Текст книги "Цена высшему образованию (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Разведись с ним, тебе будет лучше, – твердили они одно и то же, всякий раз, когда дочь садилась к столу.

Сейчас Валя, молчаливая и хмурая, села на диван, на котором они вместе ложились ночью и, не глядя на меня, сказала:

– Убери ты этот проигрыватель. Мать жалуется, что ты приходишь, громко включаешь музыку, а она эту классику терпеть не может. Хороша музыка, когда все хорошо. Ты что-то долго ищешь работу: уже месяц как ты здесь, а толку никакого. Ты непрактичен, все в облаках витаешь, на музыке помешался. Ты неудачник. Выбрал никому ненужную профессию, пускал мне пыль в глаза, стихи посвящал, обманывал меня. Я сожалею, что вышла за тебя замуж. Мне до тебя было гораздо лучше. А теперь что-то предпринимать поздно: ребенку отец нужен. Я такая невезучая, такая несчастная. Родители постоянно попрекают меня, и я уже с ними соглашаюсь, у меня нет другого выхода. Тебе же я хочу напомнить, что ты глава семьи, а получается, что мне одной лямку тянуть приходится. Я слишком слаба для этого, не потяну. Что это за зарплата сто пять рублей? А на руки я получаю чуть больше восьмидесяти.

– Я устроюсь на работу, обязательно устроюсь, я не позволю тебе одной тащить эту лямку, как ты говоришь, вот увидишь. Потерпи немного, – горячо доказывал я.

– Лично я никаких перспектив не вижу. Твоя филология никогда тебе не пригодится, она будет тебе только помехой в жизни. Но раз ты решил уж в свое время, это было роковое для тебя решение, то надо было пролезть в партию. Любыми путями. У тебя специальность трепача, а любой трепач должен иметь партийный билет, иначе ему грош цена.

– Я не трепач, – возмутился я, – я человек и никогда трепачом не буду. Ты слишком далеко заходишь! Неужели ты думаешь, что все члены партии трепачи?

– Об этом все говорят, – отрубила Валя, – но ты попробуй, вступи в эту партию. Так тебя не примут. За вступление в партию берут взятку в размере тысячу рублей. Мой брат Борис МАИ окончил, стал инженером и попытался заикнуться насчет партии, так ему такую цену заломили, – мы все ахнули. Ну, ладно, давай ложиться, а то завтра на работу.

– Я теперь не засну, – сказал я.

– Как хочешь.

Она зевнула, положила свою маленькую, в пышных черных волосах, головку на белую подушку и тут же заснула. Красивый маленький рот приоткрылся, она захрапела, дыхательный аппарат задвигался так сильно, что я испугался, подумал, что ей трудно дышать, и слегка толкнул ее в плечо. Она тут же перестала храпеть, начала дышать ровно, спокойно, но это продолжалось недолго. Храп стал еще больше. О том чтобы заснуть не могло быть речи. Я сунул босые ноги в домашние потертые тапочки, приоткрыл дверь крохотной спальни, чтобы пройти в ванную, а в большой комнате, где почивал Алексей Григорьевич со своей супругой, храп был еще сильнее. Я прошел в ванную, зажег свет, достал пачку дешевых сигарет и закурил. В ванной ярко горела лампочка, и было так тихо и уютно, что я задремал.

Вскоре послышались шаги на скрипевшем полу. Это были шаги тещи. Она открыла дверь ванной и ахнула с перепугу.

– Ляксей Григорич, а Ляксей Григорич! поди сюда! наш зятек, видать, крепко наклюкался и ляжит в ванной. Ой, Боже мой! Бяда, бяда!

Я вскочил, извинился и направился в спальню к жене, которая еще сильнее храпела.

– Это Валечка – храпучка спугнула яво, – сказал Алексей Григорьевич, не поднимаясь с кровати.

Я скрутил клочок ваты в два жгутика и заткнул ими уши, потом прилег и заснул.

Утром, хлебнув чаю, помчался искать работу.

"Я сегодня должен найти работу, во что бы то ни стало, – решил я, глядя на многочисленные объявления недалеко от Большого театра, левее от памятника(Мордыхаю) Карлу Марксу. – А, вот, в самом Большом театре требуется рабочий сцены. И оклад не указан. Наверняка сотня рублей в месяц будет. Не меньше. Пойду. Это рядом".

