Текст книги "Цена высшему образованию (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– А ты откуда знаешь?

– Так я ведь медик.

– А ты в любовь веришь?

– Нет. Никакой любви нет. Есть одна сплошная голая физиология. Ценность ее только в том, что человечество не вырождается.

– И у тебя там никогда не свербит?

– Я живая, как и все, но когда я подумаю, чем все это кончается, у меня тут же пропадает всякое желание и даже возникает брезгливость.

– Ты когда-нибудь спала с мужчиной?

– Слава Богу, не приходилось.

– А если выйдешь замуж?

– Тогда другое дело, там деваться некуда: хочешь быть грибом, – полезай в кузовок.

– Ну и сухарь же ты! никакой лирики. У тебя все разложено по полочкам, как в уставе. А сердце-то у тебя есть?

– И сердце есть, и ум есть, но ум у меня на первом месте. Он контролирует и программирует мои поступки.

– Спасибо, Таня, ты меня просто просветила, а то я такой невежа, просто смешно. Я тут недавно влюбился, а теперь страдаю и ищу способ, как бы излечиться от этой любви.

– Очень просто: выброси ее из головы и из сердца вон.

– Если бы это было так просто.

– Значит, ты – тюфяк.

– Может быть.

– Я вижу по твоим глазам. У тебя такой вид, будто у тебя мать недавно приказала долго жить. Смешно.

Когда начался следующий танец, я пригласил другую девушку. Она все время молчала: то ли не знала что говорить, то ли была так возбуждена, что язык у нее парализовало. С великим трудом выдавливала из себя расхожее, ничего не значащее, – да и нет. Личико у нее было суровое, глазки маленькие, хмурые. Татьяна стояла в углу, сверкая злыми глазами, а когда кончился танец, подошла и сказала:

– А ты – Дон Жуан! если бы ты был моим окончательно, я бы тебе глаза выцарапала, или...кастрировала.

– По какому праву? – спросил я.

– По такому: нечего бегать от одной бабы к другой.

– Ты странно рассуждаешь. Ни муж, ни жених не могут быть собственностью, так же как и жена.

– Медики несколько иначе смотрят на это. У меня подруга в Минске – врач. Муж от нее гульнул, однажды, так она сделала так, что он теперь, как мужик, ни на что не способен. Теперь он никому не нужен, ни одной бабе.

– После таких слов, никогда жениться не захочешь, – сказал я, − и от любой бабы надо бежать, куда глаза глядят. И чем раньше, тем лучше.

− Может быть, − сказала Таня.

Попадись такой тигрице в зубы, думал я, по дороге в свое общежитие, сожрет вместе с потрохами. Лучше в холостяках ходить. Эти медики опасные люди, особенно женщины. Они там все изучают, все знают. Откуда что берется, им доподлинно известно. Такая, как она, и отрезать может, ни перед чем не остановится. Брр, ужасно.

С тех пор я избегал встречи с медичками, хотя наверняка был неправ. На четвертом курсе я пошел преподавать литературу на рабфак медицинского института, где читал лекции младшему медицинскому персоналу, медицинским сестрам, которые собирались сдавать экзамены в медицинский институт летом.

Там были просто прелестные девушки. Одна из моих учениц, проявила ко мне повышенный интерес, мы даже провожали друг друга, когда она – меня, когда я ее, но я не допускал никаких вольностей по отношению к ней, зная, что она никогда не сможет, как бы ни старалась, затмить образ Розы. А воспользоваться влюбленностью девушки, доказать себе, что ты кому-то нужен, возвыситься в собственных глазах, таким образом, мне не позволяла совесть. Поэтому наша дружба с медсестрой Женей находилась в жестких рамках приличия, и эти рамки вполне годились для сестры и брата.

Однажды, провожая меня, домой после лекции, признавалась в любви и даже плакала, а я внушал ей, что любви нет, а есть сплошная голая физиология.

– Если бы мне нужно было только это, я бы и без вас обошлась, – говорила она мне горячо. – Знаете, сколько за мной парней увивается?

– Ну и как?

– Никак. Я допускаю близость только по большой любви.

– А ты была близка с кем-нибудь?

