Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в XIX веке"
Автор книги: Вера Бокова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
В комнатах у купцов прислуживали женщины и мальчики из собственной лавки или лабаза, а разбогатев, купец мог нанять для представительности целый штат прислуги (чаще всего из оброчных крепостных): горничных, повара, а также обязательно лакея, в обязанности которого входило накрывать и подавать за столом, докладывать о посетителях и сопровождать хозяйку с дочерьми на прогулках, – как у «благородных». Ближе к концу века штат прислуги в купеческих домах мало чем отличался от хорошо поставленного дворянского дома: лакеи и горничные, повара, кухарки, няньки, экономки, буфетные мужики, дворники, кучера и конюхи, а в образованных семьях – и гувернеры с гувернантками.
Ездить в торжественных случаях купцы любили по-русски, на тройках или, в более позднее время, четверкой цугом; в будни обходились одной или двумя лошадьми. Разъезжать на извозчике, особенно женщинам и пожилым людям, за исключением каких-то экстраординарных случаев, считалось так же зазорно, как и в дворянском кругу. Лошадей приобретали дорогих и породистых, но не «субтильных», – чаще всего орловских рысаков, которых нещадно раскармливали. «Сытой» лошадью купец гордился не меньше, чем дородной женой. В богатых домах могло быть до десятка рысаков, а экипажи менялись ежегодно. Роскошный выезд был таким же знаком престижа, как женины драгоценности. Конские гривы в соответствии с представлениями о купеческом шике должны были быть волнистыми, поэтому их с вечера смачивали квасом и заплетали в мелкие косички, а утром расплетали. Гордостью купеческого выезда был обычно необъятных размеров щегольски одетый кучер, восседавший на козлах совершенно неподвижно и лишь едва заметно, без видимых усилий пошевеливавший вожжами. У Петра Алексеева, богатейшего купца с Таганки, был кучер весом в 10 пудов и с огромной бородой – его знала вся купеческая Москва и отчаянно завидовала Алексееву. Для большей толщины и представительности под кучерской кафтан поддевался ватник, сам кафтан, традиционно синий, зимой подбивался лисьим мехом, опоясывался ремнем, поверх него – ярким шелковым кушаком с бахромой. На голову надевали синюю с меховой (к примеру, бобровой) опушкой шапку, на руки белые замшевые перчатки. Кучеров в хорошем доме полагалось не менее двух – один возил хозяина, другой – хозяйку. Каждому платилось жалованье – 200–300 рублей в год серебром.
Почти все потребные припасы в купеческом хозяйстве были собственного производства. Сами солили рыбу и мясо на зиму, мочили яблоки и сливы, варили мед, пиво, готовили квасы. Н. А. Бычкова вспоминала о своей хозяйке-купчихе: «Под праздник велит мне Марья Дмитровна по бедным да по богадельням пирогов от их милости разнести; пуды кухарка ставила на всех. А летом тоже пудами для всех варенья наваривали. Кому с фунт баночку, кому с два или три, а то и больше, смотря по чину, по званию. Одним на сахаре, другим на патоке – попроще. Маменьке моей десятифунтовая банка полагалась. Паточного» [136]136
Бычкова Н. А. Как жили ваши бабушки и прабабушки // Лица. Вып. 8. СПб., 2001. С. 451.
[Закрыть] .
Осенью солили огурцы, грибы, рубили капусту. Для рубки капусты был сделан солидный ящик, стоял на погребице. Осенью его вытаскивали на двор и вся прислуга становилась вокруг него и мельчила капусту сечками. Несколько раз перемешивали, чтобы по углам не оставалась крупная. Когда решали, что достаточно мелко, вытаскивали большим совком, солили и в кадку. Пока готовилась засолка, весь дом грыз кочерыжки.
Стирку устраивали раз в месяц. В этот день готовили самое простое, а вся женская прислуга занималась стиркой. Стирали во дворе в больших деревянных лоханях на ножках. В прачечной на плиту ставили большой жестяной ящик, который специально заказывали жестянщику, и в нем кипятили белье. Потом белье полоскали в особом большом чане или везли полоскать на реку. Сушили во дворе или на чердаке.