Начальник отдела кадров читал газету, очевидно фельетон, потому что фыркал, возмущался, хохотал и плевался, стараясь попасть в урну.

– Я по объявлению, здравствуйте, – сказал я.

– Очень хорошо. Покажите свои документы, пожалуйста.

Он пролистал паспорт и трудовую книжку, посмотрел диплом и разочарованно сказал:

– Мы вас на такую работу взять не можем: у вас диплом, – зачем вам идти работать грузчиком? Кто вам позволит это?

– Прошу вас, возьмите меня, я буду честно трудиться. Работать я люблю, физической работы не боюсь. А диплом, – что диплом? Его можно выбросить в мусорный ящик. У меня такой диплом, что нигде не могу устроиться на работу, он мне только мешает.

– Вы член партии?

– Нет.

– Жаль. Ваш диплом без партийного билета действительно ничего не стоит. О чем же вы думали, когда выбирали свою профессию?

– Я неравнодушен к литературе, – сказал я.

– Небось, стихи сочинял?

– Да, был грех. Я иногда и сейчас балуюсь.

– Это хорошо. Продолжайте. А жалобы сочинять умеете?

– Не пробовал, и опыта нет.

– Это правильно.

– А как с работой, возьмете?

– Рад бы помочь будущему поэту, да нет возможности. Я тоже под контролем. Взять человека с высшим образованием на рабочую должность не имею права.

 Кто может дать такое право?

 Министр труда и занятости, обратитесь к нему.

 Благодарю вас.

***

На площади Маяковского я прочитал объявление: филармонии требуется заведующий литературной частью. Оклад 150 рублей в месяц.

Кровь бросилась мне в лицо, и я тут же помчался в филармонию искать начальника отдела кадров.

– Если еще никого не взяли, значит, это мое место. Господи, как хорошо! Лишь бы никто не опередил меня, – шептал я себе, поднимаясь выше этажом и дрожащей рукой стуча в запертую дверь начальника отдела кадров. Но никто не ответил: дверь была заперта на ключ. Я бежал не только через площадь, будто кто гнался за мной с пистолетом в руках, но и на второй этаж, почти через ступеньку, поэтому сердце у меня колотилось, как у молодого и я немного стал задыхаться. Закрытая дверь в отдел кадров даже обрадовала меня, тем более поодаль были расположены кресла, как в партере театра. Я занял одно, глубоко дыша, и довольно быстро пришел в норму. Вскоре появился и начальник ОК, молодой, довольно симпатичный мужчина и не здороваясь, сказал:

– Проходите. Вы, очевидно, по объявлению, так?

– Так точно.

– Без "так точно", я не солдафон. Вы член?

– Нет, не член, хотя...

– Мне нужен тот, с бородкой.

– Этого-то у меня, к сожалению, нет, – сказал я, опуская глаза.

– Тогда разговор бесполезный. Эта должность требует членства. Все, желаю успехов.

− Я предан КПСС и лично Леониду Ильичу и Михаилу Суслову, и тому с бородкой, я всегда буду кричать: да здравствует КПСС! Долой марксизм-ленинизм, простите, империализм. Ну, хотите, я куплю портрет Ильича, прикреплю на пиджак сзади, и так буду ходить на работу? Возьмите, я не подведу. Ни один спектакль, ни одна музыкальная пьеса не пройдет, если в ней не будет упомянуто имя вождя мировой революции, даю гарантию.

− Может вы и того, с Лениным в груди, я готов поверить, но у вас это не оформлено на бумаге.

− Так давайте оформим.

− А как? Вы должны у нас числиться, пройти кандидатский минимум и только потом вам могут выдать партийный билет, своего рода пропуск к ленинскому сердцу.

− Тогда берите меня уборщиком, я умею держать в руках метлу, – сказал я горячо.

– Не имеем права: у вас диплом.

– Я его выброшу к такой-то матери, даю слово, а то получается замкнутый круг: вы взять меня не можете, потому что у меня нет партийного билета, а партийный билет не можете мне выдать, поскольку я у вас не работаю.

