Текст книги "Ярославичи"
Автор книги: Вера Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– И, полно-те, часа через три, скорей не вернутся, – успокоила та, но все же заторопилась по улице. Догнав ее, я спросила:
– А как у вас с невестами, тоже проблема?
Она поглядела рассеянно, не понимая, похоже, что это в такое время какая-то незнакомая пристает, однако ответила вежливо:
– Как у других, так и тут, везде одинаково. – И крикнула проходящему по дороге мужчине, чтобы он поторопился с вином.
– Два ящика взяли, шибко будут гулять, – сказала старушка, которая тоже смотрела, как выводили из дома невесту.
– Красного? – спросила я.
– И, что ты, касатка! – ласково возразила она. – На торжествах у нас только белое и сухое пьют. Кто же будет позориться красным. Его только пьяницы употребляют. – И заворчала, поругивая пьяниц, как я поняла, которым все равно что глотать.
Теперь уже не останавливаясь, обогащенная впечатлениями, хотя и случайными, но все по делу, я шла в контору на встречу с Виталием Ильичом Шимаровым, главным бухгалтером колхоза, о котором сказали еще, что он очень надежный, знающий человек. И уважали его за строгость, за знания и справедливость.
Разыскав его в конторе, я пытливо смотрела на этого невысокого, нельзя сказать чтобы плотного, но и не худощавого человека, голубоглазого, с упрямо-испытующим взглядом из-под крутого высокого лба. Умного, проницательного, порой снисходительно-ироничного, от которого, вот уж действительно, ничего не укроешь. Он одарил меня этим взглядом, выслушав вопросы, и начал разговор, как, видно, и положено главному бухгалтеру, с цифр, конкретно.
– Из тысячи ста голов крупного рогатого скота у нас в хозяйстве четыреста десять коров, остальные ремонтный и товарный молодняк. Доход от реализации два миллиона рублей, чистых до шестисот тысяч. Не только телочек и бычков породистых продаем. В колхозе есть свинофермы. Живем на свои. Восемь миллионов рублей за пятнадцать лет в хозяйство вложили. Ни копейки у государства не брали. Магазин, мастерские, гараж, склад для минеральных удобрений, КБО (комбинат бытового обслуживания), – перечислял Шимаров. – Очистные сооружения на сто кубометров в сутки. И технику покупаем, и строим. Немного с хозяйственными постройками поотстали, силы бросили на жилье. На благоустройство квартир, теплофикацию – в Медягино центральное отопление, вода горячая в каждом доме. – Пытливо посмотрел.
– Ну что ж, этим можно гордиться.
Шимаров удовлетворенно кивнул.
– Может быть, обратили внимание: машины возят кирпич.
Теперь уже я кивнула.
– Новый телятник будет, дом двадцатичетырехквартирный, магазин промтоварный. Строимся, в общем.
– Приезжих много? Нынче, где ни послушаешь, много приезжих.
– Есть и у нас. Только больше своих. Удержали кадры.
– А чем?
– Не клубом же!
Шимаров взялся было за книгу, сказал, не открывая ее, что зарплата, средняя, подчеркнул, без малого двести рублей. В счет ее дают зерно, капусту, картошку. Хочешь скот разводи, а не хочешь – твое дело. Только мало коров в личном пользовании. Мелкий – поросята, кролики, ну, кое-кто теленка берет из выбракованных, которые не годятся ни на ремонт основного стада, ни на продажу. Картошку со своих участков не продают.
Все, что видела, даже беглые впечатления, и о чем говорил Шимаров, характеризовало время.
А знал ли кто теперь, как жили на этой земле крестьяне даже не в столь давние времена, но вот когда создавался колхоз...
– Виталий Ильич, вы об этом помните?
– Маленький еще был. А разговоры помню. Щукин когда приехал. Взрослые говорили: «Лучших коров приказал скупать. В деревню Вятскую посылает». Известно было, что тамошний скот славится удойливостью. Еще говорили: «Торговаться умеет». И тоже хвалили: «Хозяин. Этому можно довериться».
