Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в XIX веке"
Автор книги: Вера Бокова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Незадолго до смерти графа Орлова в 1807 году хор Соколова получил вольную. В том же году старик Иван Соколов уступил руководство хором своему племяннику, тоже Соколову, Илье, и «цыганское общество», как они себя называли, поселилось на окраине Москвы, в Грузинах, где вскоре сложилось компактное цыганское поселение. Соколовский хор и позднее считался самым лучшим, но к нему прибавились и другие, выступавшие по частным приглашениям на балах и дружеских обедах, а постоянно – в загородных трактирах и ресторанах. В Москве наиболее известны цыганским пением, помимо Петровского парка (особенно ресторанов «Яр», «Стрельна» и «Мавритания») и Марьиной рощи, были трактиры в Перовской роще, причем те хоры, что выступали в Парке, свысока смотрели на своих соплеменников, увеселяющих публику в Марьиной и Перове, и избегали с ними общения. Следует прибавить, что даже осев и прославившись, цыганские хористы не оставляли других традиционных занятий. Женщины не без успеха занимались гаданием, а мужчины «во внерабочее время» на Конном рынке посредничали при торговле лошадьми.
Чтобы послушать цыган, можно было приехать к ним и прямо на дом – каждый хор жил в отдельном доме. Гостей здесь ждали в любой час дня и ночи, и даже поднятым с постели хористам требовалось лишь несколько минут, чтобы собраться и быть готовыми спеть по заказу. Женщины-цыганки носили ситцевые и шерстяные платья, того же фасона, что и мещанки, но накидывали на плечи яркие шали (а старухи носили на голове красные повойники), мужчины же щеголяли в коротких красных казакинах и темно-синих брюках навыпуск с золотыми лампасами.
Лучшие солистки («примадонны») обносили гостей шампанским, и за каждый выпитый стакан полагалось платить, равно как и за каждую песню и за каждый танец. Все добытые таким образом деньги шли в общий котел, и на них хор содержал непоющую родню и вышедших в тираж стариков.
В Первопрестольной посещение цыган было одним из основных в туристических программах – в одном ряду с Иваном Великим, Царь-колоколом и трактирами Егорова или Тестова. Кстати, Наполеон, обосновавшись в покоренной Москве, тоже захотел было приобщиться к знаменитому русскому увеселению и специально посылал за хором Соколова, но безуспешно: артисты находились тогда в эвакуации в Ярославле.
Страстное пение и огневые танцы заставляли дрожать тайные сердечные струны, душа распрямлялась и рвалась на волю. Слушатели испытывали экстаз – рыдали в голос или пускались в пляс и солидные господа с одышкой, и какой-нибудь простой писарь из конторы, все неуклюже, да зато искренне выделывали коленца и поводили плечами, стараясь соответствовать какой-нибудь таборной красавице. И чем больше бывало выпито, тем живее завивали горе веревочкой, зайдясь в неистовой пляске.
Естественно, что распаленный господин нередко после концерта норовил подстеречь пленившую его смуглую красотку и пылко прижимал ее в укромном углу, срывая поцелуй, и не один. До более серьезных вольностей, однако, дело никогда не доходило. В критический момент либо сама прелестница выскальзывала из рук настойчивого кавалера, либо появлялась крепкая старуха с недобрым взором, а то и пара дюжих молодцов. Старейшины бдительно следили за нравственностью своих хористок Таборный закон был неумолим: девушка, «потерявшая себя», не только сама превращалась в отверженную, но и пятнала ближайшую родню.
То, что таборные певицы неуступчивы, было общеизвестно. Самые необузданные кутилы и женолюбцы всегда знали, что цыганки – это для души, а для плоти следует либо снимать трактирную «мамзельку», либо ехать с собственной подружкой. Для табора видимая и общеизвестная труднодоступность певиц была капиталом, приносившим весьма и весьма серьезные дивиденды. Чем больше распалялся поклонник, тем на большие жертвы он шел, – и денежки летели под ноги прелестницам без счета. Если страсть и настойчивость обожателя подкреплялись его высокой платежеспособностью, ему могли предложить выкупить певицу. Стоило это удовольствие от 10 до 50 тысяч рублей (армейский офицер в те же годы получал 1200 рублей жалованья в год). В глазах соплеменников подобный союз тогда обретал черты временного брака, который, впрочем, имел все шансы превратиться в постоянный (на таборной певице был женат, между прочим, знаменитый московский оригинал граф Федор Толстой-Американец). Даже если в дальнейшем связь прерывалась, бывшую примадонну обязательно хорошо обеспечивали – чаще всего подыскивали мужа, давали приличное приданое, покупали дом и записывали в купеческое сословие. В хор такая цыганка больше никогда не возвращалась.