– Нет.

– Женя, как только ты поступишь в институт, мы с тобой будем дружить, а сейчас я просто не хочу мешать тебе сдать вступительные экзамены, ты понимаешь это?

– Как не понимать. Я попытаюсь взять себя в руки. Спасибо.

Я поцеловал Женю в щеку, у нее засияли глаза от радости. Тогда она побежала к трамвайной остановке, села на подошедший трамвай, пробралась к окошечку и помахала мне ручкой.

6

После Розы, основательно подпортивший мою психику, пошли серые будни студенческой жизни в течение последних двух лет. Были периоды погружения в свое собственное я, занятие самоанализом, оценка собственной личности и печальные итоги почти трех десятков лет даром прожитой жизни. Дни тянулись медленно, ползли как черепаха, а житейская серость не менялась, она, словно, приросла ко мне, стала моей тенью. Я знакомился с девушками-студентками и окончившими вузы, с инженерами и девушками из рабочей среды, но найти хоть что-то похожее на Розу, не удавалось. Я ходил мрачный, как тень. Мои однокурсники знали мою историю и называли меня русским Вертером. Они жалели меня и просили студента Липовского, с партийным билетом в кармане, он был членом парткома университета и имел влияние на профсоюзный комитет, достать мне путевку куда-нибудь на юг. Он блестяще справился с этим и уже несколько дней спустя, вручил мне путевку.

 Тебе пора отдохнуть, развеяться, – сказал он как-то после занятий. – Я достал тебе туристическую путевку по Грузии и Армении. Поедешь?

– Куда угодно, – сказал я. – Спасибо тебе, дорогой.

Уже через некоторое время я был в Тбилиси, откуда начинался туристический маршрут. Знакомств и приключений у меня было много, но я искал хоть что-то похожее на Розу и не находил.

"Нет второй Розы на свете, – думал я. – Человек неповторим, как солнце, звезды, как луна. Миллионы и даже миллиарды людей на земле, но нет двух одинаковых существ, схожих ни внешне, ни внутренне, исключая близнецов. Интересно, есть ли у Розы сестра? Она сказала бы мне об этом".

Двадцать дней прошли быстро. Наш маршрут заканчивался в чудесном южном городе Ереване. Здесь я, за день до отъезда решил пойти в театр русской драмы. Меня поразило, что в театре зрители армянской национальности сидят как-то странно: мужчины на одной стороне, а женщины на другой, отдельно друг от друга.

Во время антракта я спустился в буфет попить минеральной воды. И здесь я увидел ...Розу, вернее девушку, немного похожую на Розу. Забыв всякие правила приличия, я подошел к незнакомке вплотную и стал ее поедать глазами. Она смутилась, но потом, подняв глаза, подарила мне скупую улыбку и тихо спросила:

– Вы, должно быть, меня за кого-то приняли, так?

– Вы так похожи на одну мою знакомую, я просто не мог удержаться, чтобы не подойти к вам и не спросить, как вас зовут. Вы уж извините, конечно.

– Розой меня зовут, – сказал она.

– Розой? не может быть. Именно Розу я ищу, а она..., нет ее нигде, вы понимаете это? Она для меня...по ту сторону жизни. А тут, какое совпадение! Откуда вы и ...мог бы я надеяться на продолжение знакомства с вами?

– Я из Ярославля. Могу дать адрес. Ярославль – город женщин. Если хотите иметь красивую жену, приезжайте к нам, выберите себе любую: у нас мужчин мало. Вы сможете забыть свою Розу.

– Роза, может быть, я выберу вас, если конечно, смогу вам понравиться, – сказал я, становясь впереди ее в очередь.

– Ну, вы не можете не понравиться, если вы, конечно, не шутите.

Я тут же извлек карандаш, схватил бумажную салфетку со столика в буфете и записал ее адрес. Едва я успел это сделать, как к Розе подошла руководитель ее группы, схватила ее за руку и куда-то увела. Я только глазами захлопал. Больше ярославскую Розу я не видел. Я потратил много времени на поиски своей новой Афродиты, но эти поиски оказались тщетными.