И как не довериться – он местный был, из этих краев. Вырос в нужде. Нужда заставила и в город идти. Все знал окрест по хозяйству и крестьянскую душу до тонкостей понимал. Как стадо собрал хорошее, взялись осушать болотины. Вручную все. Людей было много в деревнях. Пятьсот трудоспособных в «Горшихе», а сейчас двести двадцать вместе с двумя колхозами. Хоть и техники стало больше, но рук маловато для такого хозяйства. Пока еще хватает ручного труда. Вот тогда, в тридцатых годах, и было заложено племенное стадо. Наша маленькая «Горшиха» еще до войны получила «Знак Почета». А первые ордена тогда ох какую цену имели! Воодушевление, успех. Вера в свои великие силы. – Он вздохнул, задумался и повторил: – Щукин Федор Артемьевич душевный был человек. Знаток крестьянства. А это не шутка...
– Сами-то вы его помните иль по рассказам?
– Ну как не помнить! Я ведь работать начал при нем. Сорок четыре годочка назад. Еще до войны. Вышло так: семилетку кончил, задумал химиком стать. Поехал в город, а на экзаменах в техникум провалился. Мне говорят: «Погуляй годок». Вернулся в Медягино. Гуляю по улице. А мне навстречу Абросимов Илья Иванович. Он тогда в правлении был. Не знаю, что заинтересовало его, только спросил:
– Что делаешь, мальчик?
– А ничего, – отвечаю. – В техникум вот не взяли.
– А ты приходи к нам, пошлем учиться.
– А на кого?
– На счетовода. Хорошая специальность. Пойдешь?
И стал расхваливать эту профессию и объяснять, как важен для колхоза труд счетовода, а больше того – бухгалтера. Послушал я – он так хорошо говорил со мной, – поверил ему, сказал:
– Давайте, пойду...
Учился год и шесть месяцев. Колхозную школу окончил с отличием. Вернулся домой, стал работать в колхозе. Опыта еще как следует не набрался, как в тридцать девятом году в наш колхоз вливаются еще два хозяйства: «Ленинский путь» и «Дружба». Мне говорят: принимай хозяйство, делай объединенный баланс. Куда деваться, боялся, а сделал. Стала у нас большая «Горшиха». С того времени и живем в одних границах. Земли у нас чуть больше двух с половиной тысяч гектаров, пашни тысяча триста семьдесят пять, сенокосов двести шестьдесят шесть, пастбищ более семисот гектаров. Рельеф, сами видели, равнина, тяжелые суглинки, переувлажненность...
Когда, в тридцать девятом году, председателем колхоза выбрали Илью Ивановича Абросимова, Щукин пошел заместителем по животноводству. Теперь-то в колхозе председателем Абросимов-сын – Николай Ильич. А прежние наши руководители, которым принадлежит заслуга в организации и развитии ферм, сохранении племенного стада, навечно с нами не только в делах, но и в портретах. И все наши лучшие люди. Хотите увидеть?
Я молча поднялась и вышла вслед за Виталием Ильичом, он быстрыми, энергичными шагами проследовал с ключом туда, где находился красный уголок колхоза, открыл его, и я увидела, какие ценности тут хранятся.
Это был скорее музей, кабинет для занятий. Середину помещения занимали столы, на стендах, вдоль стен, лежали дипломы, всевозможные грамоты – стопы грамот, медали ВДНХ – медные, золотые, серебряные, вымпелы, кубки, другие награды: «Коллективу высокой культуры животноводства», «Передовому коллективу, победителю во Всероссийском, во Всесоюзном соревновании», «Лучшей ферме деревни Медягино». Той самой, куда приехал двадцатипятитысячник Щукин и откуда пошла горшихинская слава.
С живым, глубоким чувством я смотрела на портреты двух русских богатырей – Федора Артемьевича Щукина и Ильи Ивановича Абросимова. Щукин – первый председатель колхоза, бравый человек с веселым, пронзительным взглядом и пышными, буденновскими усами, придающими лицу неукротимую энергию, и лихость, и смелость дерзания.