Конечно, в жизни цыганских хоров случалось всякое, но в целом репутация у них была вполне достойная, и благодаря этой репутации считалось вполне приличным приглашать «чавал» в Благородное собрание и в семейные дома – к Аксаковым, Елагиным, Павловым, князьям Вяземским. Более того, еще во времена Пушкина, когда очень четко себе представляли, что годится «для дам», а что нет, женщины-аристократки, разумеется, не всякие, а претендующие на артистизм, иногда ездили в Грузины к цыганам, и это считалось немного эксцентричным, но вполне в рамках приличия. Гостьями соколовского хора были, к примеру, княгиня Зинаида Волконская и поэтесса графиня Евдокия Ростопчина. Привозили в соколовский хор и знаменитую в свое время итальянскую певицу Анжелику Каталани, которая так пленилась пением таборной примадонны «Стешки» (Степаниды Солдатовой), что тут же сняла с себя и подарила ей драгоценную шаль, которую сама когда-то получила от римского папы в знак восхищения.
Вот за этим-то цыганским пением московские кутилы и прожигатели жизни чаще всего и ездили в Петровский парк.
Большинство московских увеселительных садов были очень недолговечны, и содержатели их часто и быстро разорялись. Тот же Сакс оказался в конце концов в долговой тюрьме, где вскоре умер. Сад Н. А. Разметнова кое-как продержался около десяти лет, а потом прогорел, причем содержатель понес убытки почти в полмиллиона. Но на место разорившихся садов тут же приходили новые.
Устраивались сады преимущественно в районах гуляний – в тех же Сокольниках, где до наших дней сохранилось театральное здание одного из здешних увеселительных садов – «Тиволи», популярного в 1880–1890-е годы (вход в него стоил 30 копеек). Чуть раньше в дальней части парка имелся увеселительный сад Брауна, в котором в 1865 году принимали с музыкой и фейерверком американскую делегацию. Главной приманкой здесь был рассказчик комических народных сцен Орест Федорович Горбунов (брат и подражатель знаменитого И. Ф. Горбунова, родоначальника этого жанра).
Позднее недалеко от Круга, в «простонародной» части гулянья был устроен очень специфический сад «Эсперанца», более известный среди завсегдатаев, как «Испиранец». Вход здесь не превышал пятиалтынного, а для нижних чинов составлял и вовсе 8 копеек, но значительная часть посетителей попадала внутрь за гораздо более символическую плату и самым оригинальным способом. Дело в том, что среди сокольнических фабричных составилось несколько «бригад», предлагавших всем желающим свои услуги по доставке в сад всего за 3 копейки. Решившегося «клиента» ребята брали за руки и за ноги и… перебрасывали через ограду. Ничего, трава в этом месте росла густая и мягкая, и потребитель в целом оставался доволен услугой, а особенно получившейся экономией. Выгаданные деньги можно было с пользой и удовольствием потратить в буфете, где всегда толпились жаждущие, а потом посмотреть и представление, которое было целиком приноровлено к вкусу клиентуры: «1. Канатоходец Егорка Шелапут будет ходить по канату с горячим самоваром на голове без баланца; 2. Плясун русских плясок Федя Удалой; 3. Григорий Колчан – бас из Павловского Посаду; 4. Шпагоглотатель и фокусник Ариготти, ест горящую паклю и запивает смолой; 5. Ондрюшка и Митродора споют деревенские песни с пляской, Чакрыгин на тальянке будет подыгрывать; 6. „Апельсины, лимоны хороши“ споет Лазарев, дискант от Мартынова; 7. На балалайке сыграет Феоктистов; 8. Хор из 18 человек „Русское раздолье“ будет петь и плясать». Как и прочие сады, просуществовал «Испиранец» недолго: его содержатель, некто Колгунов, погиб, разнимая очередную пьяную драку.
