Текст книги "Ярославичи"
Автор книги: Вера Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Возле грузного Духовского собора, повторяющего уменьшенные архитектурные формы Исаакия, старушка опять закрестилась, зашептала что-то, ее кроткое личико загрустило.
К Олимпиаде, проходившей в восьмидесятом году, собор подновили, заделали верхние окна досками, по черному фону нарисовали решетки, издали кажется, что они настоящие.
От собора дорога до Переславля-Залесского прямая, словно стрела. Машина тоже летит, как стрела, мимо аллей, песчаных карьеров, селений, лесов и полей.
– Вот и еще историческое место.
Мелькнул дорожный знак и ушел назад.
– Глебовское? Вроде бы незаметное селение...
– Что вас удивляет? Здесь все селения с многовековой историей. Глебовское в XVI веке было владеньем царей, в начале XVII на том вон поле, – попутчик показал туда, где, волнуясь от ветра, стояли начавшие колоситься хлеба, – трудно представить, не правда ли – бой был с войсками пана Чаплинского, шедшего на Переславль. Глебовские крестьяне тоже взялись за оружие – так отмечал летописец.
– Ты расскажи про анекдот, – усмехнулся «гость».
– Про самодура, что ли? – и, получив подтверждение, пожал плечами. – В истории и курьезы встречались. Тогда же примерно один из владельцев села – их было трое – выказал свой характер. Взял да и завалил дорогу. Дамбу сделал, кузню на ней поставил, избы в ряд – пусть, дескать, совершают объезд, мне мой покой дороже.
– И как же все обошлось? – поинтересовалась я, подумав, что в истории случай не единичный.
– Что было дальше? Когда вся эта история дошла до Москвы, то царь приказал уничтожить дамбу. Дорогу восстановили. Самодурство – отнюдь не наилучшее из человеческих качеств, увы, встречается и сейчас. Иному лишь предоставь простор, он тебе нагородит. К счастью, таким не дают развернуться, – и перевел разговор, сказал, что в Глебовском в тридцатом году был создан первый в уезде колхоз, который возглавил крестьянин Глумов, а нынче совхоз – хозяйство не на плохом счету...
Некоторое время мы ехали молча. Но вдруг машину тряхнуло на выбоине. Бабушка охнула.
– Большое движение, – сказал переславец. – Историк Ключевский назвал этот тракт дорогой русской истории. Иной раз вот так проедешь, окинешь взглядом, задумаешься: сложна, велика она, наша история. И все живые люди творили ее, каждый в свою эпоху. Нынче мы как примемся иной раз их осуждать, такую критику наведем – куда там!
– Вот интересно, что скажут о нас потомки? – заметил «гость». – Никто и не говорит, что в прежнее время все было как надо и все хорошо, но ведь не все и плохо. Как говорили в старину, мертвых не судят. В этом есть мера нравственности, ума и великодушия. Так я говорю?
– Я верю в легенды, люблю их поэзию, аромат старины, – продолжал товарищ. – Без них как-то пусто и голо жить, неуважительно к людям, которые нам подготовили место на этой земле.
Переславец, помолчав, продолжил:
– Я стариков всегда слушал, книги старинные читал. А ведь не стал от этого менее убежденным. И чувства к Родине тоже не растерял. Наоборот, стал богаче внутренне. Ведь что вдохновляло Пушкина? «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Что нам их судить, как они жили. Важно, что собрали и сберегли страну, передали ее нам со всеми природными и духовными богатствами. Вот нам, дескать, распоряжайтесь разумно, плетите дальше цепочку истории.
– Нам сверху судить не трудно. – «Гость» все еще не мог отключиться от волновавшей его почему-то мысли. – Надо было вот так, а не эдак решать и думать умнее. Да ведь не будь ее, этой истории, многим ниспровергателям и покопаться-то было бы не в чем, свою эрудицию проявить. Он и живет-то на прошлом.
– Вы, вероятно, историк? – предположила я.
– Нет, не историк. – Тон его был по-прежнему суховатый. – Да и какое значение имеет профессия? Я – сын своей Родины, что делать, люблю ее со всем и прошлым, и настоящим, и будущим. За то, что было плохо, мне больно, хорошему рад. Все это неделимо, как неделим любой живой организм. Лиши его каких-либо органов, каков он будет, что скажете? Не отвечаете? Ну что же, можете осуждать.
