толщины, что служило вывескою достатка. (…) Купчихи носили кокошники, фаты, шешуны, ферязи, телогреи штофные, матрасовые, жемчужные ожерелья и алмазные серьги в ушах» [126]126
Сумароков П. И. Старый и новый быт // Москва – Петербург: pro et contra. СПб., 2000. С. 162–163.
[Закрыть] .
Этот старинный, чуть не допетровский уклад начал немного колебаться лишь в 1820-х годах, когда в купеческий быт стали проникать кое-какие элементы европейской цивилизованности. В первую очередь это касалось костюма, который начал приноравливаться к современным потребностям и даже иногда к капризам моды. Сперва на смену старинному, низко подпоясанному кафтану пришли долгополые синие сюртуки и сшитые по фигуре поддевки и сибирки, затем на смену круглой шапке с околышем – шляпа-цилиндр и картуз, потом поверх цветной рубахи стали часто надевать жилетку, а там кое-кто из купечества начал подстригать и даже – страшно сказать! – сбривать бороду. Женщины окончательно переоделись в модный костюм в 1830–1840-х годах, когда носили очень пышные юбки. Они выгодно подчеркивали полноту фигуры (а в купечестве в те времена почти не было худощавых женщин) и были оценены купчихами по достоинству. С модным платьем носили большую цветастую шаль, а замужние женщины по старинке надевали на голову повойник («головку») с завязанными надо лбом кончиками. Естественно, что приобщение к модному платью далось не сразу и почти все представители торгового сословия в нем выглядели довольно карикатурно, принужденно и неуклюже, и к тому же демонстрировали (особенно женщины) прискорбное отсутствие вкуса, точнее, пристрастие к любимой в народе яркости и пестроте. «Понаряднее значит у нас поразноцветнее, – писал от лица жителя Замоскворечья А. Н. Островский. – Нелишним считаю сказать, что некоторые дамы имеют к некоторым цветам особую привязанность, одна любит три цвета, другая четыре; и что бы они ни надели, все любимые цвета непременно присутствуют на их костюме» [127]127
Островский А Н. Записки замоскворецкого жителя. М, 1987. С 43.
[Закрыть] .
«Девять десятых этого многочисленного сословия, – резюмировал в 1844 году В. Г. Белинский, – носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна и ботфорты с кисточкою, скрывающие в себе оконечность плисовых или суконных брюк, одна десятая позволяет себе брить бороду и по одежде, по образу жизни, вообще по внешности, походит на разночинцев и даже дворян средней руки» [128]128
Белинский В. Г. Петербург и Москва // Москва – Петербург: pro et contra. С 201.
[Закрыть] . Правда, и модничающие купцы и тогда, и долго после не позволяли себе в костюме никаких крайностей: одевались широко и длинно, немарко, одним словом, скромно и степенно (не случайно же почтительное обращение к купцу было «Ваше степенство»). Портному он говорил: «Гляди, ты не окургузь меня, и ни в каком разе, чтобы сюртук выше колен не был» [129]129
Стахеев Д. И. Замоскворецкие тузы // Исторический вестник. 1903. № 9. С. 753.
[Закрыть] .
С 1820-х годов в Москве утвердилось негласное, но достаточно определенное деление купцов на «бородатых» (или «серых») и «безбородых».
Поначалу различия между этими категориями носили преимущественно внешний характер. «Бородатые» в основном торговали на внутреннем рынке, чаще в розницу, обороты по большей части имели небольшие, образованности не доверяли и нововведений не любили.
«Безбородые» торговали оптом, нередко с заграницей (не обязательно с Европой, могли и с Китаем), рисковали, пробовали новые виды товаров; собрав достаточный капитал, часто оставляли торговлю и открывали фабрику; стремились дать детям некоторое образование и обучить их языкам, для чего брали им гувернеров; в быту тяготели к «роскоши» и «манерам» на дворянский лад, потому охотно приобретали в собственность дворянские особняки со всей барской обстановкой, обзаводились дворецкими, каретами и прочим.
