Текст книги "Прелесть пыли"

Автор книги: Векослав Калеб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Партизаны благополучно миновали крестьянина, наблюдавшего из-за двери за этой странной сценой.

– Смотрите за больными. Вы за них ответите! – сказал ему Голый на ходу.

– Мое дело сторона, – отозвался крестьянин.

– Все вы в селе будете отвечать за этих людей. Скоро здесь будет наша армия.

Солнце сдвинулось с середины неба. Было тепло и тихо. Трава буйно поднималась в тепле и неге. Деревья пышно зеленели, как в мирное время. Тянула к себе сочная, ласковая трава. Расстроенные, они спешили покинуть село.

А человек у дверей вытащил из кармана трубку, намереваясь отгородиться ею от назревающих событий. Во двор стремительно ворвалась толпа. Предводительствовала женщина средних лет, с непокрытой головой, платок она держала в руках, что означало крайнюю степень возбуждения. Она подвела свое войско к Голому, остановилась перед ним, собираясь начать речь, но внезапно передумала, побежала к сараю, заглянула туда и сейчас же вернулась.

– А где моя телка?

– Зарезал я телку, – сказал Голый. – Не мог я допустить, чтоб люди умерли с голоду.

– Эй, люди, телку мою зарезали! – закричала она дурным голосом, подскочила вплотную к партизану и обрушила на него град слов. Ее поддержали другие бабы. Подошло несколько мужиков. Народ прибывал с каждой минутой.

В толпе наметилось два лагеря: одни были настроены выжидательно. Это были скорее зрители, чем судьи. Другие же разжигали ярость толпы, напоминая о прошлых происшествиях подобного рода. Воинственно настроенная группа угрожающе надвигалась на партизан.

– Равнодушных что-то не видно, – бросил Голый мальчику.

Он заметил, как мужчины, о чем-то уговариваясь, понемногу оттесняют женщин.

– Да ты знаешь, что у меня уже взяли двух волов и свинью, лошадь убили, а ты последнюю телку извел. Да я бы из тебя всю кровь до капли выпила!

Голый увидел, что несколько мужиков подозрительно примериваются к его пулемету. Он резко отскочил на пять-шесть шагов и навел пулемет на толпу. Мальчик нацелил винтовку.

– Не подходи, – сказал Голый, – стрелять буду. Послушайте меня, люди! Я зарезал телку, чтобы спасти жизнь больным и голодным товарищам. Ни я, ни мой товарищ даже не прикоснулись к мясу. Мы партизаны, и нам это не положено. Для себя мы не польстились бы и на сушеную сливу. Но не мог я, признаюсь, глядеть, как товарищи с голоду умирают.

– А что я да дети мои помрем, это тебя не заботит! – закричала баба и снова пустилась ругаться.

– Люди! – продолжал Голый. – Слушайте, люди, мы гоним неприятеля ко всем чертям с нашей земли. Он заплатит за все наши страдания. За сожженные дома, за убитых людей. Заплатит он за все наши муки и за эту телку тоже заплатит. На войне часто приходится делать такое, что в другое время никогда не сделаешь. Но у нас великая цель – свобода.

– Смерть оккупантам! – крикнул мальчик и, смутившись оттого, что голос его прозвучал недостаточно мужественно, воинственно выпятил грудь.

– Все на борьбу с врагом! – крикнул Голый вдохновенно-испуганно.

В тот же миг за домом раздался выстрел, и Голый услышал, как над самой его головой просвистела пуля. Он резко отпрянул в сторону. Мальчик невольно попятился за ним.

– Держи их! – разнесся крик в толпе.

Крестьяне бросились врассыпную на дорогу. Несколько человек из тех, что стояли впереди, пошли на Голого. Но тот дал короткую очередь в землю. Мальчик дважды выстрелил в ноги особо запальчивым.

– Оставьте их, пусть идут своей дорогой, – раздался голос в толпе.

Партизаны отскочили еще на несколько метров, за дерево, и еще раз выстрелили в сторону деревьев, откуда, как им показалось, вылетела первая пуля. Затем побежали в гору, вон из села.

Вдогонку им просвистела еще одна пуля. Но она прошла стороной, они уже были под защитой леса. В селе все замерло. Наступила тишина, словно ничего не было, словно люди испугались того, что могло случиться.