Он уже словно раскаивался, что высказал свои мысли и слишком погорячился. Но именно эта горячность, его живое чувство возвратило мне былые картины – то, что читала и слышала и о чем догадывалась, что жило внутри особым историческим чувством, осознанно или подспудно, свойственное любому живущему на земле существу, наделенному разумом. Я представила движущуюся дружину князя Александра, в двадцать лет разгромившего на Неве шведов, тянувших с запада руки к нашей земле. С тех пор его и называли Невским. Два года прошло, и он, юный князь, сокрушил псов-рыцарей на льду Чудского озера, и эта битва легла в фундамент отечественной истории.
Черной гибелью летели по этой дороге батыевы орды. Ехали высланные в Ярославль Юрий Мнишек, тесть убитого самозванца Лжедмитрия, с дочерью, неудавшейся «русской царицей» Мариной. Близ Переславля, в деревне Щелканке, – все это было раскопано краеведами – Марина пыталась бежать в мужском костюме, но была узнана, поймана и отправлена по назначению.
Шли, грабя и предавая огню города, мечу население, польско-шляхетские и литовские интервенты, готовили престолонаследника, второго Лжедмитрия, прозванного Тушинским вором. С этой кличкой он и вошел в историю.
«Радетели» захватили и сожгли Переславль, дотла разорили Ростов Великий, разграбили Ярославль. Особенно зверствовали в Угличе, отказавшемся признать самозванца.
Рати под предводительством князя Пожарского шагали по этой дороге к Москве. Это были рати нижегородского народного ополчения, тех, кто откликнулся на призыв купца Кузьмы Минина – дома продать, жен с детьми заложить и деньги отдать на создание народного ополчения, поднявшегося в то, как его называли позже, «смутное время» на борьбу с интервентами. Все заложить, но спасти от врага великую свою родину – Древнюю Русь.
Шел по этой дороге учиться в Москву юноша Ломоносов Михайло, ставший впоследствии первым русским ученым мирового значения. Поэт, художник, историк, поборник отечественного просвещения и развития экономики. Материалист, философ и гражданин, он, может быть, впервые в отечественной истории с такой глубиной и мощью осмыслил потенциальную силу, талантливость русского человека, столь часто унижаемого высокомерным ничтожеством.
Едут, мчатся по дороге машины, торопятся туда, где в больших и малых человеческих гнездах вершится история наших дней, нанизывая новые звенья на ее бесконечную цепь.
Ярославец по материнской линии, выдающийся русский писатель Леонид Леонов, воссоздавший в своих произведениях сложную нашу эпоху, как-то сказал, что «история работает на человеческих усилиях». Мысль не новая, однако бесспорная.
Каковы же нынче слагаемые этой истории, если приблизить к ним око? Если выделить из целеустремленной, объединенной, организованной временем людской лавины составляющие ее крупицы жизней, наделенных определенной творческой энергией, доступные обозрению пытливого путника? Каковы они, ярославичи?
Обозначенное заданностью темы пространство Российской земли стремительно приближалось со всем тем, что живет сегодня и что уже улеглось и хранится в традициях, литературных и прочих памятниках, преданиях и легендах, в этих духовных и материальных накоплениях предков, укрепляющих силы идущего следом поколения.
Нарастало волнение, подогреваемое и дорожными разговорами, и оживающими в памяти прошлыми поездками и встречами на Ярославской земле. Видимо, и спутники волновались. Они напряженно примолкли, а старушка зашевелилась, поудобнее увязывая свой узелок.
Вот и часовня «Крест» в обрамлении сосен, открытое с четырех сторон старинное шатровое крыльцо. Построена она там, где когда-то стояла уничтоженная польско-панскими интервентами придорожная деревня Собилово. Бытует легенда, что здесь разрешилась от бремени Анастасия Захаровна, супруга царя Ивана IV. Якобы в пути появился на свет тихий, слабый здоровьем, впоследствии не способный и не склонный к ведению государственных дел царевич Федор, вошедший в историю как царь Федор Иоаннович, последний из Рюриковичей.
Он принял престол от больного жестокого отца в тяжелое для России время. Страна была ослаблена, люди разобщены, лучшие из боярских фамилий вырублены под корень, крестьяне вконец разорены. В народе царили смятенье, голод, моровые болезни.
