Текст книги "Цена высшему образованию (СИ)"
Автор книги: Василий Варга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
– Как ты похудел, сынок, что с тобой, не болен ли ты? – спросила мать, глядя на меня широко открытыми глазами, в которых блестели теплые, едва заметные слезинки.
– Ухаживать за мной некому, – ответил я, чтобы свести все к шутке.
– Но ты же получаешь большие деньги, плати, и тебе будут готовить пищу и стирать одежду. Как же так? Я лелеяла мечту, что ты мне поможешь, но я готова отказаться от твоей помощи, лишь бы тебе было хорошо.
– Мама, больших денег нет, я даже тебе не могу прислать хоть десятку и мне очень стыдно, мама. Ты уж меня прости. Я последний лайдак, алкаш и бабник. Как только получу получку, уже через день денег нет. Зарплата пока скудная, коту под хвост, а вот, как только построят коммунизм, у нас будет всего навалом.
Я врал бесстыдно и нагло, чтоб как-то оправдаться перед самим дорогим мне человеком − перед матерью, которая тоже влачит жалкое существование. У нее убили мужа, отобрали землю, не давали пенсию, оставив, правда, крохотный клочок земельки, на которой росли мелкие картофельные клубни. И больше ничего. А рай, который обещали всем, ее не касался, она не знала, во имя чего бедствует: у нее не было даже радио в доме.
– Ну вот, стоило ли тебе учиться так долго? Мог и в колхоз пойти. Вон Мишко-придурок сторожем в колхозе устроился, знаешь, как он живет? любой позавидует. Сливы и груши, которые я когда-то сажала у дома, он теперь охраняет, и не дай Бог выйти с корзиной в сад без его разрешения. Неграмотный, а, поди, ж ты, начальником стал, да еще каким: нами командует, да над такими, как ты, насмехается.
– Теперь уже поздно об этом думать, – сказал я. – Поезд ушел.
– Здесь, в этой округе все говорили, что ты прокурором будешь, большим человеком станешь, и вот на тебе – нищий учитель из тебя вышел. Бросай эту работу и иди в колхоз конюхом, или сторожем. Нам земельки прибавят, на натуральном хозяйстве можно прожить гораздо лучше, чем на твою нищенскую зарплату.
– Я подумаю об этом, – солгал я матери, зная, что она все мне простит.
Я продолжал сидеть за столом, как вдруг капля дождя упала мне за воротник. Я поднял голову и увидел, что штукатурка промокла на потолке, и оттуда сочатся капли дождя.
– У нас, что, крыша течет? – спросил я.
– Давно протекает, уже в нескольких местах. У меня вся надежда на тебя. И холодно мне одной в этой большой комнате с земляным полом, надо бы перегородить, отделить для меня клетушку. Окоченею я тут зимой. Когда мы с отцом, царствие ему небесное, строили этот дом, никто из нас не предполагал, что я тут останусь одна, и мне сойдет маленькая клетушка размером 3х4, чтоб от одной охапки дров было тепло, а то мы построили бы. А теперь...я мерзну, даже вода замерзает в ведре зимой. Сделай что-нибудь, помоги матери, больше ведь некому.
Меня словно ужалили, даже ложку отложил. У меня, в кармане, было, пять рублей на обратную дорогу до Тячева, порадовать мать было нечем, но я вскочил, как ужаленный, и отправился к соседу договориться, чтоб он в долг сделал матери перегородку.
Сосед был крайне удивлен, что я не могу рассчитаться с ним сразу, но лишних вопросов не задавал, и обещал все сделать немедленно.
В понедельник начну, и ко вторнику вечером будет готово.
Когда я вернулся домой, мать уже собрала мне сумку с продуктами.
– Говорила я тебе, сынок, когда ты еще был подростком, не сиди ты в этих книгах, толку от них мало. Так оно и вышло. У матери всегда чутье, но вы, дети, не любите слушаться своих родителей, вам всегда кажется, что вы умнее, а на поверку выходит, что мы-то как раз и правы.
– Хорошо, дорогая мамочка, я буду усиленно думать, как поступать дальше. А теперь мне уже пора. Перегородку тебе сделают, а в следующий раз, когда я приеду, рассчитаюсь с ним за выполненную работу.
