Текст книги "Ярославичи"
Автор книги: Вера Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Лен мой, лен...
Это была немолодая узколицая женщина с жестковатыми скулами, ярким румянцем, ясным взглядом серо-голубых глаз. Просто и доверительно взялась она рассказывать про лен, как было трудно его возрождать.
– Семян с грехом пополам наскребли на тридцать соток. Уж как эти сотки обихаживали! Дождем или ветром повалит ленок, руками его поднимали. Пололи, а в засуху поливали...
На улице просигналил кто-то. Гурьев озабоченно глянул в окно и, прихватив со стола потертую заячью шапку, заторопился к выходу, кивнув на прощание, Вслед за ним ушла и Маргарита Ивановна – агроном-семеновод колхоза. Мы остались с Анной Михайловной Николаевой, бригадиром-льноводом, вдвоем и без всяких помех продолжали свой разговор о льняных заботах колхоза.
– Потерять легко, а вот возрождать... Ох и трудно он дался нам! Золу запасали всю зиму, под борону сыпали. Пололи, рыхлили тяпками, а до чего боялись блохи! Она ведь, лишь заведись, все под корень сожрет! Нынче сеять, удабривать и блоху упреждать – все, и полоть в том числе, – никаких забот. Лишь следи за тем, чтобы удобрение одно на одно не попало. Семена из Торжка нам идут. Мы для Института льна «тверцу» размножаем. Нам через семстанцию присылают высшую репродукцию. Дрожим мы над этими семенами. Не дай бог смешать! Первый сбор называют суперэлитой. На третий год получается просто элита. Как семена обмолотим, сейчас же в мешки и все на семстанцию сдаем. Она уж распределяет, распоряжается семенами.
Наша «тверца» идет по всему району, – погордилась льноводка. – Длинна волокном. Стебель до метра бывает. Жалко, что полегает. Климат у нас хотя и хороший, не жаркий для долгунца, сыровато только. И ветры бывают. Как дуть начнут, так мы не знаем никакого покоя: чтобы не уронило, не перепутало.
– А с уборкой? Сеять вам помогает техника, ухаживать – химия. А убирать кто? Иль в «Новой Кештоме» вопрос решен?
– Какое там! – Анна Михайловна показала ладони. – Рук не приложишь – не уберешь. – И улыбнулась довольно. – Нынче убрали все до единой льнины. Бригада у нас работящая, дружная. Все делим по совести. Работы – чтобы всем было поровну и без обид друг на друга. Я строго за этим слежу. И заработки ровные. Хорошие заработки, а вот молодежь на лен не идет. Самая младшая в нашей бригаде – пятидесяти двух годочков. Мы-то, старшее поколение, очень любим ленок. Как уберемся, так праздник справляем, поем: «Лен мой, лен». Есть такая песня.
Помолчала, подумала, что бы сказать еще. Добавила:
– Колоколину в дело пустили. Костру у нас так зовут.
– Я видела, как в иных местах ее просто сжигают.
– Эдакое-то добро? Кто ж такой неудельный? Ее и в корм для скотины можно. Коровы-то, посмотрели бы, как ее любят. Всю из подстилки выберут. Ведь от нее и удои растут, и за границей колоколину покупают охотно. Товарами платят, а вы – сжигать! У нас все в дело идет. Несортовое семя используем как лекарство. Чуть заболеет корова, мы сразу три килограмма семян берем в ведро, кипятком заварим, даем настояться и поим животное – болезнь как рукой снимает. Нет, мы лен никогда не бросим, – говорила Анна Михайловна. – До последнего руками будем скрести. – И показала жестом, как будут держаться за лен, и этот жест выразительней слов показал отношение женщины к льну – одной из прекраснейших в мире культур.
Лен высоко почитали в древних Египте, Ассирии, Вавилоне. Лен был одеждой жрецов, фараонов. Искусство его прядения было велико. Российские крепостные крестьянки-искусницы из спряденных в паутину нитей плели тончайшие кружева – блонды. В лен одевались и князья, и смерды. Его не заменишь никакой синтетикой.
– Значит, все у вас хорошо, – сказала я.
