Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в XIX веке"
Автор книги: Вера Бокова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Глава восьмая. РЫНКИ, ЯРМАРКИ, БАЗАРЫ
Конная площадь. – «Вазовая» торговля. – Подмосковные огородники. – Любовь к кислой капусте. – Болото. – «Московская рулетка». – Охотный ряд. – Телячий торг. – «Битва под Дрезденом». – Охотничий рынок. – Толкучка. – «Графская кухня». – Сухаревка. – Случай с М. А Морозовым. – Смоленский рынок. – Грибной базар. – «Верба». – «Иван Постный»
Помимо Рядов и разбросанных по городу лавок Москва имела в XIX веке множество рынков, торговавших всем, что только могло понадобиться городскому человеку, – и провизией, и вещами, новыми и подержанными, и домашними животными, и дровами, и многим другим. У Красных ворот и Страстного монастыря торговали сеном, в Миусах, близ Тверской заставы, на Каланче и в Покровском на берегу Москвы-реки – лесом, на Семеновской (нынешней Таганской) улице напротив Покровского монастыря – овсом.
На Конной площади велась торговля лошадьми. Сама площадь была в то время обширным, до квадратной версты, немощеным пространством, покрытым осенью и в дождь густой вязкой грязью. Посередине площади находились «прясла», в которых устанавливали выведенных на продажу лошадей. Торги проходили в среду и воскресенье, и на них, особенно по воскресеньям, собиралась уйма народу – и барышники (продавцы), и покупатели, и любители, и так, ротозеи. Главными действующими лицами в конной торговле были цыгане, многие из которых и жили неподалеку, в Донской слободке, вблизи Донского монастыря. «Цыгане, эти маклеры при покупке и продаже лошадей, усиленно орали, стараясь криком убедить покупателя в добрых качествах лошади. Без них, действительно, пришлому человеку нельзя было ни купить, ни продать лошади» [228]228
Московская старина. М., 1989. С. 127.
[Закрыть] , – вспоминал современник.
В ближайшем соседстве с Конной площадью имелись еще два специализированных рынка – Коровий и Дровяной.
Были в Москве рынки общегородского значения – Сухаревский, Смоленский; были продуктовые рынки почти в каждом районе: Немецкий, Зубовский, Таганский, Покровский, у Калужских ворот, у Тверских ворот, Зацепский, Полянский, Арбатский, у Земляного вала, у Серпуховских ворот, а во второй половине века появились еще Рогожский, Красносельский и Даниловский.
Все они имели стационарные лавки, торговавшие ежедневно, а по базарным дням – средам, пятницам и воскресеньям – здесь велась «возовая» торговля молоком, овощами и зеленью от огородников, грибами, битой птицей и прочим – дешевле, чем тут же в лавках. Основными покупателями рынков была публика небогатая, но товар имелся на всякий вкус и кошелек Особенно выделялись своим ассортиментом Немецкий и Таганский рынки, где имелись всех сортов и видов дичь и мясо, любая рыба, всяческая гастрономия, фрукты – от яблока до кокосового ореха, десятки сортов чая. «Тут были богатые мясные, мучные и колониальные лавки, где можно было найти все, что могло бы удовлетворить самый тонкий гастрономический вкус» [229]229
Там же. С. 156.
[Закрыть] .
В первую очередь продаваемые на рынках продукты приходили из-под самой Москвы, из тогдашнего ближнего Подмосковья. Молоко поступало из Ростокина, Марьина, Медведкова, Алексеевского, Строгина, Павшина и Тушина. Рано утром в город из этих сел чередой устремлялись повозки-полки, уставленные бочками или баклагами и кувшинами с молоком и жестяными же кувшинами со сливками. Продавали молоко, конечно, и в мелочных и зеленных лавках, но горожане предпочитали рыночное, считая, что оно свежее, и подозревая, что лавочники его разбавляют. К тому же на рынке все молочные продукты можно было пробовать, а стало быть, существовал выбор.
Фруктами Москву снабжали преимущественно села Дьяково и Беляево, где были обширные, прежде всего яблоневые, сады. Из Царицына прибывала на рынки лучшая малина, из местности близ Воробьевых гор – первоклассная вишня.