Они остановились отдышаться.

– Видишь, на земле-то не очень уютно, – сказал Голый.

– Телятина, телятина…

– Что – телятина? – взвился Голый.

– Недурна, говорю.

– Недурна, недурна… Ладно, начнем новую жизнь.

– Пойдем дальше навстречу радостям лета.

И их башмаки застучали к вершине холма, откуда предстояло выбрать дальнейший путь.

– Пойдем осторожней, чтоб не обидеть землю, – сказал мальчик.

– Не беспокойся, мы еще молодцами, – не упадем.

По ту сторону холма горы поднимались выше. Вдали виднелись вершины высокого кряжа. Стало ясно, что их путь лежит туда, что им придется взбираться по крутым склонам.

Голый почувствовал, что надо подбодрить себя и товарища.

– Вон по тому хребту мы потихоньку и поднимемся. Даже и подъема не заметим. А тебе известно, что горные села лучше всего: там самые гостеприимные люди на свете, потому что у них нет частной собственности, им незнакомо коварство города. Они стосковались по вестям о большом мире, всю свою жизнь они проводят в борьбе с природой, стихийными силами и волками. Они позовут нас к столу, как лучших друзей.

– Я бы не сказал, что мы привыкли к приятным неожиданностям, – тихо сказал мальчик.

Довольно долго они шагали молча, а когда вышли к другой вершине, желанной картины не увидели. От подножия вершины каменное море простиралось к третьему холму, который обещал гораздо больше первого.

– Видишь ли, – сказал Голый, имея в виду последнее село, – не всегда цель оказывается такой, какой она представляется в мечтах. Бьюсь об заклад, что с того холма мы увидим село.

– Я бы не сказал, что мы привыкли на пути встречать радости.

– В этом источник нашей мудрости.

– Я бы предпочел такому утешению миску картошки.

– Что ж, ты начал кое с чем соглашаться.

Но мальчик счел за благо приберечь силы для каменистой дороги и ничего не ответил.

Они спустились с холма и принялись скакать по камням, которыми был усеян их новый путь. Пришлось петлять больше обычного, чтоб держаться ближе к равнине; склоны холма поднимались круто вверх.

– Еще немного, – сказал Голый.

Летнее солнце пело прямо над головой. Небесный шар сверкал в синем просторе. Ярким пламенем горел в прозрачном воздухе. От камней поднималось дрожащее марево. Все вокруг освещалось таким неверным и трепетным светом, что непонятно было, куда ставить ноги.

Голый то и дело спотыкался, но пулемет с плеча не снимал. Мальчик больше привык к горам: он весь подобрался, сжался, как сухая губка. Но тот и другой еле волочили ноги.

– Еще немного, – сказал Голый, одолев очередной подъем.

Связывала их и держала вместе лишь тонкая нить сознания и инстинкт самосохранения.

Где-то далеко раздалась мощная артиллерийская канонада. Задрожала под ногами земля, ветер донес сильный отзвук далекой пальбы. Винтовочных выстрелов не было слышно. Не останавливаясь, Голый показал пальцем в ту сторону, где гремела канонада.

– Еще немного, – сказал мальчик.

* * *

На последнем перевале их встретили величественные скалы. Серые громады поднимались высоко в небо сами по себе, а им казалось, что они нарочно не поддаются их ногам. То и дело бойцы без слов присаживались отдохнуть. Оба боялись того, что должны были увидеть; страх боролся с надеждой.

С последнего привала Голый молча поднялся и, одной рукой придерживая пулемет, а другой цепляясь за камни, пошел на штурм последнего десятка метров.

За ним с тяжелым сердцем двинулся мальчик.

«Ничего хорошего нам не увидеть», – думал он, пытаясь обмануть надежду и сделать возможную радость неожиданной.

Миновав последнее нагромождение камней, они равнодушным взглядом окинули высокое плоскогорье. Они стояли чуть выше него, взор уходил вдаль всего на километр-два.

Впереди лежали лесистые взгорья, направо – неширокая долина и шоссе.

Они не почувствовали ни радости, ни разочарования. Не зная, что подумать и что сказать, они просто зашагали вниз по пологому склону, держась зарослей кустов, которые тянулись от самой вершины.

