Текст книги "Ярославичи"
Автор книги: Вера Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Ярославичи
Книга писательницы В. Шапошниковой посвящена Ярославской земле, ее людям, их заботам. Автор рассказывает о древних городах: Ярославле с его современной промышленностью и уникальными памятниками старины, с первым в России театром, созданным Федором Волковым; Ростове Великом с его выдающимися произведениями зодчества XVI—XVII веков, со знаменитой фабрикой русской эмали – финифти; Угличе, который известен не только древними храмами, но и прекрасными сырами, а также ручными часами фирмы «Чайка»; Андропове – городе машиностроителей; Переславле-Залесском на Плещеевом озере – родине Александра Невского.
Вера Дмитриевна Шапошникова
Москва «Советская Россия» 1984
Очерки написаны при участии Никиты Минина, помогавшего в сборе материалов.
Подарок бывшего сапера
В майский солнечный день, во время одного из празднований Дня Победы, на центральной усадьбе переславского совхоза «Рассвет» готовилось открытие памятника землякам, погибшим во время войны.
Ветераны – те, кто еще продолжал работать, и некоторые из вышедших на пенсию, но еще связанных с совхозом партийными и общественными делами, – извлекли из коробочек свои боевые награды. На парадных костюмах они сверкали эмалью и золотом. Эти немолодые люди, на лицах которых отразились все жизненные невзгоды, стояли небольшой группой возле памятника, закрытого белым полотнищем.
Среди них был Иван Андреевич Макаров, бывший сапер, на деревяшке, человек редкостной доброты, круглолицый, с глазами пронзительной искренности и синевы.
В течение многих лет меня сталкивали с ним житейские обстоятельства, – когда он был председателем Троицкого сельсовета, – и не было случая, чтобы какой-то вопрос Иван Андреевич решил формально. И всегда при виде его и испытывала щемящее чувство участия, боли от бессилия что-либо изменить в его судьбе, которую сам-то считал счастливой: жив, вернулся домой, а мог бы остаться там, как те, кому открывали памятник.
Он вовсе не был идеальным героем в житейском смысле этого слова. Но было в нем нечто живое, так глубоко проникавшее в душу, как будто он воплотил в себе те черты, которые отличают сложившийся исторически характер русского человека – искренний, добрый, отзывчивый.
Он как бы излучал эту доброту даже тогда, когда бывал плох, пасмурен или гневен. Рядом с ним все казалось прочно, устойчиво и тепло.
Сейчас у памятника погибшим его землякам эти чувства были особенно сильны.
Иван Андреевич стоял в первом ряду и то вынимал из кармана тоненькую школьную тетрадку, то засовывал ее обратно.
– Всю ночь писал, – сказал он мне перед началом митинга. – Писал и плакал.
Вид у него и сейчас был растерянно-взволнованный, будто начисто забыл то, о чем говорилось в тетрадке, и не знает, как справиться с предстоящим ему испытанием.
Когда, после открытия митинга, выступления директора совхоза и короткой речи секретаря парторганизации, предоставили от имени ветеранов слово Ивану Андреевичу Макарову, он с отчаянной решимостью раскрыл уже совсем измятую тетрадь и не своим, проникновенным, а каким-то казенным, официальным голосом прочитал первую фразу о дате начала войны.
– Подлый враг верлуомно... – он споткнулся, чувствуя, что исказил привычное слово, посмотрел на ждущих его рассказа женщин, вытянувшихся в линейку пионеров Городищенской школы, скрипнул своей деревяшкой, сунул тетрадку обратно в карман выгоревших военных брюк и начал с надрывающей душу простотой говорить о том, как восемнадцатилетним пареньком ушел на фронт из крепкой, работящей семьи, где мужчины были плотники, гораздые топором, как стал он сапером и дерзко играл со смертью, делал проходы в минных полях, резал под ураганным огнем колючую проволоку, пропуская вперед наших наступающих воинов. Без единого звука обезвреживал такие заграждения, которые полагалось только взрывать, и опять обеспечивал наступление на вражеские позиции.