Овощи шли из Коломенского, Новинкина, Нагатина, Царицына, Выхина и Кожухова, где на заливных лугах разбиты были бесчисленные огороды. Полоть огороды нанимались тверские бабы и девки, получавшие за день работы 30 копеек; убирать – туляки, которым платили по 70 рублей за сезон на хозяйских харчах. Выращивались огурцы, картошка и невероятное количество капусты, большая часть которой шла потом в засолку.
Молодая картошка немедленно поступала на продажу: выкопав поутру, ее тут же мыли, загружали в корзину, вместе с которой заходили в реку, а потом грузили на возы и отправляли в город, как раз поспевая к 7–8 часам, когда на рынок шли основные покупатели.
Свежих огурцов Москва потребляла сравнительно немного. В основном этот овощ горожане покупали на засолку или уже прямо соленым. Подмосковные огородники заготавливали впрок огромное количество соленых огурцов – каждый насаливал с десяток кадок по 10–12 тысяч штук в каждой.
Капустная страда начиналась осенью. Квасили капусту в «дошниках» – больших деревянных чанах, почти целиком врытых в землю либо в особом сарае, либо прямо на огороде. В каждый дошник входило по 1500 ведер капусты и 30 пудов соли, а каждый владелец огорода заготавливал в среднем по 5–10 дошников. Рубщики, или «рубильщики», капусты работали артелью и перерабатывали в день по 7–8 корыт, по рублю с корыта. Каждое корыто размером в 2 сажени длины (около 4 метров), полтора аршина ширины (около 1 метра) и 5 четвертей глубины (около 80 сантиметров), вмещавшее по 70 пудов капусты, обслуживало по 8 человек Заполненный чан закрывали досками, затем рогожами и так оставляли на зиму. Спрос на кислую капусту в Москве был очень велик и постоянен: ею бойко торговали даже летом.
В целом огородный промысел был довольно выгоден: считалось, что каждое подмосковное хозяйство получало от него доходу от 500 до 3–5 тысяч рублей в год.
Самый крупный оптово-розничный овощной рынок находился в середине и второй половине девятнадцатого века на Болотной площади (или попросту Болоте). Это место долгое время было заливным лугом, на котором ничего не строили и лишь проводили в восемнадцатом веке народные праздники.
С устройством Обводного канала территория Болота была осушена, грунт получил устойчивость и это пространство стало использоваться как торговое место. При Николае I здесь были поставлены каменные лабазы, подвоз к которым был со стороны «канавы» водой. Зимой обширная площадь была вся заставлена обозами с зерном и мукой. Здесь производили торговлю, в частности, тульские и рязанские помещики, которые зачастую вывозили на Болотную площадь почти весь свой урожай. Помимо зерна и муки торговали также пряниками и баранками.
Через несколько десятилетий оптовый хлебный торг переместился к китайгородской стене на берег Москвы-реки, где сплошной вереницей от Воспитательного дома до Москворецкого моста тянулись лабазы, а на Болоте развернулся обширный зеленной рынок, где продавали овощи, фрукты и ягоды как оптом, так и в розницу, как с возов, так и в открытых «лавках» (а точнее, из-под навесов, разделенных на места, сдававшиеся в аренду городской думой). По базарным дням – в среду, пятницу и воскресенье – сюда уже с ночи, часов с двух, съезжались «маклаки» – оптовые торговцы, владельцы зеленных лавок, разносчики. Немало покупателей было и из других мест, даже из Петербурга.
С семи-восьми утра шли розничные покупатели, и к этому времени на Болоте появлялись многочисленные мелкие торговцы. Зеленый лук продавался пучками по 10 луковиц на 2–3 копейки, или два «гнезда» на копейку; свекла, петрушка, репа, сельдерей и лук-порей тоже шли пучками, по 10 корешков в каждом. Как и везде в Москве, торговцы громко выкликали свой товар:
– Капусты, свеклы, моркови, репы не надо ли?