Мать обняла, прижалась к моей груди и как всегда всплакнула. Несмотря на то, что я был плохим сыном: никак не оправдывал родительских надежд ( отец умер еще перед моим поступлением в университет), я не мог видеть материнских слез. Какой-то комок подступал и душил мое горло, и я готов был расплакаться вместе с матерью и уронить свою беспомощную голову на ее грудь, и воскликнуть при этом: мама, прости своего блудного сына! Но я всякий раз сдерживал наплыв меланхолических чувств, не позволял им выплеснуться наружу, – я же все-таки мужчина, сильный человек, хотя и понимал свою вину перед ней. Она так на меня надеялась, так на меня рассчитывала, а помощи от меня никогда не видела: ни в годы, когда я сам был катастрофически нищим, ни в годы, когда у меня была какая-то возможность помочь ей в чем-то.
Я вернулся в Бедевлю в воскресение вечером. Миша тоже приехал с сумкой набитой продуктами. Мы устроили королевский ужин, состоявший из жареной картошки на сале, а Миша сходил в магазин, купил бутылку красного вина. Мы даже обнимались и пели грустные песни, сидя за столом, на котором была не только бутылка водки, но и хлеб, черствый и немного сыроватый, большая неочищенная луковица и маленький кусок копченого сала годичной давности.
Мы влили в себя по сто грамм горячительного, смели со стола всю закуску до последней дольки чеснока и лука, а потом наливали снова и произносили тосты сначала за мой открытый урок, потом за нашу дружбу, потом за нашу сытую жизнь и, наконец – за коммунизм.
Мне было так хорошо, и тепло на душе, что я набрался храбрости и сказал:
– Михаил Петрович, дорогой! сходи-ка еще за бутылкой. Одной бутылкой меньше, одной больше, – все равно беднее, чем мы есть, не станем.
– И пойду. Ты что думаешь, мне жалко трояка? Да я усилю производительность труда и получу премию, я компенсирую эти три рубля, вот увидишь. Мать их яти!
Миша стал шарить по карманам, нашел последнюю трешку, и попытался надеть шляпу. Но шляпа, каким – то образом, выпала у него из рук.
– Ах ты, гадина! Ты на пол просишься? Ну и сиди там, я и без тебя обойдусь. Ты бы сама прыгнула на мою умную голову, – сказал Миша и притоптал шляпу ногой.
– Миша, лапочка, надень пальто, простынешь, как пить дать простынешь.
– А, трезвому, то бишь, пьяному – море по колено. Ничего со мной не будет.
Миша открыл дверь, но зацепил ногой за высокий порог и грохнулся в прихожей.
– Миша, что с тобой? – завопил я и кинулся на помощь, но тоже, почему-то, свалился на него. Так мы и заснули.
Я зашевелился только на рассвете и срочно выбежал на улицу. Мне здорово повезло, потому что, когда проснулся Миша – у него были мокрые штаны, и он страшно меня ругал, почему я, такой– сякой, не разбудил его, чтобы он мог вовремя выйти на двор освежиться.
Я дико извинялся перед ним. Мне особенно было жалко его, когда мы шли шесть километров пешком при колючем ветре, а у него были мокрые штаны. Он старался широко расставлять ноги, хотя и шли мы ускоренным шагом, чтобы согреться, зная, что до школы еще так далеко, как от Парижа до Пекина. Наконец, показалась крыша хибарки, где размещалась школа, и Миша с радостью воскликнул:
– Вот она, родная. Но сегодня у нас с тобой всего по два урока, а после них, мы с тобой идем брать деньги в кредит.
– Хорошо, поедем.
– На чем?
– На своих двоих.
– Тогда поедем!
К нашему удивлению, в школе никого не было, кроме уборщицы, работавшей по совместительству еще истопником.
– А где народ? – спросил я. – Где ученики, где учителя, почему нет директора?
– Почему нет учеников, – не могу знать, – ответила тетя Агафья.– А где дилехтор, вам лучше знать, вы люди грамотные. Может в райкоме партии, может, в исполкоме, а ежели ни там, ни там, то в чайной сидят, ждут, когда щи сварятся. Хоть бы кто из вас семью завел, в семье теплее и уютнее, а то все, как голодранцы какие, поодиночке слоняетесь. Оттого и дети к вам не ходють, не с кого пример брать.
– Уважаемая Агафья Гавриловна, – обратился к ней Миша, – мы сегодня...словом, сегодня товарищ Елисеев берет деньги в кредит, и мы его немедленно женим, а после этого и я, возможно, женюсь, если мне кредит дадут. А то, как свадьбу сыграть? тут деньги нужны, и немалые.