Глядя на него, живо и ярко представила, как он, приехав сюда, в Медягино, обошел угодья, покряхтел, похмыкал, стоя на бережке Соньги, глядя на непроходимые топи, кусты, из которых поднимались стаи уток, бекасов – хороша охота! – в крестьянских избах увидел нужду, такую же, от которой уехал в город. Задумался, покачал головой. Решил: «Ну что ж, раз такое дело, попробуем побороться». Собрал людей, высказал свои замыслы. Тепло говорил, как с родными. Знал русский характер, на окрик и на приказ не податлив, а добрым словом любую преграду с ним сломишь.
И покупали скот, и осушали болота, сеяли траву, овес и канищевский клевер, вместе радовались успехам, победам, наградам.
У Ильи Ивановича Абросимова было выразительное, красивое лицо, своей волевой устремленностью напоминавшее лицо актера Абрикосова-старшего. И результат их усилий, усилий всего коллектива колхозников, о которых Шимаров сказал: «Люди редкого трудолюбия», – был тут, в знаменах, дипломах, грамотах, орденах, письмах, которые шлют отовсюду, разные письма: поощрительные, с благодарностью за помощь, с просьбами поделиться опытом. Однако живой результат усилий и тех, кто запечатлен на портретах, и всех, кто трудился и трудится нынче на племенном заводе колхоза «Горшиха», – результат этот на фермах, в лугах, где пасутся стада беломордых, с атласной, угольно-черной шерстью коров отечественной, созданной ярославичами породы.
Пора, подходило время увидеть их тут, на месте, в хозяйстве, которое стало теперь племенным заводом, где выращивают, совершенствуют, продают в другие хозяйства телочек и бычков, умножая тем продовольственное богатство народа.
Но день шел к концу, и еще многое хотелось узнать у этого человека, жизнь которого так крепко срослась с «Горшихой».
– А как же, Виталий Ильич, сохранили травы-то? Вопрос не праздный. Это – о возможности самостоятельного решения опытным председателем важных для хозяйства проблем, возможности обосновывать свою точку зрения. Ведь не только опасность утерять достигнутое нависла над хозяйством, когда в поисках лучших решений проблемы кормов для всех предлагался один рецепт.
– Что говорить, теперь дело прошлое. Известно, как сохранили. Обманом. С краю сеем одно, а подальше другое. А ведь возьмись за кукурузу тогда – и крышка хозяйству. В войну уж на что было трудно, а скот сберегли, удоев не снизили.
– Как жили в войну, расскажите.
– Я был на фронте тогда. Зенитчик. Старший сержант. Отвоевал и вернулся домой. Свое рабочее место занял. Вы обратите внимание на этого человека. Большие его заслуги перед нашим хозяйством.
Он указал на портрет большелобого человека, главного зоотехника колхоза, Ивана Георгиевича Жарикова, под руководством которого в колхозе созданы новые, наиболее ценные и породе линии быков, маточные семейства, так характеризовал Шимаров его работу.
– Продуктивность стада за годы его работы выросла почти на тысячу шестьсот литров в год, достигнув пяти тысяч двадцати килограммов. И жирность поднялась. Стала четыре и пятьдесят семь сотых процента.
– А было?
– А было четыре процента. Да вы представляете, что это значит? – Виталий Ильич посмотрел вопросительно.
– Догадываюсь.
– Вот то-то. У нас ведь как было. Корма – одно дело. Илья Иванович спрятал посевы, защитил, уберег, как мать свое дитя бережет. А как на пенсию вышел, встал вопрос: кто будет так же стадо беречь? При нем хозяйство больших высот достигло. Помню, сорок девятый год, шесть колхозников – доярки, завфермой и сам председатель были удостоены высшей награды – звания Героев Социалистического Труда. Большое торжество, воодушевление, вера в силы, в будущее, чувство нужности людям, стране, гордость за нашу «Горшиху». И вдруг вопрос: как же будет дальше? И Жарикова в то время взяли у нас. На другую работу поставили. А агроном ушел. Короче – полная смена руководства. Это всегда болезненно для хозяйства. Новый человек со своим характером, опытом, связями, знаниями. Как уживется с коллективом?
– Это тогда, когда вам начали присылать председателей?