– Не все, – Анна Михайловна покачала головой. – Отделение очень разбросано. Пока обежишь все деревни, много уходит времени. Летом-то на велосипеде езжу, а зимой пешком. И женщинам трудно. Иванова Анна на поле бежит из Свистухи, Галанина Катерина – из Лешкина, а Лизавета Красавина – из Якушева. Транспорт бывает, да и не всегда на него успеешь. Замешкалась по хозяйству, машина ушла. Но на работу выйдут ко времени. И Яблокова Полина, и другие колхозницы. У нас лен на первом месте. Сначала его уберем, потом картошку. Ее-то и городские помогут, а уж ленок-то сноровки требует да терпения. Тут нам прислали помощников. Спрашиваю: «Вы лен вывязывали когда-нибудь, умеете, иль показать?» – «Знаем, умеем, не бойтесь», – заверили. Пока я туда-сюда, дел по бригаде много, вернулась, смотрю, они где-то вилы достали и эдак споро работают, копнят, будто сено. «Ну что ж, – говорю, – вы наделали? Это ж лен!» – «А разве его не так?» Что ты скажешь? Пришлось разбирать да вязать снопы, в шалашики ставить. Они извиняются, а ведь винить их нельзя, работы нашей не знают, как и мы их. Поди, нас в город отправь, мы не такого им набуродим.
И она опять огорчалась, что молодежь не знает, а потому и не любит льна, не идет им на смену. Но больше всего Николаева досадовала на комбайны.
– Дырявые барабаны. Теряем семя. Весной прорастает наплотно. Ущерб большой от потерь. Как их там только делают и отвечает ли кто за брак? Неужто нельзя навести порядок? Кого научить, кого наказать. Иль все сходит с рук?
На машины жаловались повсюду, где сеют лен. Мудрый потомственный крестьянин, председатель колхоза делился в печати своими заботами. Отметил, что лен – «золотая культура» – нынче порой превращается в убыточную. Он наблюдал работу комбайнов в течение многих лет и сделал вывод, что сами машины не только не совершенны, но вся их технология страдает незавершенностью процесса: последние, главные операции остались ручными. Ленок, ленок!
– Я первенца своего во льну нашла, – сказала Анна Михайловна.
– То есть?
Она засмеялась:
– Ну как же, замуж вышла сюда из Бабарино. Два года гуляли с мужем, а поженились незадолго до его призыва. Ушел он служить – я в тягости. Время мое пришло, когда мы лен рыхлили. В родильный с поля меня увезли. Вот Юрочка мой получился льняной. – И она улыбалась, хвалила своего первенца: – Не пьет, не курит, желанный, в отца. Посмотрит, как я по участкам мотаюсь, скажет: «Мама; что же ты все так работаешь, пора тебе отдыхать» – «Что ты, сынок, – отвечу ему, – пока силы есть, я ленок не брошу».
– А правда ли, Анна Михайловна, вас за него наградили машиной?
– Премировали, – поправила она. – В День колхозника получила автомобиль «Москвич». Награды – дело другое. Орден Трудового Красного Знамени, медали ВДНХ – золотая, две серебряных, бронзовых три. «За доблестный труд». Еще «За трудовое отличие». Да, все за лен. Люби его, как наши матери, бабки любили, отплатит за все...
Отчетное собрание
Парторг колхоза Алла Ивановна Тихонова и бухгалтер Антонина Федоровна Толмачева распределяли подарки.
– Лавров Виктор Васильевич, комбайнер, – транзисторный приемник и скатерть, – говорила Алла Ивановна, а бухгалтер откладывала в коробку.
– Лебедева Нина Ивановна – ковер и серебряная медаль ВДНХ.
– Исправников Михаил Николаевич – часы и ковер.
Тихонова быстро произносила имена и, пока Толмачева откладывала подарки, успевала сообщить соседке о какой-то свадьбе, о платье с кружевом, в котором будет невеста. Говорила Алла Ивановна так стремительно, быстро, что казалось, слова ее забивают друг друга.
До ВПШ она работала учительницей здесь же, в Кремневской школе. Вышла замуж, родила двух детей.
В «Новой Кештоме» получилось так: колхозники почти все на возрасте, а руководство молодое. Парторгу на вид двадцать пять, главному агроному, узкоглазому и круглолицему забайкальцу, Александру Золотухину – тридцать. Председатель годами постарше, да молод стажем.
– Почему вы все же решили приехать к нам? – спросил он меня накануне собрания. – Есть другие хозяйства.
Председателя можно было понять. Совсем не просто в первый раз выступать с отчетом перед таким устоявшимся, требовательным коллективом. А тут еще посторонний – что ему скажешь? Хвастаться тем, что сделано им самим, пока еще рано. Что сделано другими – не ему говорить. Положение у Алексея Евгеньевича Смирнова было сложное. С председателями колхозу всегда везло, хотя крепнуть начал он не сразу, как был основан. Однако в войну не голодали, как некоторые другие.
