Текст книги "Ярославичи"
Автор книги: Вера Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
В гостях у Марии Николаевны Тюниной
Почти половину комнаты занимал старинный письменный стол с резными дверцами и толстыми ножками. И весь он заставлен картотеками, книгами, лежащими в строгом порядке. Конверты с письмами хранятся отдельно. Много конвертов, не нужно спрашивать, обширна ли переписка этой немолодой, но красивой женщины. Болезнь ограничивает ее подвижность, но сколько энергии и пытливости в ее ясном взгляде!
– Мария Николаевна, я к вам так давно хотела попасть! Такой вас и представляла.
Смотрю на стол, на письма со штампами «Правды», на книги, цветы на лежанке. Старинные изразцы с синим цветочком на желтовато-тусклой, как будто покрытой мелкими трещинками, поливке, такие же старинные, с высокими спинками стулья, сундук, этажерки с папками, книжная полка. И чистота, аккуратность, порядок. В такой обстановке она и могла появиться, книга, передающая дух Ростова, его вековую сущность, этапы его развития. Маленькая книжка, путеводитель. Разве уместишь в такой объем все то, что важно для истории города? Богатства огромные. Материалов столько, что можно тома написать.
Из стопки свежих газет беру лишь несколько верхних: «Язык далеких предков», «Учительское счастье», «К 100‑летию Ростовского музея». Такие разные темы. Впрочем, краеведы вторгаются во все области жизни края, людей. Ищут, волнуются, радуются открытиям, вникают в жизнь, дела и судьбы ушедших поколений, ведут учет современным событиям, как древние летописцы. События врываются в эту комнату-кабинет Марии Николаевны с газетами, книгами, по радио, телефону. Но ничто не заменит живого общения.
Наш разговор не раз прерывали и посетители, и телефонные звонки. Вошла почтальон с пачкой писем, еще одна женщина, спросила, не надо ли Тюниной срубить в огороде капусту – грядки ей засадили ее бескорыстные помощники.
– Вот так каждый день. – Мария Николаевна откладывает конверты. – Порой телефон звонит непрерывно, особенно перед датами, перед началом нового года партийной учебы. В районе работает семнадцать народных университетов, десятки лекториев, политинформаторы, агитаторы. Какие-то справки нужны им и от меня – уточнение дат, советы, какие материалы использовать по некоторым вопросам, где их найти.
– А где же ваш огород? – спросила я.
– Да тут же, за домом. Несколько гряд. Участок-то больше, но я его отдаю. Кстати, вы знаете, что Ростов наш – родина русского огородничества? Еще люди меря сажали лук, чеснок. Так и пошло в века. Даль отметил: «Ростовцы у нас лучшие огородники. Почвы пригодны для овощей, богаты органикой».
– Использовали сапропель?
– Вы знаете об этом? Да, свойства нашего озерного ила известны издревле. В семнадцатом веке треть населения садили на грядах лук, чеснок, хрен, редьку, другие овощи. Торговали чуть ли не на всю страну.
Мария Николаевна открыла книжку.
– Послушайте, как хорошо говорили: «Маслишком конопляным торгует», «Капустенку сажает», «В огороде пашет лук и чеснок, тем и кормится...» Я ведь языковед. В свое время окончила в Ярославле литературно-лингвистический факультет. Был такой в педагогическом институте. Вернулась вот сюда, в родное гнездо. Дом этот, представьте, деду еще принадлежал, бывшему крепостному. Случай был, повезло ему. Дом достался и воля. Женился он на дочке бурмистра, бабке моей. Тогда и она стала вольной. Меня часто спрашивают: кто такой был бурмистр? Вроде как крупный начальник. А это такой же крестьянин, староста, которому барин поручал следить за порядком.
Жили мои дед и бабка в этом вот самом доме. Скудно жили, на то, что половину его сдавали. Это узнала уже от родителей. Мы тоже бедствовали. Семья большая. Отец работал один на «Рольме» – самое крупное предприятие в Ростове. Льночесальное, Готовит для ткацких фабрик сырье. Сейчас мы остались тут двое с братом. Родители умерли давно. Два брата погибли на фронте.
