Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в XIX веке"
Автор книги: Вера Бокова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Громче всех, до ора, кричали почему-то в шляпном ряду; менее других назойливы были торговцы Ножевой линии. Здесь сновало множество хорошеньких женщин, беспрестанно рывшихся в поисках разных мелочей в расположенных вдоль стены шкафчиках, и приказчики, заглядываясь на них, не рвали голосовые связки, а выкликали вполне человеческим голосом.
При всей раздражающей какофонии зазываний многие москвичи ор даже одобряли, считая весьма удобным. «Часто придешь в „город“ и во множестве покупок забудешь необходимую вещь, – рассуждал П. Вистенгоф, – но вдруг слышишь номенклатуру предметов: булавки, шпильки, иголки, помада, духи, вакса, сахар, чай, обстоятельные лакейские шинели, фундаментальные шляпы, солидные браслеты, нарядные сапоги, сентиментальные колечки, помочи, перчатки, восхитительная кисея, презентабельные ленты, субтильные хомуты, интересные пике, немецкие платки бар-де-суа, бархат веницейской, разные авантажные галантерейные вещи, сыр голландский, мыло казанское, а в заключение: – пожалуйте-с, почтенный, у нас покупали. Смотришь, иногда в поименованных предметах попадется вещь, о которой совсем забыл, но которая необходима» [208]208
Вистенгоф П. Очерки Москвы. С. 47–48.
[Закрыть] .
Зазывалы буквально прохода не давали публике и только что не насильно тащили в свои лавки: «К нам пожалуйте! У нас наилучший товар! В другом месте такого не найдете!»
Потенциальный покупатель определялся моментально, с первого же взгляда. «Покажется, например, господин с покосившимися каблуками или в не первой свежести обуви, как эти шавки бросятся на него и начинают кричать: „Господин! Пожалуйте, пожалуйте! У нас есть хорошая обувь: сапоги, штиблеты, дешевые, три рубля пара, пожалуйте!..“ Посетитель не знает, как быть и куда укрыться, а толпа крикунов преследует его по пятам» [209]209
Свиньин И. А. Воспоминания студента. С. 164.
[Закрыть] .
Если покупатель приостанавливался, его хватали за рукав и довольно бесцеремонно втаскивали внутрь. А там уже в дело вступали опытные приказчики и тем или иным путем «впаривали» товар, иной раз вовсе ненужный. Считалось, хотя это и не всегда соответствовало действительности, что хороший приказчик клиента без покупки из лавки нипочем не выпустит.
«Окруженный говорливой, нападающей с предложениями оравой, ошеломленный криками, прохожий… или сдается и позволяет себя силой, за рукав втащить в первый ближайший „раствор“, или отступает, иногда опрометью кидаясь в сторону.
В магазине, все еще находясь под впечатлением шума, разговоров, криков, энергичных подталкиваний и вежливых поклонов, покупатель входил в примерочную комнату, где его засыпали всевозможными предметами одежды. Если требовались брюки, то их притаскивали дюжинами, если нужно было пальто, то добрый десяток их появлялся на специально стоявших для этой цели манекенах, если предполагалась к выбору „костюмная тройка“, то на прилавке вырастала их целая гора. Не успевшего не только оглядеться, но… просто прийти в себя посетителя начинали энергично рядить в различные костюмы. Заставляли при этом обязательно поднимать руки и приседать для уверенности в том, что „под мышками пиджачок не жмет“, „брючки в шагу не треснут“ и т. п. Уйти без покупки из такого заведения было почти невозможно, убеждали умело, доказывали всяческие выгоды сделки, играли на самолюбии убеждаемого и вместе с тем заламывали невероятные цены, снижая их медленно, измором. Добравшись наконец домой и разглядывая купленную вещь, покупатель чесал в затылке, приходя к определенному выводу, что выбрал все плохое и заплатил втридорога» [210]210
Иванов Е. Меткое московское слово. М., 1989. С. 51–52.
[Закрыть] .