Пройдя несколько десятков метров, Голый остановился и начал внимательно вглядываться в шоссе у подножия холма, от которого отходила долина. Мальчик, щурясь от напряжения, уставился в ту же сторону. И тот и другой протерли глаза.

Да, так и есть. Вдоль шоссе, в долине и на склоне горы копошились солдаты.

– М-да… Итальянцы, – процедил Голый.

Ближе к другому краю долины виднелись грузовики и танки.

– Итальянцы, – окончательно решил он.

Он отошел за густой куст и сел. Мальчик опустился рядом, поставив винтовку между колен, словно надумал обосноваться здесь надолго. Голый последовал его примеру и примостил пулемет так, чтоб меньше ощущать его тяжесть. Веки налились свинцом.

– Итальянцы, – повторил Голый.

Отсюда они хорошо видели горы, холмы, ущелья, теснины. Далеко раскинулись неведомые горные просторы, а ноги были такие слабые…

Прилетела стайка птиц. Закружилась в воздухе, щебет огласил рощицу.

Голый жадно глядел на горы. Мало-помалу на душе у него посветлело, и он тихо заговорил:

– Друзья верные, горы милые, не говорите о грусти-печали, солнце улыбается, рокочет небо синее, река поет мне песни, качает меня море. А смотри-ка! – Он поднял фляжку. – У нас еще есть вода. Держи. Мальчик нагнул фляжку, забулькала вода.

– Вода! Чудесная штука! Как это мы ее сберегли! Удивительное дело! Хватит по хорошему глотку каждому.

Мальчик вернул фляжку товарищу. Вытер рукавом рот. Довольно и шумно вздохнул.

– Хороша водичка! – сказал он.

– Сколько на земле чудес и красоты. Вода! Ведь это сама жизнь! Нет жизни без воды.

– Я знал людей, которые никогда не пили воду.

– Никакое питье без воды не обходится, но на свете много и других радостей. – Голый запрокинул фляжку. – Эх! Теперь во мне на две лошадиных силы больше.

– Да, во всяком случае, не телячьих, – заметил мальчик.

– Ничуть не жалею, честное слово. Ничуть.

– Я тоже.

Мальчик насторожился. Он не нуждался в утешении. Не в первый раз приходилось ему затягивать пояс и собирать последние силы. Сейчас же и голода настоящего пока не было и, если бы не болезнь, сильно подорвавшая его силы, он бы еще показал себя. Временами силы все-таки оставляли его. Часто он хватал ртом воздух, словно его выворачивало наизнанку, вытягивал шею, как утопающий. В такие минуты он закрывал глаза – жизнь теплилась слабым язычком пламени. И все равно он знал, что выдержит и что все это пройдет. Смерть он в расчет не принимал, хотя и не исключал ее вовсе; он ощущал ее за своей спиной как неизбежную спутницу. А может, это был сон. Смерть и сон в его сознании мешались.

И товарищу его было не намного легче. Просто в свои двадцать пять лет он был сильнее физически. И, чувствуя себя защитником мальчика, считал своим долгом оберегать его.

Сейчас он заговорил безмятежным тоном:

– Пойдем поверху до спуска в долину. Может, на той стороне найдется более подходящее место для перехода. Нам бы только до тех гор добраться, а там легче будет. В этом горном раю есть села на удивление! Не стану обещать тебе картошку или что-нибудь в этом роде, но куском кукурузной лепешки мы там всегда разживемся. Снабжение беру на себя. Так что на этот счет можешь больше не беспокоиться.

Он встал, вскинул пулемет на спину и зацокал сапогами по камням.

Мальчик повернул за ним голову, но не поднялся. Лицо его сморщилось – вот-вот заплачет.

– Весна, – произнес Голый, не оборачиваясь. – В такую пору нельзя грустить.

Мальчик сморщился еще сильнее. Через силу поднялся. С трудом сделал первый шаг и, шатаясь, двинулся за товарищем.

– И часа не пройдет, как примем решение. А это неплохо, если учесть, что воюем мы третий год.

Мальчик зашагал бодрее.

Голый пошел вперед.

Они старались идти так, чтобы их не заметили из долины. Прятались за камни и кусты. Переползали через каменные завалы, продирались в зарослях терновника, прыгали с камня на камень.