Тот, кто знает войну не понаслышке, мог в полной мере оценить все величие подвига молодого сапера, его ежедневную дьявольскую игру со смертью. Ранен на Курской дуге, дважды ранен на Днепре, а если раны считать, то их было тринадцать. После тяжелого ранения в Польше ему отняли правую ногу. Домой старший лейтенант вернулся с протезом, но заменил его на деревяшку. В деревне с ней проще.
Рассказ его был так искренен и так волнующе глубок, что люди плакали и сам он плакал, не стыдясь своих слез.
После этого и последующих выступлений, пионерских клятв, когда пожилые женщины наголосились, читая фамилии своих близких – четыреста фамилий тесными столбцами заняли всю цементную плоскость памятника, – я попросила у Ивана Андреевича его, теперь уже совсем ему ненужную, тетрадку. Он начал вытаскивать ее из кармана, она зацепилась за что-то, он дернул посильнее. Из кармана вместе с тетрадкой выпала небольшая плоская коробочка с пластмассовой крышкой, а внутри ее на поролоновой подкладке были приколоты девять значков с гербами ярославских городов. На семи из них присутствовал медведь с секирой, только на двух изображение было иное: на ростовском гордо стоял олень с ветвистыми, похожими на корону, рогами и на переславском вместо медведя с секирой стоял на задних лапах лев, а под ним были расположены две узкие длинные рыбины.
Я протянула коробочку Ивану Андреевичу. Он отвел мою руку.
– На что она мне. Ребятишки вот сунули, обижать отказом не стал. А тебе, может, пригодится. На значках-то наши ярославские гербы. Возьми на память. Легенду-то знаешь?
– Про Ярослава Мудрого?
– Вот, вот, бери, что раздумывать.
Тогда, в день открытия памятника, я не знала еще, что отправлюсь в путешествие по земле Ярославской, по тем городам и весям, гербы которых подарил мне Иван Андреевич, бывший сапер, слышала только легенду о единоборстве князя с медведем.
«Сказание о построении города Ярославля» повествует о том, что возник он при слиянии Волги и Которосли. Близ того места, где среди лесов и пойм, в селище, прозванном Медвежьим углом, жили люди, язычники, поклонявшиеся «священному зверю» – медведю.
Они охотились, ловили рыбу, разводили скот и «творили грабежи», нападая на караваны купеческих судов, идущих по Волге, этому древнему торговому пути, соединявшему север, богатый мехами, льном, медом, хлебом, продуктами и товарами, которые давало скотоводство, с не менее богатыми южными и восточными землями. В раскопках, ведущихся на Ярославской земле, археологи находят арабские монеты VIII—IX веков.
В «Сказании» говорится, что князь Ярослав вошел в историю с прозванием Мудрый, потому что годы его правления связаны с укреплением внутреннего и международного положения древнерусского государства. Защищая от грабежа купеческие ладьи, придя со своей дружиной и с церковным войском в Медвежий угол, он побеждает разбойных язычников и предлагает им принять православную веру. Креститься обитатели селища отказались, но поклялись жить в согласии и платить Ярославу дань.
Клятва клятвой, а дело делом. Событие, послужившее основанию города здесь, на стрелке, в живописнейшем и стержневом, как говорится, месте, на перекрестке торговых путей, столь важном, особенно в древние века, когда реки были главной транспортной магистралью, свидетельствует и о характере князя и о «ненадежности» избранных в защитники жителями Медвежьего угла богов.
Когда Ярослав, не дождавшись дани, снова явился к язычникам, они, убежденные в силе веры и защите своего божества, выпустили на него из клетки лютую, голодную медведицу. Они двинулись друг на друга – хромой князь, вооруженный секирой, и поднявшийся на дыбы зверь.