Только, вернувшись в университет, я послал письмо по адресу, написанному на той же салфетке, а через неделю получил от нее ответ. Пальцы у меня дрожали так, что я едва распечатал конверт.

Почерк ровный, красивый, слог и содержание письма теплое, душевное, умное. А что если это она? Неважно, где она и кем работает, и какое образование получила. Среднюю школу точно окончила, ну и хватит. Какой толк, что у меня будет университетский диплом? Он теперь ничего не значит. Мой диплом даст мне путевку только в глухую деревню, а Роза работает и живет в городе.

Было приятно, что кто-то в далеком, древнем городе Ярославле, в центре России, думает обо мне, и ждет встречи со мной. Надо же: я порой сам себе не нужен, а тут..., я кому-то нужен. Это хорошо. И фотография с письмом. Экая прелестная милашка, думал я, разглядывая ее фотографию, на которой она казалась еще лучше, чем я ее видел в Ереване. Если ее немножко приручить, расположить к себе, она вполне могла бы заменить ту Розу, которая бросила меня и укатила в Париж. А что если ее пригласить в гости? Я тут же сочинил длинное письмо с настоятельной просьбой приехать ко мне хотя бы на несколько дней, либо взять отпуск и провести его в южном городе.

Запечатав письмо, я помчался на почту, срочно опустил в ящик, не думая, хорошо ли я делаю, вызывая человека за тысячу километров. Она такая молодая, неопытная в жизни, легко может решиться на постель, совершенно не зная человека, в особенности такого ловеласа и бабника, как я. Но мне-то уж скоро тридцать, или под тридцать... Эти мысли сверлили мой мозг, когда я уже возвращался к себе в общежитие с квитанцией в руках, свидетельствующем, что письмо на почте у меня принято, и оно будет доставлено адресату в городе Ярославле.

Через четыре дня на мое имя пришла телеграмма из Ярослявля от Розы Грибановой: приезжаю поездом "Москва – Днепропетровск" в пятницу 21 июня – Роза".

Я запаниковал и обрадовался одновременно. Куда ее поселить, как ее развлекать, ведь у меня ни гроша в кармане?

Я не знал, что Роза работает ткачихой на фабрике, и что весь цех готовил ее к дальней поездке, подбирая ей платье, прическу, советуя как вести себя в первую брачную ночь. Ее все поздравляли и прощались с нею, будучи уверенны, что Роза в Ярославль, город девушек, больше не вернется.

Я тоже поделился новостью со своими однокурсниками и друзьями из других факультетом. Юра Соколов, студент физтеха сказал:

– Поздравляю! оттрахаешь ее по всем правилам и пусть уезжает, откуда приехала. А ключ от своей квартиры я тебе дам. Кровать есть, простыни тоже, давно не стираны, правда, но ничего обойдетесь. Девушки там красивые, я знаю, было дело у меня с одной. Северянки. Есенин о них хорошо отзывался и даже в стихах упоминал.

– Ребята, мне бы хоть сотню у кого одолжить. Надо же вино, закуску и все такое. А что касается траханья, то..., нельзя так сразу: прямо с поезда, да в постель.

– Не будь дураком, – сказал Юра. – А для чего она едет в такую даль, чтоб на тебя посмотреть? Да у нее там так свербит, что она места себе не находит, вот и едет к тебе, чтоб ты...

– Не говори глупости, Юра, – сказал я, пряча ключи от квартиры во внутренний карман пиджака.

– Как бы там ни было, а ты держись, – напутствовали ребята.

До приезда Розы осталось несколько дней. За это время я вымыл полы в квартире Юры, постирал наволочки, достал цветы для вазочки и купил несколько килограмм различных овощей и бутылку шампанского. Все это делалось после занятий в свободное время. Я даже плохо стал засыпать, уже поселившись в квартиру Юры. Ворочаясь на железной кровати-полуторке, я ни о чем не думал, как только о Розе. Положить больше некуда, только сюда на эту кровать. Значит, мы будем вместе, а там..., если эта ярославская Роза будет хоть чуточку похожа на ту, которая от меня сбежала, значит, все хорошо. Я не отпущу ее от себя ни на шаг.