– А как же мы, простые, свадьбы справляем?
– Вы годами к свадьбе готовитесь, копейку к копейке складываете, свиней откармливаете, теленка, а то и двух к смерти приговариваете, а у нас, кроме карандаша и учебника, ничегошеньки нет, – сказал я, доволен, что так удачно подобрал контраргумент.
– Все это – сказки про белого бычка. Учитель на селе тоже может живность развести, а у вас пальчики на руках белые, как свечки. Необязательно на училке жениться, женитесь на простой крепкой колхознице, и дела у вас пойдут, как по маслу.
– Спасибо за совет, – сказал я.
11
Приближался новый год, а за несколько дней до его наступления, начались зимние каникулы.
Я приехал к матери и сообщил ей, что собираюсь уехать ...куда глаза глядят.
– Ты что, сынок, не заболел ли, у тебя с головой все в порядке? – с тревогой в голосе спросила мать.
– Я психически здоров, – отвечал я, чувствуя прилив тяжести к горлу, от которого становилось трудно дышать.
– Почему ты не хочешь работать в школе, ведь ты пять лет учился?
– Не хочу в школе работать. Я получаю там, в этой школе, гроши. И сам не могу прокормиться, и тебе не в силах помочь. Прошлый раз пришлось занимать пятерку на дорогу у сестры Аксиньи. Разве это нормально. Я говорю честно, мама, как на духу. А что делать я просто не знаю.
– Иди в колхоз сторожем. И мне будет легче. Вы же друзья с этим Халусукой.
– Не пойду я к нему.
– Гордость не позволяет? – спросила мать.
– Приблизительно.
– Тогда поищи что-то другое.
– Я уже думал над этим, – сказал я.
Хоть я и поступал всегда по своему усмотрению, без чьей либо подсказки, но на этот раз совет матери: все бросить и уйти в колхоз сторожем, подействовал на меня просто магически. Я решил завязывать с педагогической деятельностью и куда-то устроиться, неважно, куда и неважно в качестве кого.
Я отправился в Тячев на птицефабрику, пытался устроиться птичником, но меня не взяли: диплом помешал. Человеку с высшим образованием нельзя работать птичником.
– Государство затратило на вас много денег не для того, чтобы вы здесь помет выгребали, – сказала мне директор птицефабрики Раззевайко, дама средних лет, с розовым лицом без единой морщинки и полноватой фигурой.
– Я спрячу диплом, уберу его куда подальше, коль он только помеха мне в жизни. Возьмите меня, я буду честно трудиться, – сказал я, чуть не плача и с мольбой во взгляде.
– Я не могу вас взять еще и по другой причине, – уже мягче сказала Раззевайко.
– Но почему, почему, скажите?
– Вы будете щупать не только маленьких курочек, но и больших, моих птичниц и каждая из них начнет ходить с пузом, а это декретные отпуска до и после родов, – что я тогда буду делать? Я могу вас женить только на одной курочке, но не на всех одновременно. У меня мужик только сторож и то дряхлый старик: ему любая птичница все равно, что шкаф. А вы..., я вижу по вашим глазам, петушок еще тот. И не пытайтесь меня убедить в обратном.
– Почему же вы принимаете меня за петуха? – почти возмутился я.
– Каждый мужчина немножечко петух, а если в нем не сидит петух, значит он не мужчина. Тогда он нечто гораздо хуже, – сказала Раззевайко.
– Возьмите с испытательным сроком. Если заметите, что я хоть одну курочку, то бишь птичницу, начну щупать – выгоните меня. Я даже в заявление могу это указать.
– Знаете что? Если хотите, я могу вам помочь. У меня в Тересве на ДОКе ( деревообрабатывающий комбинат) работает двоюродный брат Шинкаренко. Он главный инженер. Я позвоню ему, может, он возьмет вас в столярный цех, будете деревяшки сортировать, а там и строгать научитесь. Столяр хорошая профессия, гораздо лучше учителя. Только диплом уберите подальше и трудовую книжку не показывайте: там на вас новую заведут.
– Спасибо, дорогая Раззувайко, – сказал я, целуя ее руку.
– Да не Раззувайко, а Раззевайко, а вообще моя фамилия Мишина, это у меня муж РаззевайкоЗазевайко. Когда мы женились, я взяла его фамилию по его просьбе, да и свекровь говорила, что более благозвучной фамилии, чем Раззевайко, во всем районе не найти.