Те трагические годы привлекают внимание историков и драматургов. А толстовская пьеса «Царь Федор Иоаннович» не сходит со сцен театров, волнуя зрителей силой образов, остротой конфликтов. В который раз в опасности были судьбы России, и тот, кому в силу наследной власти предстояло решать их, как говорит предание, родился вот тут, в пяти верстах от древнего Переславля.
Удивительно богатство исторической памяти старых людей. Мои спутники не были стары годами, но, видно, в юности наследовали бывальщины, легенды патриархального Переславля.
– Грозный любил тут охотиться. Вот там есть Косаров овраг, а дальше стояли леса. Лисы, медведи, лоси – полно зверья, – сказал переславец.
– Оно и сейчас не перевелось, а Грозный не только охотился, он и на богомолье сюда приезжал, – поддержал его «гость». – А заодно укреплял и Никитский монастырь – форпост опричнины. Эту Косарку в народе любили, помнишь, какие тут бывали гулянья?
– Маевки тоже тут проводили. Учительница рассказывала...
И опять вспоминали какую-то Елизавету Никитичну, которая водила их на экскурсии по местам, связанным с революционными событиями в Переславле. Сюда, на Косарку, на Красную площадь, к Спасо-Преображенскому собору, где первого мая семнадцатого года Советом рабочих депутатов проводилось празднование пролетарского весеннего праздника. Ходили они на фабрики, ткацкую – «Красное эхо» и на ту, где делали кружева, тогда еще принадлежавшую концессионеру. Перед революцией многие из предприятий прибрали к рукам иностранцы.
– Тут всегда можно было поесть за пятак. – Спутники снова вспомнили о часовне, проголодались, наверное. – Монахи срубят прилавок, расставят свои угощенья, – пожалуйста, выбирай, что хочешь. Вкусно готовили, были по этой части мастера.
– И чем же кормили?
Мне доводилось разное слышать о монастырской кухне.
– А это смотря по времени. В скоромные дни обязательно щи. Густые, наваристые, душистые. Рубец под хреном – теперь-то уж и не знают, что это такое. Каши разные: гречневая в желудке, сочная, вкусная, с печенкой. Кто попостнее хочет, то с молоком. А пироги какие! С мясом, с ливером, с грибами, с луком, с вязигой, с капустой – особенно их люблю. – «Гость» говорил со смаком и так выразительно, что было в пору свернуть с дороги, заехать в «Лесную сказку» – тут ресторан открыт при дороге, где тоже кормят изрядно. Дают жаркое из лося, кабана, изюбря, грибные блюда, подливки, квасы и сбитень.
Спутники, дразня аппетит, предавались воспоминаниям.
– Любил я постные кисели – овсяный, гороховый с льняным, с конопляным маслом. Тут до войны еще жали масло, теперь и вкуса не знают. А ведь какой полезный продукт. Ездили лошадьми, прогоны большие, надо было где-то передохнуть, закусить налегке. У дорог часовни и ставили. Одну в Василеве проехали, жаль, разрушается.
– А говорят, история с Федором – вымысел, – сказала я, глуша аппетит.
– Ну что ж, может быть. Теперь свидетелей нет, толкуют по-разному, – суховато и даже неприязненно откликнулся спутник.
Зачем невзначай я опять затронула эту тему? Видно, чем-то обижен был этот пожилой человек.
И вот, наконец, с Поклонной горы открылось озеро – огромная чаша, наполненная водами истаявшего здесь ледника.
Стоя тут, Александр Островский по пути в свое Щелыково смотрел очарованный на озеро, сравнивал его, взъерошенное ветром, со вспаханным полем, безбрежным и синим. О переславцах сказал, что народ они красивый и рослый, умный и обаятельный, вольный умом и откровенный – душа нараспашку.
На берегу Плещеева озера, у холмов, увенчанных древними монастырями, раскинулся город сложной судьбы – Переславль-Залесский, родина Александра Невского.
Дорога вливается в город, и он встречает путника рядами деревянных домов старинной архитектуры. Сады, палисадники, огороженные штакетником. Кое-где на трубах кованые узорчатые дымники. Известен один из переславских мастеров Чупрасов, потомок древней династии художников-кровельщиков.