В день приезда Розы я не пошел на занятия, надо было навести в последний раз марафет, а также закупить продукты.

За час до прибытия поезда из Москвы я уже был на вокзале и еще раз уточнял расписание. Все складывалось хорошо: поезд не опаздывал, и до его прибытия оставалось всего десять минут. Я у пятнадцатого вагона стою наготове подать гостье руку, взять у нее вещи. Наконец, Роза вышла с большой полотняной сумкой вместо чемодана и очень обрадовалась, увидев меня на перроне. Я подбежал, выхватил у нее сумку и чмокнул в щеку. Сумка оказалась большой и на удивление легкой. Я ткнул ей букет цветов, и мы направились к трамвайной остановке.

 Что у тебя в сумке? я думал: не подниму, а она...

 У меня там венчальное платье и всякие свадебные причиндалы, – сказала она, как будто наше заявление в загсе пролежало уже два месяца. – Как здесь жарко, – добавила она, доставая платок, чтобы вытереть пот с лица, излишне накрашенного, как мне показалось.

– Венчальное платье? я не ослышался? а зачем оно?

– Как зачем? я для чего сюда в такую даль приехала, – чтоб на тебя посмотреть? Не надейся. Меня всем цехом провожали и даже напутствовали, как вести себя в первую брачную ночь.

– Но Роза, лапочка, до венчального платья еще очень и очень далеко. Мало ли, я тебе не подойду...

– Подойдешь, не волнуйся, – сказала Роза. – Я живо из тебя человека сделаю. Я вся в мать, а у матери было три мужа. Двух олухов она довела до ручки, а третий алкаш сам ушел... в небытие.

– Роза, ты, конечно же, шутишь, – сказал я, будучи уверен, что она действительно шутит. – Лучше скажи, как доехала, никто к тебе не приставал?

– Приставали, – призналась Роза, – но я-то не лыком шита, не из того теста создана, я как гаркну: не трожь – дам по мордам, так лапать сразу прекращают. А одному, ка-ак задвину в промежность – волчком от меня покатился. Так-то, милок. Я кончала курсы самбо. Правда, немного уже поотстала, но ничего, с любым хорьком справлюсь, если понадобиться. Самбо, сам понимаешь, требует ежедневной тренировки. У вас тут клуб есть?

− Я...делек от этого. Роза, ты могла бы мне написать об этом хоть в одном письме, − произнес я с укором, но Роза не растерялась.

− Что, испугался, да? И правильно. Я могу дать по яйцам так – три дня выть будешь и кататься клубочком.

− У вас все такие в Ярославле?

− Что касается других, это не мое дело, а вот я – гром баба...несмотря на свой небольшой рост. Хошь, потрогай мои мускулы.

− Роза, да я уже и боюсь, а вдруг получу...

− По яйцам?

− Вот именно.

− Ты не принимай близко к сердцу: у бедной женщины должно быть какое−то оружие против вас, кобелей.

− Роза я вовсе не кобель.

− Ха, знаем мы вас. Скажи, куда ты меня ведешь, в гостиницу или на фатиру, которую ты специально снял, что остаться со мной на ночь и оттрахать.

− На квартиру, конечно, а куда же еще. Я студент, и денег у меня таких нет, чтоб снимать гостиницу.

− Гм, на фига было тащить меня за тысячу километров, если денег нет, − сказала Роза и враждебно окинула меня, сощурив глаза.

Я сильно закусил нижнюю губу, чтобы не расхохотаться, усадил ее на свободное место в вагоне трамвая и поставил рядом ее сумку. На остановке "Улица Короленко" мы вышли и поднялись вверх по улице Ленина, дом, 16.

Я извлек ключи из портмоне, открыл дверь, и мы вошли в квартиру, где немного пахло дымом и клопами, несмотря на мою предварительную санитарную уборку.

– Ты разве здесь живешь? – спросила Роза, входя в квартиру и не снимая обуви. – Чем тут пахнет, я никак не пойму? Мне тут одной страшно будет оставаться на ночь.

– Я буду с тобой, – сказал я.