В остальном разница была небольшая. И у тех, и у других вся власть принадлежала старшему в семье – главе фирмы – деду, отцу или старшему брату. «Выйти из отцовской воли» было делом небывалым. Старшему полностью и безропотно подчинялись младшие братья и незамужние сестры, жена, дети, внуки, племянники, а также домочадцы – приказчики и прислуга.
«Нельзя себе представить, до какого страшного деспотизма доходит власть отца в купеческом быту, – писал И. С. Аксаков, – и не только отца, но вообще старшего в семье. Им большею частию и не приходит в голову, чтоб у младших могли быть свои хотения и взгляды, а младшим не приходит в голову и мысль о возможности сопротивления» [130]130
Аксаков И. С. Письма к родным. 1849–1856. М, 1994. С. 149.
[Закрыть] .
В «безбородой» среде «сам» был меньше склонен к рукоприкладству и самодурству, в «серой» – больше, и какой-нибудь описанный мемуаристом купец второй гильдии Исаев, который во хмелю буянил и, вывалившись в одном белье за ворота своего дома, кричал на всю улицу: «Вот я, второй гильдии купец Семен Маркыч Исаев! Кто смеет мне перечить?! Я вас!» [131]131
Розанов Н. П. Воспоминания старого москвича. М, 2004. С 33.
[Закрыть] – был, в общем, довольно типичен.
«Самодержавие» в домашней жизни было зачастую причиной недолговечности самих купеческих династий. Купец и в тридцать, и в сорок лет, а нередко и позднее оставался в полной воле «тятеньки», не имел собственного целкового в кармане, не смел жить по своей воле и изнывал от множества окружающих его и недоступных соблазнов. Жизнь проходила мимо, как в тюрьме.
Потом «сам» отдавал Богу душу и на его наследника обрушивались разом и воля, и капитал. Как тут не закружиться голове, как не ринуться в омут запретных ранее удовольствий и не пуститься во все тяжкие! Тут же образовывались «друзья» и прихлебатели, появлялись «дамы из „Амстердама“», начинались пьянки, гулянки и все составляющие купеческого разгула – разливанные моря спиртного, всякие «лампопо», купание шансонеток в шампанском, прикуривание от сторублевой купюры… «Ничего, мол, нашего капитала на все хватит!»
Хорошо, как через некоторое время угар проходил, купец спохватывался, собирал остатки состояния и брался за дело. Чаще же, и гораздо чаще, вместе с похмельем исчезало и состояние.
«Вон… шатался по Москве Солодовникова племянник, – рассказывал Е. 3. Баранов, – обтрепанный, ошарпанный, одним словом, хитрованец.
– Угости, говорит, брат, рюмочкой. Я Солодовникова племянник.
– А мне-то, говоришь, какая радость, что ты Солодовникова племянник?
– Да я, говорит, за шесть месяцев по трактирам, по кабакам восемьдесят тыщ наследства пробуксирил! – А сам в опорках и весь дрожит с похмелюги.
Ну, что с ним станешь делать? Возьмешь и поднесешь:
– На, на, мол, пей, ежели ты такой артист» [132]132
Баранов Е. З. Московские легенды. М, 1993. С. 179–180.
[Закрыть] .
Помимо подчинения авторитету, и «бородатые», и «безбородые» свято следовали устоявшимся традициям, согласно которым хороший купец должен был по праздникам скликать нищих к своим воротам и рассылать калачи в остроги и общественные больницы, иметь медаль на шее и быть церковным старостой в своем приходе, а если повезет, то и в каком-нибудь соборе – здесь они традиционно избирались из купеческого или, реже, мещанского сословия. Среди старост Успенского собора был Михаил Абрамович Морозов; Благовещенского – водочник Петр Арсеньевич Смирнов, Архангельского – булочник Дмитрий Иванович Филиппов, у храма Христа Спасителя 27 лет был старостой глава чаеторговой фирмы Петр Петрович Боткин и т. д. Полагалось заботиться о всех малоимущих и слабых из своего рода. Вдовам и сиротам выплачивали содержание, невест-бесприданниц выдавали замуж, одиноким старикам находили приют в собственном доме. Под старость для спасения души следовало позаботиться о возведении храма или какой-нибудь богадельни. Каждый купец должен был свято помнить: слово, данное по делу или кому-нибудь из домашних, – должно неукоснительно соблюдаться.