Высятся над кронами деревьев луковки храмов. Длинная, рассекающая город улица, как и прежде, остается важнейшей транспортной магистралью, и жить на ней, вероятно, не очень спокойно. Ближе к центру города трехоконные домики перемежаются с каменными постройками, которые начали возводить в XVIII веке, – их с Поклонной горы не видно, но зато вдали, почти у самого горизонта, размытые сизоватой дымкой, проглядываются корпуса шестого микрорайона. Это, пожалуй, и не район, тем более уж не «микро», а новый город, который деликатно отступил от древнего центра. А вырос он рядом с крупнейшим в Переславле-Залесском предприятием, которое переславцы называют просто химзаводом. Многие из них мечтают получить квартиру или вступить в жилкооператив в том микрорайоне, потому что многоэтажные эти дома снабжены удобствами, отвечающими современному образу жизни.
Все же сколько настроили за каких-нибудь десять-пятнадцать лет! Мы смотрели на дальнюю окраину Переславля, туда, где теснились многоэтажные здания и пластались по горизонту дымы из труб.
– Эдак расширился химзавод, – заметил «гость». – Два-три года не побываешь, и сразу в глаза бросается новое. Вы-то небось не замечаете, – он обратился к другу.
– И мы замечаем, – сказал переславец. – И новые здания, и новых людей. Сколько туристов едет, и наших и зарубежных. Мы ведь звено Золотого кольца. Нам есть чем гордиться – и прошлым и настоящим. Известно ли вам, к примеру, – он обратился ко мне, – что фильм «Чапаев», шедший, наверное, на всех экранах мира, отснят на нашей, переславской пленке? Фабрика – первенец пятилетки – сегодня переросла в химзавод. Делают фотобумагу – в год миллионы квадратных метров, различных видов и только высшего качества. Там внедрена система, которая этим качеством управляет. – Он начал было объяснять устройство системы, однако, заметив, что товарищ не слушает, сказал, повернувшись ко мне, что завод еще выпускает магнитную пленку для бытовой звукозаписи. И тоже высокого качества по всем показателям. – Так что, видите, и нынче нам есть чем гордиться.
Машина тем временем скатилась с горы. Налево от шоссе ответвилась асфальтовая дорога, она ведет к селу Веськово, к музею «Ботик», где сохраняется первенец военного русского флота. Мы – мимо нее, и вот уже автостанция, закончен маршрут. Водитель получил со всех за проезд, выдав товарищам портфели и сумки с продуктами, захлопнул багажник, старушка подхватила свой узелок. Я слышу, как она попросила робко:
– Сынок, а не довезешь ли до Берендеева?
Но он торопится, его ждет очередь – ехать в Загорск.
– Ты, бабушка, к диспетчеру обратись, вон там, в окошке. Он скажет, когда автобус пойдет.
В окошке диспетчерской никого. Кто там сегодня дежурит? Знаю Вахромееву Галю. Она всегда подскажет, поможет и кажется мне примером добра в диспетчерской службе, столь важной для пассажиров автомобильных дорог.
Иду к диспетчеру вместе с бабусей и узнаю, что ее автобус пойдет через час. Беру ей билет и, присев вместе с ней на скамеечку у вокзала, начинаю расспрашивать о сказочном крае, куда дорога идет мимо кладбища валунов, прилежно обкатанных ледником и почитаемых некогда жителями-язычниками, как почитали они и «Синий камень», лежащий нынче на северном берегу Плещеева озера.
Тот гигантский валун, серо-синий во время дождя, жившие в этих краях язычники племени меря тоже считали своим божеством, к тому же и наделенным чудодейственной силой. Стоило отколоть кусочек, растереть и проглотить или носить амулетом, как сила камня переходила к тому, кто в это свято и фанатически верил.
Нынче камень-реликвия – экспонат в музее природы, так же как и кладбище валунов при дороге, ведущей в поселок, сохранивший имя когда-то здесь живших людей.
Берендеи были народом-кочевником, поклонявшимся силам природы. Валуны они чтили столь высоко, что, уходя от них, пятились задом, чтобы не оскорбить их величия. В старых летописях вести о берендеях скудны, а после XI века совсем не встречаются. Однако легенды живут и сегодня. Они пленили воображенье Островского, и он поселил Снегурочку в их стране, без Берендеева посада, названного по имени царя справедливого и мудрого.