– А деда помните?
– Очень смутно. Он был ровесник Толстого. Мне ведь тоже теперь уже много лет.
«Возраст все-таки измеряется не годами, а запасом жизненных сил», – подумала я.
– Недавно в Ростов приезжал ученый-филолог, – все более увлекаясь, рассказывала Мария Николаевна, – Халипов Сергей Григорьевич. Полиглот. Он собирает материалы для книги, которую хочет назвать «Загадки топонимики Верхневолжья». Ко мне приходил, мы говорили о языке когда-то здесь живших племен. От них остались только слова, названия, и то изменившиеся в веках, стершиеся, как говорят. Халипов пытается восстановить их значение. Скажем, о слове «Неро» у него две гипотезы: оно могло означать или мыс, или низкий, топкий. В догадках он опирается на группы родственных мерянскому языков. Он пришел к выводу, что слово Которосль означает извилистая, вертлявая. Такая и есть река, вытекающая из Неро. Взгляните на карту.
Наш разговор походил на бурный поток, который подхватывает и несет с собой все то, что встречается на его пути. И все это было интересно.
– В Кремле побывали?
– Раньше. Я тут не впервые. Действительно чудо, словами не выразишь.
– Вот, вот. Гимн гению строителей-ростовчан. Строгость, гармония, мощь. А красота-то какая! Отреставрирован заново. Люди идут, любуются. Нынче Ростов – центр туризма. Жемчужина в Золотом кольце.
А о ростовских ярмарках слышали? Да, тут у озера они собирались по весне. Одних купцов шесть-семь тысяч. Крестьяне не только свои, ярославские, но и из других губерний к нам ехали со своим товаром. Холсты, мед, пенька, овес. Тут покупали скотину. Я еще помню ярмарки, правда, уже не те, о которых рассказывали старики. И в архивах нашла материалы. С постройкой железной дороги они стали хиреть, а в тридцатом году вообще прекратились.
Мария Николаевна открыла резную дверцу стола. Я помогла ей выдвинуть ящик, тяжелый, набитый аккуратно уложенными папками и тетрадями, и она начала их выкладывать.
– Вы что-то хотели показать?– спросила я.
– Да. Тут у меня о народных гуляньях. Но в самом низу. Одна любопытная справка.
– Не беспокойтесь, расскажите, что помните.
– Помню многое, память хорошая. Тут было гулянье у нас, «столбы» называлось. Не правда ли, странное название? А дело вот в чем: на ярмарку проезжали и солидные люди, и молодежь, особенно молодожены. Нарядные, в русских народных одеждах. Все, что хранилось в сундуках, тут напоказ. Я-то всего не видела, кое-что лишь застала. Старшие передавали: такое живописное зрелище. Возьмутся за руки молодые и чинно идут по центральным улицам. Ряд в одну, ряд в другую сторону. Степенно, двумя потоками. Столбились, как говорили.
«Какая энергия, увлеченность, – думала я, глядя на эту седую полную женщину, подстриженную по моде тридцатых годов. – Страдает от тяжких болей, с трудом, опираясь на стул, передвигается из кабинета в кухоньку, оттуда в спаленку и снова к столу, за работу. Но сколько в ней оптимизма и молодого чувства ревностности к работе. Речь ее интересна своим содержанием, богата, чиста, обширны знания, которыми делится щедро, доброжелательно».
– Но как все же вы, педагог, так любящий, чувствующий родной язык, решились оставить школу?
– Не я оставила, а обстоятельства за меня. Преподавала я больше четверти века. Работу любила. И вдруг случилась беда: стала слепнуть. Почти перестала видеть. Лечилась – не помогало. Врачи говорили одно: нужна операция. Но как-то страшно было. Хрусталик. А вдруг ослепну совсем? Меня оперировали в Казани. И вот я вижу. Работаю и читаю. И все за этим столом. Тогда я и стала краеведением заниматься. Писать в газеты. Увлеклась журналистикой. Интересная, знаете ли, профессия.
«Еще бы не знать! – подумала я. – Я и сама столько лет в печати, а каждый день живешь словно заново. Каждая интересная встреча – подарок судьбы».