– Пройдем вот еще немного… – сказал Голый.

– Да, еще немного! – согласился мальчик.

– До вершины рукой подать. Оттуда мы сможем определить позицию, – сказал Голый.

– Ну да, позицию, – повторил мальчик.

– Подумаем об атаке и тому подобном, – продолжал Голый совсем тихо.

– Атака, атака! – стиснув зубы, бормотал мальчик, перелезая на четвереньках через глыбы камней.

Еще одна прогалина. Еще несколько скал, и вот они у самой вершины. Медленно, щадя силы, стараясь сохранить дыхание, они поднимались, вытягивая шеи к вершине.

Внизу, прямо под собой, в просветах меж скал они увидели узкую долину, шоссе, солдат. Съехав правыми колесами в кювет, стояли грузовики. За каждым был прицеп с небольшим орудием. В конце колонны два танка устремили жерла пушек к скалам на юге. Солдаты группами и поодиночке сновали по шоссе. В двух местах дымили полевые кухни. Дым поднимался вверх. Ветра не было. Ничто не нарушало тишины. Голоса до вершины не доходили. Слышался только ровный глухой гул.

Партизаны прижались к скале и внимательно наблюдали за долиной, за вражескими войсками.

Скала была гладкая и округлая. Вокруг лежали острые обломки камней, среди них пробивалась хилая трава, росли кусты и кое-где даже виднелась земля.

Голый растянулся в кустах. Пулемет поместил рядом так, чтоб его легко было привести в боевую готовность. Мальчик расположился с другой стороны скалы на траве и мелких камнях. Солнце грело их распростертые тела. Бесшумно веял легкий ветерок.

– Картошку варят, – тихо сказал Голый.

– Гуляш, – отозвался мальчик.

– Картошку, картошку, – раздумчиво повторил Голый. – О мясе я уж и не говорю.

Дымились полевые кухни. Голубоватый дым поднимался прямо вверх, потом поворачивал к востоку, медленно плыл широким облаком к горам и таял около вершин.

Солнце стояло над долиной. Тишина накрыла ее недвижной паутиной. В глазах рябило, и мало-помалу все приобрело призрачный вид. Они все меньше верили глазам. По телу разлились слабость и приятная истома. Отяжелевшие веки падали сами собой. В конце концов оба заснули, уронив голову на руки.

Их пригревало солнце.

В глазах мерцало не то пламя костра, не то какой-то яркий свет, не то просто жар углей. Пахло вареной картошкой и жарким из молодой телятины. Запах картошки и телятины быстро улетучился. Теперь им казалось, что они приникли к нежной материнской груди и вдыхают ее сладостный теплый аромат, но и этот аромат быстро, не успев появиться, исчез, и неожиданно от суровых гор, от их грубых каменных одеяний повеяло холодом, жестким и терпким запахом вереска.

Голый проснулся первым. Ноги застыли и совсем одеревенели. Медленно возвращалось сознание.

Солнце клонилось к горам. Горный кряж испещрили тени; вот-вот уйдет тепло, и камни словно цеплялись за солнечный свет, заклиная его остаться. Но свет уходил, а с ним и тепло. В горах и долине заклубился туман.

Голый с содроганием подумал о холоде. Ночь надвигалась.

Внизу итальянцы разбили палатки. Снова задымили кухни. Доносилась музыка. Слышался глухой гомон.

Солдаты сидели большими группами, наверное, разговаривали. Или, может, выслушивали наставления командиров. «Ведь у них тоже дисциплина, – подумал Голый, – своя игра… да, но на нашей земле… убивают, жгут».

Он выдвинул пулемет вперед. Обрушить бы на них все сто тридцать два патрона или сколько их там есть. Но что это даст? Поднимется паника, это верно. Перепугаются до смерти. Но ему еще предстоит длинный путь. Пулемет и патроны нужны бригаде, а он придет с пустыми руками, точно вол без рогов.