Ехать туда мне не советовали, говорили, что интересного мало. Хмурые, скучные места. Там, где когда-то был шумный торговый городок, теперь лесная пустошь и зовется она «Волчья гора».
– Так-таки ничего и не осталось в тех местах, никакого деления?– пытала я переславцев.
– Почему же? Поселок есть. Пожалуй, самое примечательное Берендеево болото. Там после революции начали было разрабатывать торф. Нынче же разработки не имеют промышленного значения, поселок, как говорят, «затухает», какие уж там хоромы царя Берендея с лестницами, точеными балясинами, резными крылечками, раскрашенными башенками, как на рисунках Билибина и Васнецова. Не слышно свирели Леля, звучащей в каждом весеннем раскате грома: «Туча со громом сговаривалась...» Может быть, потому и не ехала в Берендеево, чтобы не разрушить сказочные образы.
Но сейчас, когда предо мной сидела берендеевская старушка, я спросила, не знает ли она, что стало с каменной бабой. Дело в том, что в одном из писем краевед Сергей Евгеньевич Елховский прислал мне свою поэму о вдовой царице Рогнеде, жившей некогда с сыном у озера. Однажды его заманили на дно русалки, обитавшие в озере, и Рогнеда окаменела от горя. Озеро со временем превратилось в болото, но каменная Рогнеда так и осталась стоять. Ей, безутешной матери, Елховский посвятил поэму.
– Правда ли, что она стоит до сих пор? – расспрашивала я старушку.
– Не знаю, касатка, не слышала. Смолоду, помню, была. Мы туда не ходили. Поганое место. Что хорошего на болоте? Печаль. Вот Ангелина Петровна, может, что знает.
– Кто?
– Учительница у нас. Она, как только подсохнет, ребят соберет и все ходит, чего-то ищет. Они-то к ней так и льнут. А где он будет стоять-то? – спросила она об автобусе.
Я показала ей и спросила, откуда же она едет.
– В Загорске была. Навестила дочку. Внучаток проведала. Живут хорошо, квартиры у всех.
– Небось к себе звали?– поинтересовалась я.
Старушка как-то неопределенно кивнула. На том мы и расстались.
Первое знакомство
Десять лет назад я поселилась в одной из деревень на берегу Плещеева озера. Из окон моего дома были видны его широкие воды, далекие, в голубоватой дымке берега. Озеро словно специально отодвинуло леса и холмы, чтобы дать простор для величавого шествия крутых облаков, и они, могучие, напитанные влагой, медленно плыли, выставляя напоказ свою красоту, или останавливались, гляделись в живое зеркало вод, повторяющее их окраску и формы.
В прозрачные осенние дни в юго-восточном углу, как на ладони, уменьшенный расстоянием, белел своими стенами и храмами Горицкий монастырь. Стоял он на высокой моренной гряде. О времени его возникновения говорили по-разному. В одной из книжек, напечатанной в двадцатых годах в местной типографии переславскими краеведами, сообщалось, что монастырь возвели на месте языческого капища; это весьма вероятно, новая вера всегда утверждалась на ниспровержении старых святынь, а в этом случае языческих идолов.
Летописи свидетельствуют о том, что в первой половине XIV века Горицкий монастырь был одним из крупнейших феодалов, владевший обширными землями, на которых трудилось около пяти тысяч закабаленных крестьян, умножая и без того огромные монастырские состояния. Крупные вклады в него делала московская знать и прочий люд, стекавшийся поклониться монастырским «святыням», среди них действительно были большие культурные ценности.
После одного из нашествий орды, шесть раз дотла разорявшей Переславль, разграбленный и сожженный Горицкий монастырь был возрожден при деятельном участии княгини Евдокии, супруги Дмитрия Донского.
Но Горицкий монастырь заинтересовал меня не только своей сложной историей, красотой созданных народным талантом древних храмовых сооружений, белых крепостных, с бойницами и сторожевыми башнями, стен. Нынче он несет свою службу времени, став Историко-художественным музеем, тем самым, где собраны образцы материальной и духовной культуры людей, оставивших свой след на своей земле.