Дни у купцов текли довольно однообразно. Рано утром после чаепития мужчины уезжали на собственном выезде в лавки, амбары, на фабрики. Домой возвращались к обеду, перед трапезой или после нередко спали часок-другой (летом – в беседке), потом снова уезжали до позднего вечера. Если до дома было далеко и время не позволяло, обедали в трактире или покупали провизию у разносчика. Оставшиеся дома обедали в два часа. Несколько раз на протяжении дня пили чай. Чай пили и вернувшись домой, а спустя некоторое время – часов в восемь – плотно ужинали. Ели вообще много, часто и жирно. В промежутке между чаем и ужином хозяин с хозяйкой, как иронически замечал А. Н. Островский, «молча сидели по углам и вздыхали о своих прегрешениях – другого занятия у них не было» [137]137
Островский А. Н. Записки замоскворецкого жителя. С. 34.
[Закрыть] . После ужина ворота запирались, ключи приносились на ночь дворником «самому», и все семейство укладывалось спать. К 10 часам вечера во всем Замоскворечье в домах гасился свет. Нарушался этот распорядок лишь поездками мужчин по делам и на ярмарки (особенно Нижегородскую) и семейными богомольями.
Браки в купеческой среде обычно решались заглазно и очень рано, так что жених с невестой почти не виделись до свадьбы и мало интересовались друг другом. Е. А. Андреева-Бальмонт вспоминала, как ее отец «смеялся, что в восемнадцать лет, когда он женился, он больше интересовался разговорами с умным дедушкой, чем со своей невестой, девочкой, игравшей еще в куклы» [138]138
Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. М, 1997. С. 24.
[Закрыть] . В выборе жениха или невесты родители руководствовались солидностью семьи и ее доходами. Брак заключался, по сути, не между людьми, а между состояниями, поэтому сперва с помощью свахи, обязательного персонажа в деле устройства купцами личной жизни, выявлялись потенциальные кандидатуры и согласовывался вопрос о приданом – «прилагательном», как его называли в купеческой среде.
Купеческие свахи еще и в 1870-х носили яркие платья, большие пестрые турецкие шали, шелковые цветные косынки, завязанные надо лбом с кончиками-рожками, и являлись в замоскворецком мирке весьма важными, порой даже незаменимыми персонажами. Настоящая «сваха занимается чем угодно. Она и торговка, и комиссионер, и опытный ходатай по делам, и всеобщий ежедневный журнал без названия» [139]139
Поляков Н. Москвичи дома, в гостях и на улице. М, 1858. С. 48.
[Закрыть] , сообщал бытописец. Женихов и невест у каждой свахи было на примете множество, и всякого она усердно нахваливала, так что заинтересованные лица старались стороною и сами навести справки о женихе. Потом нередко были в претензии и, вызвав сваху, пеняли ей: «Жениха-то твоего нам совсем раскорили». – «Ах, золотая моя, – оправдывалась сваха, – да ведь я не свят дух; нешто влезешь в них; да я таки ничего, признаться, за тем и пришла больше, кое-что слышала о нем, так, стороной, – не рука, как есть не рука, статья не подходящая. Погоди, родная, у меня есть человек на примете – вот жених, так жених, только бы сладить, дело-то важное будет» [140]140
Там же. С 43.
[Закрыть] . Свахи вообще говорили певуче и елейно, употребляя выражения, вроде: «мраморная ты моя», «золотая», «бриллиантовая».
«Бывали… и умные свахи, – вспоминал Н. П. Вишняков, – которые добросовестно делали благое дело: знакомили между собой подходящие семьи, которые без этого никогда бы не сошлись, ибо не знали бы, где найти друг друга, особенно в то время, когда все жили особняком, почти при полном отсутствии общественности. Такие свахи немало устроили и счастливых союзов» [141]141
Вишняков Н. П. Сведения о купеческом роде… Ч. 2. С 51.
[Закрыть] .
Купеческая бесприданница даже при хорошеньком личике имела шансы выйти только за старика, поэтому реестр даваемого за девушкой движимого и недвижимого имущества фигурировал в брачных переговорах буквально с первых же минут. Думается, не лишним будет поместить здесь одну такую роспись, относящуюся к 1840–1850-м годам и характерную для купечества средней руки:
«Роспись приданова.