– Получается что так. Но извините, у меня много работы.

Я вышел из здания филармонии, и направился к памятнику Маяковскому. Дул холодный ветер, мороз щипал за нос и за уши. "Ему тоже зябко", подумал я и, заметив ресторан "Пекин" совсем рядом, решил зайти погреться и, если что-то можно взять на два рубля, попить чаю с булкой.

В зале на первом этаже сидела всего одна молодая пара. Я присел, как нищий к столу в доме хозяина. Вскоре подошел официант в белом халатике и довольно вежливо спросил:

– Что желаете?

– У меня всего два рубля в кармане. Из них десять копеек мне на дорогу, иначе я домой не смогу вернуться. Остальное ваше. Можете мне всего один стакан чаю принести, – я все отдаю.

– Вы что – студент?

– Нет, я уже был студентом. У меня диплом, но я никак не могу найти работу.

– Хорошо, посидите.

Официант вскоре он вернулся с подносом, где было всего так много, что у меня глаза разбежались.

– У меня нет столько денег, – сказал я.

– Я знаю. Мне деньги ваши не нужны. Я в день зарабатываю по двадцать рублей, а то и больше. У меня всего семь классов образования. Если ты меня послушаешь – не пожалеешь. Приходи к нам официантом, сейчас как раз требуются ребята. Ни один инженер так много не зарабатывает, как официант. Особенно в таком ресторане, как этот. Я не только загребаю денежки, но и питаюсь здесь. Совершенно бесплатно. А поздно вечером, когда все уходят, мы с девочками хорошим вином угощаемся, да еще и целуемся вдоволь. А кое-кто и бим-бим делает. Девушки у нас покладистые, то, что надо. Ты был бы у нас на первом месте. Высокий, черноглазый... словом, бросай эти мытарства и к нам. Отдел кадров на седьмом этаже. За обед я с тебя ничего не возьму, но ты будешь моим должником, учти. Тут бывают и такие клиенты, которые чудят. Денег полные карманы, он не знает, куда их девать, заказывает столько дорогих блюд и спиртного, что десять человек не съесть не могут. Он жрет, напивается как свинья, а потом девку требует. Вытащит пачку денег и говорит: все твое, только предоставь.

Я повеселел. Наконец-то все проблемы будут решены. А диплом? надо спрятать подальше. Грош ему цена этому диплому. Непонятно только, зачем государство тратит такие деньги на подготовку ненужных специалистов? наверное, чтоб поставить галочку о том, что непродуманный план выполнен и еще для того, чтоб похвастаться: вот смотрите, сколько, у нас граждан с высшим образованием, а при коммунизме каждый второй будет иметь такое образование. Вы, капиталисты, не признаете наши дипломы, ну и черт с вами. Это неудивительно, у вас нет передового учения. У нас любой специалист – медик, инженер – прежде всего марксист и если он зубы вырывает кусачками и швыряет их в урну, то он при этом руководствуется учением марксизма-ленинизма о том, что гнилой зуб вырывают с корнем. Так-то, голубчики.

Собрав все документы, я на следующий день, отправился в кадры ресторана «Пекин». В небольшом кабинете на седьмом этаже сидела женщина с сигаретой в зубах, сильно накрашенными губами и рыжими волосами.

– У вас же диплом. Какого черта вы сюда лезете? Вы мне даром не нужны. Если только анонимки строчить. Вас кто-нибудь прислал, признавайтесь! Вы – член партии?

– Нет.

– Но это хорошо. Знаете, если бы у меня был диплом, как у вас, я бы здесь не сидела, а где-то там..., – сказала она, поднимая указательный палец кверху.

– А если спрятать этот диплом?

– Диплом-это бумажка, а любая бумажка у нас весит, знаете сколько? Больше тонны. Да и зачем мне прятать вашу бумажку. Узнают – меня вытурят отсюда. Все, будьте здоровы.

– Возьмите, прошу вас!

– Некогда мне с вами разговоры разговаривать. Мне отчет надо делать.

6

Я снова вернулся домой ни с чем. Должно быть, вид у меня был не самый лучший, потому что теща пожалела меня. Она даже бросилась чай подогревать вчерашней заварки и не так категорично спросила:

– Ну, что?