Ему вспомнились лица пленных итальянцев. Попадались и не фашисты; это были славные, добродушные ребята. Больше всего они думали о доме, матери, детях, сестрах. Редко кто из них не помнил, что и у других есть жены, дети, матери, сестры. Однако были и такие, у которых отшибло память и которые стремились превзойти друг друга в жестокости. А может, внизу и чернорубашечники. Знать бы наверняка, не удержался бы – все пулеметные ленты истратил бы на них. Пусть бы потом пробирался к бригаде, как мышь, по кустам и камням.

Голый попытался разглядеть, нет ли там, внизу, чернорубашечников, но ничего не увидел. Метрах в четырехстах от них неслышно и суетливо копошились какие-то людишки.

– Странно, что они не выслали сюда дозора.

– Дозора? Так для этого надо оторваться от главных сил, а таких героев у них не водится. Кто станет торчать на вершине? Они могут защищать лагерь с ближнего боя. Вон, видишь, это не так трудно понять. А кроме того, они считают, что партизаны далеко, – и правы. Я их хорошо знаю. Не раз слышал и от стариков; они охотнее всего верят, что на позициях спокойно. Это основа их стратегии.

Мальчик сощурил гноящиеся глаза. – Надо дождаться ночи.

– Теперь гляди хорошенько, как мы пойдем, – сказал Голый. – Вот так, значит: отсюда вниз по этому уступу, затем пастбищем выйдем к шоссе вон к тем двум грузовикам – между ними метров пятьдесят. Часовой стоит около крайнего грузовика, и в темноте мы легко переползем через шоссе. Так как они убеждены, что лучше всего думать, будто на позициях все спокойно, они пропускают мимо ушей подозрительные шорохи. Но ручаться нельзя: на посту может оказаться солдат, который боится за свою голову чуть больше, то есть у которого совесть не совсем чиста, – такой часовой наверняка поднимет тревогу. Но и тревога не помешает нам перебраться через шоссе, потому что они откроют огонь в темноту, а может, и друг по другу. Мы тихо-мирно переползем дорогу и пойдем вон туда – вверх по тому склону, между двух дубов. А как отойдем метров на сто, тогда уж нетрудно будет договориться о дальнейшем.

– А когда спать? – спросил мальчик.

– Повторим урок еще раз – и на боковую. Слушай: вот этим уступом, по камням, пастбищу – прямо на шоссе, минутку последим за часовым – и по склону в горы. Двинемся, как только стемнеет, но до отбоя. Ночью они бдительней. Теперь твердо запомни дорогу и расположение постовых. Это тебе вместо ужина. Ну, а завтра в этом добром горном краю, среди этих райских пределов, у нас, полагаю, будет сытный завтрак: молоко, брынза, сметана, а может, чем черт не шутит, и картошка. Тсс! Тихо!

– Что такое?

– Забудем о еде. Гляди в оба! Туда – направо.

– Что там?

Голый впился глазами в какой-то предмет. Его острый взгляд следил за ним, веки вздрагивали, словно то, за чем он наблюдал, возбуждало все большее любопытство. Он выдвинул пулемет и потрогал затвор.

– Что там? – спросил мальчик.

– Ничего, – ответил Голый.

– Как это – ничего?

– Ровно ничего.

– Мы нападем на них? – спросил мальчик.

– А как ты думаешь?

– Никак не думаю.

– Сейчас и не надо ни о чем думать. У нас есть время – правильное решение придет само собой. План должен вполне созреть. Дискуссий не люблю.

– Я тоже.

– Придумаешь что-нибудь дельное – скажи.

– Постовых уже выставили.

Было видно, как внизу солдатам раздают ужин, к кухням подходят люди, уходят они с большими котлами, вокруг них собираются кучки солдат, а потом и они разбредаются, усаживаясь на камнях по обочине шоссе.

– Итак, постовые, – сказал Голый, – вон там, у грузовика, с той стороны – над кухней, с нашей стороны – внизу и чуть подальше…

– Ужинают, – сказал мальчик.

Голый поглядел на него широко раскрытыми глазами.

– Пришло время и нам…

– Ударим?

Голый сунул руку во внутренний карман кожуха и вытащил кусочек кукурузной лепешки величиной с детскую ладошку.

– Вот. Неприкосновенный запас.

Он разломил лепешку и быстро протянул мальчику кусок побольше. Мальчик заметил, но взял.

– Медленно ешь. Потихоньку, – сказал Голый. – А то в желудке кукуруза камнем ляжет.