Ничего не кричали только продавцы квашеной капусты, справедливо считая, что она «сама себя хвалит». «Капустники» молча сидели возле своих возов, на каждом из которых громоздилось по два здоровых чана. Продавали они свой товар ведрами – по 20 копеек каждое. Покупатели капусту обязательно пробовали.
После двух часов дня, когда наплыв публики спадал, не расторговавшиеся продавцы на своих возах разъезжались по городу и торговали «на крик», как разносчики.
После того как были открыты новые Верхние ряды, временные металлические лавки с Красной площади перенесли на Болото.
Полувосточный характер московской торговли на рынках ощущался очень сильно. Везде торговались, но на рынках это делали особенно яростно и упорно и можно было снизить цены в 3–4 раза – запрос здесь был совершенно безбожный.
Вообще всякий московский рынок был сложным организмом, включавшим в свою орбиту множество так или иначе кормившихся на нем людей – производителей, лавочников, рыночных торговцев, барышников, перекупщиков, возчиков, уборщиков, трактирщиков, содержателей разного рода гостиниц и постоялых дворов. Даже всю территорию, примыкавшую к рынкам, в Москве так и называли – «рынок». «Немецкий рынок» распространял свое влияние на существенную часть Немецкой слободы с улицами Немецкой, Ладожской и Ирининской; «Смоленский» – на изрядное количество арбатских и примыкавших к Москве-реке переулков и т. д., поэтому для московского уха выражение «живет на Смоленском, либо Полянском рынке» было привычным и удивления не вызывало.
Кормились на рынках и бесчисленные жулики: дергали за рукав нищие и попрошайки, шныряли карманники, фальшивое золото какие-то проходимцы продавали «задешево» под видом настоящего («потому что деньги срочно понадобились»), устраивались своеобразные азартные игры, в которые почти никогда нельзя было выиграть.
К числу последних относилась, к примеру, «московская рулетка». Современник описывал ее так: «Деревянная доска делится на 5–10 нумерованных квадратиков. На квадратики делаются ставки, затем пускается кубарь. Выигравший получает втрое против своей ставки, а все остальное идет в пользу хозяина рулетки. Другие простонародные азартные игры основаны исключительно на ловкости рук Берется связанный в кольцо шнур: предприниматель быстро и хитро складывает его петлей. Игра идет на заклад, иногда на несколько рублей: если играющий поставит палец так что попадет внутрь кольца – то он выигрывает, если кольцо сдергивается – он проиграл. Или быстро выбрасываются три карты: нужно угадать – которая из них фигура. Задача не трудная, но благодаря каким-то ловким маневрам игроков почти никогда не удается угадать верно.
Обыкновенно организаторы таких игр держатся целой компанией. Один ведет игру, другие вмешиваются в публику, подогревают ее удачными фиктивными ставками, крупными выигрышами и всеми мерами способствуют видам играющего. При приближении полиции рулетка моментально превращается в лоток с пирожками… Азарт сильно взвинчивает публику и нередки случаи проигрыша нескольких десятков рублей – очевидно, всей получки, – каким-нибудь рабочим или ремесленником» [230]230
Василич Г. Москва 1850–1910-х гг. // Москва в ее прошлом и настоящем. Вып. 11. М., 1909.
[Закрыть] .
Постоянно действующим продовольственным рынком на протяжении XIX века было занято все пространство нынешней Манежной площади – Охотный ряд. Из всех московских рынков он был наиболее престижным: покупать здесь деликатесы не гнушались и первейшие московские гастрономы, что, впрочем, не мешало здешним лавкам славиться весьма сомнительной чистотой, тяжелыми запахами тухлятины и прогорклого масла, тучами мух и уймой жирных крыс. Лишь в начале осени, когда достигал апогея яблочный сезон, интенсивный запах антоновки несколько забивал обычную (и философски воспринимаемую москвичами) вонь этого места. «Охотный ряд – до сих пор наполовину первобытный базар, – писал знаток Москвы П. Д. Боборыкин, – только снаружи лавки и лавчонки немножко прибраны, а во дворах, на задах лавок, в подвалах и погребах – грязь, зловоние, теснота! Но истый москвич без покупок в Охотном ряду обойтись не может» [231]231
Боборыкин П. Д. Современная Москва // Живописная Россия. М, 2004. С. 266.