– Мы вместе? Да ты что? Только после загса. А то пригласил девушку в чужой город и думаешь: она с опущенными крылышками будет перед тобой ходить и все твои желания выполнять. Как бы ни так. Ярославские девушки совсем не такие, как ты думаешь. У нас до замужества – никакого баловства.

– Хорошо, – произнес я как можно мягче, – сейчас мы говорить об этом не будем. Располагайся, иди, прими душ, а я накрою на стол, перекусим и выпьем за твой приезд, а что будет дальше, посмотрим.

– Я душиться не собираюсь. Чтоб принять душ, надо раздеваться, а я могу раздеться только после ...загса, а так ни за что.

– Ну, хорошо, ты гостья, и любое твое желание – для меня закон. Скажешь мне: уйди, я хочу остаться одна, я уйду, скажешь: ложись под кровать, потому что я одна боюсь в чужом доме, я лягу, и буду сопеть в две дырки.

– Хи, хи, так оно и будет, – произнесла Роза, глядя на меня подозрительно.

После скромного ужина с вином, которое Роза не пила, а только дважды пригубила, я расстелил скрипучую железную кровать – полуторку, начал снимать рубашку.

– А где я буду спать? – тревожным голосом спросила она.

– Как где? со мной.

– После, после.

– После чего?

– После того, как ты на мне женишься. Ты что думаешь, я приехала в такую даль, чтобы заниматься этим? ты для этого меня вызвал? Я не такая дура, как ты думаешь.

– Успокойся, без твоего согласия, я тебя трогать не буду. То, что мы полежим в одной кровати, еще ничего не значит. Может, я к тебе просто прижмусь, а может, нет.

– А я и не боюсь, я как дам по яйцам, сразу взвоешь. Я получила полную инструкцию, когда к тебе уезжала. Все мне говорили: держись, Роза, пусть никто не думает, что мы, ярославские девушки, так дешево себя ценим. Держи нашу марку, Роза. Да я и сама знаю: стоит один раз поцеловаться с парнем и уже живот растет. И так полстраны внебрачного населения, и увеличивать это число я не собираюсь.

Голос Розы звучал тревожно, убедительно. У нее даже губки начали вздрагивать, и я почувствовал себя страшно виноватым перед ней, и стал казнить себя за свою глупость и наивность. Зачем я ее приглашал в такую даль? чтоб обниматься, переспать с ней, и отправить ее обратно, чтоб она плакала, проклинала меня? А может, у нее действительно брюшко начнет увеличиваться и появится внебрачный ребенок, кто его будет воспитывать?

– Роза, ты, безусловно, права в одном. Тебе и вправду надо беречь это место, оно очень опасно и может принести тебе одно несчастье, но и говорить о загсе рано. Мы еще слишком мало знаем друг друга. Разве бывает так, чтобы девушка приехала к парню в гости, и они сразу же побежали в загс?

– Но мы же переписывались. Из твоих писем я поняла, что ты любишь меня, и стоит мне приехать, как мы тут же поженимся. Все твои письма у меня в коробке, а коробка осталась дома. Если ты возьмешь меня насильно, я тебя все равно заставлю жениться. Твои письма – хорошая улика, учти.

Я побледнел от злости и расстройства. Ну и птичка ко мне залетела! Ничего не скажешь.

– Роза, если ты даже сама разденешься и ляжешь со мной, в чем мать родила, я к тебе не притронусь, клянусь, – произнес я, по-видимому, тоже довольно убедительно.

– Посмотрим; твои письма у меня в коробке, не забывай об этом, – сказала она запальчиво. – А теперь оставь меня одну на некоторое время. Мне надо переодеться.

Я вышел на свежий воздух, погулял вокруг дома. Во дворе на скамейке страстно целовалась парочка. У девушки, настолько была задранная юбка, что далеко виднелись ножки выше колен.

У нее, наверное, мозги не заняты загсом, потому что любовь поглотила все ее существо, подумал я.

Примерно, через сорок минут я вернулся. Роза уже лежала животом вниз с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Я разделся, но не полностью и лег рядом. Кроватка была так узка, – хочешь, не хочешь, а наши тела стали соприкасаться. Я повернулся на правый бок, обнял ее.