– Но, вероятно, какой-то толчок все же был?
– Да, был. Пятидесятилетие школы. Я в ней училась сама, а потом учила детей. Школа номер один. Видели это здание?
– Да, приходилось.
Торжественное, красивое. Парадный вход, большие окна, полуколонны по центру верхнего этажа. Один лишь вид его говорит о том, что здесь совершается нечто великое. Первые, может быть, более важные для человека шаги приобщения к науке.
– Оно и внутри такое же. – Тюнина снова спрятала папки. Укладывала аккуратно, в определенном порядке. – Ее строили по премированному проекту архитектора Трубникова, москвича, в соответствии с требованиями гигиены и педагогики. Здание это и сегодня считается одним из замечательных не только в районе, но даже и в области. Вот я и стала собирать материалы о том, как оно появилось, кто в нем учился, какие события видели эти стены.
В них бушевали такие страсти! Идейные схватки. Особенно в предреволюционные годы. После февральских событий в актовом зале состоялось собрание сильной тогда ростовской буржуазии. Был создан так называемый КОБ – Комитет общественной безопасности, орган буржуазной власти здесь, в Ростове. В этом же здании происходило первое заседание рабочих Советов. Резолюция была большевистская принята. Но вообще в Ростове борьба за Советскую власть проходила и трудно и сложно. Буржуазия была тут крепка, эсеры, меньшевики. И каждый тянул в свою сторону, а по существу, к одному: к старым порядкам и отношениям.
Я набрала столько фактов, что в пору за книжку садиться. Но книжку писать не стала, надвинулось новое событие, и уже не ростовское, а в масштабе России. Тысяча сто лет Ростову исполнялось. Готовиться к юбилею начали загодя. Меня включили в комиссию по подготовке празднеств. Три дня юбилей справляли. Сессия Ученого совета была. С докладами выступали большие ученые, историки, археологи, архитекторы, краеведы. И москвичи, и наши. И предо мной все глубже, все шире стал раскрываться наш город, его история. Вот и решила тогда окончательно посвятить свою жизнь краеведению.
Материал шел, как говорится, из первых рук. Я, знаете ли, из рода Футуровых. Это в Ростове старинная фамилия финифтяников. Я вижу, вы знаете, что такое финифть.
Тюнина показала на брошку, которую я купила давно. Нынче в продаже изделия ростовчан появляются редко, и нет того разнообразия рисунков, что лет десять назад.
– Дядя Костя, Константин Александрович Футуров, единственный из всех мастеров, кто раскрыл секреты письма по эмали. До начала нашего века промысел был секретом семьи. И занимались семьями. Из поколения в поколение. Ведь если кто другой узнает секрет, то семья лишится своего куска хлеба. Учеников не брали по той же причине. И промысел стал приходить в упадок. А дядя Костя создал пособие, так, чтобы каждый, кто хочет, мог работать. В начале этого века открылась даже школа финифти. Прекрасные были мастера – Назаров, Дубков. Вы обязательно зайдите к финифтяникам. Нынче работы их на международных выставках премируются...
Много работала в библиотеках, в архивах, начала переписку. Пользовалась трудами Титова. Ростовчанин наш Андрей Александрович, жил в прошлом веке. Уж как он любил свой город. Собиратель, библиограф, краевед. Его труды по истории Ростова Великого – серьезнейшие произведения. Если заинтересуют, в Москве в Исторической библиотеке много его трудов. Я их читала. Ходила, пока могла, ездила, говорила с учителями, с работниками совхозов, которые занимаются овощами. Старалась главное запечатлеть. Ростовский лук... Цикорий... Ведь то, что мы переживаем сегодня, – завтра уже история. Так и скопилось все это. – Тюнина показала на стол, где в немой настороженности стояли ящики с картотеками, готовые заговорить, едва их коснется рука этой замечательной женщины, ярославны, живой пример активной любви к Ростову, любви, согревающей не только ее самое, но [и] тех, для кого она неустанно трудится.