– Ничего хорошего.

– У мене в школе работает племянник, он занимает хорошую должность.

– Какую?

– Он завхоз. Хошь, я яму позвоню, и он тебя пристроит.

– Попробуйте.

– Чичас.

Она набрала номер.

– Послушай, Филипп, тут значит такое дело. Моя дочь Валя, будучи в синатроии по причине лечения желудочно-кишечного тракта, почек, печении и желчного пузыря, и всего ослабленного организма, познакомилась тамычки с молодым человеком. Он, как это водится, облапошил ее, то есть соблазнил, поганец, и она согласилась с им пойтить в загс. Тут Москва сыграла основную роль. Все в Москву рвутся, ты знаешь, Филипп. Ну, так вот, она вернулась домой, и тут мы обнаружили, что у нашей Вали живот растет. "Ну-ка давай свово соблазнителя сюда, чтоб соседи не думали, что ты просто нагуляла ребятенка, говорю я ей". Ну, он, конечно сразу же и приехал...на нашу голову. Денег не привез, на работу яво никто не береть. Какой-то дяплом у него непригодный. Из-за того дяплома яго и не берут ниде. Посмотри, касатик, что ето за дяплом такой и если шо, возьми к себе мыть полы, да уборную чистить. Он может к тябе приехать на смотрины, да? Када? Прямо чичас? Тады я яво командирую. Как ехать? Метро "Новокузнецкая", а далее трамваем? Ну, хорошо, благодарю. – Теща повесила трубку, повернулась ко мне и сказала: – Ну вот, видишь? благодари. Поезжай срочно. Ежели возьмут тябя, возвращайся, я накормлю тябя обедом. Будеть костный бульон и жареная картошка на второе.

Я помчался в школу номер 35 Бауманского района, увиделся с родственником супруги Филиппом, показал ему свой диплом.

− Дык это же нормальный советский диплом, – сказал Филипп, еще раз сверяя мое имя в дипломе с паспортом. Пойдем к Ивану Васильевичу Мостовому, нашему дилехтору, он тебя с удовольствием примет. Ты знаешь, у нас одно бабье. На тридцать человек, у нас всего три мужика: директор, я и физрук, остальные – бабье. Если бы ты знал, как они грызутся, завидуют, подсиживают друг друга! Даже старые девы есть. А район у нас престижный, Бауманский. Здесь в депутаты баллотируются первые лица государства. У тебя отец не был врагом народа? А то тут, брат, проверка кожного человека. Если что и мы с Иваном Васильевичем полетим, не подводи, говори честно.

− Отец у меня пострадал, но ни судим, ни репрессированным не был, – гордо ответил я.

– Это хорошо. Значит, можно иттить к дилехтору. Уборщиком тебе делать нечего: у тебя же диплом. Будешь преподавать. Ежели полторы учительской ставки это сто двадцать рублей в месяц: богатым не будешь, но на хлеб-соль хватит. Я сам столько же получаю.

Иван Васильевич встретил меня без особого энтузиазма.

− У меня только одна не занятая должность, это должность пионервожатого. У нас они почему-то не задерживаются. Ты уже будешь четвертым в этом учебном году.

− А почему? – осмелился спросить я.

– Ставка маленькая, а работы много. У нас вообще-то не нормированный рабочий день, а это значит надо вкалывать за эти 80 рублей в месяц по двенадцать часов в день, а иногда и больше. Но если вы будете хорошо работать, мы вас станем поддерживать. Скажем, заболел преподаватель литературы или истории – вас на замену, а это дополнительная зарплата.

−Тогда я ваших преподавателей все время буду заражать гриппом. Можно, конечно, кому-то и ногу сломать, – сказал я.

Иван Васильевич улыбнулся.

− Кое-кому не мешало бы и шею свернуть, – сказал он. – А если серьезно, то приходите, начнем работать. Побольше мужиков в народном образовании. Это ненормально, когда одно бабье. Дети страдают. У нас учатся дети и из неполноценных семей, где только одна мать и ребенку, особенно мальчику видеть на уроке хорошего подтянутого мужика – это же пример, а эти бабы только пищат на уроках. Все, желаю успехов.