Особенно часто жертвами подобной торговой системы становились провинциалы, на которых нахрапистость московских приказчиков действовала парализующе, но нередко под торговым напором сдавались и искушенные, ко всему привычные москвичи. Актриса Софья Гиацинтова вспоминала, как ее бабушка, выезжая за покупками «в Город», непременно возвращалась со словами: «– Лилинька, посмотри, какую я себе гадость купила! Непременно поезжай и поменяй! – взывала она к маме» [211]211
Гиацинтова С. В. С памятью наедине. М., 1989. С 374.
[Закрыть] .
Если же покупатель, несмотря на все усилия, оказывался крепким орешком и не реагировал на зазывания или даже, увлеченный в лавку, отказывался что-либо покупать, он должен был быть готов к тому, что его бесцеремонно вытолкают вон и еще выкрикнут в спину, при общем хохоте приказчиков, что-нибудь обидное:
– Тоже, покупатель! Небось в кармане один только сирота-полтинник и есть!
Или:
– Да что с ним заниматься? Разве не видите, что он вшей ищет!
Скупых и слишком строптивых покупателей московские торговцы не любили, со временем запоминали в лицо и при случае потом старались как-нибудь проучить, к примеру, «краснили» или «зеленили». Какую бы материю ни захотел приобрести покупатель – синюю, серую, черную, – во всех лавках перед ним выкладывали только зеленое или красное, уверяя, что это и есть как раз то, что он ищет. Покупатель пытался возражать, но его самым вежливым образом, в характерной приказчицкой манере, уверяли, что он ошибается, а товар самый что ни на есть подходящий, и снова выкладывали на прилавок красное, красное, красное…
Главным достоинством старинного московского продавца считалось умение как можно более ловко обвести покупателя вокруг пальца: сбыть за дорогую цену дешевую вещь, обмерить, обвесить, заставить купить ненужное и т. п., что становится вполне понятным и естественным в обстановке «первоначального накопления капитала», о которой речь шла выше (в пятой главе).
«Петербургский купец ни за что вас не обмеряет и не продаст гнилого товара: он только возьмет полтораста процентов на рубль; москвич непременно сделает при продаже уступку копеек в десять ниже фабричной цены, но зато всегда обмеряет и сбудет покупателю гнилье и брак» [212]212
Воронин М. А. Летняя жизнь в столицах. (Из записок путешественника) // Москва – Петербург pro et contra. СПб., 2000. С. 257.
[Закрыть] .
«В торговле без обмана и нельзя… – говаривали московские торговцы. – Душа не стерпит! От одного – грош, от другого – два, так и идет сыздавна. Продавца у нас пять лет делу учат, чтобы все происхождение знал» [213]213
Иванов Е. Меткое московское слово. С. 165.
[Закрыть] .
Не случайно именно в Москве возникли выражения «обмишулить» и «вставить очки». Творцами их были, несомненно, московские приказчики. Кстати, серьезные, сложившиеся купцы позволяли себе обман гораздо реже – берегли репутацию.
Способов обмера и обвеса московский торговец знал великое множество. К примеру, придерживая весы пальцами, лили (керосин, масло) выше и быстрее, чем требовалось, так что весы прыгали и нужный вес выпадал быстрее. Отмеряли «с походом» – заведомо больше просимого и на весах же отрезали «лишнее», потом отпускали весы, они подпрыгивали, показывая перевес, после чего продавец добавлял еще кусочек и ловко завертывал покупку. Итоговый вес всегда оказывался меньше, чем требовалось покупателю. Делали «радугу», ловко заменяя один сорт товара другим. Обвешивали «втемную» – закрывая тем или иным способом шкалу весов или ее часть, «на бумажку» – кладя толстую обертку, отнимающую у небольшой порции товара значительную часть веса, «на бросок» – когда товар бросали с силой и, не давая весам выровняться, снимали и отдавали покупателю, «на пушку» – отвлекая внимание покупателя и подбавляя небольшую гирьку, «на нахальство» – сразу ставя заведомо неверные гири, и т. д., и т. п. И все это проделывалось легко, красиво, буквально с цирковой ловкостью.