Следовало держать в доме постоянно накрытый стол, усердно потчевать всех гостей, иметь в собственном доме на первом этаже деловую контору, фабриканту жить рядом с фабрикой, держать в доме, амбаре и лавках жирных, разъевшихся котов, спать после обеда, ходить по воскресеньям в церковь, и т. д. и т. д., – кодекс неписаных, но устоявшихся правил купеческого благочиния был очень велик и неприкосновенен.
Обе категории купцов долго разделяли праотеческие вкусы и до второй половины века выбирали себе жен и подруг, как сейчас деликатно выражаются, «элегантных размеров». «Жены их не щадят белил и румян, чтобы приправить личико, – свидетельствовал бытописец еще в 1840-х годах. – Они большею частию бывают дамы полновесные, с лицами круглыми, бело-синими, у них руки толстые, ноги жирные, губы пухлые, зубы черные» [133]133
Вистенгоф П. Очерки Москвы. М, 1842. С. 38–39.
[Закрыть] . В парадных случаях женщины навешивали на себя массу драгоценностей, особенно любимых в этой среде жемчугов, что служило не только украшением, но и доказательством богатства семьи, своего рода движимым капиталом.
Наконец, той и другой категории долго была присуща красочная манера говорить, мешая безграмотные простонародные и «галантерейные», почерпнутые из лубочных книжек, обороты и словечки типа: оттелева, отселева, а хтер, копли мент, эвося, эвтот, намнясь и т. д., а «безбородые» также порой еще и нещадно «французили» в разговоре, к примеру, рассказывая о происшедшей накануне попойке, могли сказать, что вчера было «бюве боку».
Купцы имели свои сословные предпочтения. К мещанам и крестьянам относились спокойно, как к ровне. Мастеровых недолюбливали, как пьяниц и дебоширов. Перед чиновниками лебезили, но за глаза бранили и относились с гадливостью и презрением – слишком часто «приказные» злоупотребляли своей властью в отношении купечества.
Дворян избегали и относились к ним недоверчиво, с завистью и недоброжелательством. Считали, что если купец принимает дворянина, значит, с корыстной целью: добивается подряда, медали или хочет дочь выдать за «благородного». Если дворянин собирался жениться на купеческой дочери, это тоже воспринимали как корыстный шаг – хочет обобрать до нитки, а потом бросить. Очень богатые купеческие семьи могли, правда, «купить» и порядочного дворянина, но это было редкостью. «Дворянке никак не полагалось выходить за купца иначе, как не имея юбки за душой. А какое же благополучие могло ожидаться при таких условиях? Известное дело: оберет мужа, одарит свою семью, заведет полюбовника из „своих“, да и уйдет от мужа. Да еще смеяться станет: экого дурака обошла!» [134]134
Вишняков Н. П. Сведения о купеческом роде Вишняковых. Ч. 2. М., 1903–1911 C. 296.
[Закрыть]
Также как в дворянской среде брак с купчихой, предпринятый для того, чтобы «позолотить герб», считался делом предосудительным, точно так же в купечестве брак с дворянином, тем паче титулованным, воспринимался едва ли не как семейный позор. Ю. А Бахрушин вспоминал, как одна из его теток, страстно и взаимно влюбившись в князя Енгалычева, полтора месяца выдерживала семейную бурю, прежде чем разрешение на брак было получено. «Нужен был весь исключительный такт и обаяние моего нового дяди, – вспоминал Бахрушин, – чтобы со временем сгладить этот неравный брак» [135]135
Бахрушин Ю. А. Воспоминания. М, 1994. С. 56.
[Закрыть] .