[Закрыть] .
Вся улица представляла собой бесконечные ряды двухэтажных лавок (второй этаж – жилье) – мясных, рыбных, зеленных, колбасных и пр. За аренду лавки здесь благодаря бойкости места платили в середине и второй половине столетия по 2–3 тысячи рублей в год. Торговали тут также «щепенным товаром» – всевозможными изделиями из дерева, букинистическими и лубочными книгами и лубочными картинками.
Возле открытых дверей лавок громоздились напоказ груды редьки, редиски, огурцов, капустных кочанов, в корзинах в сезон были выставлены клубника и земляника. В колбасном ряду внутри каждой лавки, точно сталактиты, на стенах, потолках и столбах, были развешаны тамбовские и воронежские, а также вестфальские и французские окорока и сотни колбас разных сортов – вареные, копченые, «московские», «польские», «углицкие» – то длинные и тонкие, то толстые и короткие. Уже тогда для придания свежести залежавшемуся товару лавочники смазывали колбасу растительным маслом. Здесь же изготавливали и продавали фаршированных каплунов и кабаньи головы, английские сосиски и сосиски с трюфелями, фаршированные свининой или говядиной языки, телячьи ножки и прочие деликатесы.
В рыбном ряду в особых бассейнах плавали живые осетры и стерляди, громоздились на прилавках глыбы масляно блестящей паюсной икры. В мясном ряду можно было купить дичь и любое мясо, которое здесь же и содержалось, не только в тушах (говядина, свинина), но и в живом виде, поэтому окрестности оглашались кукареканьем и квохтаньем, пронзительным верещанием поросят и мычанием телят. Во дворах мясных лавок в особых сарайчиках находились телячьи бойни; здесь же резали кур. Перед Пасхой, когда привоз телят в Москву был особенно велик, вплоть до 1890-х годов не только Охотный ряд, но и вся Театральная площадь бывала занята телячьим торгом. До 10 тысяч животных ежедневно выставлялось здесь на продажу: со связанными ногами они рядами лежали на земле. Перед праздниками в каждой мясной лавке выставляли большие деревянные лохани на высоких ножках, где среди подтаявших кусков льда красовались снежно-белые поросята. Летом продавали кур во льду. Еще зимой курицу потрошили, связывали мочалкой с хвостиком, окунали в воду и вешали на морозе, и так несколько раз. Она оказывалась во льду, как в футляре, и с петелькой из мочала. Такие куры хранились в ледниках и погребах месяцами и благополучно дотягивали до самой июльской жары.
Помимо фасадной линии лавок в Охотном ряду был еще и торговый двор, где в основном размещался «яичный ряд» и можно было приобрести яйца любого из пяти узаконенных в Москве сортов – «головку», «кондитерские», «обыкновенные», «присушку» (с пятном внутри) или «хвостик».
В Москве у мясников из Охотного ряда была устойчивая репутация людей грубых и в высшей степени косных, воплощающих в себе худшие черты «серого» купечества. Современник вспоминал: «Охотнорядские мясники отличаются большой физической силой и свирепым нравом. Отмечу следующий случай: в восьмидесятых годах, во время бывших студенческих беспорядков, студенты демонстративно, с красными флагами, большой толпой пошли по Моховой улице. На углу Охотного ряда и Тверской улицы их встретила полиция и, преградив путь, просила толпу разойтись. Студенты с криком опрокинули немногочисленных полицейских и с пением революционных песен продолжали путь. Тогда на выручку полиции по собственной инициативе явились охотнорядские мясники и страшно избили студентов» [232]232
Слонов И. А. Из жизни торговой Москвы. М, 1914. С. 199.
[Закрыть] .