В начале Божие милосердие:
Образ Всемилостивого Спаса, риза серебряная, вызолоченная.
Образ Тихвинской Божией Матери, оклад серебряный и вызолочен, риза жемчужная.
Образ скорбящей Божией Матери, оклад серебряный, вызолочен, с жемчугами.
Образ Казанской Божией Матери, риза серебряная, венец вызолочен.
Образ Святителя Николы Чудотворца в ризе.
Цепочка жемчужная, пучками, крест золотой.
Цепочка янтарная с крестом серебряным, вызолоченным.
Две цепочки серебряные, вызолоченные, с крестами серебряными, вызолоченными.
Серьги бриллиантовые.
Серьги золотые с алмазами и бурмицкими зернами.
Серьги золотые с алмазами и по одной жемчужине.
Серьги золотые с жемчугом.
Перстень бриллиантовый золотой.
Перстень алмазный золотой.
Полдюжины колец червонного золота.
Дюжина платков французской тафты разных цветов, новые.
Дюжина косынок французской тафты разных цветов, новые.
Восемь платков матеревых, разных цветов, новые.
Два платка газовые, новые.
Шесть платков бумажных, французских, новые.
Дюжина платков бумажных больших, немецких, новые.
Два платка петинетовой кисеи, шитые, новые.
Шесть платков кисейных, новые.
Две косынки декосовые (батистовые. – В. Б.),шитые, новые.
Дюжина платков кисейных ручных, в том числе с кружевами, новые.
Шесть платков кашемировых разного цвету, новые.
Шаль васильковая кушаком, новая.
Платок коричневый, новый.
Платок мериносовый белый, с каймами, новый.
Три платка драдедамовых разных цветов, новые.
Платок малиновый, пуховой, с каймами, новый.
Платье.
Платье бархатное палевое с атласной отделкой, новое.
Платье атласное голубое с блондами и отделкой атласом, новое.
Платье матеревое по атласу, алое, с блондами и атласом, новое.
Платье турецкого атласу, дикое (то есть серое. – В. Б.)с отделкой новой.
Платье газовое белое на белом атласном чехле, новое.
Платье бархатное малиновое, с атласом, новое.
Платье александриновое (хлопчатобумажное. – В. Б.) с атласной отделкой, новое.
2 платья матеревые с отделкой, новые.
Шлафор (то есть халат. – В. Б.) матеревый по атласу с отделкой, новый. Еще шлафор матеревый с отделкой, новый.
Платье астинской кисеи с двумя кружевными прошивками и в два ряда кружева, на палевом атласном чехле, новое.
Платье прозрачной клетчатой кисеи с кружевами и буфами, на розовом флоранской тафты чехле, новое.
Платье прозрачной кисеи с кружевами и снурками, новое.
Платье декосовое, шитое, новое.
Платье декосовое с тремя прошивками и буфами, на голубом флоранской тафты чехле, новое.
Платье декосовое с двумя прошивками и шитой оборкой, новое.
Платье кисейное, полосками, с двумя шитыми оборками, на розовом коленкоровом чехле, новое.
Платье декосовое, с двумя кружевными прошивками и снурками, новое.
Платье кисейное, клетчатое, с буф-муслином, на белом коленкоровом чехле, новое.
Платье кисейное с уборкой (то есть отделкой. – В. Б.), новое.
Три платья кисейные с наподольниками, новые.
Платье декосовое с двумя оборками и кружевами, новое.
Два шлафора шитые, декосовые, новые.
Полторы дюжины платьев немецкого ситцу, в том числе французские, разного цвету и с разными уборками, новые.
Холодное верхнее платье.
Салоп веницейского атласу, новый.
Салоп веницейского атласу с бархатными полами, новый.
Капот матеревый на вате, стеганный на флоранской тафте, с атласной отделкой, новый.
Капот репсовый, васильковый, стеганный на вате, с отделкой, новый.
Теплое платье.
Салоп веницейского атласу, коричневый, на черно-буром лисьем меху, с чернобурым лисьим воротником, новый.
Салоп веницейского атласу, черный, на лисьем меху, с чернобурым лисьим воротником, новый.
Шуба бархатная длинная, зеленая, с двумя воротниками якутских соболей, на лисьем меху, новая.