Несмотря ни на какую цивилизацию и образование, истинный купец считал долгом и честью сохранять верность своему сословию. По русским законам владельцы фирм, просуществовавших сто лет, автоматически получали дворянство, но хорошим тоном считалось от этого дворянства отказываться, что обычно и делали. Не уважали в купеческой среде скоробогачей, быстро и не вполне честно нажившихся на военных поставках, железнодорожном или нефтяном буме или спекуляциях. Даже огромное состояние не вводило их в круг купеческой знати и посещать они могли только таких же, как они сами, новых богатых.
Селилось купечество в разных местах Москвы. Купеческими по характеру были Таганка, Алексеевская слобода и Преображенское, где обитали старообрядцы; много купцов жили в фабричных районах – на Пресне, на Стромынке, в Лефортово. Но, конечно, самым купеческим местом Москвы было Замоскворечье, предпочитавшееся торговым сословием из-за близости к Китай-городу с его Рядами.
Замоскворечье само было целым городом: с крепкими домами, похожими на каменные сундуки, с глухими заборами и прочными воротами, запираемыми в сумерки на надежные замки. На воротах крест или образ – от злого духа; за воротами во дворе – беснующиеся по ночам громадные цепные собаки – от злого человека. Когда кто-нибудь приходил, цепные псы лаяли и бросались к воротам. Под воротами имелась тяжелая доска – «подворотня» с небольшим отверстием, в которое проходила морда, и собака вполне могла цапнуть посетителя за ноги. После звонка из сторожки или из кухни выходил дворник или молодец, ленивым шагом подходил к калитке и осведомлялся: «Кто здесь?», а встревоженные звонком домочадцы прилипали к окнам. Ночью к воротам никто не подходил. Если хозяйские сыновья или молодцы собирались ночью тайком кутить, они сговаривались с дворником, чтобы тот не закладывал ворота «подворотней», и проползали под воротами – туда, а под утро и обратно.
Обычно на улицах Замоскворечья было тихо – ни экипажей, ни пешеходов, ни городовых. За оградами зеленели сады – с огородами, фруктовыми деревьями, беседками, нередко с небольшими прудами. Дач купечество не любило и ездить на них стало довольно поздно, так как вообще не слишком любило передвижение, и в летнее время сад был основным местом пребывания всей семьи: здесь «сидели», пили бесконечные чаи, обедали, дремали после обеда. В жаркие ночи здесь нередко и ночевали – в легких закрытых беседках или просто на травке, расстелив перины и прикрыв лица от комаров кисеей.
Во многих случаях купеческий двор служил одновременно и складом, где под большим навесом хранились товары для лавок. Работа во дворе не прекращалась целый день: то и дело скрипели ворота и пропускали вереницы нагруженных телег; их разгружали, привезенное сортировали и раскладывали под навесом.
На другие, пустые телеги накладывали товар и отвозили на продажу или рассылали в ящиках иногородним заказчикам, выписывающим оптовые партии. Весной, когда начинало пригревать солнце, во дворе расстилались большие рогожи и на них просушивали тот товар (обычно продукты: изюм, чернослив, бобы и пр.), который в этом нуждался.
Во дворе купеческого дома располагались также службы: каретный сарай, коровник, конюшни, прачечная, сеновал, кладовые, ледник, баня, которой, впрочем, пользовались редко, предпочитая ездить в какую-нибудь из городских (супруги непременно ходили в баню вместе), а в задней части участка находился сад.
Дома купечество изначально предпочитало основательные и солидные. Строило их из толстых сосновых бревен, на высоком каменном фундаменте, безо всяких колонн, балконов и прочих архитектурных излишеств. В нижнем этаже размещались контора и молодцовская, во втором – жилые комнаты, обычно тесно заставленные, с тяжелой некрасивой мебелью, главным достоинством которой была прочность, со множеством сундучков и укладок по углам. Четко определенного назначения у большинства помещений обычно не было. «Простых» гостей могли принимать и угощать в спальне, где на постели неизменно высилась гора подушек под кружевной накидкой, угол занимал большой киот с негасимыми лампадками, и висела рядом с киотом на гвозде связка ключей от амбаров и кладовых, а могли и в столовой, и там же за обеденным столом хозяин вечерами проверял счета. Чистота, особенно в том, чего не видно, тоже чаще всего не являлась достоинством купеческого жилища: под кружевными покрывалами на кровати скрывались засаленные одеяла и подушки в грязных наволочках, а за обоями кишмя кишели клопы, которых дважды в год – перед Рождеством и Пасхой выводили кипятком. Дома не проветривались, форточки не открывались, разве только надымит печь или самовар; воздух, как в дворянских жилищах, освежался курением «смолки». Купцы вообще очень любили тепло и даже жару, поэтому крепко топили печи, даже летом, и круглый год пользовались перинами и ватными одеялами.