– Сухов подкармливал, – говорили колхозники, вспоминая с благодарностью председателя. – Народ наш не был так истощен. Из городов к нам менять тряпки на картошку ходили.
Но время летит. Постарел председатель. Ему на смену и пришел А. Е. Смирнов. Из города. Своего не вырастили. А у городского опыта того нет. Как тут не переживать? И ему самому и колхозникам?
Просторный зал Дворца культуры заполнялся. Женщины, почти все немолодые, в серых пуховых платках, в добротных шубах, отделанных норкой, лисой, рассаживались ближе к сцене, в центральной части рядов, внимательно оглядывая входящих. Хотя похвастаться друг перед другом им вроде бы было и нечем – все были богато одеты, а все равно отмечали, кто в чем.
Как этот зал и эти люди не походили на тех, с которыми мне доводилось встречаться после войны на разоренной Смоленщине! Старые телогрейки, выношенные, почти не греющие платки, солдатские шапки, белесые гимнастерки. Тесные помещения, сложенные нередко из разобранных блиндажей, в дни собраний или вечеров самодеятельности до отказа заполненные людьми.
Тогда в деревнях была молодежь, солдатки, еще не смирившиеся со своим одиночеством, ходили с гармошками по улицам, собравшись в какой-нибудь уцелевшей избе, пели надрывные, «долгие» песни. Воздух был сизым от дыма махры. Курильщики – старики, инвалиды, привалившись к стене, сидели на корточках и рассуждали о том, что трудодень должен быть повесомей, а то под расчет и нечего получать. Стерты следы пережитого. Вот они, нынешние новокештомцы, зажиточные, нарядные. Вот оно время, о котором мечтали многие поколения.
Сложный путь совершен за столетие деревней. Полный поисков и потерь, обретений и ломки уклада, привычек, обычаев, зарождения нового образа жизни, процесса еще не завершенного. Приблизились новокештомцы к идеалу? А может быть, и крепки они, потому что не разъехались люди, сохранились здесь корни, которые гонят соки в общественный организм? Вот они, все здесь, эти беззаветные колхозные труженики, этот сложившийся коллектив, способный, трудолюбивый и полный достоинства.
На сцене за столом председатель с парторгом, в костюмах, ждут, когда из дальних деревень колхозные автобусы привезут людей. Женщины помоложе, в ярких мохеровых шапочках, кокетливо притопывая каблучками импортных высоких сапожек, усаживаются так, чтобы были видны их обновы. Мужчины, сгруппировавшиеся возле колонн, одеты попроще – в пиджаках, спортивных нейлоновых куртках, лишь у некоторых пушистые волчьи ушанки. Они похохатывают, говоря о чем-то.
В зале приглушенный гул. Я прислушивалась к долетающим до меня обрывкам фраз, стараясь угадать по ним общее настроение.
– Работаем, как в гостях гостим! – Искала взглядом того, кто с укоризной произнес эту фразу, чтобы спросить потом, что означают слова, но видела плотно сжатые губы и настороженное внимание в лицах женщин.
– Слышь‑ка, Зоя-то Панкратьева хочет от бригадирства отказываться, – колхозница в синтетическом меховом пальто показывала кивком головы на вошедшую женщину.
– Что так? – любопытствовала ее соседка.
– Образование, говорит, не позволяет. Пять классов, а требования нынче знаешь какие?
– Пусть учится, – не сдавалась соседка.
– Куда уж теперь. И возраст не тот, да и не всякое учение впрок идет. Иной тебе практик все разложит по полочкам. Есть лектора, которые знают хозяйство по книжкам, а ты пусти его в поле – у нас запросит совета.
Неподалеку от меня, на крайнем стуле, готовясь идти в президиум, сидел Золотухин, главный агроном колхоза. Он говорил с соседкой о том, что озимые в этом году угнетенные из-за частых оттепелей – много силы потратили на пробуждение.
– Сын-то давно не пишет? – разговаривали на переднем ряду.
– Грозился быть на престол. С внучкой. Уж так посмотреть ее хочется!
– Ишь когда спохватился – на престол! Нынче вечером пройдешь по деревне, в окнах ни одного огонька. Умер престол. А помнишь, как раньше готовились? Холодцы варили, лашу, обязательно из хорошей муки, с мясом, каши. Селедки покупали, конфеты, пряники тоже. Гуляли три дня.