Единоборство свершилось. Когда ревущий от боли и ярости зверь рухнул к ногам Ярослава, испустив дух, обитателей селища, только что ликовавших, охватил панический страх. Пав на колени, они приняли княжескую волю. И он приказал заложить на месте победы храм и рубить город, гербом которого стали медведь – символ силы и секира – символ смелости и дерзания.
В современных справочниках указано, что новый город, названный именем Ярослава Мудрого, по преданию основан в 1010, а по летописи, где он упомянут в связи с восстанием волхвов, – в 1071 году. Коллектив ярославских историков, работников кафедры истории СССР Государственного педагогического института, носящего имя их земляка К. Д. Ушинского, в очерках своих, посвященных их городу, считает, что к этому времени следует прибавить по меньшей мере два с лишним века существования Медвежьего угла – славянского торгово-ремесленного городка, места языческого культа. После победы князя над медведицей Ярославль стал опорным пунктом княжеской власти на Верхней Волге, и возникновение его диктовалось прежде всего укреплением феодальной государственности на Древней Руси.
«Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой».
В коробочке, подаренной мне Иваном Андреевичем Макаровым, первое место занимал значок с изображением ярославского герба – с открытой пастью медведь, воинственно поднявшийся на дыбы, держащий в левой лапе золотую секиру. На других гербах – медведь обязательно с секирой, окруженный венком, выходящий из зеленого или из шахматного полей, или из-за реки, или уместившийся посредине накрест идущих зубчатых зеленых полос...
По давно знакомой мне земле, на которой стояли эти древние города, я пустилась в новое путешествие, утяжелив свой багаж многими историческими свидетельствами, из которых для начала сошлюсь на одно, датированное 1799 годом.
Это отрывок из топографического описания Ярославской губернии, где «в лесах водятся обыкновенные здешней стране звери, а именно: медведи, волки, куницы, рыси, норки, белки, зайцы, горностаи и ежи. Из птиц: орлы, соколы, рябчики, кулики, бекасы, дульшнепы, соловьи, скворцы, перепелы, малиновки, зяблицы и прочие.
Ярославская губерния изобильна водами; через оную протекают восемь, да по смежности и одна судоходных рек, из коих отменная Волга, известная по длине своей во всей Европе. Сия река шириною при губернском городе Ярославле от 200 до 350, а при уездном Угличе от 100 до 120 сажен, глубиною от 1 ½ до 15 аршин. Вода в ней чистая, к употреблению годная и здоровая...
Озер в здешней губернии довольно, но славнейшее и примечания достойнейшее из всех есть Ростовское, сие озеро прежде именовалось Нерою...
Жители Ярославской губернии росту более нежели среднего, лицом недурны и почитаются за наилучших противу прочих губерний, волосом русые, переимчивы и трудолюбивы, впрочем, хотя вообще все жители ведут жизнь здоровую, но умирают между 60 и 50 лет от рождения своего.
...Плодородие здешних земель, будучи посредственное, доставляет крестьянину по большей части одно годовое содержание: мало таких, у кого остается на продажу, да и то не во всех уездах, а в некоторых хлеба недостает и на домашний обиход, но так как на всякие домашние расходы потребно крестьянину в год от 25 до 30 рублей, то и находится он принужденным заниматься разными промыслами. Сие самое причиною, что из жителей здешней губернии летом весьма многие, а в зимнее время почти все генерально отходят по пашпортам для промыслов в Москву, С.-Петербург, Ригу, Ревель, Казань и другие российские города. Немного таких, которые в домах упражняются в делании деревянной и глиняной посуды».
Это лишь небольшая часть примет, отмеченных в топографическом описании Ярославской губернии, почти двухсотлетней давности. Разумеется, нынче многое и существенно изменилось. Об увиденном расскажу. Но, пускаясь в путешествие по Ярославской земле и знакомясь с жизнью своих современников, я заглядывала и в старые документы, в летописи, записывала легенды и бывальщины, и нынче волнующие воображение, с интересом вчитывалась в произведения древнерусских писателей, находя в них мысли, далеко не чуждые и для нас.