– Вы знаете об этом? Да дело не в том, что присылают, за помощь всегда благодарны. Кого присылают – вот вопрос. Когда Николая Ильича избрали, он прежде всего начал возвращать ушедшие из колхоза кадры. К Жарикову – его в сорок первом взяли, директором госплемрассадника был – делегация: давай, мол, обратно. Вернулся в пятьдесят девятом году. Возобновил зоотехническую работу. Его руководству обязаны тут созданием наиболее ценных в породе линий быков. Да что уж там говорить! Заслуги его огромны. Вернули в колхоз агронома, он был директором в соседнем совхозе. А как руководящее звено укрепили, так дело двинулось на подъем. В шестидесятом году снова вышли в передовые.
– А нынче как?
– Нынче? – Виталий Ильич посмотрел пытливо. – Нынче вот. – Он протянул брошюрку.
Я прочитала отчеркнутые строки: «Применение селекционных приемов, таких, как непрерывный улучшающий отбор, целенаправленный подбор в сочетании с инбридингом (близкородственным скрещиванием) на выдающихся животных, постоянный анализ результатов отбора и оценки племенных качеств животных на фоне полноценного кормления, позволило создать одно из лучших в ярославской породе стадо племенного скота завода «Горшиха».
– Ну а если попросту?
– И попросту то же: одно из лучших в области. Вот тебе и низина, кочкарник, горькая земля, горшиха. А ведь колхоз, кроме этой земли, всегда был на общем положении, как и другие колхозы, да, выходит, и в худшем, чем другие. В чем же дело? Наверное, этот вопрос нуждается в столь же серьезном внимании, как все другие хозяйственные проблемы.
Еще в ту пору, когда Аксененков работал над диссертацией, знакомясь с племенной работой в хозяйствах области, Иван Георгиевич Жариков звал: «Защищайся и к нам на практическую работу. Для ученого тут простор. А кроме всего коллектив. Творческий, работоспособный, легко с ним, интересно».
Заманчиво, право. Но вот как случилось: не стало Жарикова, и найти достойного зоотехника оказалось не так-то просто. Велики ответственность и объем работы.
Аксененков и его жена Ирина Гавриловна, зоотехник-селекционер, вели племенную работу в совхозе «Новый север». Жили в поселке Михайловском. Прекрасный поселок: Волга, сосновый бор, десятилетка для дочек, нормированный рабочий день с двумя выходными. А все же расстались.
Перебрались в Медягино и поселились в одном из новых двухэтажных домов.
– Там я заведовала лабораторией, обрабатывала поступающие со всех ферм материалы. А здесь с живой коровой имею дело. – Ирину Гавриловну я встретила на ферме. – Прежде чем на племенную корову карточку заведешь, не раз посмотришь на нее и во время контрольных доек – производили их три раза в месяц, и при проверке на жирность – она меняется в течение дня: утром самая высокая. Меняется и от состояния коровы. И взвешивание, и бонитировка, и экстерьерная оценка, и обмеры – все с участием зоотехника-селекционера. Мне приходится и заносить все данные в племенную книгу с первых дней, с момента появления теленка на свет. Тогда ему ставят метку на ушко. Может быть, видели? – Ирина Гавриловна, увлекаясь, показывала эти племенные карточки, говорила: – Коровы очень умны, у каждой характер свой: одна грязнуля, другая чистюля, спокойные, нервные, флегматичные. Доярки знают все их повадки. А это тоже удои: попробуйте кое-как обращаться с коровой, она и молоко не отдаст. Наши доярки и встретят их с пастбища, и проводят, и приберут на ферме, и приготовят подкормку. И у животного настроение совершенно другое, она платит за это не скупясь. У нас замечательные доярки.
О горшихинском хозяйстве Ирина Гавриловна говорила, как о «нашем», то есть о своем. И в голосе ее появились горделивые нотки, когда называла имена Капитолины Крючковой, Людмилы Абрамовой, заведующей фермой Нины Александровны Смирновой. Вспомнила тех, кого даже не знала, но имена которых навечно вошли в историю ярославского колхоза «Горшиха»: Абросимовой, Плетневой, Лукьяновой, Гурьевой, Тяжеловой, Горевой. Она отдавала дань усердию этих тружениц, постигших секреты своей прекрасной профессии.