Шуба длинная кашемировая, на лисьем меху с соболями.
Венгерка коротенькая бархатная, малиновая, на лисьем меху, опушь соболья.
Венгерка коротенькая веницейского атласу, васильковая, опушь соболья, на лисьем меху, новая.
Венгерка парчовая на лисьем меху, с соболями.
Венгерка канелевая (сорт плотного шелка. – В. Б.)зеленая, с лисьими полами и с соболями.
Белье.
Две дюжины сорочек, рукава кисейные, станы коленкоровые, с оборками и вышиты, в том числе с кружевами, новые.
Две дюжины сорочек, станы ткацкого холста, рукава коленкоровые, новые.
Четыре скатерти столовые, с каймами, новые.
Три дюжины салфеток камчатных (камчатного полотна. – В. Б.), с каймами, новые.
Полдюжины полотенец декосовых и коленкоровых, с кружевами, в том числе одно шитое, новые.
Полторы дюжины полотенец ткацкого холста, с кружевами, новые.
Постель с прибором.
Перина пуховая, на нее наволока голубая китайчатая, другая ситцевая; шесть подушек пуховых, на них наволоки китайчатые розовые, новые.
Еще наволоки на подушки кисейные, с оборками и кружевами, на тафтяных розовых чехлах, новые.
Еще наволоки на подушки коленкоровые, с оборками, новые.
Еще наволоки на подушки немецкого ситцу, новые.
Занавесь штофная малиновая, с белым атласным подзором, с бахромой и кистями, новая.
Еще занавесь коленкоровая, белая, с бахромой и кистями в кольцо, новая.
Покрывало кисейное шитое с оборкой и кружевами, на розовом тафтяном чехле, новое.
Одеяло немецкого ситцу, стеганое, новое.
Полдюжины простынь коленкоровых, в том числе кисейные с кружевами, новые.
Полдюжины простынь ткацкого холста, новые.
Дюжина чулок бумажных, новых.
Полдюжины чулок касторовых (суконных. – В. Б.),новых.
Дюжина черевик (то есть башмаков. – В. Б.)разного цвету.
Комод красного дерева, новый.
Гардероб для платья, новый.
Две укладки алого сафьяну, окованы белым железом, новые» [142]142
Российский архив. Вып. XI. М, 2001. С. 317–319.
[Закрыть] .
По традиции в состав приданого включалась полная обстановка спальни: если основную часть квартиры молодых отделывала и обставляла сторона жениха, то спальня целиком предоставлялась заботам стороны невесты. Кроме того, в состав приданого входили несколько комплектов мужского белья, вплоть до носков и «необходимого», и мужские халаты. В конце росписи помещали: «деньгами наличными… – столько-то тысяч рублей, деньги отдадутся в девишник. Подарки на другой день свадьбы, как будет угодно с вашей стороны. Споров и прекословий никаких не будет. Даем все с нашим удовольствием, при благословении Божием» [143]143
Скавронский Н. Очерки Москвы. М, 1993. С. 88.
[Закрыть] .
Роспись рассматривалась, обсуждалась, родители, при посредстве свахи, торговались друг с другом, предполагая дополнительные выгоды. Наконец дело слаживалось и оставалось только показать молодых друг другу. Тут следует прибавить, что в купеческой среде, как и у простонародья, строго соблюдалось правило: дочери выходили замуж обязательно по старшинству, младшая после старшей, и нарушать это правило считалось прямо неприлично.
Широко были распространены публичные смотрины. Притом что уже с 1830-х годов московское купечество устраивало балы, «демонстрация» потенциальных, как и уже сосватанных невест и женихов традиционно происходила не здесь (как у дворянства), а в церкви (в этом качестве особенно знаменито было «Малое Вознесение» на Большой Никитской) или на гулянье, прежде всего в Вербную субботу. Этот день в купеческой среде долго носил негласное название «смотр» и готовиться к нему начинали заблаговременно и со страшным волнением.