Дорога русской истории
На небе стояли крутые слепящие облака. Дорога по зеленому коридору – словно качели: вверх-вниз, вверх-вниз. Порой вдали она вдруг поднималась дыбом, заслоном, преграждающим доступ к тем историческим местам, где складывалась и укреплялась русская государственность. Мудрым и бережным накоплением поколений богатела там, обретая неповторимые образы и черты, самобытная русская культура.
В Загорске я села четвертой в такси, идущее до Переславля-Залесского. Мне уступили место рядом с водителем. На заднем сиденье расположились двое пожилых мужчин. В их облике чувствовалась какая-то общность. Не в том, что оба были голубоглазы и светловолосы. На лице одного, заветренном, в жестковатых складках, глаза смотрели ясно искренне, светло. Глубокие борозды вокруг рта продавали ему ироническое выражение. Лицо другого было рыхловато и бледно, под глазами набухли мешки, взгляд тусклый, неопределенный. Если верить старой истине, что глаза – зеркало души, то можно было подумать – душе этого человека живется неуютно. Что же касается волос, то у обоих первоначальный их цвет почти поглотила седина, но у загорелого они были густы и спутанны, будто ветер, задубив лицо, оттрепал его и за вихры. Спутник же тщательно зачесал свои волосы от левого уха к правому, закрыв обширную лысину.
Общность была, пожалуй, в улыбке, когда они разговаривали о чем-то одинаково хорошо им знакомом, и в жестах, сопровождающих их разговор.
Третьей в машине была старушка с узелком, аккуратная, в темном платочке, будто возвращалась с богомолья. Едва мы выкатились на шоссе и поравнялись с храмами Троице-Сергиевой лавры, она стала сдержанно вздыхать и креститься. Зеркальце ветрового стекла отражало ее смиренно-скорбное личико в рамке платка – образ, уходящий с исторической сцены. Вскоре она затихла, кажется, задремала, а может, просто кротко молчала.
Спутники тихо переговаривались между собой, вспоминая какие-то давние эпизоды. В разговоре их часто произносилось слово «помнишь». И по этим воспоминаниям, и по тону голосов, приятельски-мягкому, по манере обрывать на половине фразу и называть своих общих знакомых после слова «помнишь»: Колька, Витька и просто по кличке – Грач, Дикий барин, Ероха, – чувствовалось, что эти два человека связаны давними общими переживаниями и им совсем не нужно объяснять друг другу, что скрывается за этими фразами и именами.
Дорога мне хорошо знакома. Я езжу по ней уже много лет, но каждый раз словно заново вижу поэтически-задумчивые просторы, воспринимаю их красоту. «Природа благородна», – сказал поэт. Благороден цветок, благородна сосновая игла. Благородство же всегда наполняет душу гармонией, высокими чувствами, оно не может утомлять, способствовать возникновению гнева, раздражения или обессиливающей человека ярости.
На холмах, убегая к горизонту, синеют леса. Когда-то тут стояли непроходимые чащи. За ними простирались земли Ростово-Суздальской Руси, прямого пути из Киева к ним долго не знали. В этих непроходимо-дремучих чащах скрывались, пошаливая кистенями, лихие разбойники, и горе тому, кто с ними встречался. Легенды о них бытуют и нынче среди старожилов. Нет-нет выплывают они из древности, волнуя воображение, воскрешая забытые чувства страха, какой-то гнетущей опасности, подстерегающей путника. В Ростов и Суздаль поэтому и ходили через Смоленск, огибая опасные и глухие места. В XI веке прошел через них напрямую великий князь киевский Владимир Мономах, один из крупнейших полководцев минувшего времени, совершивший, по его признанию, восемьдесят походов против половцев и других врагов, нападавших на древние русские города. Он и оставил потомкам эту дорогу, хотя спрямленную впоследствии кое-где, ставшую удобней, но в основном сохранившую древние контуры.