Я вышел из здания школы и почувствовал, что у меня за спиной выросли крылья. Я не помню, как я добрался до трамвайной остановки, но я, кажется, прилетел. Сколько мне будут платить, меня не интересовало. Главное, я получил работу. С этой радостной новостью я примчался домой, к теще и ее костному бульону.

Вечером на семейном совете тесть сказал:

– Значит, тебе цена восемьдесят рублей. Мне цена – сто шестьдесят, тебе наполовину меньше. У меня семь классов, у тебя – высшее образование. Чертовщина какая-то. Я взял бы тебя к себе учеником, но что скажут мои кореши по работе? Ежели бы тебе было шешнадцать лет, куда ни шло, а так... иди в эту пионерию: восемьдесят рублей не деньги, но это все же больше, чем ничего. Надо было тебе в свое время в ремеслуху, какую-нибудь поступить, а ты в юнирситет полез. Пустое это дело, я те скажу.

– Ты просто неудачник, – добавила Валя. От ее слов меня кольнуло в сердце. Эти простые, но верные слова, я услышал впервые из ее уст. Известно: ничто так не ранит, как правда. Скажи слепому, что у него нет глаз – всю ночь спать не будет.

Головомойка продолжалась бы еще бесконечно долго, теперь уже их было трое против меня одного, если бы не раздался звонок в дверь. Я бросился, с разрешения, открывать дверь. На пороге стояла Тамара Васильевна с букетом цветов в руках. Она загадочно и сыто улыбалась, подставила мне щеку и быстро прошла в столовую.

– Пришла поздравить всех с праздником восьмое марта, – сказала она, наградив всех ослепительной улыбкой.

– Заходите, милости просим! – завопила теща.

– Ну, племяха, что это с тобой случилось? – спросил Алексей Григорьевич, целуя ее в щеку. – Раньше, бывало ча, тебя на аркане не затащишь, а теперь сама пришла. Чудно.

– Да так, пустота, какая-то на душе, дай, думаю, навещу бедных родственников: иногда среди простых людей можно найти успокоение гораздо быстрее, чем в своем кругу. С тех пор как я развелась со своим плебеем, я ни на ком не могу остановиться. Претендентов много, но...сами понимаете, все не то.

Тамара всех по очереди осмотрела презрительным, высокомерным взглядом, весьма беглым и только на моем лице как бы задержалась и криво едва заметно улыбнулась. Я понял, что в этой скупой улыбке прячется какая-то тайна, разгадать которую, мне просто не дано, и опустил глаза.

– Фи, какая у вас плебейская закуска, – с пренебрежением, сказала она и отбросила алюминиевую вилку. – А почему нет французского коньяка? Мне бы икорки, да гусиного паштету, а это я есть не стану.

– Я не министр, как твой папочка, а на заводе вкалываю. Не хрен мне тут выговаривать. Не нравится – не держу, – вспылил Алексей Григорьевич.

– Ну, ну, дядюшка, не злись, – примирительно сказала Тамара, подошла к нему и наградила его поцелуем в лысину. – Я предлагаю тост за тебя.

– Я не баба. Восьмое марта – женский праздник, за их и надо предлагать тост. А твой папочка мог бы помочь нам. Сын Борис едва перебивается, Валя еле-еле душа в теле. Да еще замуж вышла. Зятя устроить на работу не можем и потому все бедствуем. А родной братец, как полез в гору, так носом стал воротить. Да ты ишшо тут выкаблучиваешься... Но я...как-нибудь... обойдусь и без помощи братца. Ты ему так и передай. Из одной дырки выпали, а он, когда взобрался на вершину, нос воротит. Пусть, проживем как-нибудь. А дети? пусть, как хотят. Молоды, у них все впереди. Пущай сами о себе позаботятся. Но...брату достаточно сделать один звонок – и все будет сделано.

– Надо обратиться к сестре Кате, она не откажет. У ее два сына, один енерал, а другой полковник, – сказала теща, вытирая мокрые глаза.

− Я пришла поздравить вас всех с праздником, а они заладили: устрой, да устрой всю семью...в министерство, а министерство, оно не резиновое. Не так все просто, как вы думаете, – сказала Тамара и ухватилась за свою сумку, давая понять, что здесь ей больше делать нечего.