Самое интересное, что и покупатель знал, что его постараются обмануть, и даже примерно представлял себе, как, и со своей стороны старался этого никак не допустить. В Москве шутили, что всякий покупатель должен помнить «одиннадцатую заповедь» (в Священном Писании заповедей, как известно, десять) – «Не зевай!». В итоге банальная торговая операция превращалась в общегородскую игру.
«Отправляясь в город почти с таким же чувством, как охотник-стрелок в дупелиное болото, – в большинстве это были дамы, – покупатель знал, что его ожидает, и готовился к борьбе. (…) Продавец и покупщик, сойдясь, сцеплялись, один хвалил, а другой корил покупаемую вещь, оба кричали, божились и лгали друг другу, покупщик сразу понижая наполовину, а то и больше, запрошенную цену; если приказчик не очень податливо уступал, то покупатель делал вид, что уходит, и это повторялось по нескольку раз» [214]214
Давыдов Н. В. Из прошлого. Т. 1. С 38–39.
[Закрыть] .
Нередко бывало, что торговец выскакивал из лавки и догонял уже уходящего покупателя, продолжая по дороге сбавлять цену:
– Эй, господин, пожалуйте! Уступлю!..
– Какая ваша последняя цена?
– Верите ли, себе в убыток! Семьдесят!
– Ладно, ладно, все вы торгуете в убыток! Пятьдесят!
– Извольте, только для вас!
«Обломать» такого закаленного москвича было непросто. Даже когда вещь была куплена, такой клиент внимательно следил за тем, например, как отмеривалась материя, не кладутся ли в «дутик» (бумажный кулек) гнилые фрукты и т. п. «Вся эта азиатская процедура, эта борьба, пускания в ход хитростей, совершенно ненужные в торговле, считалась в „Городе“ обеими сторонами обязательной; это был обоюдный спорт и удачная, дешево сделанная покупка служила потом в семье покупщика и перед знакомыми интереснейшей темой разговоров, ею хвастались, так же как приказчик тем, что поддел не знающего цен покупателя или подсунул ему никуда не годную вещь» [215]215
Там же.
[Закрыть] .
Ну и, собственно, в первом случае покупкой пользовались долго и с удовольствием, а во втором «зачастую случалось, что у штиблет отваливались подошвы, а у сапог голенища, но зато, как говорится, хоть на час, да вскачь» [216]216
Свиньин И. А. Воспоминания студента. С. 103.
[Закрыть] .
Раз в году, после Пасхи, на Фоминой неделе, прямо с понедельника, в Рядах, прежде всего в Ножевой линии, начиная с 1808 года ежегодно устраивались распродажи или, говоря по-московски, «дешевки». Полностью это называлось «продажа по дешевым ценам». Слово «распродажа» тоже имелось в московском торговом лексиконе, но обозначало оно полную ликвидацию торгового заведения. Хотя реализовывали во время «дешевки» обычно то, что без нее пришлось бы просто выкинуть, само это волшебное слово – «дешевка» привлекало в Ряды огромное число разнородных покупателей. Модные красавицы, купчихи, чиновницы, приезжие помещицы, попадьи и горничные, в равной степени охваченные азартом, устраивали форменные свалки из-за кусков никуда не годного канифаса, траченных молью шалей, гнилых перчаток или обрывков лент, ссорились, сварились, толкались и чуть не дрались. В толпе шныряли карманники; великосветские проказники, пользуясь толчеей, вовсю резвились, к примеру, сшивая наскоро на живую нитку атласную шубу какой-нибудь спесивой барыни с заплатанным салопом кухарки или прикалывая кому-нибудь на спине булавкой клочок бумаги с дурацкой надписью. Хватало и жуликов всех мастей: кое-кто являлся на распродажу, заранее подшив к изнанке пальто крючки и карманы. Поскольку очумевшие от шума купцы, молча орудуя аршинами и машинально отсчитывая сдачу, не в состоянии были за всем уследить, ловкачи, делая вид, что рассматривают товар, прикарманивали и разные мелочи, и даже целые отрезы.
Потом на Кузнецком Мосту можно было видеть хорошо одетых людей и даже дам, подметающих метлами улицу. Это и были пойманные на «дешевках» воришки.