Многое из того, что скоплено в этом богатейшем музее, – заслуга одного из его основателей и энтузиастов, переславца, историка и краеведа Михаила Ивановича Смирнова. Ему был выдан Коллегией по делам музеев Наркомпроса мандат, в котором все местные власти призывались оказывать М. И. Смирнову помощь в формировании экспозиций. В музей поступали предметы искусства, бытовые вещи, библиотеки, мебель, культовые предметы. Из Москвы пришли сорок пять картин из собраний переславского мецената Свешникова. В создании экспозиций принимал участие известный художник Д. Н. Кардовский, прочно связанный с Переславским краем. Его именем названа центральная часть рассекающей город магистрали, а на доме, где он жил и писал, установлена мемориальная доска.
М. И. Смирнов привлек к работе не только интеллигенцию города, но и подростков, назвав их «друзьями музея». В общественную деятельность были активно вовлечены широчайшие слои населения. Фонды музея начали быстро пополняться предметами уходящего быта.
Один из «друзей музея», Леонид Иванович Головин, рассказывал мне, как он бегал по деревням, узнавал, где имелись интересные экспонаты, сообщал об этом директору музея, и всем ценным, несущим на себе печать подлинного искусства, пополнял фонды, стараясь запечатлеть историю в предметах материальной культуры. Так, в одной из старинных деревень была обнаружена курная изба, жил в ней древний старик Аким. Спал он в печи, утирался золой и знать не хотел ничего другого. Так, когда ему взамен за музейный его экспонат предложили дом под железом, принадлежавший некогда кулаку, переезжать не захотел. В дом престарелых, однако, пошел и был доволен. Избу старика разобрали по бревнышку, на телеге доставили в Горицкий монастырь. Она и сейчас находится в экспозиции музея.
Рассказал Леонид Иванович о другой бывальщине, слышанной тоже от бабки, о том, как строился Переславль.
Примерно в VIII—IX веках в Залесье возникли первые крепости-города. Гридно – так называлось городище в местах позднейшего Берендеева царства; Ждан-городок на юго-западе озера. А на северной стороне, там, где шел старинный торговый путь из Новгорода в богатое хлебом Ополье, высоко и красиво встал Клещин.
Слова «клескать» нынче нет в языке, ушло оно, растворилось в языковом потоке. Раньше же означало звук, похожий на щелканье бича или громкий хлопок в ладоши. Похоже щелкали, хлопали озерные воды в бурю.
Весело, шумно жил городок, прислушиваясь, как щелкали волны. Клескали. Плыли челны по озеру. Ветер играл в парусах. Бросив якорь, стояли поодаль. Мелко тогда у берегов, как и нынче, было озеро, путники и купцы подплывали к Клещину на лодках.
А по низкому берегу протекала река, природная гавань. И как повествуют древние летописцы, внук Мономахов, Долгорукий Юрий, деятельность которого в истории связано со строительством городов, в том числе и Москвы, решил Клещин перенести с горы в низину, к реке, впадающей в озеро, им нареченной Трубежом. Город, который стал быстро расти, поименован был Переславлем в честь южного Переяславля Хмельницкого, более древнего.
Клещин жил, как полагают, три века. Укоренился, оброс посадами, был славен ремеслами, что подтверждают раскопки. В них найдены секиры, мечи, топорики, женские украшения: затейливые подвески, колечки, фигурные пряжки, бусы, керамика с орнаментом. Короче, люди обжились и начали украшать свой быт. И как повествует легенда, ремесленный и торговый люд, узнав о переносе города, возроптал. Привычка ли, могилы предков на склоне горы, простор, приволье, с горы дивный вид на озеро, на окрестности, – кто знает теперь, какие причины заставили жителей Клещина противиться воле князя.
– Только, – передавал Головин бывальщину бабки, – днем избы в Клещине разбирали, перевозили на низкий берег, а утром они оказывались на прежнем месте. За ночь их успевали перетащить и снова сложить, как будто и не было никаких переездов.
Новое победило, в конце концов, но старое не забылось.
Слушая Головина, я представляла, как темной, сырой сентябрьской ночью, в посконь одетые бородатые мужики, собравшись миром, тянули на старое место бревна, а жены и ребятишки, боясь проронить хоть единый звук, тащили добришко и гнали скотину, веря, что богоугодное дело вершат, не разрешая опустошать родное гнездо, где жили многие поколения предков.