«Накануне Вербной субботы по всему Замоскворечью идет страшная кутерьма, приготовлениям и примериваниям нет конца; женский пол почти не спит в эту ночь, все наполнено завтрашним днем, все ожидают его с замиранием сердца. Не спится в эту ночь и купеческим сынкам. Стоящим на очереди наступает время скоротать свою волюшку, – писал в 1862 году в своих „Очерках Москвы“ Н. Скавронский. – Не один отец призовет с вечера к себе детище и поведет с ним такую речь: „Оденься завтра в хорошую шубу да ступай пораньше из лавки-то, чтобы не опоздать на гулянье: будет Дарья Ивановна кататься с дочками – посмотри… да чтоб понравилась! Будет тебе шалопаить-то!“» [144]144
Там же. С. 61.
[Закрыть] На этом, собственно, брак и решался, что молодые купчики прекрасно знали, и вечером, прямо с гулянья, отправлялись с приятелями в кабак и творили тризну по своей холостой жизни: «Что ж поделать, из тятенькиной воли не выйдешь». Попойка, дорого стоившая бы им в обычное время, на сей раз была узаконена, и протрезвившегося на другой день сына тятенька спрашивал только: «Ну, был вчера?» – «Был». – «Видел?» – «Видел, тятенька». – «И что?» – «Да, порешимся».
После этого в дело снова вступала сваха, и на Красной горке молодых венчали.
Традиция предварительных смотрин не исчезла в купеческой среде до самого конца столетия, даже во вполне просвещенной части сословия, хотя, конечно, время внесло в обычай свои коррективы.
Е. А. Андреева-Бальмонт вспоминала о таких смотринах, относящихся уже к 1880-м годам. «Маша (сестра) страшно возмущалась таким сватовством. Она говорила, что уважающий себя человек не будет искать себе жену через сваху, что это делают только „сиволапые мужики“. Она отказывалась ехать в театр, где должны были быть смотрины. А меня это только забавляло: мы сидим в Большом театре в ложе бенуара. Я в бинокль ищу претендентов и нахожу их в первых рядах партера, двух молодых людей во фраках, рассматривающих нашу ложу в бинокль. В антракте они, стоя спиной к рампе, продолжают смотреть на нас…
На другой день мы узнаем от тетушки, что мы понравились. Через несколько дней молодой человек делает нам визит. Его привозит к нам один из наших дядей. Они сидят в гостиной… Я иду в гостиную и держу себя скромно и с достоинством, как подобает девице из хорошего дома. Меня душит смех. Молодой человек, красивый (это я уже рассмотрела в театре), модно одетый, с глупым лицом, сидит на кончике стула, держа в руках шляпу, не сводит глаз с дяди и отвечает робко на вопросы моей матери: „Как здоровье вашей матушки?“ „Как ваш батюшка?..“» [145]145
Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 237.
[Закрыть] .
При всей специфичности заключения браков редко в какой купеческой семье жена потом не верховодила мужем, наружно оказывая ему, впрочем, все подобающие знаки уважения. Ко второй половине века купцы-самодуры, тиранившие жену и детей, почти извелись, и атмосфера в купеческих семьях в основном была благодушной и мирной. «Ни в одной из этих семей, – вспоминала Андреева-Бальмонт, – я не помню грубой сцены, тем более пьянства, брани или издевательств над подчиненными» [146]146
Там же. С. 57.
[Закрыть] .
В состоятельной среде «женская половина жила в свое удовольствие. Пили, ели без конца, выезжали на своих лошадях в церковь, в гости, в лавки за покупками шляп, уборов, башмаков, но отнюдь не провизии. Это поручалось поварам или кухаркам. Когда готовились к большим праздникам, сам хозяин дома ездил в Охотный ряд присмотреть окорок ветчины, гуся, поросенка. Хозяйки этим не занимались. Они наряжались, принимали у себя гостей, большей частью родственниц, играли в карты, сплетничали» [147]147
Там же.
[Закрыть] , когда не было гостей, валялись одетые на постелях, непрерывно что-нибудь жевали – семечки, орешки, пряники, пили чай с наливками.
В среде «серого» купечества хозяйственных забот у женщин было побольше. Здесь купчихи шили, штопали, мыли цветы, нередко сами ходили на рынок и в лавки, часто распекали прислугу, что тоже считали важным хозяйственным делом.