В парадные комнаты – зал с зеркалами в простенках и развешанными по стенам картинками с изображением Серафима Саровского, митрополита Филарета и святого Сергия с медведем и гостиную с грузным диваном под красное дерево, красно-лапчатыми обоями и потолочной росписью в виде пузастых амуров, рогов изобилия и «пукетов» – заходили редко: только прислуга время от времени смахивала там метелкой пыль и поливала цветы. Выглядели эти помещения нежилыми. Шторы на окнах были опущены, чтобы не выгорала обивка; люстры и мебель, симметрично расставленную по стенам, прикрывали плотные чехлы. Ковры застилались белыми холщовыми дорожками, по которым полагалось ходить, не заступая на ворс. Предметы обстановки были громоздки, аляповаты и разностильны. Рядом с хорошей дорогой бронзой можно было увидеть какую-нибудь дешевую цинковую лампу или медный подсвечник, стол красного дерева могла покрывать домодельная вязаная салфетка с бахромой, в горке рядом со старинным серебром и золотыми пасхальными яйцами на пестрых ленточках красовались дешевые гипсовые статуэтки, купленные на Толкучем рынке. Для всякого купеческого дома были характерны иконы в нарядных окладах, висевшие в красном углу в каждой комнате или стоявшие в массивных киотах. Нередко они были с негасимыми лампадами, поддерживать которые входило в постоянную обязанность кого-либо из взрослых членов семьи. Чем беднее и «серее» был купец, тем сильнее аляповатость и безвкусица присутствовали в его доме.
Отсутствие вкуса сказывалось и в бытовых мелочах. Даже парадный стол в купеческом семействе редко мог похвастать единством и изяществом сервировки. Обычно рядом с дорогой посудой от хороших фирм – Попова и Гарднера – можно было видеть разнокалиберные дешевые чашки, фаянсовые кружки и стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Сахарницы с отбитыми ручками, ножи и вилки вперемежку серебряные и железные, сваленные в груду посреди стола, молоко к чаю, поданное прямо в глиняном горшке, – и две-три салфетки на всех, которыми мужчины вытирали усы. Остальным вместо салфеток служили собственные носовые платки.
В середине века многие из купцов становились собственниками городских усадеб разорившегося дворянства. В этом случае их приближали к купеческому вкусу: в контору и молодцовские обращали людские и флигеля, наглухо запирали ворота и возле них сажали цепного пса, вырубали часть сада, чтобы за его счет расширить огород с капустой и огурцами, закрывали парадный вход и всей семьей ходили с черного крыльца. Вносились коррективы и во внутреннее оформление таких барских палат: камины закладывали, превращая в печи, слишком фривольные росписи потолков и стен замазывали – либо полностью, либо частично, снабдив полуобнаженные олимпийские божества какими-нибудь штанами и рубахами («А то глядеть зазорно»).
Лишь наиболее просвещенные из «безбородых» купцов в бытовым укладе и обстановке дома старались ориентироваться на общепринятые европейские нормы и их комнаты и распорядок жизни почти не отличались от вообще принятых в образованной среде: здесь присутствовали единство стиля и элементарный художественный вкус – часто заведенный не столько хозяевами, сколько профессиональными мебельщиками и драпировщиками, которые в те времена исполняли и обязанности дизайнеров интерьера. Хозяева старались созданный интерьер никак не нарушать, поэтому мебель, бронза, картины и безделушки никогда не покидали привычных, раз и навсегда отведенных им мест.