– Не трожь – дам по мордам, а потом по яйцам, – сказала она, закрывая ладошкой свое богатство, которое и без того было крепко зажато стройными ножками.

– Не бойся.

Моя ладонь скользнула к талии, и я обнаружил, что она надела на себя все, что у нее было в чемодане и то, запретное место, было спрятано под тремя – четырьмя слоями одежды, да еще зажато ладошкой.

– У тебя, там, металлических трусиков нет?

– Твое, какое дело, может и есть.

– Ты девственница?

– Это мое дело, понял?

– Ну и коза ты.

– А ты – козак.

– Лучше козел, – сказал я и расхохотался.

– Я завтра же уеду обратно.

– Правильно сделаешь. Зачем себя мучить?

– Ты мне обязан купить билет на обратную дорогу.

– Постараюсь.

***

Утром я встал, она еще спала, побежал в кассу, взял ей билет на поезд, который отправлялся после обеда. С билетом в руках и сознанием того, что моя невеста сегодня уедет, освободив меня от ненужных переживаний и неразумных поступков, последствия которых просто непредсказуемы, я вернулся домой. Моя ярославская невеста еще спала. Я погладил ладошкой по ее личику, и когда она открыла глаза, показал ей билет.

 Решил от меня избавиться,  сказала она, и ее светлые глаза помутнели, и стали влажными.

 Ну, ты что? Что это с тобой? Ты прости меня. Я перед тобой виноват, я гадкий и как всякий мужик – кобель. Ты должна знать, что каждый мужчина петух, а женщина курочка. Представь, что ты приехала, а я тебе... я даже не сделал попытку, чтоб тебя поцеловать, − чтобы ты обо мне подумала? Ты была бы конечно же оскорблена. Что это за мужчина, который даже не пытается погладить девушку, не прикоснуться к губам? Ну, хочешь, я порву этот билет? Оставайся. Будем жить, как брат с сестрой. Это тебя устроит? К тому же ты и сама виновата. Ты меня совсем не знаешь, а хочешь замуж. Ведь замуж выходят по любви, а у тебя никакой любви нет и быть не может, оттого тебе так легко держаться со мной, лежа в одной кровати. Девушка никогда не должна ложиться с мужчиной в постель, если она не может ему уступить. Это унижает его. Может, другой на моем месте взял бы тебя насильно. И что бы ты тогда делала?

У Розы потекли два ручья по щекам, а глаза смотрели в потолок.

 Что я скажу девушкам, когда вернусь? Прогнал, не понравилась, вытурил, как ненужную вещь. Почему ты не хочешь на мне жениться? Я была бы хорошей женой. У нас дом на окраине Ярославля, я неплохо зарабатываю и тебя пристрою. Наши Ярославские девушки ценят мужиков, которых так мало в городе, ты не думай. Ты такой жены не найдешь, как я. А насчет самбо я наврала, я слабая, как и все бабы и как и все буде нести тяжелую бабью долю на своих плечах.

− Роза, я знаю, что ты хорошая, оставайся, только...

− Что только? Обесчестишь меня и бросишь, так?

− Давай, я тебя оставлю здесь одну.

− Нет, я одна не останусь....в чужом городе, в чужой квартире, на первом этаже.

− Тогда смирись.

− Нет уж, −сказала она, выхватив у меня билет на поезд и спрятав его под подушку. – Луше я уеду. Это мне тоже наука. Поехала за тысячу с лишним километров, чтобы переночевать на железной солдатской койке и вернуться ни с чем. Что я скажу матери и своим подругам?

– Скажи, что разочаровалась.

– Так они и поверят.

– Тогда скажи, что он все хотел получить до загса, а ты категорически отказалась, и решила уехать, пока не поздно.

– Я уезжаю, без какого либо сожаления.

***

Я усадил Розу в вагон, а сам постоял на перроне, глядя, как она, сидя, у окна вытирает глаза белым как снег платком.