– Нет, ты погодь, успеешь, – жестом руки остановил ее Алексей Григорьевич. – Я вовсе не претендую, чтобы братец устраивал кого-то в свое министерство, Боже сохрани. Но ведь у него есть связи, ему достаточно снять трубку и позвонить кому-то, что я не знаю что ли? Не ноне на свет родился. А ты ему так и передай: не брат мне и все тут.

– Ну, не будь ты зудой старой, дядюшка.

– Вся ваша семейка такая, – сказала теща. – Все Жуковы какашки, я это давно знала.

– Замолчи дармоедка, ты еще вякаешь? твое место на кухне, прочь отселева.

Тамара не стала больше пререкаться, она как царица, величественно поднялась, поцеловала дядюшку в лоб, а на свою двоюродную сестру даже не глянула и ушла. Никто ее не провожал, никто не благодарил за то, что она изволила прийти, поздравить.

7

Два месяца бесполезных попыток устроиться на работу измотали меня настолько, что я не только плохо стал кушать тещины щи на костном бульоне, но и плохо спать. Бессонным ночам способствовал и храп супруги. И с этим ничего нельзя было поделать. Когда я дергал ее за плечико, она переставала издавать дикие, клокочущие звуки из ходящего ходуном горлышка, но буквально тут же, нескончаемая симфония возобновлялась, сотрясая воздух. У меня начались головные боли.

Говорят, молодой организм все прощает, но этот процесс не может длиться бесконечно. Кого винить в сложившейся ситуации? Да никого. Жизнь так устроена, что в ней нет ничего хорошего. А вот свести счеты с ней не каждый может. Наверно, такие неудачники есть и в других, загнивающих странах. Это, возможно, не зависит от человека. Это судьба. А законы судьбы никому неизвестны. Вы можете быть честным, порядочным человеком и всю жизнь влачить жалкое существование, а можете быть гадким и процветать. Мне суждено страдать, размышлял я на лестничной площадке, затягиваясь едким дымом дешевого табака. Было три часа ночи. Здесь никто не храпел. Тут была немного жуткая ночная тишина. Подъезд не закрывался, можно было выйти на улицу. Во дворе стояла скамейка и если бы ночь была не такой прохладной и сырой, можно было бы посидеть, подремать. Благо, скоро утро.

Уже в восемь часов утра я был в 35 школе, в Большом вокзальном переулке. Здесь меня приняли на высокую должность – пионервожатым с окладом немного выше, чем у уборщицы. Завуч школы Бела Абрамовна сразу насторожилась. Она подумала, что я родственник директора школы Мостового и в будущем могу претендовать не ее место, поэтому с первого дня начала строить козни и плести всякие небылицы вокруг старшего пионервожатого.

Позже, когда она точно узнала, что я всего лишь дальний родственник завхоза школы, она успокоилась и решила, было, прекратить лить грязь на непутевого мужика, но этого уже нельзя было остановить: она вошла во вкус своей неблаговидной, но азартной игры.

Я еще не знал, что в любой Московской школе, где ребятам разжевывали науки представители прекрасного пола, шла бесконечная грызня не на жизнь, а на смерть. Обычно в средней школе было от двух до пяти-шести группировок. Чем больше группировок, тем лучше. Как правило, школу раздирали две группировки: одна группировалась вокруг завуча, а другая вокруг директора. Это было довольно опасно, а потому эти группировки наиболее яростно воевали между собой. Любая учительница в школе была профессиональная анонимщица. Анонимки летели во все инстанции.

Московскому городскому комитету партии пришлось создать огромный штат, свыше две тысячи сотрудников, для разбора жалоб и заявлений трудящихся. Анонимка именовалась заявлением, она поощрялась, ценилась. И не напрасно. Партийные чинуши знали всю подноготную любого директора школы, завуча, учителя, они с коммунистической яростью и принципиальностью разбирали мышиную возню и в то же время поощряли ее в педагогическом коллективе. За педагогами следовали медики. Третье место можно было присудить всевозможным научно-исследовательским институтам. Замыкающими были фабрики и заводы. Только колхозники молчали. Они были официально раздеты донага и лишены, каких-либо прав. А куда жаловаться крепостным?