Купленный на «дешевке» товар никогда не обменивался и обратно не принимался, а в некоторых лавках во второй половине века практиковались еще и «американские распродажи», во время которых покупателю предлагалось буквально «невесть что», наудачу. В этих случаях товар – обычно галантерею или книги – продавали в наглухо заклеенном пакете из плотной бумаги.
Постепенно «дешевки» вошли в обиход и других, не Городских лавок и магазинов. Их устраивали для привлечения клиентов также парикмахерские, фотографии, некоторые трактиры, то есть мероприятие это все больше стало напоминать современные рекламные акции. Впрочем, «серьезные», уважающие себя магазины «дешевок» не признавали в принципе и во многих из них на Фоминой неделе появлялись плакатики: «Торговля только по фиксированным ценам».
Уже в 1840-х годах Московская дума признала состояние Рядов аварийным, но разговоры о том, что хорошо бы обветшалые здания снести и построить новые, велись потом с обычной московской неспешностью многие годы, так что приступили к строительству только в 1880-х годах.
Все это время рядское купечество продолжало торговать на прежних местах и в глубине души надеялось, что «пронесет», как и раньше проносило.
В 1888 году вдоль Кремлевской стены были поставлены временные железные павильоны – «балаганы», в которые и стали переводить рядскую торговлю на все время строительства нового здания. Рядских купцов пригласили переезжать на новые места, но, естественно, никто из торгующих даже не почесался, – все надеялись на русское авось и продолжали торговать, как прежде. В итоге несколько недель, отведенных на переезд, прошли в бездействии.
Когда сроки вышли, власти решили пойти на крайние меры. В Ряды явилась полиция и стала заколачивать проходы и двери в Ножевую линию и в ряды Узенький и Широкий. Среди купечества началась паника. Отрядили парламентеров, отправились на переговоры с обер-полицмейстером и генерал-губернатором, но ни к чему положительному эти переговоры не привели. «Некоторые купцы считали себя разоренными и сошли с ума… Один из них, некто Солодовников, зарезался в Архангельском соборе…» [217]217
Слонов И. А. Из жизни торговой Москвы. С 122.
[Закрыть] – рассказывал современник.
На другой день купцы из заколоченных трех рядов начали спешно перебираться в железные балаганы. Таким же точно образом через три недели выселили следующие три ряда, а затем и остальные.
И Ряды были снесены. На их месте к 1894 году были построены новые, совершенно роскошные, не Ряды, а дворец торговли. Они «представляют выдающееся сооружение в ряду торговых помещений не только России, но и Западной Европы, – писал П. Д. Боборыкин. – Площадь, занимаемая этими рядами, не считая Восточного проезда между Никольской и Ильинкой, разделившего ряды на два отдельных участка, равняется 5431 кв. саж. Здания главного участка, занимаемая площадь в 5164 кв. саж., находятся под непрерывной крышей и представляют собой продольные пассажи между Ильинкой и Никольской, и три поперечные пассажа между Красной площадью и Ветошным рядом. Всего в Верхних рядах, в подвальном и трех наружных этажах, расположено свыше 1000 магазинов, не считая помещений в антресолях второго этажа – палаток, составляющих еще в сущности целый этаж. Кроме торговых помещений, в рядах имеется несколько больших залов, могущих служить для различных целей, и одна огромная, в два света, вышиною в 6 саж, зала над главным входом, вмещающая более 1000 человек; две другие расположены по сторонам первой… Вся постройка рядов обошлась около 6 млн. рублей» [218]218
Боборыкин П. Д. Современная Москва. С. 254.
[Закрыть] .
Вместо рядских икон над каждым входом поместили мозаичные иконы, подобранные по программе, предложенной известным московским историком И. Е. Забелиным. Над центральным входом с Красной площади – «Спас Нерукотворный», по обе стороны от него семейный образ династии Романовых «Знамение» и «Александр Невский» (небесный покровитель трех царей – Александров – из этой династии). Со стороны Никольской в центре «Николай Чудотворец», с Ильинки, естественно, – «Илья Пророк», а с Ветошного переулка всего один образ – молитвенника русской земли Сергия Радонежского. Любопытно, что все эти иконы благополучно дожили до наших дней: после революции их не сбили, а только замазали, и лет двадцать назад обнаружили и раскрыли во время ремонта.