"Бедная девочка, как ей горько сейчас! прости меня, дурака. Мы никогда больше не увидимся, и я не буду знать, как сложилась твоя судьба. То, что ты приехала так издалека и поездка оказалась напрасной, виноват не только я. Если б ты была, хоть чуточку похожа на Розу, я бы тебя никуда не отпустил и сам не отходил бы от тебя ни на шаг. Всю жизнь я оберегал бы тебя, как ценный хрупкий сосуд, наполненный эликсиром жизни. Но ты оказалась такой далекой от той Розы, образ которой я создал в своем воображении, прочитав твои письма, что я тебя просто не узнал. Ты так далека от Розы, как земля от солнца и эта дистанция составляет 150 миллионов километров. Да и возможно ли найти вторую Розу? Роз больше нет, и никогда не будет! Ты правильно поступила, что села на поезд и уехала. Эту неудачу пережить можно. Гораздо хуже было бы, если бы ты проявила слабость. Ты просто умница, спасибо тебе".

Поезд тронулся, я помахал ей рукой, не получив на свой жест никакого ответа. Моя воображаемая Роза уехала.

Конечно, в это время в СССР господствовала не только пролетарская неграмотность, но и отсутствовали элементарные средства предупреждения беременности. Власти были заинтересованы в увеличении безотцовщины, они установили ряд льгот для матерей, называемых в народе одноночками. Роза правильно поступила, что уехала.

***

Случилось так, определенное количество лет спустя, мне пришлось побывать в Ярославле, прекрасном небольшом городе России, с удивительно чистыми улицами, утопающими в зелени. И я украдкой любовался красотой высоких, стройных, синеглазых, голубоглазых и кареглазых девушек, которые, несмотря на свою бедность и робкую надежду на замужество, высоко и гордо несли голову, озаряя лицо улыбкой.

Если хотите увидеть северных Афродит, блистающих красотой не только лица, но и фигуры, поезжайте в древний русский город Ярославль. Не пожалеете, ибо вы окончательно уверуете, что самый красивый цветок на земле – женщина.

Много к нам, славянам, претензий, справедливых и несправедливых, – это и лень, и безалаберность, и сварливость, и отсутствие взаимной поддержки, и рабское поклонение ничтожествам, сидящим на троне уродам, но нельзя нам отказать в мудрости, талантливости, в терпении и особенно в красоте. Наши женщины красивы, как Богини. Возможно, они не так хороши и страстны в постели, как француженки, итальянки, или испанки, но они в этом не виноваты. Равноправие, которым так бахвалятся коммуняки, не возвысило, а унизило их: с пресловутым равноправием женщины получили кирку и лопату в руки и стали выполнять непосильную для женского организма мужскую работу.

Я так хотел встретить Розу Грибанову, чтобы принести ей свои извинения, может быть, если она позволит, компенсировать ей затраты на дорогу ко мне в Днепропетровск в стократном размере. И отправился по старому адресу, который у меня чудом сохранился. Ленинский тупик, 7, оказался на самой окраине города, но я быстро добрался туда на такси. Я увидел маленький домик из дерева– кругляка с резными рамами на небольших окнах давно требующих ремонта.

Крыша проломилась, очевидно, под тяжестью снега, еще в прошлом году. Словом домик никак не походил на жилой. Две старухи, соседки, сообщили, что Роза давно здесь уже не живеть. Уехала, однажды, на море отдыхать и больше не воз вернулась домой. Ее старенькая мама дюже переживала, что дочка утопла в море, пока сама не отдала Богу душу. А теперича, тут никто не живеть.

– А вы кто будете? Могет, новости, какие принесли, сообчите нам все, нам дюже интересно, потому, как хорошие были люди. В особенности мать Розы, Марфу Николаевну жалко, царствие ей небесное.

Я ничего не мог сообщить старухам, и быстро сел на то же такси, и умчался в гостиницу.

7

Незаметно подошло время защиты дипломной работы, а это означало конец голодной, но вместе с тем беззаботной студенческой жизни и начало трудовой деятельности. Любой студент советского вуза приобретал не только диплом, но и какую-нибудь болезнь. Я лично получил катар желудка вместе с дипломом, и эта прелесть сопровождала меня всю жизнь.