Наш разговор прервали две птичницы без всякого стука ворвавшиеся в кабинет. Они были так возбуждены от чрезвычайного происшествия – падежа поголовья птиц на одном из участков и в этом они обвиняли друг друга; трудно было понять, кто же из них прав, а кто виноват. Одна из них уставилась на меня и спросила директора:
– Вы берете этого петушка к нам?
– Не надейся, он тебе не достанется, – сказала другая, принимая гордый вид.
– Товарищ Елисеев, – сказала Раззевайко, – поезжайте срочно к Шинкаренко, пока ситуация не изменилась. Одна нога здесь, другая там! Ну, живо!
Я пулей выскочил из кабинета директора птицефабрики, сел на автобус и умчался на деревообрабатывающий комбинат.
– Аделина Михайловна звонила мне, – сказал Шинкаренко, – чем вы ее покорили, ума ни приложу. За десять лет она ни разу ни за кого не ходатайствовала и вот теперь...Вы собственно, кто будете?
– Бродяга я, пролетарий. Так: ни богу свечка, ни черту кочерга; перебиваюсь, сезонным рабочим. Пол-России исколесил уже. Судьба сюда меня забросила, – соврал я.
– Довольно правдиво вы врете, – сказал он, улыбаясь. -Так держать. А теперь пойдемте в цех.
В цехе громыхали станки, и пахло свежей древесиной. Моим мастером был Гомулко, окончивший лесной техникум, после семилетки.
– Вот тебе направление в общежитие. Разбогатеешь, снимешь фатиру. А эту записку отдай в кассу, получи аванс, ты, я вижу, гол как сокол, – сказал Гомулко.
Я получил сорок рублей аванса, чуть меньше, чем я получал в школе за весь месяц.
Общежитие находилось в двухэтажном кирпичном здании. Меня поселили в комнату на двоих. Но второго жильца не было, я оказался один. Теперь я отдавал работе только семь часов в сутки, а остальные семнадцать были в моем распоряжении. Семь часов уходило на сон. Оставалось десять. Так много свободного времени у меня не было даже в университете.
На работе тяжело было только в течение первого месяца, а потом я втянулся. Я лихо подавал деревянные бруски в жерло станка, а мой напарник с другой стороны принимал какое-нибудь выточенное изделие и складывал в клетку. Моя зарплата была гораздо выше учительской. Трудность была только в одном: я не мог привыкнуть к водке и мату, и тем отличался от славного рабочего класса, гегемона мировой революции.
– Желудок у меня барахлит, – жаловался я.
– А ты случайно не был студентом?
– Был. Один год проучился, а потом выгнали за неуспеваемость, – продолжал врать я.
– Подлечи свой желудок и тогда ты будешь полностью наш парень, – сказал мне мой напарник Бочкор.
К концу года я уже принимал чекушку, и брал обязательство перед рабочими увеличить дозу до двух чекушек. О том, что я когда-то оканчивал университет, я стал постепенно забывать, а встречу с Розой вспоминал изредка, как красивый нереальный сон. Я никому не рассказывал о прекрасном сне, боясь, что будут смеяться надо мной: люди, окружавшие меня, жили в другом мире, а теперь и я принадлежал к этому миру и, кажется, был доволен.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
1
Я научился подавать не строганные доски в шлифовальный станок с невероятной скоростью. Уже к концу недели я выполнял по две нормы в день. И мой заработок по сравнению с учительским, стал больше в три раза. Мой мастер Гомулко не мог нарадоваться. Он расхваливал меня везде и всюду. А чтоб его слова не расходились с делом, выхлопотал мне бесплатную путевку в санаторий «Шаяны» сроком на двенадцать дней. Я, в общем, на здоровье не жаловался, а вот желудок у меня барахлил еще со студенческих лет.
Обещание коллегам по работе, состоявшее в том, что я дойду до их уровня в употреблении горячительного от одной до двух чекушек в течение коллективной дружеской встречи, я не выполнил: желудок давал о себе знать.
Вероятно, ребята исключили меня заочно из своей компании по употреблению спиртных напитков, потому что никто из них больше ко мне не приставал. Это не помешало моему авторитету, а наоборот, возвысило в глазах моего начальника.