Вечером к такой купчихе приходили гостьи-соседки с рукоделием, «посидеть». Им подавалось традиционное угощение – орехи, изюм, винные ягоды, по праздникам по рюмочке «сладенького», причем дамы усиленно отказывались и отмахивались, прежде чем выпить. Приходили также монахини, богаделки. Частыми гостями были всевозможные подлинные и мнимые юродивые, странники («странные»), богомольцы, кликуши, монахи, собирающие на монастырь и пр., которых возле купечества всегда кормились целые толпы.
Детьми занимались няньки; их нещадно кутали, обильно кормили, пороли за провинности, но в общем предоставляли самим себе. Летом купеческие отпрыски находили себе развлечения во дворе или в саду; зимой их из дома не выпускали. Никаких прогулок не полагалось, – боялись простудить, и воздухом удавалось подышать только во время поездок в церковь по воскресеньям. Сидя целыми днями взаперти, дети болтались по дому, торчали в молодцовской, лазили на чердак, резались друг с другом в карты и со скуки изобретали разные проказы, за которые потом жестоко расплачивались.
В ранний период образование в купеческой среде носило религиозный характер. Главными наставниками были дьячки и пономари. Около года дети учили азбуку, затем приступали к часослову; завершением образования являлся псалтырь. Когда обучающиеся доходили до псалтыря, этим гордились точно так же, как позднее родители гордились поступлением ребенка в университет. Помимо грамоты учили чистописанию (у купца должен был быть красивый, «конторский» почерк), арифметике с выкладкой на счетах и умением учитывать векселя и, если фирма имела дело с заграницей, немножко немецкому или другому какому языку. Важнее же всего считались добрая нравственность, благочестие да послушание воле старших.
Даже «безбородые» купцы, смутно сознававшие пользу образования, поначалу не очень себе представляли, чему еще следует учить. Н. П. Вишняков, принадлежавший как раз к такой семье, вспоминал, как для его братьев пригласили в наставники протоиерея Архангельского собора о. Алексея Лебедева, и передавал рассказ брата об этом обучении: «Когда мы прошли предначертанный нам курс, Алексей Николаевич, очевидно, был в некотором недоумении, что с нами делать дальше, так как времени оставалось еще много, но затем придумал исход. Однажды он возвестил нам, что, миновав благополучно камни преткновения земной премудрости, нам следует одолеть камень премудрости небесной, а именно учение „о тайне Святой Троицы“. И мы засели за какие-то крайне запутанные рассуждения о Высшем Существе, об Ипостасях, о сверхчувственном мире, о пресуществлении и еще не знаю о чем. Но тайная Святыя Троицы, как никак, была пройдена, а учиться надо было продолжать. Тогда Алексей Николаевич нашел, что следует начать повторение всего пройденного. Повторили. А время все есть. Опять нам предложено было углубиться в тайну Святыя Троицы. И ее мы повторили с прежним успехом» [148]148
Вишняков Н. П. Сведения о купеческом роде… Ч. 3. С. 177–178.
[Закрыть] . Естественно, что подобные уроки редко приносили детям что-либо, кроме неизбывной скуки, и ученики бурно радовались, когда ученость заканчивалась. Лет в 13–15 всякие уроки у купеческих отпрысков прекращались и они начинали «заниматься делом» – помогали в лавке или амбаре и сопровождали отца на ярмарки.
Учить детей всерьез и систематически решались очень немногие представители купечества.
«За Москвой-рекой не живут своим умом, – писал А. Н. Островский, – там на все есть правило и обычай, и каждый человек соображает свои действия с действиями других. К уму Замоскворечье очень мало имеет доверия, а чтит предания и уповает на обряды и формы. На науку там тоже смотрят с своей точки зрения, там науку понимают, как специальное изучение чего-нибудь с практической целью. Научиться медицине – наука; научиться сапоги шить – тоже наука, а разница между ними только та, что одно занятие благородное, а другое нет. Науку как науку, без видимой цели, они не понимают» [149]149
Островский А Н. Записки замоскворецкого жителя. С. 39.
[Закрыть] .