Старший пионервожатый работал не только с пионерами, но и с комитетом комсомола школы, он был проводником марксистских идей. Я быстро освоил эту работу, был, как говорила жена, хорошим трепачом. Директор школы Мостовой, несмотря на интриги Беллы Абрамовны, обещал мне уроки, как только кто-то заболеет, либо уйдет в декретный отпуск. Это обещание не было и не могло быть выполнено, поскольку расписанием уроков ведала Белла Абрамовна. А я нуждался в увеличении зарплаты как никогда. Хоть на десятку.

Через неделю меня вызвали в горком комсомола к десяти часам утра. Московский городской комитет комсомола расположен недалеко от горкома партии, вблизи Красной площади, в довольно скромном старинном особняке. Он хорошо отделанным внутри, оборудован прекрасной мебелью, многочисленными телефонными аппаратами последней модели.

Я обратил внимание, что молодые юноши и девушки, изыскано одетые, холеные постоянно в бегах. Они носятся по коридору с сигаретой в зубах, заходят и выходят из кабинетов, как пчелы из улья. Может создаться впечатление, что у юных комсомольцев много работы. На самом деле, они носились из кабинета в кабинет, чтобы не умереть от скуки, ведь комсомол никогда ничего не решал. Он только пережевывал то, что выдавала партия.

Я ждал три часа, стоя у кабинета секретаря горкома Валуевой. Она никого к себе не пускала. Не было времени. Она активно обсуждала с подругой Эллой достоинства своих кавалеров и их поведение в парилке в прошлую пятницу. Подруга работала в ЦК комсомола и обслуживала секретарей мужского пола. Валуева была чрезвычайно рада, что и она попала в поле зрения одного из секретарей ЦК.

Наконец, я зашел в кабинет.

– Чтобы все ритуалы были соблюдены!

– И это все?

– Все, а что еще?

– И стоило мне из-за этого весь день потратить ради того, чтоб услышать от вас это скромное предложение?

– Чтобы все ритуалы были соблюдены! – громко повторила секретарь горкома комсомола, выпуская клубы дыма из молодого сытого рта.

– Простите, только теперь до меня дошло, – сказал я, берясь за ручку двери.

– Какой непонятливый! А что говорить о пионерах.

Но я понял, что такое ритуалы, только тогда, когда очутился на улице, но никак не мог понять, зачем меня все же вызывали и заставили стоять более трех часов? Чтобы произнести пустую, ничего не значащую фразу? чтобы пионервожатый посетил горком и понял, насколько он важный и значительный в жизни пионеров и комсомольцев школы этот горком, забитый юными чинушами в юбках?

"Что−то здесь не так, − подумал я впервые в жизни. – Живем−то мы в каком−то нереальном, воображаемом мире. Тут вам и коммунизм к 80 году, тут вам и равенство, тут и устройство на работу без партийного билета. А как же люди там, за железным занавесом, неужели как мы за колючей проволокой? Неужели партийный билет, эта маленькая книжечка способна изменить психику человека, вывернуть его сознание и приблизить к тому, кто лежит совсем рядом в Мавзолее?"

***

Я торопился на педсовет в свою школу. Сегодня на повестке дня стоял один вопрос: «Итоги успеваемости за третью четверть». После доклада директора, начались прения. Первой выступила преподаватель обществоведения Наумкина.

− Товарищи! Руководствуясь указанием Генерального секретаря ЦК КПСС, председателя президиума верховного совета СССР, маршала советского союза, вождя всех трудящихся, верного ученика В.И. Ленина, Левонида Ильича Брежнев, наша школа идет в авангарде этого указания. У нас действует кружок по изучению произведения гения всех народов Ленина под названием "Марксистский кружок", коим я имею честь руководить. Нам надо учиться коммунизму. Учиться самим и учить наших воспитанников. По моим тщательным наблюдениям, а я наблюдаю за каждым учеником и у меня даже есть информаторы-анонимщики, я определила, нет, разоблачила, что у меня на уроках в 10 "А" ребята пытаются втихую решать задачи по физике. Я долго думала, почему и пришла к выводу, еще раз перечитав труды Брежнева, что не только одни ребята виноваты в этом, но и преподаватель физики Иванченков. Почему он так много задает им на дом? С какой целью это делается? Не для того ли, чтобы доказать, что физика самый главный предмет, а обществоведение так себе? А труды классиков марксизма-ленинизма, а труды товарища Брежнева? Да вы что? Скажите, в какой школе вы работаете, товарищ Иванченков? В буржуазной или в советской? На кого вы работаете? Вы, очевидно, не знаете, что если бы не было Ленина, то не было бы и физики, потому что великий Ленин внес огромный вклад в физику, он сам ученый физики математик.