Увеселительные сады бывали не только в пригородах, но и в самом городе. В 1830–1840-х годах был широко известен частный сад Асташевского, находившийся совсем радом с Тверским бульваром и работавший каждый день. По описанию современника, «…против самой средины Тверского бульвара, на правой руке, ежели идти от Тверских ворот, есть два белые дома: балконы с золотыми перилами; на воротах почернелые львы; за двором сад; в саду музыка, и песни, и народ». Место было замечательно изрядной запущенностью и чрезвычайным множеством всевозможных диковин и чудес, размещенных на очень маленькой территории, густо, плотно, чуть ли не друг у друга на голове. Здесь были и редкие деревья и кустарники, и цветники, затоптанные полянки, и тинистый и пахучий пруд с лебедями, утками и яликами, и зверинец с попугаями, орлами, американскими воронами и обезьянами («все смотрят из любопытства увидеть какую-нибудь жар-птицу, и ничего не видят, кроме того, что никто не прибирается»), медведь на цепи, палатка с камерой-обскурой, рядом пещера, в которой сидел маг и предсказывал судьбу. Еще был механический мужик, который рубил дрова, две будки у ворот с солдатами из папье-маше. «В деревянной палатке, раскрашенной под холстину, на пыльных креслах сидят цыганки и поют „раздражительными“ голосами „ты не поверишь“… Готическая башня, вышиной в полторы сажени, смотрит с высоты своего величия на все проказы света и как будто смеется, зевая своим разбитым окном… Есть темная аллея, на конце которой находится панорама. Никто не может сказать, вышедши оттуда, что он видел, говорят только, что хорошо. В гроте лежит мертвый пустынник… В темном углу стоит китайский мандарин или Далай-Лама, не знаю порядочно. На нем платье шито стеклярусом; в комнате два зеркала; от этого кажется, что три Далай-Ламы… Есть и качели, но в этом саду гораздо приятнее качаться на стуле, потому что в лодке провалилось дно… Здесь позволено курить всякие сигары; точно так же, как являться во всяком костюме… Что не могла дать природа, исполнило искусство: на трех досках нарисован вид каскада, с разрушительными своими последствиями: т. е. вырванными деревьями, с брызгами и чуть ли не с радугой» [416]416
Описание нового московского гулянья в 1840 году // Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина. Ч. 8. М., 1901. С. 425–426.
[Закрыть] .
В это причудливое место ходили многие, но в основном мелкие чиновники, купечество, армейские офицеры. Богатых купчих и их мужей владелец сада приглашал к себе в дом, угощал чаем, оршадом и фруктами – будучи и сам человеком небедным, все надеялся найти себе через их посредство невесту с полумиллионным состоянием.
В середине века обращал на себя внимание сад «Венеция» при одноименной гостинице на углу Мясницкой и Милютинского переулка. Летом здесь чуть не каждый день играл на горке в беседке военный оркестр и давались представления в деревянном театре. В палатках, расставленных по саду, были накрыты столы для публики, а для желающих существовали различные увеселения, к примеру «высокая, гладкая мачта, намазанная салом, на вершину которой, к горизонтально прикрепленному обручу, привешивались рубахи, сапоги, платки и другие вещи. Желающие карабкались вверх по мачте, но редко кому удавалось снять что-нибудь из этих призовых вещей; большею частью съезжали с мачты с пустыми руками, не добравшись до ее вершины» [417]417
Щукин П. И. Воспоминания. Из истории меценатства в России. М., 1997. С. 9.
[Закрыть] . На Калужской улице был одно время известен сад купцов братьев Жемочкиных, где давались представления по воскресеньям и в праздники; на Щипке был быстро закрывшийся сад Мартыновой и др.