Ныне имя Владимира Мономаха чаще всего вспоминают в связи с его сочинениями – памятником древнерусской литературы, вошедшим в летописный свод «Повесть временных лет», проникнутом идеей единства Руси, до нас дошедшем в составе Лаврентьевской летописи.
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев в своей монографии «Великое наследие» называет сочинения князя Владимира классическими, отличающимися большой серьезностью и гражданственностью. Исследуя древнерусские литературные памятники, выдающийся советский ученый обращает особое внимание на их тематическую направленность – заботу авторов об исторических судьбах родины, о защите русской земли, исправлении общественных недостатков и, главное, на защиту правды в человеческих отношениях. «Громадностью политической темы, – пишет он, – было проникнуто Мономахово «Поучение». Мысли о необходимости «подкрепить моральной дисциплиной новый политический строй» высказаны с большим художественным тактом».
Древние, глубокие корни имеет русская публицистика. Она и ныне возвышает свой голос в дни, особенно трудные для страны, заботясь о сохранении и умножении народных богатств и искоренении людских пороков.
Хорошо думается в пути. За окном причудливо петляют ручейки и речки, желтеют нивы на косогорах, в лугах пасутся стада беломордых коров. И снова качели дороги: вверх-вниз, вверх-вниз – к солнцу, к белым стогам облаков, к земле, обжитой веками, родной и близкой, со всем на ней сущим.
Старушка совсем замерла, словно стала бесплотной. Водитель прирос к баранке, бросая машину в обгон нескончаемого потока туристских икарусов, маршрутных автобусов, легковых машин, нагруженных разным скарбом, КамАЗов, могучую силу в которые вдохнул ярославский моторный завод, а мягкость, эластичность движению придали шины, изготовленные там же, в Ярославле, на одном из крупнейших заводов. Сосредоточенный, хмурый, уставший, видно, от пассажиров, таксист газовал на спусках, легко преодолевал подъемы. Летящие вместе с нами шорох и свист укачивали, и назревала необходимость общения, которое всегда украшает путешествие.
Когда среди хмурых, косматых елей мелькнуло темное зеркальце озерца и путники проводили его взглядами, я нарушила воцарившееся молчание:
– А правда, здесь недостает только васнецовской Аленушки? Говорят, в этом озере дна нет...
– Мерили – не хватило веревки, – откликнулся загорелый пассажир. Складки его лица смягчились, мы засмеялись, и сразу установилась атмосфера доверительного общения, свойственная путникам, оказавшимся в одном автобусе, машине или купе поезда.
– Очень красиво здесь. Васнецов удивительно точно и ощутимо передал поэзию русской природы...
Я села боком, так, что мне постоянно стали видны оба попутчика.
– Разве один Васнецов? А Левитан? А Поленов? А Врубель? – охотно поддержал разговор загорелый. – У этого даже не поэзия, а какая-то фантасмагория. Видели утренние туманы? Солнце их чуть-чуть подкрасит, небо в это время начинает оживать и тоже мазнет голубизной. И они колышатся, переливаются в низины, будто «Царевна Лебедь» плывет над землей. И тает и будоражит воображение. Помнишь, как мы с тобой стояли в Третьяковке и говорили об этом, о постижении художником природных тайн? – Он замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Да, природа здесь сказочная. Древние ледниковые ландшафты, места исторических событий. – Его товарищ повернулся к окну. – До нутра пробирает, до самого сердца. – В его голосе мне послышались грустные нотки. – Полсвета исколесил, видел причесанные европейские пейзажи. Красиво, культурно, а душа спокойна, не трогает почему-то. Эх!..