Горький цикорий
В горкоме партии хлопоты. Последние дни квартала. Все заняты, все возбуждены. Ах, как я тут не ко времени!
– Так что вы хотите у нас посмотреть? – спрашивает Вячеслав Петрович Зайцев, второй секретарь горкома. А сам посматривает на часы. Через две-три минуты начнется совещание тут, в его кабинете. Уже вошел круглолицый и темноглазый мужчина. Вопросительно посмотрел на меня и молча сел на диван.
– Цикорий хочу посмотреть, как убирают.
Я чувствую в своем голосе просительные нотки. Предательство! Когда просишь, то обязательно получаешь отказ.
– Вячеслав Александрович, это по твоей специальности, – обращается секретарь к вошедшему. И мне: – Вильчик – главный специалист наш по цикорию. Кандидат наук. Но только очень уж вы неудачно к нам, хотя бы заранее предупредили. У нас и машины нет. И совещание начинается.
В кабинет действительно стали заходить молодые люди.
– Придется вам подождать. Мы ненадолго.
Что делать, иду в библиотеку горкома. Приветливая, внимательная Людмила Николаевна, узнав, что я хочу посмотреть в районе, дает мне книжку «Цикорий». И на обложке фамилия – В. А. Вильчик. Есть у меня такая книжка, но я ее еще не читала.
Рассматриваю рисунки.
Похожий на длинную кормовую свеклу или на крупную морковь корнеплод с пучком саблеобразных листьев, идущих от самого корнеплода. Стебель иной, чем у того голубого цветочка, который растет при дорогах или на пустырях.
Рекомендации по выращиванию, уборке, переработке, использованию. Это, конечно, хорошо, но все же лучше бы посмотреть, как он растет на полях. Заручившись терпением, я читаю книжку.
«В России цикорное промышленное производство относится к 1800 году в Ростовском уезде Ярославской губернии».
Спрос его на мировом рынке велик. Уже тогда, в XIX веке, из Ростова и его уезда вывозилось более пяти тысяч тонн. Сеяли более четырех тысяч гектаров. В начале нашего века профессор Шустов, а позднее, уже в наши дни, инженер Поярков научились добывать из цикория спирт.
О том, что цикорий пьют с чаем и особенно с кофе, давно всем известно, но то, что он с незапамятных времен имеет в народной медицине широкое применение, это немногие знают. Нервы, желудок, почки и даже сердце...
Я возвращаю книжку и веду с Людмилой Николаевной разговор, узнаю, что она, ярославна, окончив техникум, много лет работала в сельской библиотеке.
– После войны в библиотеках было много читателей, – вспоминает она. – Работа тоже велась по-иному. Мы шли к читателю. В руках иногда двадцать пять, тридцать книг. Идем по домам. Книгонош искали. Они приходили к нам, брали книги, карточки дома держали. Теперь телевизор украл у нас многих читателей. И хотя население стало грамотнее, а в библиотеку ходить ленятся: каждый хочет личную библиотеку иметь. Да и лицо деревни другое. Так, значит, вас интересует цикорий. В последнее время у всех возрос к нему интерес. Куда же поедете?
– Не знаю еще. Вот кончится совещание...
– Наверное, в «Красный маяк». Дорога туда хорошая и не так далеко. А вообще-то у нас на цикории нынче десять хозяйств. Ввели специализацию.
Я действительно попала в «Красный маяк», совхоз километрах в пятнадцати от районного центра. После собрания долго искали машину, наконец кто-то из руководящих работников, фамилии не назвал, выделил «козлик» с тем, чтобы сразу, как только доставит меня в совхоз, сразу же возвращался обратно, как говорится, на всех парусах.
Время итоговое, хлопотное. Подсчитывают, как поработали летом, как провели уборку, хватит ли на зиму кормов и сколько продали государству продукции.
А у меня последние километры по Ярославской земле.
Оглядываюсь назад, на виденное зимой, весной, летом и осенью, вот сейчас, когда в лесу так сладко пахнет опятами и опавшим листом, деревья, подобно стареющей моднице, одели яркий наряд, а на полях слетаются в стаи птицы и кое-где взошли уже зеленя.