Вслед за Верхними рядами таким же порядком обновили Средние и Нижние.
В новых Рядах все было хорошо: электрическое освещение, водопровод, канализация, обширные и прекрасно оборудованные складские помещения, мраморные полы, чугунные решетки, даже фонтан. Вот только аренда лавки, которая в старых Рядах обходилась в 800–1000 рублей в год, в новом здании подскочила до 5–6 тысяч (а вместе с арендной платой поднялись и цены). В итоге далеко не все прежние торговцы смогли себе позволить вернуться в новостройку, да и покупатель, которого раньше в Рядах привлекала именно дешевизна, подался в другие места.
К концу века на территории Китай-города розничная торговля сохранилась только в новых Верхних рядах, которые теперь во всем походили на любой другой из множества существовавших к тому времени в Москве пассажей. Все остальные рядские здания плотно заняли оптовики. Никольская и Ильинка поскучнели, притихли, и только на Вербу, когда под Кремлевской стеной шумел весенний базар, в Город стало возвращаться ненадолго его былое оживление.
«Исчезновение рядов, этих темных и кривых закоулков с лавочками, с залежавшимся товаром, со старьевщиками, сбитенщиками, менялами – ничего не прибавило к живописной и самобытной стороне Москвы. Эти таинственные уголки, где вы находили тогда драгоценные остатки прежнего величия – серебро, старинное, ткани, монеты, оружие, иконы древнего письма и древнего благочестия, – все это имело свою особую прелесть, свою поэзию» [219]219
Шереметев С. Д. Мемуары. Т. 2. М., 2005. С. 296.
[Закрыть] , – резюмировал граф С. Д. Шереметев.
Остается прибавить, что из иностранных купцов в Городе водились в небольшом количестве только выходцы с Востока – армяне, персы, турки, греки. Европейские фирмы уже с конца XVIII века группировались в Москве вокруг Кузнецкого Моста.
Кузнецкий Мост – это была Мекка, священное место московских и приезжавших в Москву провинциальных модников и модниц. Здесь находилось множество модных магазинов и мастерских, где можно было сшить платье и фрак по последней моде, заказать тончайшее белье, отделанное кружевами, купить сногсшибательную шляпку, английскую тросточку, фасонистые жилеты, щегольскую цепочку для часов. Естественно, что место это было модным и очень оживленным, тем более что помимо галантереи на Кузнецком имелось несколько книжных лавок с новейшими французскими романами, магазины тканей, шелковых и бумажных обоев, зеркал, фарфора, хрусталя, парфюмерии, винные погреба с лучшими французскими винами, ювелирные и часовые лавки, а также кондитерские.
Если до 1812 года вся европейская торговля вполне на Кузнецком Мосту помещалась, то в послевоенные годы здесь возникла уже целая торговая зона, включавшая Тверскую, Петровку, Софийку (Пушечную), Столешников и Газетный (Камергерский) переулки. Повсюду здесь были французские лавки, торговавшие предметами роскоши, модные мастерские, парикмахерские и кондитерские. Во многих домах имелось по два-три различных заведения.
Если русские торговые предприятия долгое время почти сплошь (были и исключения) именовались лавками, то иностранные уже в 1820–1830-х годах стали называть себя магазинами (московское простонародье говорило «магазея»), И хотя приезжие из Петербурга презрительно кривили губы и говорили: «Разве это магазины? Никакого вида», – заведения Кузнецкого Моста поражали горожан немосковской роскошью и одним своим видом давали понять, что они не чета каким-то там лавкам. Здесь, помимо заграничного и дорогого ассортимента, были мраморные лестницы, бронзовые светильники, бархатные драпировки на окнах и дверях. У покупателей принимали верхнюю одежду, так что можно было продемонстрировать наряды, дамам предлагали кресла, а главное – приказчики здесь были щеголеваты и все как один изъяснялись на французском диалекте (невольно вспомнишь героя Гоголя, который восхищался тем, что в Италии последний мужик говорит исключительно «по-французски» и русского языка совсем не понимает). Еще одним отличием от русских заведений были фиксированные («назначенные») цены и то, что здесь не принято было торговаться. Покупать на Кузнецком поэтому было престижно, хотя клиентов здесь тоже частенько обманывали, продавая за «иностранное», да и втридорога, товары отечественного производства, такие же, как и в Рядах.