Они с жадностью поглощали хлеб, неотрывно глядя на свои куски.

– Вкусно, ничего не скажешь. На свете еды много. И какой! Только вот далеко она от нас.

Мальчик медленно работал челюстями. Он закрыл глаза. Хлеб во рту крошился, слюна не шла.

– Глотка воды нет?

– Есть.

Мальчик взял фляжку.

– Все у нас есть, что только душа пожелает, – сказал Голый.

* * *

Шоссе перешли без осложнений. Дорога оказалась нетрудной и нестрашной, они знавали переходы потяжелей – через железнодорожное полотно, под носом дошлых немецких постов и темными и светлыми ночами. На этот раз ночь выдалась такая, какая требовалась, – не слишком темная и не слишком светлая. Просто досадно было покидать лагерь с пустыми руками. Где-то здесь провизия, оружие, боеприпасы. Но партизаны не рассчитывали на такой оборот дела, не подготовились к нему. Голый все же медлил: не пробраться ли в какую-нибудь палатку, не вытащить ли первую попавшуюся сумку – вдруг там буханка хлеба.

Они и сами удивлялись той легкости, с какой прошли по самой середине лагеря. Несколько раз они замедляли шаг, борясь с искушением раздобыть что-нибудь съестное. Но Голый отлично знал, что у палаток расставлены часовые и лагерь обходят патрули.

– Ладно, – сказал он, – полакомиться не придется. В мгновение ока они взобрались на холм над шоссе.

– А все-таки, – сказал Голый, – меня совсем не радует, что они так и не узнают про нас и проведут остаток ночи, по-прежнему веря, будто партизаны где-то далеко.

И он поднял пулемет.

– Значит, так: видишь вон ту темную массу? Это машины командования. По-моему, там ихний штаб. Ты как считаешь?

– Мне тоже с вершины так казалось.

– Ну, тогда все в порядке.

Голый с минуту прилаживал пулемет, определял расстояние, целился.

– Поднимись-ка на тот пригорочек и подожди там.

Мальчик тихо полез вверх.

Голый все еще примеривался, определяя расстояние до машин, черневших в центре долины, недалеко от одинокого дубка. Небо было ясное. Звезды весело перемигивались, только вот воздух был чуть холодноват! Долина, заслоненная лесом и горным кряжем, темнела, не подавая никаких признаков жизни.

Вдруг Голый заметил, что темная масса, взятая им на прицел, слабо осветилась.

– Должно быть, там сидят офицеры и пьют, а может, в карты играют. А почему бы им и не поиграть в карты? – спросил он сам себя. – Может, они и не хотели идти сюда воевать. Играют в карты. Может, и доброе вино пьют.

Еще раз блеснул свет. Наверное, отворили дверь. Может, кто-нибудь вышел прогуляться, освежиться на ночном ветерке.

Он пристально вглядывался в темноту, пытаясь уловить в ней какое-нибудь движение. Представлял себе, как офицеры сидят за столом, как они курят и пьют вино после сытного ужина.

– Неплохо живут, – пробормотал он. – Однако надо испортить им настроение. Иногда я готов кое о чем забыть. Забыл бы и сейчас, но не имею права. Так-то вот.

И он нажал на спусковой крючок. Пулемет сердито затарахтел. Даже Голый не ожидал от него такой свирепости. Он уже поотвык от норова своего дружка.

Расстреляв патронов тридцать, он взвалил пулемет на плечи и побежал вверх.

Ночь уснула. Тишина сгустилась. Только звенели подбитые железом сапоги Голого.

Мальчик ждал неподалеку.

– Выше, выше. Сейчас они нам ответят.

Они побежали вперед, спотыкаясь в темноте о камни и корни, продираясь сквозь заросли кустов, ударяясь лбом о стволы деревьев.

Сначала дали несколько выстрелов часовые, а немного погодя долину огласила отчаянная пальба. Слышались не только винтовочные выстрелы и пулеметные очереди, но также взрывы ручных гранат, мин и даже орудийные залпы. Нельзя было понять, куда направлен огонь, во всяком случае, до партизан не долетела ни одна пуля.

– Да, – заметил Голый, – не растерялись вояки.