Еще и в 1850-х годах московское купечество, как писал Н. Вишняков, «не доверяло просвещению и не признавало для себя его необходимости. До середины 1850-х годов между нашей многочисленной родней и знакомыми не было ни одного лица с университетским образованием. Старики держались того взгляда, что наука только отбивает от дела, и, со своей точки зрения, были безусловно правы. Условия, среди которых жило купечество, были до такой степени первобытны, что у человека, получившего мало-мальски сносное образование, должно было являться непреодолимое желание уйти из этой среды. Конечно, этому бывали не раз и примеры. Старое поколение запоминало это и сердилось, не будучи в состоянии оценить причины отвращения. В самом деле, с точки зрения, например, моего отца, что требовалось для его сыновей? Требовалось, чтобы они вышли хорошими купцами, поддержкой ему на старость и продолжателями его дела, которое кормило семью и давало хороший барыш… Если сыновей образовывать дальше, то сделаешь из них только „ученых“, которые будут брезговать отцовским делом и оно, значит, рано или поздно обречено будет на погибель, а сами молодые люди под конец пойдут по миру. Наука плохо кормит, а в чиновники им идти не к лицу: зазорно состоятельному купеческому сыну от своего-то прибыльного дела записываться в чернильные крысы. Таким образом, наука была страшилищем, враждебным как семейным, так и торговым интересам» [150]150
Вишняков Н. П. Сведения о купеческом роде… Ч. 3. С. 92.
[Закрыть] .
Прошло несколько десятилетий, прежде чем на образование стали обращать больше внимания. Мальчиков стали отдавать учиться в коммерческое училище или городские школы (популярно у просвещенных купцов было немецкое Петропавловское училище); девочкам, как правило, давали лишь уроки элементарной грамотности и «манер». Некоторые недолго учились в пансионах. Полноценное образование женщинам в этой среде давали редко: считалось, что с приданым возьмут и неученую. Как правило, купеческая дочка «знала первые правила арифметики, умела кое-как с грехом пополам справляться с буквой „ять“, и нельзя сказать, чтобы с достаточной ясностью могла себе представить разницу между Китаем и Турцией» [151]151
Стахеев Д. И. Замоскворецкие тузы // Исторический вестник 1903. № 12. С. 743.
[Закрыть] .
Лишь после реформы детям стали давать образование не только в коммерческой академии, но и в университете, а купеческие дочери заговорили по-английски и заиграли Шопена.
Служащие в купеческом деле составляли его неотъемлемую часть и были постоянным источником пополнения купеческого сословия.
Делились такие служащие на три категории: мальчики, молодцы и приказчики, представлявшие собой три ступени в купеческой карьере.
«Жить в мальчиках» начинали, как правило, подростки лет 13–15 (хотя встречались в этой категории и вполне взрослые люди). В учение их отдавали родители, заключавшие с хозяином-купцом «условие»-договор, обычно лет на пять. В начале XIX века еще была широко распространена практика, когда мальчиками в чью-нибудь лавку или в амбар поступали на общих основаниях сыновья купцов и так приучались к делу; позднее большинство мальчиков выходили из мещанской и крестьянской среды.
Такой мальчик становился почти полной собственностью хозяина и особенно первое время им помыкали все домашние – и хозяева, и прислуга, и молодцы, и приказчики, и даже старшие мальчики. На плечи ученика ложилась вся тяжелая работа: принести или привезти воды из «бассейни», нарубить дров, топить печи, чистить платье и сапоги всем домашним, помогать кухарке, ходить с ней или с хозяйкой за провизией, нянчить хозяйских детей, бегать с поручениями, колоть сахар, прибирать в лавке, при необходимости служить грузчиком и т. д. и т. п. Он был у всех на побегушках, но при этом работал и в лавке, а по вечерам еще должен был доставлять по адресам покупки.
Мальчики «обязаны были стоять у дверей, не смея присесть, и должны были зазывать покупателей. Доставалось им главным образом зимой: они зябли на морозе, и щеки их были всегда отморожены… Кроме того, каждый считал необходимым к мальчику „руку приложить“, начиная с хозяина и кончая простым рабочим парнем и „трещали зубы“ мальчиков… Это называлось „ученьем добру“… Что мальчики терпели, и сказать трудно!» [152]152
Московская старина… М, 1989. С. 97.
[Закрыть] – вспоминал П. И. Богатырев. В таких условиях мальчики постепенно учились повиноваться и проникались купеческой этикой, а потом, на следующей стадии ученичества, научались и повелевать.