С дипломом в кармане и университетским значком на груди, я отправился к месту назначения в один из горных районов Закарпатья. С трудом разыскал РОНО, а когда нашел, был просто поражен огромной очередью к заведующему. Здесь были молодые специалисты, такие же, как я, а также те, кто просил перевода в другую школу, поближе к дому и те, кто, разочаровавшись, решил сменить профессию учителя на ученика токаря, слесаря, а то и простого колхозника. Зав РОНО Корытко, похоже, удовлетворял просьбы всех, кто заходил к нему, дабы очередь быстрее подошла к концу.

Я попал на прием только в восемь вечера. За столом сидел усталый человек, мне показалось: у него слипаются глаза, он поддерживал голову ладонями рук, опершись локтями о крышку стола, за которым сидел.

 Ну что у вас там, давайте быстрее, я без обеда сегодня. Много там еще народу в коридоре?  спрашивал он меня усталым безразличным голосом.

 Человек двадцать,  ответил я.  Двоих увели в обморочном состоянии: коридор узенький, народу битком, а воздуху мало, вентиляции никакой, все закупорено, люди не только дышат, но кто-то незаметно может и пар из штанов выпустить, это такое дело, житейское словом.

 А вентиляция, гм, надо записать. Действительно, это своевременно, тем боле, что и я страдаю без воздуха. Так что у вас там, вы, я вижу, молодой специалист. Давайте ваше направление. Ага, литература и язык, гм, все уже везде занято...возьмете историю, немного биологии и химии, это будет неполная ставка, но с нового года вам прибавят.

 Я в химии, как свинья в апельсинах, кроме того, хотел бы поближе к дому, к матери, скажем в Тячевский район, это мой район, недалеко от матери. Мать одна, ей нужна помощь...

 Не рассказывайте, я с удовольствием подпишу вам открепительный талон, поезжайте в Тячев к Кривскому, он вас определит. Я знаю этого толстячка и даже могу ему позвонить.

Корытко подписал открепительный талон, сделал пометку в своих бумагах и, как мне показалось, тут же забыл обо мне. Я вышел из его кабинета, как после приговора суда, только без наручников. Сознание того, что я никому и нигде не нужен, угнетало, будто я, решив получить высшее образование, добровольно отдал свою руку или ногу в качестве экспоната в один из медицинских институтов и теперь, что ни делай, хромать тебе всю жизнь.

Я рвался к матери, в ее халупу, чтобы забыться, зарыться, как крот в нору, когда ему грозит опасность. Я знал, что мать встретит с радостью  слепого, хромого, больного, отвергнутого всеми на свете. Так оно и получилось.

– Ну, сынок, – сказала мать, на лице которой сияла улыбка счастья и удовлетворения, – ты теперь будешь великим человеком. Я не думала, что дождусь этого момента. Пять лет, ты отдал учебе, и получил самое высокое образование, выше уже, наверняка, и нет. Теперь мы уж сможем, дом перестроить, крышу заменить, а то она протекает с прошлого года, да и самому приодеться надо, и мне какую тряпку подаришь, я уж пообносилась, дальше некуда. Я совсем босая, так и хожу, все лето и всю осень босиком, благо, господь тепло посылает. Хлев на корову надо сделать. Уж прошло десять лет, как эти нехристи замучили отца; с тех пор никакого, даже мелкого ремонта в доме не было. Стены дышат на ладан, кроты дыры понаделали, зимой холодрыга страшная. Дрова надо на зиму заготовить, сено купить. Куда ни повернись – везде нужны деньги. За эти десять лет я так пообносилась, стыдно на людях показаться. Я вся состою из кожи, да костей. Жила только надеждой, что у меня есть сын, он вернется ко мне, и будет помогать. Теперь ты здесь, слава Богу.

У меня мороз по коже пробегал от материнских слов, поскольку я знал, что ничем не смогу помочь ей: моей зарплаты едва самому хватит на кормежку, не говоря уже о том, чтобы приодеться. Но, тем не менее, я кивал головой в знак согласия. Нельзя было мать так разочаровывать. В это время тощая мышь пробежала по земляному полу и скрылась в углу под деревянной кроватью, где у нее была глубокая нора. Я схватил хворостину у печки и концом начал протыкать норку.