Во все времена Ярославия хороша. Все близко, все по-родному отзывается в сердце. Сложная, многогранная жизнь. Вот таков здесь народ, усилиями которого творится история. Типичные представители восьмидесятых годов. Встречались и не типичные, И не какие-нибудь тунеядцы, лентяи – речь не о них. Тут в силу вступает закон. Есть люди своеобразного склада, характера. О них разговор особый, большой. Вернусь к ним. Сделала отметку в блокноте. За время поездок по области накопилось немало этих отметок-тем. Только сиди и пиши.
Сейчас мы катим в «Красный маяк». В районе одни совхозы: «Семибратово», «Заозерье», «Россия», «Мичуринский», «Красный холм» – всего их двадцать четыре хозяйства, производящих зерно, картошку, мясо и молоко, овощи, лен, шерсть и цикорий.
В совхозе «Красный маяк», куда мы торопимся, цикорием занято сто пятьдесят гектаров. Тут, как сказали в горкоме, меня кто-то будет ждать. Я раньше никогда не ездила с предупреждением: как правило, многого тогда не увидишь. Но вот с чем столкнулась в последние годы: если не будет «сверху» звонка, порою даже и говорить не станут, не то чтобы показать. Может быть, это и справедливо, люди заняты, мало их, а отвлекают многие, не только одни литераторы.
Равнина, дорога хорошая. Вот о таких дорогах мечтают и в Угличе, и в Пошехонье. Дороги – одна из первейших наших проблем.
Водитель Борис Иосифович Бугин опытен, больше сорока лет за рулем. Машина даже не катится, а летит. Ведет ее, не напрягаясь, не думая, руки сами крутят баранку. – что значит опыт. Великое достояние...
– Скоро на пенсию. – Он легко объезжает выбоину. – Скорей бы уж завершилось...
– Устали?
– Да нет. А только, когда подходят года, все думается: кто будет потом? Станут ли землю беречь, как мы берегли. Жизни клали за нее на войне.
– Где же логика? Тревожитесь, а сами заговорили о пенсии.
– Да чтобы со стороны посмотреть, какие будут хозява́.
– Вы местный?
Он не окал, а вот «хозява́» – так говорили в деревнях.
Он ухмыльнулся, кивнул и без всякой связи с тем, о чем говорили, сказал:
– Лучок наш в этом году неудачный. Лежать не будет – с середины гниет.
– Знаменитый ростовский лук от семи недуг?
– Говорили и другое: лук да баня все правят. Только того лука теперь уж нет. Привозной садят. На огородах, правда, остался. Ведут еще старики луковщики. А как его сохранишь? Собрал – сдал. А какой на посадку дадут, тут уж гадать приходится. Вот он и не получился нынче...
Проехали селение Бахметово. Откуда идет такое название? Может быть, от трагического для Руси ордынского ига, времени разорения и террора? История сохранила имя двадцатисемилетнего князя Ростовского Василька, схваченного врагом во время кровавой битвы на Сити-реке, впадающей в нынешнее Рыбинское море. Мужество, стойкость Василька, отвергнувшего соблазны хана и претерпевшего жестокие истязания, осталось в ростовской истории примером чести и верности родине. Мария Николаевна Тюнина приводит в своей книжке стихи поэта Дмитрия Кедрина.
Вслух читаю эти стихи: «Забудь я Русь хоть мало, меня бы прокляла жена, что целовала, и мать, что родила».
Жена... Тюнина разыскала свидетельство о том, что Мария Василькова, похоронив в соборе останки супруга, найденные в Шеренском лесу, постриглась в монахини и посвятила дни свои записям о героях, убитых ордынцами за то, что отказывались предать интересы родины. Это была, как полагает Тюнина, единственная в то время женщина-летописец.
А Бугин опять вспоминает Великую Отечественную войну – время массового подвига и героизма.
– Никакими стихами не опишешь, – и вздыхает, задумавшись.
У дороги золотые березы, зеленые, молодые сосенки в ряд.
– Саженые?
Борис Иосифович кивает.
– Тут уже земли «Красного маяка». Мелиорацией занимаются...