Во время поездок по Африке мне приходилось встречать племена, у которых уход за скотом считался привилегией аристократов. В долинах Лунных гор – массива Рувензори паслись стада анкольских коров с полутораметровым размахом рогов. И дойка коров там – торжественный и тоже прекрасный ритуал.
Любят в «Горшихе» животных. Может, и в этом секрет успехов колхозников. Любят, живут в постоянном контакте, как бы стремясь к единой цели, животное и человек. О Щукине, ветеринарном враче, Ирина Гавриловна выразилась так:
– Какое-то, если можно так сказать, коренное понимание дела, будто каждое животное видит насквозь со всеми особенностями его организма. Знаете, есть такие люди: взглянешь на них и чувствуешь жизненную прочность, добротность. Отец его, первый председатель, говорят, такой же был богатырь. Семья у Геннадия Федоровича крепкая, добрая. Девять детей – редкость по нынешним временам. В войну – танкист, орден Славы носит. А люди здесь коренные – каждого возьми – личность.
– Так, значит, не жалеете, что уехали из Михайловского? – спросила я.
– Да как вам сказать. Есть свои плюсы и свои минусы. Главный плюс – работа для специалиста здесь интересней и шире. Прекрасное стадо. «Горшиха» поставляет бычков в семнадцать российских областей, сто пятьдесят, сто шестьдесят бычков и телочек ежегодно.
Немалый вклад в хозяйство страны. А это что-то да значит!
Накануне вместе с главным зоотехником мы осматривали формы. Пришли в тот момент, когда в проеме противоположной двери показался пастух и щелкнул кнутом. Все помещение тотчас же наполнилось радостными, глубокими трубными звуками. Коровы задвигались, начали подниматься и потянулись к выходу – время пастбищное пришло.
И как только помещение освободилось, его начали чистить, закладывать в кормушки подкормку – свежую траву.
– Так ведь они же на пастбище! – удивилась я.
– Трава еще очень сочная, не набрала витаминов. – Аксененков начал посвящать меня в сложную науку кормления, – В молодой траве много калия, избыток его нарушает необходимое соотношение магния, кальция и натрия.
Сказал, почему необходимы грубые корма, вспомнил Василия Левина, еще в XVIII веке сказавшего о пользе дятловины – так называли клевер, который, как он писал, не только хорош для скота, но и «поправляет землю». В своей «Ручной книге сельского хозяйства для всех сословий» Левин тогда уже говорил, что «крошева, подобные кислой капусте, составляют корм отменный и здоровый». А крошево это не что иное, как силос, который только теперь вошел в широкое употребление.
Корма... Корма... Как велика эта проблема!
– Вот тут у нас стельные коровы. – Мы пришли с Аксененковым в соседние помещение. – Они гуляли с утра, а теперь отдыхают.
Коровы лежали в своих чистых стойлах – крупные, вальяжные, спокойные. Они переставали жевать, поворачивая к нам свои белые морды – пытливые, проникновенно-умные, любопытствующие, невозмутимо-спокойные, у каждой было свое выражение. Проводив нас взглядами, они принимались за жвачку. Почти физически ощущалось их состояние терпеливого ожидания приближающейся поры. Поры, когда горшихинское стадо пополнится новым бычком или телочкой.
– А вот они, наши малыши! «Детский сад» – так зовут его телятницы. – Николай Николаевич подошел к одному из деревянных загончиков. С чистой соломенной подстилки сейчас же поднялся на ломкие, еще слабые ножки черный теленочек и ткнулся в него маленькой корзиночкой, надетой на мордочку.
– Зачем корзиночка?
Я почесала малыша за ушком. Он закрутил головкой.
– А чтобы не сосал подстилку – грязная может быть. Сейчас вас покормим, – ласково сказала теленку Наташа Суконина, подменявшая заболевшую телятницу. Она взяла бутылку с соской, сняла корзиночку с морды теленка. И уже тут проявлялся характер животного, запас его жизненных сил. Теленок, едва она поднесла к его морде бутылочку, набросился на нее и, чмокая, захлебываясь, выкатывая от усердия большие, наивные глаза, принялся за еду. Он так старался, что Наташе пришлось заботливо придержать рукой его славную мордочку. Две-три минуты, и литровая бутылка опустела. Пока кормилица ее ставила, чтобы снова надеть на мордашку корзиночку, он успел полизать ее руку и пытался даже пожевать рукав.