В середине и второй половине девятнадцатого века славу этого торгового района составляли ювелиры Бушерон и Фаберже, модная мастерская Минангуа, перчаточный мастер Буассонад, мужские портные Бургес и Сара, куаферы Нёвилль, Шарль и Леон Имбо, виноторговцы Леве, Депре, Бауер, художественные магазины Аванцо и Дациаро (последний просуществовал на Кузнецком Мосту более полувека), где в витринах постоянно выставлялись и картины маслом в эффектных рамах, и целая коллекция гравюр и литографий – от репродукций мировых шедевров, городских пейзажей и портретов знаменитостей до женских «головок» и игривого «венского» жанра, а в конце века – и россыпь «художественных открытых писем» (открыток), – все это интересно было рассматривать.
Были здесь и английские магазины – в основном «для джентльменов», с ассортиментом кожаных и металлических изделий, тростей, трубок, дорожных принадлежностей и настоящих шотландских пледов.
Торговали и немцы – всевозможной механикой, оптикой, красками и медицинскими инструментами.
Роль Кузнецкого Моста, как одной из самых фешенебельных улиц Москвы, куда престижно приехать и для покупок, и просто погулять, разглядывая витрины, не изменилась до конца столетия, хотя уже в 1840-х годах на него потихоньку стали проникать и русские заведения, специализирующиеся на предметах роскоши.
Сенсацией стало появление в начале 1840-х годов на Кузнецком Мосту первого русского «магазина» (не лавки!), торговавшего лучшим из того, что к тому времени могли предложить отечественные фабрики. Открыло его «общество» (наподобие акционерного) русских фабрикантов, а покровительствовал делу сам председатель московского отделения Мануфактурного совета барон Мейендорф. «Русскому магазину» придавалось почти государственное значение: сам государь Николай Павлович посетил в 1831 году первую в России мануфактурную выставку, которую даже и разместили в Кремле, беседовал с купцами и выражал большую заинтересованность в поощрении отечественного товаропроизводителя.
Московский магазин стал первой ласточкой – подобного не было тогда даже в Петербурге. Для него был нанят на самом Кузнецком Мосту изящный дом княгини Долгоруковой, отделенный от улицы щеголеватой решеткой; в сенях дежурил «заслуженный унтер-офицер с медалями», который принимал на хранение манто и шубы; наверх вела мраморная лестница, уставленная цветами, – все как у французов!
В первом небольшом зале продавались косметические товары братьев Шевелокиных, лукутинские лаковые подносы и табакерки, изделия из тульской стали. Дальше можно было купить множество сортов отличной писчей бумаги русского производства, а потом шли секции со всевозможными тканями – и хлопчатобумажными, и шерстяными, и шелковыми, произведенными на Трехгорной мануфактуре Прохорова, на фабриках Сапожникова, Кондрашова, Локтева и др. Здесь имелись платки и шали, мебельные ткани, церковная парча и многое другое. Дальше по анфиладе продавались зеркала, ковры, серебро, фарфоровая и фаянсовая посуда фабрики Гарднера, хрусталь Мальцовского завода (Гусь-Хрустальный) – словом, было на что посмотреть. В сущности, это был даже не один магазин, а целый их набор. Новое торговое заведение тотчас было описано Михаилом Загоскиным. «Мне захотелось купить себе чайную фарфоровую чашку, которая, своей прекрасной формой и простым, но чрезвычайно милым узором, очень мне понравилась, – рассказывал он. – Я спросил о цене; мне отвечали, что одну чашку купить нельзя, а должно взять, по крайней мере, полдюжины. Полагая, что чашка не может стоить менее полутора рубля серебром, я решился не покупать, а спросить из одного любопытства, что стоит полдюжины – и представьте мое удивление, когда мне объявили, что я могу купить не одну, а шесть чашек, как вы думаете, за что? – С небольшим за два рубля серебром!..» [220]220
Загоскин М. Н. Москва и москвичи. Ч. 2.