В 1858 году, когда по России путешествовал знаменитый французский писатель Александр Дюма (отец), в его честь был устроен праздник в увеселительном саду «Эльдорадо», находившемся недалеко от Бутырской заставы, между улицами Тихвинской и Бахметевской (нынешней Образцова; теперь на этой территории располагается Московский институт инженеров железнодорожного транспорта). Праздник назывался «Ночь графа Монте-Кристо». Программа обещала «оркестр музыки» под управлением Джона Виллиама фон Ранкена, тирольских певцов из Инсбрука, цыганский хор и «два хора военной музыки», а также «спуск воздушных шаров и карикатур, некоторые из которых осветятся бенгальскими огнями», иллюминацию, электрическое освещение пруда и – «в заключение блистательный фейерверк из 12 перемен и освещение сада бенгальскими огнями». Основным «гвоздем» вечера, вход на который стоил 1 рубль серебром («дети платят половину»), был сам великий француз. Он любезно откликнулся на приглашение антрепренера и, как язвила тогдашняя газета, был «показываем за деньги»: «целые три часа публика любовалась зрелищем, как сидит Александр Дюма, как ест и пьет Александр Дюма, как смотрит фейерверк и, наконец, как уезжает Александр Дюма» [418]418
Ведомости Московской городской полиции. 1858. № 160; Иллюстрация. 1858. № 33.
[Закрыть] .
Одним из самых известных и наиболее долговечных был в Москве «Корсаков сад», возникший на территории усадьбы бывшего екатерининского фаворита Ивана Николаевича Римского-Корсакова (остатки принадлежавшего ему городского дома до сих пор украшают Тверской бульвар). Сад находился недалеко от Самотеки, между Селезневкой и Божедомкой (нынешней Делегатской улицей), где сейчас Самотечные переулки, занимал территорию в восемь гектаров и имел два проточных пруда (верхний был площадью в один гектар) и всевозможные затеи – павильон «храм Екатерины» с мраморной статуей великой императрицы, храм с бюстом Александра I, аллею со статуями других русских монархов, оранжереи и пр. На протяжении большей части девятнадцатого века сад снимали различные антрепренеры; ему давались разные названия, но в московском обиходе он всё был «Корсаковым».
С 1824 года сад назывался «Эрмитажем» и содержателем его был француз Борегар. В то время здесь устраивались гулянья с музыкой и фейерверком, на который продавались билеты (на «первые места» – по 2 рубля, на «вторые» – по «105 копеек медью»). Сам Самотечный пруд, на котором были устроены фонтаны и дорожки, пытались тогда превратить в место прогулок для местных жителей, но это как-то не привилось.
В начале 1840-х сад перешел в руки нового антрепренера, тоже француза, Мореля, и стал называться «Элизиум». Летом по воскресеньям он открывался в 3 часа дня, представление начиналось в половине пятого. Вход стоил 30 копеек серебром, дети проходили бесплатно.
Сад в это время славился великолепными концертами: в нем выступали лучшие в то время струнные оркестры – под управлением Сакса (того самого, который потом прогорел на садовом бизнесе), другой, знаменитый в Европе – под управлением Гунгля. Показывали вольтижировку, акробатику, фокусы и комические пантомимы – какой-нибудь «Арлекин в самоваре с превращениями-метаморфозами». Выступал цыганский хор Петра Соколова. Одно время показывалась знаменитая Юлия Пастрана – испанская танцовщица, так густо заросшая волосами, что в начале своей карьеры рекламировалась, как «женщина-обезьяна». Она плясала на сцене качучу, но привлекала публику главным образом необычной внешностью. В «Корсаковом саду» она делала Морелю большие сборы и приглашалась им на гастроли лет десять подряд.
«Потом появился здесь одноногий танцор Динато, он выделывал какие-то замысловатые для одноногого прыжки. Но больше всего наделал шума „герой Ниагары“ – Блонден, канатоходец. Он, говорили, по канату перешел знаменитый водопад Ниагару. Здесь он ходил через пруд на туго натянутом канате на высоте 120 футов (около 40 м). Блонден носил на себе человека, брал стол и стул, устанавливал их на канате и завтракал там, ходил с завязанными глазами, надевал на ноги корзинки и с ними бесстрашно ходил по канату» [419]419
Московская старина. М., 1989. С. 167–168.
[Закрыть] . Помимо всех этих чудес важной приманкой сада был великолепный ресторан, в котором шеф-поваром трудился француз Л. Оливье (создатель знаменитого салата).