Другой теленок как бы неохотно, капризно притронулся к соске, лениво потягивал, потом отпускал. Наташа терпеливо ждала, когда он снова соблаговолит приняться за еду. Он не выглядел больным, крупный теленок, но какой-то вялый, флегматик.
– Их постепенно переводим на растительный корм, тщательно сортируем, часть оставляем на пополнение нашего стада, часть продаем. На мясо идут только непригодные к племенному делу. Плана по мясу у «Горшихи» нет, – говорил главный зоотехник, когда мы, минуя скотные дворы, навесы для хранения сена, картофелехранилище, мастерские, гараж, мимо площадки для техники, огороженной и чистой, шли на пастбище, чтобы посмотреть на коров в природных условиях.
Николай Николаевич заставил меня обуть сапоги. Говорил: «Натягивайте, не раздумывайте». Но только выйдя за пределы построек, я поняла, почему здесь радуются, когда засушливо.
Ночью прошел небольшой дождичек, едва сбрызнуло, асфальт на дорогах был сух. А мы с трудом вытягивали ноги из вязкой земли, поросшей густой травой. Из-под ног взлетали чибисы, еще не кончили свои песни жаворонки.
– На пастбище будет посуше. Там, видите, высоко.
У леса, куда показывал зоотехник, паслись коровы. С кнутами через плечо похаживали рядом пастухи-виртуозы, как их называет Аксененков.
– Когда корова в одних руках, да руки эти умные, добрые, она спокойна, знает, куда ей бежать. Пастух только голос подаст, они его уже знают и время свое знают. Как дойка придет, их и гнать не нужно, сами на скотный двор повернут. Вон тот пастух, – он показал на худощавого человека в каляном брезентовом плаще, – Константин Иванович Фирсов. А там вон и Глухов Николай Александрович.
– Трава перерастает, Николай Николаич. Надо бы подкосить. – Фирсов повернулся к лесу. – Вот тот край и сразу убрать. Тут-то все подъели, вон они как стараются.
Коровы на ходу щипали траву и уже повернули к скотным дворам.
– Доярки жалуются, что пить хотят. Нужны дополнительные емкости, – озабоченно говорил Глухов,
Николай Николаевич, весело прищурясь, посматривал на коров. Ветер трепал его черные волосы, подхватывал галстук.
– Попридержи немножко, а то раньше времени на ферму придут.
Эх, не надо было ему говорить это. Фирсов крякнул, уж он-то знает, когда придержать, когда прикрикнуть: «Э! Ну пошел! Оп! Фю-ю-ить!» Тридцать два годочка без перерыва пасет. Друг к другу приноровились каждым шагом, каждым движением. Дождь ли, ветер, в пять тридцать выгоняет, до девяти пасет, потом на часок отгоняет на отдых, лучше в тенек. Когда комар, едят плохо, тогда на ветерке лучше отдыхать, в дождь в лесок загоняет. Они и сами все знают, когда уходить, и часов не надо. Холеные, крупные, спокойные животные, давно уже не похожие на прародительниц, выведенных вековым трудом ярославских крестьянок.
– Вот сейчас завернем к озерку, время и подойдет. – Константин Иванович вроде бы и зоотехнику отвечает, и говорит со своими питомцами.
– А как же зимой, когда не пасете?
Я едва успеваю за набирающим скорость стадом: они задержались у озерца и теперь торопятся возвратиться на ферму, где уже ждут их чистые, тщательно вымытые аппараты для дойки, молокопровод, готовый принять молоко, а в кормушках лежит свежая зеленая подкормка. Пастухи привычно шагают за стадом, и кончики перекинутых через плечо кнутов скользят в траве, как серые змейки.