Жалованье мальчикам не полагалось. От хозяина шли харчи – обычно чай и хлеб с колбасой и остатки от обеда (пустые щи и гречневая каша), кое-какая одежонка и иногда небольшие «праздничные» – копеек 10–15 по воскресеньям «на пряники». Жили мальчики в хозяйском доме; специального помещения им не полагалось – спали по углам на войлоке. Регулярных выходных и отпусков не давали: лишь в большие праздники хозяин мог позволить сходить на гулянье под балаганы.
Расторопный и способный мальчишка, присматриваясь к делу и приобретя профессиональные навыки, иногда и до истечения оговоренного срока производился в следующую категорию – в молодцы, то есть в младшие приказчики. Молодец за выполняемую работу получал небольшое жалованье (сперва 12 рублей с полтиной, а потом так и все двадцать), его не изысканно, но сытно кормили, он имел по воскресеньям выходные дни, на Пасху и Рождество на неделю ездил в отпуск к родным. В то же время жить он продолжал в хозяйском доме, где делил со своими товарищами общую комнату – «молодцовскую», в воскресенье обязан был являться домой не позднее одиннадцати часов и не имел права жениться.
«Хозяин не только поучал („молодцов“), но иногда и „учил“, держал подчиненных в страхе и благочестии, „гонял“ их к церковным службам и считал себя благодетелем» [153]153
Василич Г. Москва 1850–1910-х гт. // Москва в ее прошлом и настоящем. Вып. 11. М, 1909 С. 9.
[Закрыть] .
Часто именно на стадии «молодца» торговый человек начинал сколачивать собственный капиталец. Тут в дело шли и экономия, и обсчет, и обвес покупателей, и даже знакомство, в отсутствие «самого», с хозяйской кассой.
Ко всем подобным уловкам и покупатели, и хозяин относились довольно терпимо. Существовали, можно сказать, некие неофициальные, но всеми признаваемые «нормы» обмера и обвеса и пределы мелких краж, и до тех пор, пока начинающий капиталист этим нормам следовал, окружающие помалкивали. Покупатель-москвич почти всегда учитывал этот маленький налог в пользу приказчика, отправляясь за покупками, и вместо того чтобы взять, к примеру, 17 аршин ткани, брал 20, зная, что в куске все равно будет недостача: если взять 17 аршин – получишь 15 с половиной. Лишь превышение «нормы» вызывало возмущение, и в этом случае и покупатель поднимал шум (и старший в лавке становился на его сторону), и хозяин вправе был обвинить служащего в воровстве и принять к нему суровые меры, вплоть до изгнания из дела.
Добытые таким образом деньги «молодец» потихоньку пускал в коммерческий оборот и к моменту обретения статуса полноценного приказчика частенько мог уже похвастаться маленьким состоянием в сотню-другую рублей.
Приказчик, в отличие от молодца, подчиняясь хозяину в делах, обретал известную самостоятельность: он получал довольно хорошее жалованье, жил на собственной квартире своим хозяйством, мог обзаводиться семьей (особенно выгодным вариантом была женитьба на хозяйской дочери) и даже мог перейти на другое место. Собственные обороты его росли; полученное за женой приданое округляло капитал, и через несколько лет, достаточно разбогатев, он нередко сам записывался в купеческую гильдию и открывал собственное дело.
Конечно, везло не всем, и в купеческом мире всегда было достаточно взрослых и даже пожилых приказчиков, которые не стремились или не умели выйти в купцы и всю жизнь оставались у кого-нибудь в услужении. Приказчики-ветераны высоко ценились в торговом мире. Хозяева безусловно им доверяли, советовались и относились подчеркнуто уважительно: здоровались за руку и называли по имени-отчеству.
Уже в 1786 году был открыт Купеческий клуб, помещавшийся сначала на Ильинке, а с 1839 года – на Большой Дмитровке. (Позднее, уже в начале XX века клуб переехал на Малую Дмитровку, в специально для него сооруженное здание – нынешний театр Ленком.) Устроен он был по подобию дворянских клубов, имел старшин, постоянное членство, взносы, хороший ресторан и пр., со временем посещался, помимо собственно купечества, также средним кругом дворянства. Главным занятием членов была карточная игра, но устраивались в клубе и регулярные светские мероприятия – балы, маскарады, концерты и пр.