При Мореле «сад был особенно посещаем избранной публикой…: здесь даже в зимнее время в устроенном зале воксала давались концерты, на ледяных горах забавлялась аристократическая публика» [420]420
Никифоров Д. И. Старая Москва. М., 1903. Ч. 2. С. 118.
[Закрыть] .
После Мореля в «Корсаковой саду» было несколько неудачных антреприз, а в 1880 году он попал в руки талантливого актера и антрепренера Михаила Валентиновича Лентовского, был вновь переименован в «Эрмитаж» (на сей раз название прижилось и закрепилось) – и это было лучшее его время.
При Лентовском сад был реорганизован и благоустроен. На большом пруду устроили эстраду для музыкантов, связанную с берегом изящным мостиком. Множество аллей, пестрых цветников, таинственных беседок, поэтических скамеек на берегах прудов, водяных фейерверков круглые сутки привлекали в сад Лентовского разного рода публику – семьи с детьми, простонародье, аристократию, деловых людей, кутящую молодежь, студентов, кокоток Вечерами все пространство сада было залито огнями иллюминации и превращалось в настоящее сказочное царство. В саду, как положено, играли оркестры, пели хоры, гастролировали коллективы венгерских цыган, американских негров. На Скоморошьем кругу работали дрессировщики, на открытой эстраде – фокусники и чревовещатели. Здесь можно было видеть воздухоплавательницу Леону Дар, которая поднималась вместе с шаром, держась зубами за трапецию, подвешенную под шаром, «и „человека-рыбу“, который, лежа в большом стеклянном ящике, наполненном водой, курил папиросу» [421]421
Розанов Н. П. Воспоминания старого москвича. М., 2004. С. 68.
[Закрыть] . Устраивались также соревнования по бегу на призы, причем состязались не только мужчины, но и женщины, что в то время было внове.
Особенно потрясало воображение любимое детище Лентовского – «Фантастический театр». В числе его посетителей были будущий великий режиссер К. С. Станиславский и писатель А. П. Чехов, оставивший такое его описание. «Вообразите себе лес, – писал Чехов. – В лесу поляна, на поляне… возвышается более всех уцелевшая стена стариннейшего, средневекового замка. Стена давно уже облупилась, она поросла мхом, лебедой и крапивой…. От той стены к зрителю и в стороны идут более и совсем уже развалившиеся стены замка. Из-за развалин сиротливо и угрюмо выглядывают деревья… Они высушены временем, голы. На площадке, которая окружена развалинами и была прежде „полами“ замка, заседает публика. Пересечения стен и разрушившихся простенков изображают собою ложи. Вокруг замка рвы, в которых теряются ваши глаза. Во рвах разноцветные огни с тенями и полутенями…» Ставились в «Фантастическом театре» масштабные и соответствующие обстановке оперетки и феерии (и оперетки-феерии) со всякими спецэффектами, а также мелодрамы-«триллеры», от которых, по выражению Чехова, «мурашки и мелкая дрожь вволю бегали» по спинам зрителей «от их затылков до пят» [422]422
Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Сочинения. Т. 16. М., 1980. С. 22–23.
[Закрыть] . На сцене рокотали водопады, злодеи падали в пропасти, с луны прилетало ядро с пассажирами. «Идет трюковая вещь „Казрак“, – вспоминал В. А. Нелидов, – где человек то на крыше, то под полом, то здесь, то там. „Маг“ (Лентовский) для этой цели выписывает из-за границы знаменитейшего акробата и так его окружает, что получается подлинное впечатление чего-то сверхъестественного» [423]423
Нелидов В. А. Театральная Москва. М., 2002. С. 47.
[Закрыть] .
Между прочим, сад Лентовского находился в ближайшем соседстве (через улицу и два забора) от Московской семинарии и служил для будущих священнослужителей постоянным источником соблазна. В семинарском саду был курган (он и сейчас сохранился), и после вечерней молитвы семинаристы, вылезши через окно, забирались на него и полночи наблюдали за садовыми увеселениями и слушали музыку. Еще больше было видно, если перелезть через свой забор и смотреть в щелочку эрмитажного.