[Закрыть]
С течением времени на Кузнецком появились и другие русские заведения – цветочная торговля братьев Фоминых и многочисленные пассажи – князя Голицына, Солодовникова, Попова, Джамгарова и Александровский.
Вне Города, Кузнецкого Моста и рынков, о которых отдельная речь впереди, других торговых заведений в Москве долгое время было очень немного и почти все они были представлены разнообразными мелочными лавочками. Вывески у таких лавок могли быть разные – «овощная», «зеленная», «табачная», «колониальная» и собственно «мелочная лавка», но торговали везде самым широким кругом товаров повседневного спроса, тем, что может внезапно в доме кончиться и за чем не набегаешься в Ряды.
Так, например, в «овощных лавках», кроме овощей (особенно квашеной капусты и соленых огурцов), яблок и сушеных и соленых грибов, продавали ткани, галантерею, мыло и спички, керосин и детские игрушки, игральные карты, вино и угли для самоваров. В «зеленных» – чай, кофе, перец, гвоздику, хлеб, баранки, крупу, муку, сахар, конфеты, печенье, селедку, воблу, колбасу, сыр, свиную грудинку, масло – постное, топленое, сливочное, синьку, крахмал, табак, дратву, бумагу.
Были специальные табачные лавочки, где кроме табака имелись мужское белье, галстуки, манишки, письменные принадлежности, а также, поскольку ассортимент здесь складывался полностью мужской, – то, без чего не мог обходиться окраинный кавалер, – гармошки и гитары, а также гитарные струны.
В наиболее отдаленных от центра лавках предлагали вообще все на свете – до сена, дегтя, хомутов, красок и даже кринолинов.
Размещались лавки как в нижних этажах жилых домов, так и в отдельных небольших, часто каменных постройках. Оформление и внутренняя планировка большинства лавок были одинаковы: неширокая входная дверь, рядом с ней более-менее широкое окно или два окна. Над дверью и между дверью и окнами размещались вывески: наверху горизонтальная, в простенках небольшие вертикальные, часто с перечислением продаваемого. Окна по совместительству служили и витринами, или, как долго говорили в Москве, выставками товаров. Кое-что из продаваемого могли выставить и за дверь: к примеру, в овощных лавочках, довольно часто при входе помещали открытые кадки с репой или морковью.
Внутреннее пространство делилось на три части: ближайшая ко входу была «торговым залом», заставленным по периметру ящиками, кулями и бочками. Позади прилавка («выручки») дощатая перегородка с дверцей отделяла небольшое складское помещение, а за ним в задней части лавки находилась маленькая жилая комнатка – «теплушка» или «палатка», в которой и обитал лавочник. Здесь стояла большая печь и помещалась кое-какая мебель: полка с посудой, стол с самоваром, стул, топчан и сундук Изредка встречались и двухэтажные лавки: нижний этаж торговый, верхний – жилой. Нередко при лавке был погреб.
Лавка открывалась в восемь часов утра, обслуживала небольшой прилегающий район, имела постоянных покупателей и становилась своего рода клубом, куда стекались новости и сплетни, центром притяжения для местных хозяек и домашней прислуги. Приходившим за покупками кухаркам лавочники всячески угождали и делали по праздникам денежные подарки, лишь бы ходили именно к ним.
Хозяин или сиделец (продавец) знали покупателей не только в лицо, но и по имени, были в курсе их домашних обстоятельств. В лавку обращались приезжие, если нужно было найти кого-нибудь из жителей, и неизменно получали исчерпывающую справку.
В хорошую погоду, когда было немного покупателей, лавочник часто оставлял за прилавком кого-нибудь из домочадцев, а сам выходил на улицу, ставил стул у дверей и затевал беседу с проходящими знакомыми и иногда играл с ними в шашки.