На поле горкой сложены керамические дренажные трубы.
– А про цикорий что вам известно?
– Все известно. – Бугин не понимает вопроса. Он же, оказывается, ростовчанин, а тут цикорий и вместо чая заваривали, и с молоком пили, и ели. – Раньше его выпускали брикетами, черный, рассыпчатый, вроде бы сладковатый. Теперь вот наладили растворимый делать. В банках. Может быть, видели? Сейчас за Савинским и Марково будет центральная усадьба. Сплошные Марковы там, Директор совхоза тоже Марков. Николай Николаич. Толковый мужик. Еще молодой, пятьдесят два года. А половину из них во главе хозяйства. Сначала, когда был колхоз, – председателем. Теперь директор совхоза. Хороший совхоз, не убыточный.
– А есть и убыточные?
Борис Иосифович промолчал.
– Вы всех здесь знаете? – перевела разговор на другое.
– Это уж как положено водителю. Начальство вожу... А вон, посмотреть хотели цикорий – на фабрику повезли. «Ростовкофецикорпродукт» – не выговоришь натощак.
Кузов встретившейся машины был заполнен корнеплодами, похожими на длинную белую редьку.
– Значит, уборка еще не кончилась?
– Да нет, захватите. Нынче там помогают школьники. Из Ярославля тоже приехали на уборку. Не то инженеры, не то артисты. Такие солидные, в джинсах. Застанете, – успокоил он.
Возле конторы стояли машины: автобус, несколько «газиков», «Москвич», грузовик с цикорием.
Дом старый, светелка, высокое крытое крыльцо, ведущее в сени. В палисаднике кустики сирени. Вокруг настроено столько всего. Поодаль клуб, магазин, столовая. Позади конторы кирпичные двухэтажные дома. А до себя не дошли еще руки. Обычно так и бывает в хорошей семье: родители прежде всего о детях заботятся, а сами уж как-нибудь.
Тесновато в конторе. В комнате – сразу из сеней – столы, придвинутые друг к дружке. Дверь прямо в директорский кабинет. Я сразу туда, а он полон.
Заняв свободное место у входа, спрашиваю шепотом соседа, что здесь происходит.
– Приемка нового дома, – также шепотом отвечает он и принимается что-то объяснять. А мне непонятно. Да я и не хочу вникать в подробности спора. Интересно само распределение сил.
Председатель, Николай Николаевич Марков, молодой, на вид много меньше пятидесяти двух, крутолобый, сидел против двери за столом, слегка откинувшись к стенке стула и, не вмешиваясь в спор, пытливо посматривал на собравшихся.
Спор шел горячий по поводу недоделок. Иногда и не нужно ни о чем расспрашивать. Все видно и так по тому, как горячо, по-хозяйски отстаивала совхозные интересы молодая женщина в мохеровой шапочке. На уверения, что все недоделки будут исправлены, она возражала:
– Когда исправите, тогда и оплатим.
И директор поддерживал ее взглядом, а взгляд ободряющий, спокойный.
Мудрый руководитель никогда не станет сдерживать направленной на добро инициативы своих подчиненных, иначе не будет развития, роста, не будет интереса, хозяйского отношения к делу.
Улучив минуту, я сказала, что приехала посмотреть цикорий.
– Вы еще не убрали?
Николай Николаевич кивнул и позвал из соседней комнаты молодую женщину, попросил ее отыскать того, кто, как говорили в горкоме, будет меня ожидать, – главного агронома совхоза Осипову Людмилу Александровну. Мы вышли в комнату, заставленную столами, и тут выяснилось, что Осипова на зяби.
Мы направились к гаражу, чтобы ехать в машине на зябь, потому что это за несколько километров. Гараж был тоже новый, кирпичный. Рядом стояло много разных машин, а «газика», на который рассчитывала Светлана, не оказалось, он-то как раз и увез на зябь главного агронома, которая «мотается по полям с утра до ночи».
– Она ждала, – как бы оправдывая Осипову, сказал паренек, которого остановила Светлана. Он пытливо посмотрел на меня и спросил: – Звонили про вас, что ль? – И опять оправдывал: – Время уж больно горячее...