– Зимой мы работаем скотниками, вывозим навоз. Тоже с коровами, – отвечает Фирсов. – Они человека хорошо понимают, голос знают. Случается, к чужому стаду какая прибьется, только кликнешь, смотришь – уже трясется, бежит.
И такое тепло было в голосе этого заветренного, сурового человека, что невольно подумалось: в этом тоже одно из главных условий успеха. Каждый знает на своем участке, что он нужен, что труд его необходим. Общий труд, творческий. Всего коллектива, возглавляемого Николаем Ильичом Абросимовым, потомственным председателем колхоза, который несет в себе не только опыт отца своего, но и бесценные богатства опыта поколений.
На двух берегах
Из Андропова в Ярославль дорога идет через Тутаев – центральный город одного из семнадцати районов области. Он лежит на двух берегах Волги, в стороне от железной дороги. В октябре 1982 года в Мышкине состоялось торжество: секретарь областного комитета партии Федор Иванович Лощенков перерезал ленточку и открыл движение по важной для области, еще одной автомагистрали, связывающей семь ярославских районов. Три из них – Мышкинский, Некоузский и Брейтовский – весенними половодьями бывали отрезаны от центра страны, поэтому дорога для них имеет особенное значение.
Потоки машин с грузами и пассажирами потекли по этой широкой магистрали, на которую получили выход более тридцати хозяйств.
На Тутаевском отрезке автотрассы, в полутора километрах от нее, лежит деревня Масленниково. В этой деревне, в семье тракториста и доярки, родилась в тридцать седьмом году девочка Валя. Нынче имя ее известно всему миру, имя Валентины Владимировны Терешковой, первой женщины-космонавта.
Ей было три года, когда в войне с белофиннами погиб отец. Мать, оставшись с тремя детьми, несколько лет спустя перебралась в Ярославль, где Валентина окончила школу и стала работать.
Ее трудовая биография столь же широко известна. Шинный завод, текстильный комбинат «Красный Перекоп», занятия в техникуме, в ярославском аэроклубе – отсюда и начался космический полет «Чайки», о котором 16 июня 1963 года узнал изумленный мир.
Первая женщина в космосе! Ярославна. Я помню Международный конгресс женщин, проходивший в Москве вскоре после исторического полета. Какую бурю оваций вызвало появление Валентины Терешковой в президиуме конгресса Ей аплодировали стоя, крики восторга наполнили зал Кремлевского Дворца съездов. Терешкову засыпали цветами, делегатки, затаив дыхание, ловили каждое ее слово, ведь многие из них представляли страны, где равноправие женщин было неразрешимой проблемой. Терешкова была для них символом. Освобожденная. Равноправная. Смелая. Женщина, родившаяся на Ярославской земле.
Тутаев город древний – в 1983 году он отметил свое семисотлетие. В одной из старинных ярославских церквей была найдена рукопись. Называлась она «Сказание о Борисоглебской стороне». И повествовало это сказание о том, как в пору народной трагедии, когда полчища татаро-монгольских завоевателей обрушились на Русь, разоряя, сжигая города и селения, убивая и угоняя в плен людей, жители Ярославля бросились в леса, недоступные для вражеской конницы. По правому берегу Волги стояли дремучие чащи Черного бора. В нем и нашли приют ярославские беженцы. Они срубили клети – так назывались дома. Вслед за ними в селении появились монахи, поставили храм во имя Бориса и Глеба – святых страстотерпцев, князей, убитых братом Святополком, прозванным Окаянным, и храм назвали Борисоглебским. Отсюда и селение получило имя – Борисоглебск.
Возникшее на левом берегу поселение связывают с именем угличского князя Романа Владимировича. Он якобы усмотрел удобное место для переправы и на одном из холмов приказал строить крепость, а в крепости, по обычаю, ставить храм. Время – конец XIII века – было беспокойное. Крепость защищала от набегов неприятеля, но место было очень удобное для торговли.
Так и жили, каждый по-своему, на двух берегах, Борисоглебск и Романов до прошлого века. Потом их объединили для удобства управления, изменили герб. На нем появился тот же медведь с секирой, окруженный венком с развевающимися лентами, – символ объединения. Но города все равно оставались разными. Разные они и сегодня.