– Ты молодец, – сказал мастер. – Нечего связываться с этими алкашами, ничего хорошего от них ты для себя не почерпнешь. Я выхлопотал тебе путевку еще потому, чтоб ты пока на время скрылся. Тебя ищут. Ты трусливо сбежал из школы, оставил свою трудовую книжку, взял кредит в банке и всякую другую чепуху нагородил. Если тебя поймают, ты вынужден будешь вернуться в свою школу, в Руню, где по тебе скучают твои ученики. Мне не хочется отпускать тебя. И начальство за тебя, но закон есть закон, сам понимаешь.
Я схватил путевку, надвинул кепку на лоб и в тот же день уехал в Шаяны. Там меня поселили в двухместный номер на втором этаже и в течение целой недели я жил один. В свободное от всяких медицинских процедур время, бродил по горам. Особенно я любил сады, которые теперь, во второй половине апреля начали расцветать. В одну из таких прогулок, у меня произошла неожиданная встреча с незнакомой девушкой. Когда я поднялся на небольшой холм и шел, подобно зэку, заложив руки за спину, очарованный зеленеющей тропинкой, ко мне навстречу бежала девушка.
– Спасите меня, за мной гонятся хулиганы. Я ваша жена, понятно? Валей меня звать. Пожалуйста, у меня просто нет другого выхода. Я ...отблагодарю вас.
Я не успел открыть рот, как она тут же обняла меня, склонила свою головку ко мне на плечо и замерла. Я поднял голову и увидел двух дебилов, которые мчались за ней. Тогда и я обнял ее и стал целовать в затылок.
– Он кто тебе? – спросил один с выпученными глазами.
– Что вам угодно? – спросил я. – Если хотите сесть лет на пятнадцать за групповое изнасилование чужой жены, я могу вам это устроить. Я работник прокуратуры.
– Мы... мы ничего такого не сделали. Она сама пошла с нами на саслык. Мы думали, что она не прочь побаловаться маненько.
– Если вы скажете хоть слово, я выпущу в вашу сторону несколько пуль, идет? Тут никого нет, свидетелей не будет. А лучше идите своей дорогой.
– Идем в синаторию, обед скоро, – сказал второй, стоявший поодаль.
– Берите меня под руку, – сказал я, когда они ушли. – Как же вы так, а? Разве можно одной?
– Я была не одна. Просто моя напарница сбежала вовремя, а я, дура, медлила, надеялась ни их порядочность. Как вас зовут?
– Виктор.
– Вы отдыхаете в этом санатории?
– Да, со вчерашнего дня.
– Не знаю, как теперь быть, – сказала Валя. – Если они поймут, что я обманула их, мне не поздоровится.
– А вы держитесь меня, и все будет хорошо, – сказал я.
– А вы один здесь?
– Нет.
– Я так и знала. Вечно мне не везет.
– Почему?
– Так, не везет и все тут.
– Валя, я не один в том смысле, что я с вами, и вы не будете одна, если будете со мной.
– Тогда сыграем в игру: любовь с первого взгляда.
– Вы современная девушка, откуда вы?
– Из Москвы.
– Ого! Я хочу в Москву.
– Поженимся и айда в Москву, – засмеялась Валя. – Мне это все предлагают. Кажется, я им не нужна: им нужна Москва.
– Тогда вам не следовало говорить, откуда вы.
– Почему?
– Да потому, что я мог свободно ухаживать за вами, а теперь...вы все время будете думать, что я это делаю из-за того, что вы – москвичка.
– Тогда считайте, что я пошутила. И это действительно так. Я из Калуги.
– Тогда прекрасно, – сказал я.
Мы вместе с Валей вернулись в санаторий под руку и все на нас стали смотреть, как на влюбленных. День за днем и я стал привыкать к тому, что рядом со мной есть нежное существо, такое доброе, мягкое, беззащитное. А что если? Однако это "если" разрешилось как бы само по себе. Меня стало тянуть к Вале каким-то магнитом, и на правах ее защитника и покровителя я упросил ее пойти со мной в горы. Я обещал ей, что самое большее, на что я буду претендовать, так это на поцелуй в щеку и не более.
Валя улыбнулась и сказала:
– Посмотрим, хотя все вы, мужики, одинаковы, и верить вам нельзя.
– Всякий петух преследует курочку до тех пор, пока не получит от нее то, что ему хочется, – сказал я. – Вопрос только в том, в какой это форме происходит, надо знать время, место, понять, насколько далеко готова убегать курочка.