Пассажир, которого я мысленно назвала «хозяином», заметил с доброй иронией:
– Уж не потому ли ты дорогу забыл в Переславль, что боишься за сердце? Вот так и бывает, сокрушаемся, тоскуем о родной красоте, но предпочитаем жить там, где не щемит сердце. Конечно, человек ищет где лучше, только нам-то как быть со своей повседневностью? Ты уж меня извини, небось скажешь: не для того я еду к тебе, чтобы слушать нотации.
– Да нет, не скажу. Только ты же знаешь, как все получилось... – «Гость» покачал головой. – Работа, семья, да и здоровье давно уже стало пошаливать. Отпуск приходится проводить в санаториях.
– Наш климат хороший...
– Знаю, но, кроме климата, нужно лечение, условия и режим. С этим тут, сам говоришь, туговато. К тому же, что ты вот, живя постоянно в городе, что для него можешь сделать? Раньше все же, когда было Общество, собирались, каждый нес свою лепту. А нынче люди разобщены. Деревня заполнила Переславль. Для них он пока чужой. Не помнят традиций, не знают истории.
– Напрасно так думаешь, – сказал суховато и сдержанно переславец, однако спорить не стал.
Таксист торопился, думая, видно, сделать еще один рейс, а кто-то, мчавшийся следом, сигналил, требуя уступить дорогу. Водитель прибавил газу. Преследователь не отставал, садился буквально на хвост и все норовил обогнать. Мы тоже втянулись в гонку, следили за настигающей нас машиной. Даже старушка опять завздыхала:
– Господи, спаси ты нас, грешных. Куда же он так торопится?
И было неясно, кого она осуждает – нашего ли водителя, или того, чьи побелевшие от азарта глаза смотрели на нас, отраженные зеркалом.
Невесть чем бы кончилась гонка, но настигавшая нас машина вдруг сбросила скорость и повернула на боковую дорогу, ведущую в Александров, бывшую Александрову слободу, любимое место пребывания Ивана IV, прозванное его современниками Сатанинским Градом. Это он укрепил ее, превратив в центр опричнины. Метла и собачья голова были эмблемой опричников, призванных Грозным «выметать крамолу и грызть изменников». Семилетие, с 1565 по 1572 год, отмечено в истории Русского государства массовыми казнями, отбором земель и других владений опальных, подозреваемых в измене бояр. Царили разобщенность, страх и раззор крестьянства. Заговорили о Малюте Скуратове, любимце Ивана Грозного, жесточайшем из подручных его кровавых дел. Это имя наводило ужас на людей и было проклято многими поколениями.
Путники вспомнили о каком-то своем земляке, участнике детских забав, которого за жестокость прозвали Малютой Скуратовым. Им, ребятишкам, в то время что-то, видать, говорили исторические имена, бывшие мерилом нравственности, подвигов или зла. Неплохое оружие в арсенале воспитания. Теперь им все реже пользуются. Героев, подобных Чапаю, которым хотелось бы следовать, на наших экранах что-то не видно. А те, что возникают, исчезают бесследно из памяти. Ребята особенно чутки на правду.
Издревле стихийно накапливались приметы и наблюдения и создавался неписаный кодекс нравственности, уклад, порядок патриархального образа жизни, с постами, обычаями, отношениями людей, который передавался изустно. Время несло свои перемены, рождало новые образы, нормы, однако в основе их лежал неизменный принцип: противоборство зла и добра. Спутники поинтересовались, еду ли я к родным или просто к знакомым, а если по делам, то куда. Я поделилась замыслом: пройти и проехать по Ярославской земле, по тем местам, которые указал своим подарком сапер-ветеран, и рассказать об увиденном – о людях и их делах, о характерах типичных и нетипичных, о разных явлениях времени, воскресить свои прежние знакомства, впечатления. Я хаживала по этой земле и накопила немало сведений, наблюдений.