– Точно рыбы на сковородке, – подхватил мальчик. – Пусть жарятся, пусть, – сказал Голый, хотя не совсем понял, о чем думал мальчик.

– Обороняются, обороняются, – сказал мальчик. – Страх глушат.

– Что делают! Тонны две боеприпасов просадят. Они убедились, что огонь направлен не на них, и пошли медленнее, тщательно выбирая путь во мраке ночи.

А огонь в долине бушевал все сильнее. Вспыхивали от взрывов окрестные горы. Особенно усердствовали пулеметы. Они торжествующе стучали, словно косили живую силу противника. Пулеметчики были явно довольны. Разрывы мин разносились мощными, гулкими, беспорядочными аккордами.

– Небольшой стратегический маневр, – сказал Голый. – Неплохо вышло, – добавил он удовлетворенно. – Завтра шум и расход боеприпасов они обоснуют дивными словами; «Массированные силы партизан в составе трех бригад атаковали части нашей дивизии «Виттория», стоящие лагерем в селе Црндак в такой-то и такой-то долине. Благодаря исключительной находчивости полковника Мерла наши части в едином порыве ответили сильным огнем и принудили противника к паническому бегству. Неприятель бежал, понеся большой ущерб в живой силе. Наши потери: один убитый и двое раненых».

Голый воодушевился. Забыл об усталости и голоде.

Мальчику не хотелось разговаривать. Он был болен и ждал только момента, когда товарищ наконец доберется до мысли об отдыхе. Он даже верил, что тот может вытащить из кармана кожуха что-нибудь съестное. Но эта надежда едва теплилась.

Еще целый час в долине продолжалась отчаянная пальба. И, видимо, она подгоняла Голого, не позволяла ему останавливаться. Ему казалось, что, шагая, он подогревает эту стрельбу. В конце концов пулеметы замолкли, после чего раздалось лишь несколько взрывов тяжелых мин.

– Теперь можно передохнуть, – сказал Голый.

Он видел, что мальчик еле передвигает ноги, да и сам устал до смерти.

Нащупав за одним из дубов свободное от камней местечко, они тотчас повалились на землю.

Оба долго переводили дух. Отдышались, поглядели в небо, как бы проверяя ночные покровы. В ясной синеве трепетно и страстно сияли крупные звезды. Искрились в прозрачном воздухе. Небо разверзлось глубокой бездной – много воздуха, мало тепла.

– Надо было стянуть из грузовика хоть одеяло, – сказал Голый. – Прозевали удобный случай.

– Легче бы ночь прошла. По правде говоря, не очень-то она теплая.

– Да, жаль, – сказал Голый.

– Прижмись ко мне, – сказал мальчик. – Я, по-моему, сегодня гораздо здоровей; тепло вернулось ко мне.

– Встреться нам медведь или волк, я бы обязательно попросил их уступить квартиру на одну ночь. Только на одну…

– А может, лучше было бы прихватить штаны, – сказал мальчик. – Как мы могли забыть?!

– Боюсь, что не нашли бы чистых.

Мальчик засмеялся тихо, но весело.

– Ну, раз мы начали смеяться, все будет хорошо. Где-то здесь, в этих горах, должно быть село. Непременно.

– Село?

– Может, мы завтра набредем на село, которое нам нужно, там весело горит очаг, греется молоко и пыхтит кукурузная каша. Как ты думаешь?

– Село, – неопределенно протянул мальчик.

– Село, – подтвердил Голый. – Настоящее, земное село.

– И, прижавшись друг к другу, они начали дружно стучать зубами.

– Спать, спать, – произнес Голый, старательно обходя мысль об ужине.

* * *

И на этот раз птицы огласили рассвет. А бойцы просыпались медленно, надеясь, что солнце даст им тепло, которым их обделила ночь.

– В дорогу, – сказал Голый, как только занялась заря. Он приподнялся на локте и стал оглядывать незнакомый край. Ночью все представлялось иным. Тогда ему мерещились горные массивы, высокие стены домов, скалы – теперь все выглядело гораздо мельче. Лишь там и сям высились ели или купы буков. Гора поднималась вверх, незаметно разветвляясь и опускаясь в ущелья, но дорога была сносная – не слишком крутая, не слишком каменистая, не слишком открытая, словом – ничего.