В аренде у Лентовского сад находился восемь лет. Затем владельцы решили пустить эту территорию под застройку, и она разошлась по рукам мелкими участками. От «Корсакова сада» остались одни воспоминания. Однако «Эрмитаж» очень скоро вновь появился в Москве, уже в другом месте, на Каретном ряду (где находится и доныне), и в других руках – Я. В. Щукина. В 1890-х годах здесь ставила смешные фарсы антреприза Сабурова; играли частные оперные труппы Мамонтова, Цертелева и Южина, выступала французская оперетка. Зимой спектакли здесь не пользовались спросом: в зале сидело по 20–30 зрителей, зато летом бывали аншлаги и в зеркальном театре пели Шаляпин и итальянские знаменитости, а с 1898 года начал давать представления новообразованный Художественный театр и не только обеспечил зимние аншлаги, но и навсегда принес новому «Эрмитажу» хвалу и славу.
Разновидностью увеселительного сада был Московский зоосад, открытый в 1864 году. Вместо садовых павильонов здесь располагались клетки и вольеры для животных, а в остальном все было то же самое: кофейни и рестораны для публики, летние эстрады, на которых выступали музыканты и циркачи, всевозможные шествия и тематические праздники. Зимой работал чрезвычайно популярный каток, на который съезжалась самая изысканная публика (он описан в «Анне Карениной» Толстого).
Особой специализацией Зоосада были различные этнографические представления: здесь демонстрировали «настоящую индейскую деревню», «караваны дагомейцев», «упряжки самоедов» и другие тому подобные не только занимательные, но и развивающие кругозор зрелища. Бывали, впрочем, и зрелища из традиционного садового репертуара. Н. А Бычкова вспоминала, как в 1870-х в Зоологическом саду выступала «американка знаменитая, по канату ходить умела. Пол-Москвы сошлись эту самую Альфонсину Рост смотреть. Человек еще на воздушном шаре летал – тоже редкость. Тыщи народа все улицы да переулки у Пресни запрудили. На заборах, на крышах сидели, словно царь в Москву приехал. Я тоже в толпе была, видала, как американка по канату над прудом шла, большое расстояние… 30 копеек за вход в Зоологический сад стоило, откуда ж мне их взять?» [424]424
Бычкова Н. А. Как жили ваши бабушки и прабабушки // Лица. Вып. 8. СПб., 2001. С. 452.
[Закрыть] .
На протяжении девятнадцатого века в Москве возникло еще довольно много мест, предназначенных прежде всего для прогулок – пешего променада, хотя и здесь проводились увеселительные мероприятия.
Эти, как их называли в начале XIX века, «гульбища» своим появлением были обязаны родившейся в конце предшествовавшего столетия всеевропейской моде на хождение пешком (моцион для здоровья). Именно в это время врачи заговорили о пользе физического движения, что в сочетании со своеобразной модой на все английское (а англичане первые ввели в обиход продолжительные пешие прогулки) породило и среди русской аристократии увлечение таким моционом. Встал вопрос о месте, где это можно делать, и оказалось, что Москва для подвижного образа жизни приспособлена плохо – никаких «гульбищ» в ней не было, а гулять просто по улицам из-за плохих мостовых и тротуаров было невозможно. В начале 1790-х годов городские власти попытались создать «гульбище» на берегу Москвы-реки в районе Кремля, но там было сыро и ветрено, и особого успеха эта затея не имела. Тогда, по примеру других европейских городов, устроили бульвар на месте первого срытого участка внутренней городской (Белого города) стены. Так появился Тверской бульвар. Сюда, несмотря на крайнюю юность бульвара, тонкие молодые деревца и отсутствие тени («наш бульвар скуп на тень и до крайности щедр на пыль», – писал в 1803 году Н. М. Карамзин [425]425
Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя. М, 1986. С. 262.
[Закрыть] ), публика неожиданно пошла: место удачно было расположено в самом средоточии дворянской Москвы. Сюда же устремились разносчики с мелким товаром, и уже к началу XIX века, еще до Великого пожара, утвердилась слава Тверского бульвара, как места, в котором в определенные часы бывает «вся Москва».