Этот случай потом долго и взахлеб обсуждался в студенческой среде, где получил прозвище «Битва под Дрезденом», ибо побоище произошло вблизи гостиницы с таким названием. Как отмечал тогдашний московский студент, в дальнейшем известный историк А. А. Кизеветтер: «В середине 1880-х годов охотнорядцы еще неукоснительно пребывали в уверенности, что „господа“ бунтуют против начальства за то, что царь отменил крепостное право. И как только вспыхивали студенческие волнения, охотнорядцы рвались в бой и засучивали рукава». «Уже много позднее, как раз, когда представители крупного модернизированного купечества стали заводить у себя политические салоны и мечтать о конституции, необходимой для экономического прогресса, охотнорядцы начали сочувствовать студенческим демонстрациям, или, как их называли тогда, „студенческим историям“» [233]233
Кизеветтер Л. Л. На рубеже столетий. Воспоминания. 1881–1914. М., 1996. С. 24–25.
[Закрыть] .
Почти до середины столетия в Охотном ряду торговали еще и рыболовными снастями, охотничьим снаряжением, а также всевозможными животными и птицами – собаками, кошками, канарейками, попугаями, причем о новых поступлениях давали объявления в газеты:
«На сих днях привезены из С. Петербурга попугаи серые, зеленые и один с желтою головою амазон, выученные, и еще одна перушка ручная; в Охотном ряду, против церкви, в лавке Осипа Сергеева под № 8» [234]234
Московские ведомости. 1835. С. 781.
[Закрыть] .
Особенно богатый ассортимент бывал представлен по вокресеньям, когда в Охотном ряду функционировал охотничий рынок Среди лотков и прилавков степенно расхаживали бывалые охотники, крепостные егеря, к ним липли любопытствующие и любители, и авторитеты со знанием дела объясняли, «какой ствол ружья заслуживал большой цены и какой ничего не стоил… Всему можно было научиться: и как вести собак, и какие собаки хороши и дороги и т. п.» [235]235
Забелин И. Е. Воспоминания о жизни // Река времен. Кн. 2. М, 1995. С. 40–41.
[Закрыть] .
Примерно в 1850-х годах этот птичье-охотничий торг передвинули к Лубянской площади, в пространство между Яблочным торгом и Шиповским домом. И снова толпились охотники – и «барские», и сами господа, а поблизости в «низках» в трактирах собирались собачники и птицелюбы всех мастей.
В 1880-х годах торг еще раз перенесли – на сей раз на Трубу. Никакого оборудования для него не требовалось, и ни ларьков, ни палаток здесь не ставили. Привозили товар в клетках, а то и просто за пазухой и в карманах. Продавали и меняли голубей, щеглов, канареек, синиц, перепелок, даже соловьев. Торговали домашней птицей – курами и гусями, а также кроликами всевозможных пород. Здесь же можно было купить любого щенка – от породистого до «дворянина», котенка или взрослую кошку, обезьянку, морскую свинку, ежа или черепаху. Встречались и дикие звери – лисы, волчата, медвежата, барсуки, белки, сурки. Ведрами привозили карасей, рыбьих мальков, даже лягушек, которых сажали в стеклянную банку для «предсказания погоды». В стороне размещались торговцы саженцами, рассадой и всяким садовым инвентарем. Помимо этого, на Трубу ехали за кормом для птиц, за всевозможными поводками и ошейниками и, конечно, за охотничьими и рыболовными принадлежностями. Особенно оживленно «на Трубе» было на Благовещение, когда полагалось выпускать птичку из клетки.
Невдалеке от Охотного ряда, между Никольской и Варваркой, вдоль выходящей к Лубянке стены Китай-города, с ее внутренней стороны, на так называемой Новой площади возле церкви Иоанна Богослова, что под Вязом (в ней сейчас размещается Музей истории Москвы), с 1783 года и почти до 90-х годов XIX века находился колоритный постоянно действующий Толкучий рынок (Толкучка, или просто Толчок). Новая площадь по-московски часто называлась просто Площадью, и выражение «площадной» (площадная ругань) относилось именно к ней. Здесь долгое время сосредоточивалась почти вся московская торговля подержанными вещами. В лавках и с рук продавали новое и ношеное «русское платье» – армяки, поддевки, казакины, тулупы, чуйки и прочее, всякую ношеную обувь и одежду, вплоть до нижнего белья, всевозможную «бывшую в употреблении» домашнюю утварь, посуду, мебель, металлические изделия и лом. Цены здесь были предельно низкие: так, мужскую рубашку можно было купить за 15 копеек.