– Любопытно, но сложно, – заметил «гость». – Все очень резко меняется. Да, я вот не представляю, какой он нынче, наш Переславль. – Видно, эта мысль его волновала. – Раньше знал всех. Даже и незнакомые были понятны. Что-то роднило, какая-то общая среда, размеренность жизни. Мнение общества имело большую силу, всегда смотрели: что люди скажут. А сами люди, мне кажется, были добрее. Может, как раз потому, что знали друг друга. Маленький город, а история древняя, такая богатая, что и мы вместе с ней вроде бы чувствовали себя богачами. Вот ты упрекаешь, что редко бываю. – Он обратился к соседу и схватил его за руку. – Пойми ты, я как-то приехал сюда, тебя не застал. Хожу по улицам, вроде бы все знакомое – и все чужое. И так мне стало холодно, неуютно и сиротливо. Не с кем слова молвить, сказать вот это «помнишь?», зная, что тебя поймут. Дождался автобуса и домой. Ты понимаешь, уже в пути подумал – домой. В Москву. Все жил в ней как постоялец, с людьми общался главным образом на работе. И дома-то все было как-то временно. А тут вдруг почувствовал, что ближе теперь и места мне нет. Пожалуйста, не сердись. А как тогда дружно жили, работали, собирались в музее. Стихи читали, вели исследования...
Несколько лет назад в фондах Переславского историки-художественного музея я впервые познакомилась с трудами переславских краеведов. Революция всколыхнула все слои российского общества. Повсюду в стране возникали объединения прогрессивно настроенной интеллигенции. В первые ее годы и в Переславле-Залесском было создано Научно-просветительное общество, как бы предтеча общества «Знание». Цель его – широкое и активное изучение родного края с привлечением к этой деятельности местного населения и особенно школьников. Проводились экскурсии по родному краю, изучались реки, озера, леса и поля с их почвами и историей земледелия, животный, растительный мир, записывались легенды, народные песни, приметы, обычаи, устраивались концерты, любительские спектакли, учителя выезжали с лекциями в ближние и дальние селения.
Огромный пласт жизни, реальной, теплой, с ее страстями, борениями, вековыми накоплениями народного опыта, был поднят этими энтузиастами, людьми, горящими творческой энергией, обращенной на благо горячо любимого края.
Все, что было собрано, нынче хранится в фондах музея. Общество перестало существовать в тридцатом году, и многие из его участников разъехались по стране. С одним из них (адрес узнала в музее) я переписывалась некоторое время. Это был учитель Сергей Евгеньевич Елховский, живущий в Иванове, но поддерживающий постоянную с Переславлем связь.
Его «Стихи двадцатых годов» – он их писал «для себя», не претендуя на публикацию даже в местной газете, – были полны глубокого чувства к Залесью, к изумрудным берегам озер, полям, лесам и холмам, к легендам Берендеева болота. Писал и о старинных селениях: Купани, Усолье, Кухмаре, Вёксе, в самих названиях которых таилось что-то влекущее, будоражащее воображение.
– Вы тоже были участником Научно-просветительного общества? – спросила я «гостя».
Он посмотрел удивленно, пытливо, поинтересовался, почему я сказала «тоже». И едва назвала фамилию Елховского, обрадовался, воскликнул:
– Как же, как же! Вместе устраивали музыкально-этнографические вечера. Большую работу вели, потом ее почему-то посчитали никчемной. Помните, может быть, само слово-то краевед вдруг стало звучать оскорблением. Им клеймили отсталых, косных людей, копающихся в исторической рухляди.
– Время было сложное, не все еще устоялось, круто менялась жизнь, что-то действительно мешало движению, – сказал «хозяин», уловив в тоне друга нотки обиды. – Нет, нет, я отнюдь не оправдываю ошибок, – поспешил он добавить, заметив протестующий жест товарища. – Не сразу разобрались, что к чему.