Вплоть до 1820-х годов бульвар все еще не мог похвастаться обилием зелени, но зато здесь было устроено множество затей в благородном вкусе: статуи, мостики, водометы и клумбы с цветами, открылась популярная кофейня. – «хорошенький домик, в котором было прелестное освещение, раздавалась тихая музыка и на крыльце толпились группы мужчин» [426]426
Ишимова А. О. Каникулы 1844 года, или Поездка в Москву. СПб, 1846. С 171.
[Закрыть] . По вечерам играла музыка и была иллюминация. Живший на углу бульвара и Бронной князь Михаил Васильевич Голицын устраивал и музыку, и освещение за собственный счет – видимо, ему нравилось любоваться на «настоящее гулянье». На обоих концах бульвара были поставлены столбы с круглыми шлифованными металлическими щитами-рефлекторами, которые отражали и усиливали свет, а на возвышении играл собственный княжеский роговой оркестр.
Постепенно, по мере того как сносились другие участки крепостной стены, а также прятались под землю участки реки Неглинной, к Тверскому прибавились другие бульвары. Но с самого начала западная часть Бульварного кольца оказалась востребованнее восточной, так и продолжалось потом, и продолжается доныне.
Наиболее популярны весь XIX век были Тверской и Никитский бульвары как пролегающие по аристократической части Москвы. С течением времени «барские затеи» здесь исчезли, но эти бульвары продолжали содержаться довольно хорошо: дорожки были выровнены и подметены, стояло много скамеек, окрашенных в зеленый цвет. С утра и до обеда сюда водили на прогулки своих питомцев няньки и гувернантки. После полудня к ним присоединялись светские дамы и кавалеры, театральные знаменитости, университетские профессора и прочая «чистая» публика. Все они совершали здесь «моцион», встречались со знакомыми, обменивались новостями, назначали друг другу свидания. Место это долго продолжало оставаться модным и регулярно воспевалось литераторами – и в прозе, и в стихах.
К примеру, в 1810-х годах по рукам гулял такой опус некоего титулярного юнкера князя Волконского, живописующий и само гулянье, и его завсегдатаев – историка А. Ф. Малиновского, возглавлявшего архив Коллегии иностранных дел, директора Императорских театров В. И. Майкова и других:
Жаль расстаться мне с бульваром,
Туда нехотя идешь,
Там глядишь на милых даром
И успехи даром пьешь:
Везде группою прекрасны
Представляются глазам,
О! сколь стрелы их опасны
И сколь пагубны сердцам…
………………………………………
Вот попович Малиновский
Выступает также тут;
За ним тоненький Витковский,
В коем жиру тридцать пуд…
Вот и Майков, муз губитель,
Декламируя, идет;
Как театра управитель,
Он актеров всех ведет…
Вечером на Тверской бульвар выходили на прогулку работницы располагавшихся в центре многочисленных белошвейных, шляпных и модных мастерских и магазинов (а в конце века – и проститутки с Козихи), а также студенты, обитавшие в «Латинском квартале» Бронных улиц.
Пречистенский бульвар долгое время был довольно запущенным и мало посещаемым, и лишь после того, как сюда (именно из-за уединенности) несколько раз приехал прогуляться с женой посетивший Москву для коронации Александр II, бульвар вошел в моду и был приведен в порядок В конце века он считался уже более приличным местом, чем приобретавший все более «эротическую» славу Тверской.
Чистопрудный бульвар посещался преимущественно няньками и гувернантками с детьми и высшим купечеством; Рождественский, Сретенский и Петровский, так же как Цветной и Неглинный, бульвары оживлялись лишь в вечернее время, когда на свой промысел выходили сюда обитательницы «Трубы», а на Страстном бульваре стояли городские весы и вся его левая сторона вплоть до Екатерининской больницы была уставлена возами с соломой и сеном. Лишь когда на этом бульваре поселился знаменитый журналист М. Н. Катков, репутация места стала улучшаться.
К середине века почти все бульвары пришли в запустение. При входе на каждый из них по-прежнему висело на столбе объявление: «По траве не ходить, собак не водить, цветов не рвать», и исполнять это было нетрудно, так как травы и цветов не было, а собаки ходили сами и даже жили стаями на бульварах, в боковых кустах вечерами прятались жулики, а на скамейках ночевали бездомные. Лишь в 1880-х городские власти смогли, наконец, благоустроить бульвары, но устоявшиеся их репутации оставались неизменными до самого конца века.