«Торговки, „носящие“ всякого рода, татары, подгородные мужики и бабы, мелкие кустари, промышляющие шитьем и платья, и обуви, толкутся с раннего утра до сумерек, торгуются, бьют по рукам, бранятся, останавливают и зазывают покупателя, и все вместе сливаются в одно живое тело, топчущееся на одном пространстве» [236]236
Боборыкин П. Д. Современная Москва. С. 258.
[Закрыть] . Работали многочисленные старьевщики и «холодные» (уличные) сапожники и портные.
Бедный человек, – а посещала Толкучий рынок только беднота различного разбора, от интеллигентного пропойцы до странника-богомольца, – мог в момент одеться с ног до головы, починить разорванную рубаху, подбить сапоги и еще наесться до отвала, ибо на Толкучем находилась и знаменитая на всю Москву «графская кухня» с обширной народной столовой под открытым небом.
Возле Проломных ворот («Пролома»; они располагались между Никольской и Ильинкой напротив церкви) рядами сидели бабы-торговки, продававшие горячую еду: щи, похлебку, гречневую кашу, тушеную картошку, разварную требуху, а также известную по множеству очерков и романов «московскую бульонку», состоявшую из всевозможных трактирных и ресторанных остатков и даже объедков, переваренных в единую массу и щедро сдобренных солью и лавровым листом. Еда привозилась в закутанных в тряпки глиняных корчагах или чугунах, поставленных на маленькие тележки. Для пущего сбережения тепла в зимнее время торговки еще усаживались сверху и прикрывали сосуд с хлёбовом собственными юбками. За копейку можно было получить миску щей, или миску каши, или миску кислого молока, и съесть их здесь же за деревянными столами. Полный обед обходился здесь в три – пять копеек.
Тут же, подле «графской кухни», толпились разносчики с разнообразным съестным: рыбой, субпродуктами (вареные сычуг и легкие), фруктами, сыром. Стояли хлебники с «ларями», на которых громоздились горы нарезанного черного хлеба, и саечники, имевшие на лотках, кроме саек, печеные яйца с солью, причем яйца были наполовину очищены от скорлупы «во избежание „сомнений“ покупателей». Здесь имелись собственные пирожники, торговавшие дешевле, чем в остальном Городе – две копейки большой, с мужскую ладонь, пирог с мясом. Начинка в этих пирогах делалась из мясных остатков и обрезков, скупаемых производителями в бесчисленных московских трактирах и ресторациях по дешевке – рубль за пуд, так что килограмм мяса выходил ценой в шесть копеек Вся еда, что продавалась на Толкучем рынке и предназначалась для бедноты, была, конечно, при своей дешевизне, отвратительного качества: фрукты подгнившие, рыба «с душком», сыр с прозеленью, но, впрочем, весьма разнообразна: здесь имелась даже «дичь» – жареные голуби, ценой в пятак Сюда сбывали остатки и порчу многие лавки и трактиры Охотного ряда.
Естественно, что Толкучий рынок как и любой другой, был приманкой для разного рода жуликов, воров-карманников и бесчисленных нищих. Часто спускали простакам вещи из сшитых вместе кусочков разноцветного, ловко закрашенного сукна, начинавшего линять при первом же дожде, так называемую «клеенку» – скроенные, но не сшитые, а скленные клейстером и проглаженные утюгом вещи, непарные сапоги, шапки из клоков гнилого меха и прочую некондицию.
Очень много продавали на Толкучке краденого, причем, как рассказывали, для склада такого товара у местных лавочников были понаделаны подземные кладовые с тщательно замаскированными входами, и что там хранилось, ведали только сами владельцы. При желании найти на Толкучем рынке можно было все.
Когда в Кремле неизвестные злоумышленники украли одну из французских пушек, стоящих вдоль Арсенала, обнаружила ее полиция тоже на Толкучке, и в Москве говорили тогда, что здешние торговцы не побрезговали бы принять и Царь-пушку, вздумай ее украсть какой-нибудь прощелыга.