Как будто в сельском хозяйстве есть не горячее время.
– Ну что ж, машины нет, лошадей тоже, наверное, нет. Пойдем пешком.
– Не дойдем. – Светлана, приняв всерьез мое заявление, с сомнением покачала головой. – А может, я вам могу помочь?
– Меня интересует цикорий, – ответила я огорченно. – Вот ведь не повезло. Пока в Ростове искали машину – Осипова уехала, не могла ожидать.
– А что же именно вы хотите о нем узнать? Я тут агроном по цикорию.
Она улыбнулась так хорошо, будто бы извинялась, что приходится обходиться без главного агронома, и радовалась, что может поправить дело.
– Вот-те и раз! Не было бы счастья, да несчастье помогло. Что же вы молчали, Светлана? Скорее на поле.
– Куда? – не поняла она, думая, что я все об Осиповой.
– Туда, где растет цикорий. Где его еще не убрали.
– Ах, туда! Тут есть одно в километре. Сегодня там работали школьники. Еще не закончили. Пошли!
Расспрашиваю Светлану, как избрала она эту профессию.
– Хотела быть цветоводом, а в институте такого факультета не оказалось. Кончила филиал Тимирязевки в Ярославле. Агрономический факультет. Какую же избрать специальность, думаю, чтобы остаться и в Ростове и по душе была? Очень люблю свой город! Цикорий. Нашла. Его ведь только у нас разводят. В Иванове, кажется, несколько хозяйств и в одном из районов на Украине. Стала готовиться к диплому. А в институте так мало материалов о нем, Поехала в Ленинку. Работала там по чужим документам. И тоже только общие сведения. В библиотеке ВАСХНИЛ то же самое. В старых записях краеведов – жили в Ростове Артынов и Хранилов – сказано, что цикорий в уезде известен давно, много веков назад. Им красили холсты, настойку делали. Лечебные свойства цикория были известны в Древнем Риме, в Египте. У нас его в пищу начали употреблять буквально в первые годы прошлого века. Называли имя крестьянина из Поречья, который научился жарить цикорий. Золотухин. Огородные семена завозили из-за границы. А вскоре и сами начали продавать. Не семена, а уже корнеплоды.
Сушили его и заваривали как чай. И он так быстро распространился, что в восьмидесятых годах, ровно сто лет назад, в Ростове была основана первая фабрика. Потом их стало четыре. Теперь это комбинат «Ростовкофецикорпродукт». Мы отправляем туда цикорий.
Миновав деревню, зеленое, двухэтажное здание школы, стоящее в парке, мы вышли на луговину. Грустна осенняя блекнущая трава. Лишь кое-где доцветали лилово-пунцовые дикие васильки и вылинявшие головки клевера. Дорожка изгибом довела до речки. Дощатый мосток на высоких сваях вознесся над речкой, поблескивающей на дне своего глубокого ложа.
– Это она сейчас обмелела. А посмотрели бы, что здесь творилось весной! Не только заполнила весь овраг, вышла из берегов, луга залила. До самого комплекса добралась. Мосточек этот, конечно, снесло, так бушевала.
Мы прижались к перилам, пропуская мотоциклиста, улыбнувшегося Светлане.
– А как она называется?
Я смотрела на просветленную осенью воду. Всегда в это время она как воздух, хрустально-прозрачна. Такое полное ощущение чистоты.
– Вы о реке? Это Устье. Впадает в Которосль. На карте есть она, – говорила Светлана.
За рекой стояли хозяйственные постройки. Добротные, крепкие помещения из кирпича. Электроподстанция, кормоцех.
– Будете заходить?
Светлана приостановилась. Высокая, складная. Доброе молодое лицо. Глаза светло-серые, пожалуй, немного близко посажены, но смотрят так хорошо, умно. Поблескивают лукаво, когда спрошу что-нибудь невпопад. Вскидывает брови, при этом белые, крупные зубы так и блестят. В общем, настоящая ярославна.
– Сколько же лет вам, Светлана? – спрашиваю, когда мы шагаем дальше.
– Исполнилось двадцать три. А что?