Селением даже не пахло. А за этой горой, как венец всех желаний, выглядывала другая вершина. Между ними могло лежать целое царство.

– Рано встанешь, больше наработаешь, – сказал Голый. – Берем быка за рога!

Мальчик сел, бессмысленно глядя в землю. Никакого интереса к предстоящему дню он не испытывал, привязанности к горам и дорогам тоже не выказывал.

Голый сидел, обняв колени. Ночь была не слишком теплая! У него еще и сейчас зуб на зуб не попадал.

– Кто рано встает, – заметил он, – рано и ложится.

Мальчик вскочил на ноги, перекинул винтовку через плечо.

– Пошли, – сказал он.

Голый немедленно последовал его примеру.

– Как интендант, объявляю завтрак оконченным, – сказал он, повесил на себя пулемет и двинулся за мальчиком.

Шли медленно. Осваивали новую дорогу. Справа в ущелье спускался лес, слева полого поднималась терраса; заросли кустов заслоняли горизонт.

Мальчик шел впереди. Его развалившиеся башмаки тупо и безжизненно стучали по камням, ступая по земле с какой-то болезненной неуверенностью. Голому хотелось придать шагам мальчика твердость, а ногам в башмаках – силу. Его даже немного раздражали эти итальянские ботиночки.

– Ведь совсем недавно вышли в дорогу…

– Какую дорогу?

– Да нашу!

– Какую нашу?

– Да эту, которой идем.

– Мы идем по камням да лесам, а не по дороге.

– Разве это не дорога? Такой дороги еще свет не видывал. И я почитаю ее, как никакую другую на земле. Поверь, это чудесная дорога. Подожди, пусти меня вперед, я утопчу ее своими ногами – они малость здоровее твоих.

Сапоги Голого затянули свою уже знакомую мальчику песню. Она тоже раздражала мальчика. Наводила на него тоску. Всегда одна и та же – голодная, усталая, глухая, бездушная. Мальчику казалось, что эта песня мешает ему, что это голос судьбы – глупой, никчемной судьбы. И он все сильнее ненавидел ее.

– Можно подумать, что ты знаешь, куда мы идем, – сказал мальчик.

– Знаю.

– Хорошо, скажи тогда, куда мы придем сегодня?

– В село и будем там обедать.

– Это шепнул тебе ночью святой Яков, спустившись по лестнице?

– Нет, другой, получше.

– Кто же это?

– Село всегда впереди, оно всегда нас ждет. Ждет дивное село, а может, и город ждет. И это правда, этого у меня никто из головы не вышибет. Имей это в виду.

Мальчик дал волю своему раздражению.

– Ха-ха-ха… Это мне известно.

– Ну вот!

– Только этим не проживешь. Ты мне кусок хлеба дай.

– Ладно, дам.

Дремлет земля, судьбе покорная, дремлет на праздниках и на пирах, и ищет разума, в глубь глядя черную, а там – лишь сердца истлевшего прах, – закончил Голый.

Мальчик заморгал, успокоился и снова устремил неподвижный взгляд прямо перед собой. На лице его опять появились морщины. Подавшись всем телом вперед, он почти автоматически выбрасывал ноги. Голый теперь вышагивал в своих огромных сапожищах рядом, каждую минуту поправляя пулемет и перекидывая его с плеча на плечо.

Мальчику не хватало воздуху. Голому тоже. То и дело они распрямляли плечи и дышали, как рыбы, выкинутые из воды. Желудок сжался. В нем была такая пустота, что она заглатывала не только весь воздух, но, казалось, и грудную клетку, и плечи. Они отчаянно напрягали мышцы спины, стараясь держаться прямо. Их одолевал сон, хотя они только что встали. Земля немилосердно тянула к себе, в глазах мельтешило, и время от времени то одного, то другого вдруг заносило в сторону.

Наконец они зашагали совсем автоматически, и им стало легче. Так, почти засыпая на ходу, они шли довольно долго. Солнце поднималось и грело все сильнее. Ласково веял теплый ветер. Зеленели деревья, щебетали птицы, синело небо, над вершиной белело облачко, в буйной радости поднималась трава. От всей этой яркой пестроты кружилась голова, и вот они уже не шагали, а плыли по безбрежной пучине жизни.