В 1890-х Толкучку передвинули к Яузскому мосту на Комиссариатскую набережную, и она быстро пришла в упадок.
Впрочем, без вещевых развалов Москва не осталась. Помимо собственно Толкучки подобные же торжища функционировали по воскресеньям на Сухаревском и Смоленском рынках.
Сухаревский рынок, или просто Сухаревка, наиболее известный из всех московских торговых мест девятнадцатого века, находился возле Сухаревой башни, между Сретенкой и Странноприимным домом графа Шереметева (нынешним Институтом им. Склифосовского). В будни работал как обычный, хотя и очень большой продовольственный рынок, а по воскресеньям с 5 утра до 9 вечера торговал всем на свете – и разрастался при этом неимоверно, захватывая значительный кусок Садового кольца чуть ли не до Красных ворот.
Территория вокруг Сухаревой башни занята была в основном провизией. За ней, если идти вдоль Садовой в сторону Странноприимного дома (иначе – Шереметевской больницы), начинались вещевые ряды, прежде всего «красного товара». «На каких-то высоких рогульках висят перчатки, шарфы, сапоги, кушаки, галстуки, фуфайки, „веселого цвета“ косынки и вязаные детские костюмчики, – рассказывал современник. – Далее – палатки готового платья, шелковых юбок, платьев, сшитых „на всякую моду“, тут же платки, пледы, миткаль, коленкор, ситцы и материи, иногда с таким „узорчиком“, что, как говорят, простолюдины, „бык забодает“; тут же шапки, шляпы, сарафаны, кучерские поддевки, игольный товар, мыло, одеколон, духи, помада, пуговицы, гребенки. И все это брак, дешевка, товар с изъяном» [237]237
Ежов Н. Записки москвича // Исторический вестник. 1909. № 10. С. 86.
[Закрыть] . Здесь торговали как в розницу, так и небольшим оптом – партию брюк можно было купить в цену от полутора до семи рублей.
По другую сторону Садовой, параллельно «красному» ряду, тянулась толкучка – «распродажа с плеча», как ее называли в Москве. «С плеча» здесь торговали честенько в буквальном смысле. Какой-нибудь малый с опухшим лицом вполне мог прямо при вас стащить с себя жилетку или пиджак и продать за смешные деньги, объясняя, что он «только что из острога» и ему «надоть опохмелиться». В основном же на толкучке торговали старьем, иногда настолько потерявшим форму, что уже непонятно было, кому и на что это может сгодиться, но, что удивительно, – и такой товар как-то находил своего покупателя. В этой части Сухаревки особенно много шныряло разносчиков с апельсинами и яблоками, огурцами, сбитнем, «грешниками», блинами, квасом и пр.
Возле Шереметевской больницы торговали мебелью и всякими хозяйственными принадлежностями – сундуками, кадками, ведрами, топорами, новой посудой, матрасами, самоварами, а в летний сезон также рассадой и всевозможными семенами.
Еще дальше тянулись палатки с ситцем и лотки железников и серебряных и золотых дел мастеров. За ними начинались ряды старьевщиков, антикваров и букинистов, своего рода Блошиный рынок. В этой части рынка продавались вещи в приличном состоянии и купить можно было в принципе все: какую угодно книгу, лампу, чернильницу, бронзу, посуду из фарфора и фаянса, китайского болванчика, бархатный пиджак, саблю, бинокль, оловянную ложку, туалетный стол из карельской березы, старинную французскую куклу, кресло-качалку и т. д., вплоть до самоварных кранов, винтов, пустых пузырьков, свечных огарков и вытертых щеток, – другое дело, что для поиска их следовало приложить немало усилий.
О сухаревских антиквариях в Москве рассказывали массу былей и небылиц. Простаки приходили сюда в уверенности, что непременно обнаружат в куче хлама картину Рубенса или античный мрамор. «Как же! – был случай, когда вот так купили головку девушки за 6 рублей, а оказалось – Ван Дейк», – но подобная удача если и случалась, то была исключительно редкой.