Правый берег современен и многолюден. Новые постройки все более теснят бревенчатые и обшитые тесом трехоконные домики. Многоэтажных зданий то целый квартал, то микрорайон, где только-только закустились деревца. Высятся корпуса предприятий – дизельных агрегатов, льнокомбината «Тульма», старого, но тоже разросшегося. На этой же стороне реки в нескольких километрах высятся крекинг-колонны нефтеперерабатывающего завода, им. Менделеева, некогда первенца отечественной нефтехимии. Построен он был еще в прошлом веке и производит минеральные масла. Умный предприниматель Рогозин, ученик Дмитрия Ивановича Менделеева, открывая новое дело, опирался на помощь науки. В лабораториях и цехах все лето 1881 года вел свои опыты великий химик, предрекший этой отрасли великое будущее. Его предсказание осуществилось.
– Но что же за имя, присвоенное городу? – спросила я сидевшую рядом пожилую женщину, с которой переговаривалась всю дорогу.
Внятно, доходчиво она пояснила мне, что это имя крестьянского сына Ильи Тутаева, который погиб, защищая Советскую власть.
– Вы слышали, конечно, о белогвардейском мятеже в Ярославле? Да, да, Перхурова и Савинкова, – подтвердила она, кивнув. – Многие труженики поднялись тогда на помощь ярославским рабочим. Отсюда, из Романово-Борисоглебска, тоже тронулся по Волге отряд, в который добровольцем вступил двадцатилетний юноша. Они приближались к Ярославлю, когда стало известно, что на даче некоего Лопатина укрывались мятежники, и красногвардейцы вступили с ними в перестрелку. Илья Тутаев, смелый, горячий, поднялся в рост из засады, чтобы атаковать мятежников, но был сражен пулей, как после выяснилось, из английского карабина. Вот его имя и было присвоено городу – так решили трудящиеся на торжественном заседании в первую годовщину Октября. Нет, я, конечно, не могла быть свидетелем тех событий. Интересовалась, читала документы. Родные рассказывали. Старшие. Такое, знаете ли, вдохновенное было время. Как взяли тогда разбег, так до сих пор и стремимся. Окинешь взглядом, даже не верится иногда, что все это в человеческих силах.
Она повернулась к окну, за которым высились многоэтажные корпуса новостройки.
Спутница, оказавшаяся в прошлом учительницей, Клавдия Федоровна Рыжова, пользуясь своим заслуженным отдыхом, ехала навестить какую-то свою старую приятельницу. Она вдруг с удивившим меня, почти ностальгическим чувством стала вспоминать о той, левобережной части Тутаева, где ей доводилось когда-то в юности несколько лет работать.
– Провинциальный российский городок. – По ее лицу пробежала тень. – У нас как-то стало принято говорить о них с эпитетом «захолустный». Не знаю, довелось ли вам когда-нибудь почувствовать неповторимый колорит этих маленьких русских городов. – Она пытливо глянула на меня, определяя возраст. – Нельзя ничего оценивать однозначно...
Теперь она уже как бы упрекала, хотя я ей не возразила ни словом, ни взглядом. Скорее, поддержала мысленно, подумав, однако, о некотором противоречии ее чувств. А впрочем, разве любовь к настоящему должна зачеркивать прошлое? Ту полную надежд и стремлений жизнь, свежесть чувств, радость открытий, изумление перед природой, людскими творениями?
– Сколько блестящих талантов зрело в тиши этих маленьких городов! – продолжала свою мысль Екатерина Федоровна. – Я как учительница скажу – всем возрастам человека должно соответствовать свое восприятие. Детей лучше растить в тишине, на природе, в уюте, подобном Романову. Да что я вам объясняю! – воскликнула она. – Посмотрите на картины Кустодиева, он очень любил Романов. Шесть полотен рисуют его провинциальный быт. «Гулянье на Волге», «Провинция». Многое из того, что изобразил художник, уже кануло в Лету, как говорили когда-то. А на полотнах оно живет. И вот что отрадно: несмотря на все перипетии, город сохранил свой колорит. Валы, старинные храмы, дома, стиль, как называют его, провинциальное барокко.