Еще одним – следующим после Тверского бульвара – модным местом для прогулок было «гульбище» на Пресненских прудах, устроенное Кремлевской экспедицией, владевшей этими местами (ее тогда возглавлял П. С. Валуев), и открытое в 1806 году. Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель описывал его так: «Не совсем прямая, но широкая аллея, обсаженная густыми купами дерев, обвилась вокруг спокойных и прозрачных вод двух озеровидных прудов; подлые гати заменены каменными плотинами, чрез кори прорвались кипящие шумные водопады; цветники, беседки украсили сие место, которое обнеслось хорошею железною решеткой» [427]427
Вигель Ф. Ф. Записки. Кн. 1. М, 2003. С 452.
[Закрыть] . Два раза в неделю здесь бывала музыка. Место продолжало оставаться в моде до самой войны, а потом постепенно пришло в упадок И хотя владельцы пытались вернуть «чистую» публику, устроив возле нижнего пруда театр, в котором давали русскую оперу, открыв кофейню и устраивая зимой катальные горы, после 1820-х годов и до самого конца этого гулянья в 1850-х, посетителями его были главным образом купцы и мастеровые. «Москвичи, как и все мы, русские, в этом случае похожи на ребят: всегда обрадуются новой игрушке, потом скоро она им надоест, и беспрестанно подавай им новое», – замечал Вигель [428]428
Там же. С. 453.
[Закрыть] .
После Пресненских прудов в моду вошел Кремлевский сад, а по воскресеньям – Нескучный.
Кремлевский сад был устроен под стенами Кремля над заключенной в трубу Неглинной в 1819–1822 годах и первоначально именовался то Воскресенским (по близлежащим Воскресенским воротам Китай-города), то Александровским или Александрийским (в честь Александра I), то – чаще всего – Кремлевским. Примерно в это же время над засыпанным Кремлевским рвом вдоль Красной площади был создан и бульвар для прогулок, но лет через тридцать в этом месте стал проседать и проваливаться грунт, и бульвар исчез, а сад сохранился. Точнее, это было даже три соединенных между собой сада – Верхний, Средний и Нижний. Как и полагалось в приличном месте, по воскресеньям и праздничным дням здесь играла военная музыка и имелась кондитерская, где певица пела тирольские песни и подавали шоколад, а также «галерея, в которой, – как писалось в рекламе, – очень хороший обеденный и ужинный стол с прекрасными винами, равномерно и все кондитерские принадлежности» [429]429
Кузнецов А. Альманах на 1826 год для приезжающих в Москву… М., 1826. С. 56.
[Закрыть] . 30 августа в саду праздновалось тезоименитство императора Александра I, а позднее – Александра II и было многолюдное гулянье с иллюминацией. В честь коронации Александра III за садом окончательно закрепилось его наиболее известное название – Александровский.
Несмотря на все приманки, гулянье в Кремлевском саду считалось престижным лишь в самом начале, первые годы после открытия. Постепенно «хорошая публика» его покинула, и главными посетителями сада сделались купцы. Компанию им составляли приезжие провинциалы, армейские офицеры, студенты, мелкие чиновники и бесчисленные «княжны Трубецкие и Козицкие». Здешний грот пользовался дурной славой: довольно часто в нем находили трупы застрелившихся от несчастной любви, что, впрочем, в дневное время не мешало ему быть популярным местом детских игр. «Какое наслаждение было в обществе моих сверстников бегать и прятаться среди искусственно нагроможденных каменных глыб, на полуразрушенной лестнице под сводом, по откосам горы под кремлевскими стенами, по кустарникам! – вспоминал купеческий сын Н. П. Вишняков. – С гиканьем наша веселая орда штурмовала этот грот, одерживала победы или несла поражения под командой избранных нами генералов…. Над гротом на площадке стояли скамейки, служившие нам штабной квартирой: тут собирались военные советы, вырабатывались планы атаки и защиты» [430]430
Вишняков Н. П. Сведения о купеческом роде Вишняковых. Ч. 3. М., 1911. C. 60.
[Закрыть] .