Зато в достатке ходило поддельных «Рубенсов». Рассказывали, что когда богач и чудило М. А. Морозов, знаменитый впоследствии своим собранием современных, особенно русских художников, начал заниматься коллекционированием, он предпочел сперва европейских мастеров и то и дело приносил «из-под Сухаревочки» то «Рафаэля», то «Рембрандта». Никаких сомнений в подлинности у него не возникало, так как торговец обязательно показывал ему где-нибудь в углу или на обороте полотна подпись автора. Однажды Морозов решил стереть пыль с очередного шедевра – уж очень тот был грязен: слегка намочил тряпку, протер всю картину, и… ненароком стер «подпись мастера». Срочно вызванные эксперты посоветовали ему отправить собранную коллекцию на помойку: она ничего не стоила. Вот после этого, как говорили, Морозов и стал собирать только современников, часто покупая едва просохшие картины, буквально с мольберта, чтобы уж никаких сомнений в подлинности не возникало.
Гораздо реальнее всемирного шедевра на Сухаревке было приобрести картину какого-нибудь малоизвестного старого русского мастера, допетровскую церковную утварь, приличную гравюру, даже довольно редкую, интересный образец оружия или фарфора, действительно ценную книгу или рукопись, – добротные и не запредельно дорогие вещи, значение которых с годами должно было значительно возрасти. Поэтому на Сухаревке постоянно «паслись» известные московские собиратели и любители древностей: П. И. Щукин, А. П. Бахрушин, И. Е. Забелин, С. В. Перлов и др., потихоньку формируя интереснейшие и действительно ценные коллекции. Особенное раздолье коллекционерам было в первые годы после реформы 1861 года, когда на рынок хлынули потоком ценнейшие предметы из усадеб разоряющегося дворянства, но эти вещи довольно быстро кончились, и искать шедевры на Сухаревке снова стало трудно: жемчужное зерно скрывалось в куче чудовищного хлама. В первую очередь в глаза лезли бесконечные «Вечера», «Речки», «Утра», «Рощи», состряпанные безвестными живописцами и пленяющие глаз беспримерной яркостью красок («сковорода, где размазана яичница с луком и ветчиной», – острили знатоки), плохие копии Айвазовского и Клевера ценой в 15–20 рублей штука, аляповатые портреты государей и гипсовые статуэтки кошек, попугаев, Пушкиных и Наполеонов. Колоритны были и развалы букинистов, где мирно соседствовали учебники алгебры, «новейшие сонники», последний том «Графа Монте-Кристо», «История России» Иловайского, растрепанный Мольер, «Разбойник Чуркин», трактат о циррозе печени и журнал «Живописное обозрение» за неизвестный год (поскольку обложка от него была оторвана).
На Сухаревке тоже сбывали краденое, бессовестно жульничали, обвешивали, продавали подделки и фальсификаты, обсчитывали. Здесь постоянно работали целые бригады воров-карманников и мошенников, умело «впаривавшие» покупателям денежные «куклы», – словом, место это было по-московски пестрым, довольно опасным и в то же время бодрящим, доставлявшим посетителям гарантированную порцию адреналина. Ни одну купленную на Сухаревке вещь торговцы обратно не принимали.
Покупатель на Сухаревке (кроме отдела книг и антиквариата) был в основном «серый» и «черный», невзыскательный и бывалый, любивший поглазеть и потолкаться в давке, ввязаться в скоротечную ссору или потасовку, с кем-нибудь от души «полаяться»: «Эй, каналья, на ноги не наступай! Эй, городовой!» – «Я не наступаю, да и вы, господин, не извольте выражаться… И городовым не испужаешь. Кому городовой, а нам – братец родной…» «Здесь бранятся не столько по злобе, сколько по обиходу, – говорил современник, – по привычке, „за милую душу“, как говорится. Московскому простолюдину быть без ругани – что без хлеба или… без водки» [238]238
Там же. С. 88.
[Закрыть] .
Смоленский рынок, располагавшийся вокруг Смоленской площади и в части прилегающих переулков, имел схожий с Сухаревкой характер, но был скромнее и меньше и притягивал к себе почти исключительно бедноту.