– А нынче ты каждый день ешь такое.
– Ну хоть не каждый, а отказу себе не делаю...
Открыв блокнот, я записывала эти интересные разговоры.
– А ты запиши, что пьют у нас хорошо, – наклонился ко мне из заднего ряда пожилой мужчина. В голосе его прозвучала ирония.
Спросила его:
– Вы-то лично как относитесь к этому?
Тот сразу откинулся, отстранился:
– Что я? У нас есть товарищеский суд. Он и воспитывает
– Каким же образом?
– На первый раз предупреждением. Потом карают рублем. А не поможет, применяют принудительное лечение.
– Спасать людей надо. Иные не виноваты, что жизнь так сложилась, – вместо мужчины ответила его соседка, приветливая и дружелюбная.
И опять из общего гула возникали голоса:
– Гляди‑ка, не холодно им! – Это касалось сидящих на сцене.
– Кровь молодая, вот и греет. Небось не возражала бы, как тебя кто погрел? – хохотнула ее пожилая подружка.
– Чего уж там – ушло наше время.
И они заговорили о своих болезнях, где покалывает и «жует» к погоде, какими средствами натираться и какие травы заваривать вместо чая.
В назначенный час Алла Ивановна открыла собрание. После обычного протокола президиум занял свои места, был установлен регламент, и предоставили слово А. Е. Смирнову, новому председателю. Он попросил полчаса, поправил очки с затемненными стеклами, провел ладонью по круглой, гладко выбритой голове, успокоился и произнес негромко и доверительно, будто разговаривал с сидящими в зале своими коллегами:
– Прошел еще один год пятилетки. Каков же наш вклад в общенародное дело? Год этот сложился у нас удачно. Сто сорок четыре процента плана. Зерна на круг собрали по тридцать, без малого, центнеров с га, льноволокна по семи и восемь десятых центнера, урожай неплохой.
«Ого, – подумала я, – неплохой! Что же тогда хороший?»
Впрочем, были здесь урожаи и выше. Звеньевая Яблокова по десяти центнеров с гектара собирала. Ей звание Героя присвоили. У Беловой Анны был такой урожай. Смирнов, вероятно, этот считает хорошим.
Зал внимательно следил за докладом. Цифры были давно всем известны; но сейчас они звучали совсем по-иному. Первый доклад председателя. Он нашел верный тон разговора, спокойно и просто, без лишних ссылок на мировые события вел разговор только о деле, давал анализ только того, как прожит год, что сделано, что еще нужно сделать.
– В колхозе у нас девяносто пять тракторов. Вроде бы много, но двадцать машин подлежат списанию. Капремонт слишком дорог, требует много сил, которые следует экономить, расходовать с большей для дела пользой.
Когда хвалил трактористов, водителей автомашин и комбайнеров, тех, кто относится к технике бережно, и называл фамилии передовиков, в рядах, где группировались мужчины, возникло движение, кто-то сдержанно крякнул, кто-то довольно усмехнулся. Всем нужно было это внимание, моральное поощрение! Не меньше, чем премии.
Докладчик упомянул объекты стройки хозяйственным способом – картофелехранилище на тысячу тонн; отметил, что снижена себестоимость всех видов продукции, кроме свинины, эта отрасль здесь почему-то не развивается, зарплата...
– В колхозе нет низких заработков, а если и есть,то лишь у лентяев. В среднем доярка получает триста рублей, телятница – двести семьдесят пять, тракторист... полевод... – перечислял он. – Никто не обижен.
Сильное, крепкое хозяйство, одно из лучших не только в районе, но даже и в области, – так его характеризовали специалисты.
Сказал председатель и о случаях рвачества, халтуры, пьянства, нарушения труддисциплины. Отметил, что это в основном у приезжих.
– Теперь к ним относятся строже, квартиры не сразу дают, сначала проверят, испытают в работе, – шепнула мне сидящая рядом женщина. – А то развелось их много. Мотаются с места на место, пьянствуют, дебоширят, людей разлагают. Пристроились на государственной шее.
Докладчик говорил и об этом, и зал его слушал. По-прежнему сжатые губы, вприщур от внимания глаза.
Выступавшие в прениях дополняли доклад: нужно строить сушилки для льновороха, новые склады для удобрений, чтобы дожди не смывали их, не уносили в чистую реку Кештому...
«Пора наладить дела в свиноводстве...»
«Изжить приписки – они, увы, еще есть...»