Постоянным клиентам обязательно открывался кредит. Это называлось «забирать на книжку». Лавка выдавала особую, типографским способом напечатанную тетрадь. Вначале в ней помещалось что-то вроде договора и была прикреплена гербовая марка в знак того, что документ этот официальный. Кухарка или хозяйка брали, что нужно, и это вписывали и к ним в «книжку», и в лавочную книгу. Раз в месяц накопившийся долг погашался. Во многих случаях «прикрепленному» к лавке полагались и различные льготы и скидки, а при мелкооптовой покупке лавочники широко практиковали «премии»: приобретший целый ящик мыла или мешок муки мог в придачу получить какую-нибудь безделушку – статуэтку, дешевую вазу, чашку с блюдцем, набор открыток и т. п.
В конце века система премий практиковалась и в дорогих магазинах. Так, в кондитерских Абрикосова, Сиу и других к большой, трехфунтовой коробке конфет (конфеты выбирались покупателем поштучно и укладывались в коробку у него на глазах) обязательно прилагались бесплатные ломтики засахаренного ананаса и плиточки шоколада в «художественной» обертке с портретами театральных знаменитостей.
Уже в 1830-х годах количество и ассортимент лавок, особенно в центре, начали увеличиваться. К мелочным и овощным добавились пекарни с хлебными лавками (в более раннее время большинство москвичей пекли хлеб дома и спрос на хлебную продукцию был невелик), булочные, в которых кроме хлеба предлагался еще и кондитерский товар, «закусочные», «кухмистерские» и «гастрономические лавки», торговавшие окороками и другими копченостями и готовой, как сейчас бы сказали, «кулинарией» – заливным из дичи, стерлядей и осетрины, цыплятами в желе, паштетами и «сырами» из гусиной печенки, из рябчиков, из нельмы с молоками и пр., а также всевозможными соленьями, пикулями, уксусом, фруктовыми эссенциями.
В середине века большой известностью в Москве пользовался гастрономический магазин Белова; он стоял неподалеку от знаменитой церкви Успения (на Покровке) и имел на вывеске свиную голову. «Беловские» ветчина, колбаса, дичь считались наилучшими в городе, и конкурент Белова француз Мора, торговавший у Арбатских ворот, сколько ни бился, не мог его превзойти. Беловское дело просуществовало около полувека, прекратившись под конец в привычный для нас гастроном со многими отделами – бакалейным, овощным, винным и т. п.
В те же 1830-е годы правительство стало предпринимать попытки законодательного регулирования цен на основные продукты питания. Раз или два в год печаталась «твердая такса на провизию для лавок» с обязательным пояснением: «Цены сии служат для одних только торговцев, а не для приезжающих в Москву с припасами» [221]221
Московские ведомости. 1835. С. 55.
[Закрыть] .
К примеру, в 1835 году были объявлены такие цены:
мука крупитчатая 1-го сорта 5 р. 10 к. пуд;
мука пшеничная 1-го сорта 4 р. 10 к. пуд;
мука ржаная 1-го сорта 2 р. 10 к. пуд;
калачи и сайки 14 к. фунт;
пеклеванный хлеб 11 к. фунт;
ржаной хлеб 4, 5 к. фунт;
свежая мерзлая говядина 1-го сорта 14 к. фунт;
ветчина копченая 30 к. фунт;
масло коровье 40 к. и 38 к. фунт;
осетрина малосольная 1-го сорта 85 к. фунт;
икра зернистая 1 р. 30 к. фунт;
капуста квашеная ведрами белая 1 р. 50 к., полубелая 1 р., серая 75 к.;
картофель 1 р. 45 к четверик.
К этому стоит напомнить, что пуд составлял 16 килограммов, фунт – около 400 граммов, а четверик – это мера емкостью в 26,24 литра, и пояснить, что «белая» капуста – это та, которую мы и сейчас едим, а «серая» получалась, когда квасили верхние, зеленые и грубые капустные листья.
Список «твердой таксы» был длинным и включал в себя рыбу – севрюгу, семгу, лососину, сельди, салакушку, миноги, кильки, анчоусы; мясо – солонину и свинину (последняя стоила 17 к. фунт), крупу, зерно, дрова, свечи (сальные 11 р. пуд и 27 к. фунт) и т. д.