− И геолог, и путешественник, и химик, − добавила завуч, не вставая. − Схимичил же он революцию, схимичил.

− А Сталин? простите Брежнев? Я призываю вас, товарищ Иванченков, дать ответ на мой вопрос сейчас же публично. Я посмотрю реакцию товарищей на ваше объяснение.

– Причем тут я, – ответил Иванченков, не поднимаясь с места. – Вы сделайте так, чтобы на других уроках ребята изучали ваше обществоведение, зубрили цитаты из произведений классиков марксизма-ленинизма, и тогда мы вас будем считать хорошим преподавателем.

– Почему мое? – возмутилась учительница. – Обществоведение не может быть предметом одного человека, это общая наука, она для всех и каждого. Иван Васильевич, – обратилась она к директору, – это аполитично. Я требую поставить этот вопрос на бюро. И немедленно. Мое обществоведение, гм, если бы оно было мое! Но так не скажет даже товарищ Брежнев. Читать надо больше классику, Маркса, Ленина. А что касается физики, то физика без политики – тьфу, пустой звук!

– Шелла Абрамовна, успокойтесь, пожалуйста, – сказал директор, – Дмитрий Федорович по-своему прав. Он любит свой предмет, хорошо знает его и ребятам это передается. А обществоведение как предмет, безусловно, стоит на первом месте, никто этого не отрицает. Давайте, перейдем к следующему вопросу.

– Ну и Шелла Абрамовна! – вырвалось у меня.

Завуч при этих словах враждебно оглядела новичка с ног до головы, подняла руку, встала и сказала:

– Никто не говорил о пионерской работе. Так вот, я скажу немного об этом. От нашей школы первоначально требовалось десять пионеров для приветствия членов Политбюро в день празднования Первого мая, а прошли отбор только четверо. Это вина нашего вожатого. Не сумел человек обеспечить достойных кандидатур и все тут. Пионерская работа на нуле. А к комсомольцам Виктор Васильевич вообще редко подходит. Надо сказать, что Павел, простите, Виктор, с виду скромный молодой человек, но он с неким бычьим упрямством требует, чтобы ему дали хоть несколько уроков. А за счет кого? кому мы можем уменьшить нагрузку и передать часы Павлу, фу, снова перепутала, Виктору, кто добровольно отказывается от нагрузки? Никто! Я бдительно слежу за этим, Иван Васильевич! Я знаю, что вы человек добрый и можете пойти на уступки. Но я буду стеной стоять на страже интересов наших преподавателей. Правильно я говорю, товарищи?

Раздались голоса одобрения на педсовете, а Иван Васильевич только сказал:

– Бела Абрамовна, не делайте из мухи слона. Я обещал уроки вожатому в случае болезни кого-то из преподавателей, или в случае ухода кого-то в декретный отпуск.

После педсовета я вернулся домой раньше обычного. На небольшой кухне собралась вся семья. Алексей Григорьевич уже был порядочно выпивши.

– Ну что, – спросила теща, – уроков тебе в школе не видать, так? Бяда, бяда. Плохо работаешь, завуч на тебе жалуется, мне завхоз говорил, звонил недавно. Мы все расстроены, вон сидим, обсуждаем ситувацию.

– Неча обсуждать, пущай выбирается отсюда, дармоед. Ежели Валя не может от яво отказаться, пущай с им уматывает. Живите, где хотите. Вон, сын, Борис, в клетушке с женой живет, а они тут расположились. Это моя квартира, она мне тяжело досталась. Я всю жизнь на ее трудился. Омманул ты нашу дочь, гад.