«Искать дополнительные пути для роста производительности – на разных фермах, в бригадах разные показатели, разная себестоимость продукции. Нужно установить почему и устранить недостатки».
Много внимания уделили кормам: их заготовили много, а качество низкое. Кормят вволю коров, а надоев не получают.
– Не в коня, значит, корм, – подали голос с места.
– Вряд ли, – ответил ему выступавший. – Заготовленный силос подгнил не только с краев, но даже и в середине. Коровы едят его неохотно.
Снова возник вопрос о дисциплине труда, огласили списки прогульщиков, не выполняющих нормы выходов, – восемь мужчин и женщина, лишили их дополнительной оплаты.
Прения закончились выступлением пионеров. Они вошли в зал с барабанным боем, читали стихи, обращенные поименно к колхозникам. Торжественно обещали продолжать дело отцов. Словом, все шло своим чередом.
Когда перешли к вручению премий, зал всколыхнулся.
– Нина Ивановна Лебедева! – называла Алла Ивановна. – Ковер и медаль.
– Ой, Нина! – восклицали в зале.
– Алексей Иванович Иванов! Тракторист, ветеран на пенсии...
За наивысшую выработку, экономию горючего и смазочных материалов... За наивысший урожай картошки... За высокую культуру животноводства... За внесение органики на поля...
Думалось, побывай я на скотных дворах, осмотри телятники, где выращивают молодняк, поступающий сюда из других хозяйств, – шестьсот голов ежегодно, загляни в мастерские, другие службы этого сильного хозяйства, вероятно, не почувствовала бы в той мере, как здесь, на собрании, главной движущей силы колхоза, этого коллектива, волей и стараниями которого хозяйство окрепло, стало передовым. Один миллион двадцать пять тысяч рублей дохода. Зерно, овощи, лен, молоко, мясо, яйца, корма – самые жизненно важные продукты питания и сельскохозяйственного сырья. Сколько же, учитывая невысокую стоимость этих продуктов, нужно добыть его, чтобы получить столь высокий доход! Какую нужно затратить энергию!
В заключительном слове председатель поблагодарил колхозников за труд, который вложен в хозяйство, и попросил разрешение на отпуск в марте. Апрель – уже сев, перевод скота на пастбищное содержание, готовность техники ринуться в бой, это бесконечное множество разных забот, которые требуют присутствия и постоянного внимания председателя.
На фильм, как и предполагала Алла Ивановна, остались немногие. Расходились, однако, довольные собранием, продолжая обсуждение хозяйственных дел. Много внимания уделяли органике – надо научиться навоз накапливать, бережно сохранять его и вывозить на поля.
– Что же молчали на собрании? – спросила я Маргариту Ивановну Язеву.
– Дома сейчас начнутся прения, – засмеялась она. – Все обсудят, каждого из колхозников, кто как работает, в чем был одет, как говорил председатель. Заметили, как его слушали? Еще бы, свою судьбу ему доверяют, свои успехи.
– Как, выдержал испытание?
– Посмотрим, – уклонилась она от прямого ответа.
По пути нас догнала Алла Ивановна. Из-под рыжей лохматой шапки весело глянули до прозрачности светлые глаза.
– Мам, присмотрите за ребятишками, я загляну на свадьбу. Ненадолго, скоро приду. Женятся комсомольцы, – пояснила мне. – Парторг я, просили прийти.
– Да ты не торопись, накормлю, уложу ребят, – сказала Маргарита Ивановна.
– Так это ваша дочка? – спросила я, когда Аллочка бросилась догонять ушедших вперед колхозниц.
– Невестка, – сказала Язева, проводив ее взглядом. – Сынка у меня увела, – и засмеялась по-доброму, что, мол, поделаешь.
По улице центральной усадьбы шли женщины в валенках с галошами, несли сумки из магазина, ползли оранжевые трактора, тащившие из леспромхоза хлысты, носились, скаля зубы, неугомонные мотоциклисты, облепленные снегом, – им и зима нипочем, – бежали в кино ребятишки. Когда-то они в деревенских клубах усаживались на пол перед первым рядом. Нынче в клубе было просторно, и дети сидели на креслах. Все изменилось, и быт, разумеется, однако все же телевидению предпочитают кино, а кинофильмам концерты – живое общение.
Поздно вечером я возвращалась в райцентр. Было морозно и ясно. В небе висела луна, щекастая, полнотелая и круглая, как пошехонский сыр. Сугробы мерцали, вспыхивали алмазами. Стояли последние дни здоровой, крепкой русской зимы.