– Да нет, ничего. Значит, вы тут недавно?
– Уже год. Как кончила институт.
– Трудно было над дипломом работать?
– Мне нет. Я ведь не только собрала все материалы, но следила за ростом, делала слайды. Как всходит, как развивается, цветет. Ох, до чего красиво цветет! Все поле, представляете, голубое.
– Как васильковое?
– Нет, васильки совсем другие.
Светлана даже как бы обиделась и принялась популярно объяснять, какая разница между цветком василька и цикория. И тут, как спасительную соломинку, я увидела крошечный, запоздавший глазок василька. Сорвала его, протянула спутнице. Она удовлетворенно кивнула.
– А что же дальше? – напомнила я об учении.
– Дальше просто. Диплом защитила. С отличием. Мне предлагали остаться в Ворже. Там селекционная станция рядом с Ростовом. Говорили: «Будете заниматься научной работой». А разве на полях заниматься нельзя? Там всего двадцать пять гектаров, десять рабочих. Неинтересно. Тут сто пятьдесят гектаров и производственные условия. Широкое поле для наблюдений.
– А кто же звал туда?
– Вячеслав Александрович Вильчек. Он у нас тут единственный по цикорию ученый-специалист. Работал на станции, а вот теперь назначен в сельхозуправление. Все сельское хозяйство в районе у нас возглавляет. Но все равно с цикорием связан.
Это – одна из перспективных культур. Экспортная. С тридцатью странами торговлю ведем.
– Значит, вы отказались от Воржи?
– Конечно. Мне там неинтересно. Больше практическое дело люблю.
Мы перебрались через ров, прорытый мелиораторами. Рядом еще стоял экскаватор с большим ковшом. И Светлана сказала, что он пойдет на другой участок, который будут осушать под цикорий.
– Здесь почва самая подходящая для этой культуры. Легкая супесь, рассыпчатая. Он, цикорий, суглинок не любит. Корень должен дышать, а суглинок затягивает после дождя. Вот и поле.
Мы остановились у кромки обширной равнины, на сероватой его поверхности лежали кучи корнеплодов, валялись привядшие листья и кое-где из земли торчали щеточки толстых стеблей – там еще оставался не убранный корнеплод.
– Приходится все почти делать вручную. У нас еще нет подходящих машин. Для посадки приспособили свекловичную сеялку. Семена у цикория... – Она поискала, на чем показать. Вокруг ничего подходящего не оказалось. – В общем, побольше маковых и поменьше яблочных плоских зерен. Вон там еще не убрали. – Она показала на желтый березовый лесочек, с востока ограничивающий цикорное поле,
– Какие ровные гряды, словно кто расчесывал поле. – Как это вам удается?
– Это-то не сложно. Есть машина, ее так и называют: грядоделатель. Хуже с уборкой. Вот все эти стебли приходится обрезать вручную.
Она наклонилась и вытянула из мягкой земли белый большой корнеплод конической формы и, держа его за узенький хвостик, обучала:
– Дома вымойте его, нарежьте кубиками и обсушите в духовке, открывая ее время от времени, чтобы в воздухе не было влаги. Потом обжарьте в сливочном масле, можно в сметане и заваривайте как чай. Лучше всего молоком. Его не случайно крестьяне называют «золотым корешком». Раньше даже в приданое невесте давали. Целебные свойства, вы знаете, были известны давно. Но те исследования, которые велись уже в наше время учеными, установили, что он облегчает работу сердца, желудка, почек, заметно воздействует на печень, полезен для диабетиков. И успокаивает. Хорош для нервной системы. Сама замечала, как выпьешь на ночь стакан заваренного цикория, так хорошо, спокойно спится и общее состояние... Знаете, так легко, приятно. Не раз порадовалась, что выбрала эту культуру. Действительно, «золотой корешок».
– А тот, что продают в порошке и в баночках, растворимый, он так же хорош? – спросила я.
– Конечно. Но я ведь имею возможность готовить сама.
– А как же зимой? Или сушите впрок?
Светлана кивнула, заботливым взглядом окинула гряды с торчащими из земли пучками стеблей.