– До начала нашего века Переславль был торгово-мещанским городом. – «Гость» не стал возражать, повернулся ко мне. – Не берусь утверждать, что это точные цифры, кое-что ускользает из памяти, но мещан и купцов было больше раз в десять-двенадцать, чем духовенства, дворян и рабочих. Да, да, рабочих, я не ошибся, – он предварил мой вопрос. – Уже тогда было десять довольно значительных по тому времени предприятий.
Бежит навстречу машине дорога с ее вековыми приметами – ямскими станциями. Когда-то они стояли через шестьдесят или семьдесят верст – таков был прогон, где меняли обычно лошадей. Путники пили чаек, заказав самовар, и, передохнув, на свежих лошадях трогались дальше. Иностранцы дивились тому, как в России была блестяще организована почтово-дорожная служба. В день двести верст – такая скорость в их странах была недоступной. Историки отмечают, что древние города стояли на расстоянии прогона один от другого: Москва, Загорск (бывший Сергиев), Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Кострома. Случайность? Надуманность? Факт тот, что между всеми расстояние шестьдесят или семьдесят верст.
Ямщики, возившие путников, жили в слободах, и одна из слобод была где-то там, впереди, возле самого города Переславля. В ней, возможно, и жили потомки Богдашки Постникова, «галахи» по прозвищу, который в XVII веке был посажен в тюрьму за то, что о батюшке-государе позволял себе говорить «невежливыми словами».
Ямщицкие слободы, ямщицкие песни, тягучие, длинные, как дорога. Поют их и нынче, воскрешая эпоху: «Вот мчится тройка удалая...»
Кое-где еще сохранились екатерининские березы. Растрескались, потемнели стволы, безвольно свисают ветви. Зато все чаще появляются аллеи сомкнувшихся кронами молодых деревьев – долговечная и надежная защита от зимних вьюг и заносов.
Глядя на одну из таких аллей, «гость» вдруг вспомнил о какой-то Лидии Павловне: здорова ли она, что поделывает?
– Помнишь, значит, ее? Ничего живет, все в тех же заботах. Опять с ребятишками затевает посадки. Неугомонная. И все для людей. Такой же вот памятник о себе оставит.
И друзья смотрели в окно на елочки, которые крепко переплелись лапами, преграждая путь метелям и ветрам, разгульно бушующим на российских просторах.
– Скажите, а кто же соорудил этот памятник? Такие славные елочки!
– Этот – не знаю, а в Переславском районе – Лидия Павловна Болдырева. Энтузиастка. В дорожном отделе работает. Инженер. – Даже складки разгладились на лице говорившего. – Не только сажала, руководила рабочими, но, главное, детишек к этому привлекла. Учила любить, понимать природу, ухаживать за посадками. У нас есть немало энтузиастов. Вот хоть бы Харитонов Сергей Федорович – создатель дендрария. Это удивительный кусочек природы. Обязательно побывайте там. И тоже ребят приучает заботиться о посадках, учит природоохранному делу. Школьное лесничество при дендрарии основал. Любит он свое дело. Обязательно встретитесь с Вавициной Валентиной Ивановной. В горкоме найдете. Она, как мы говорим, из петровских. Жила в Веськове, где Петр строил флот. Там и сегодня сохранились фамилии и Шкиперовых и Думновых. Эти уж подлинно петровские, с тех времен...
Ярославская область встретила нас символом раскинувшей крылья чайки. «Я – Чайка!» – таковы были позывные первой женщины-космонавта, родившейся на Ярославской земле. Побывать бы у ее земляков. Я сделала пометку в блокноте, а спутник сказал, что теперь в тот район проложили автомагистраль, так что добраться будет не трудно. И вообще стало проще путешествовать по области, дороги хоть и не везде хороши, но все же лучше, чем прежде.
Воскрешая в памяти обилие впечатлений, я в то же время прислушивалась к разговору приятелей о переславской жизни, о тех процессах, которые совершались при движении могучего людского потока, общественного развития, когда нужно было настигать упущенное и одновременно строить новую жизнь, формировать новые отношения.