– Философ, – сказала Валя.
Я набрал фруктов и бутылку вина. Мы шли долго и медленно, любуясь природой. Мне нравилась ее плавная речь. Валя была достаточно образованной и начитанной девушкой. Я выяснил, что ей уже двадцать восемь лет, что она считает себя старухой и не надеется выйти когда-нибудь замуж.
Большую часть пути я молчал и кажется, это ей нравилось. Видимо она относилась к той категории женщин, которые предпочитают тех мужчин, которые слушают сами и не претендуют на то, чтобы их слушали.
У Вали очень симпатичное личико, а носик горбинкой, глаза черные маленькие, брови густые, почти соединяющиеся у переносицы.
Мы расположились на самой вершине одной из гор, и над нами кружили только птицы. Валя посматривала на меня с недоверием, но после того, как мы опустошили бутылку, потеплела и даже склонила свою головку мне на плечо.
– Ну, поцелуй свою жену, – сказала она неожиданно.
Я прилип к ее тонким холодным губам, но лишь слегка, как к двоюродной тетке и тут же сделал движение, чтоб освободиться и встать.
– Что, не понравилось? – спросила она и захохотала. Хохот ее был немного нервным, словно я ее обидел.
– Да нет, это не то. Я думаю, что мне не надо уподобляться тем мужикам, которые гонялись за тобой и хотели тебя раздеть. Поцелуй...он может привести к ярости, и тогда я тоже могу...озвереть.
– Если петушок нравится курочке, она убегает, но недалеко.
– Валя, будет шутить. Пойдем, а то опоздаем на ужин.
Валя покорно встала, взяла меня под руку и теперь уже жалась ко мне, как влюбленная девушка. Дважды она поскользнулась, и как бы падая на меня, повисала на моей руке.
–Ты мне нравишься, ты не такой как все. Я боюсь, что кончится тем, что я сама буду за тобой гоняться, – ты не будешь от меня убегать?
–Не шути так, – сказал я, в тоже время крепко сжимая ее пальчики.
После ужина Валя пришла ко мне в номер. Теперь мы сидели и глядели в глаза друг другу. Я любовался ее маленькими глазками, и когда они особенно стали сверкать, я начал их целовать. Валя в это время отыскала мои губы. Я не вынес этого и поднял ее на руки.
– У меня уже голова кружится, – сказала она, свесив свою головку, так что волосы касались моих колен. Мне ничего не оставалось делать, как отнести ее на кровать.
– Я сама, – сказала она, лихорадочно расстегивая кофту на груди. Но мы, словно сговорились: мы работали вместе. Пока она расстегивала пуговички на кофте, я стаскивал с нее юбку. Я как бы забыл, что мне самому надо снять с себя одежду.
– Я сейчас, – сказал я, задыхаясь, и бросился закрывать дверь на ключ. – Можно, я не буду выключать свет.
– Ты хочешь посмотреть на меня голую? Я тебе такой еще больше нравлюсь?
– Да, да, конечно, у тебя прелестная фигура, – говорил я, покрывая ее тело поцелуями. Руки мои скользили по ее телу, пока правая рука не застряла ниже пупка.
– Ты что делаешь, хулиган? Почему ты до сих пор в...одежде?
– Ах, да, я совсем забыл.
В постели Валя была серой мышкой, будто ей всего пятнадцать лет и она отдавалась желанному мяснику впервые в жизни. Ее слабо выраженная страсть проявилась только в том, что ее личико покрылось легким румянцем, но ни одного движения, ни одного слова, ни даже поцелуя во время близости не выказала, будто я трогал ее за мочку уха. Словом, она была холодна, как старая дева после сорока лет, которой все равно, какая область тела подвергается легкому и нежному массажу.
– Мне надо туда, – сказала она. – Горячая вода есть?
– Есть, иди, – произнес я безразлично.
– Ты чем-то недоволен?
– У меня такое впечатление, будто муха села на хобот слону, а слон, вернее слониха этого даже не почувствовала, – сказал я, глядя в потолок.
– Лиха беда начало. Я к тебе еще не привыкла, – сказала Валя, накрывая свои худенькие плечи халатом и отправляясь в ванную.
"Может, я в чем-то виноват? Не расшевелил ее, слишком торопился, пренебрег предварительными ласками, не говорил ей красивые слова, забыл, что женщина любит ушами, или, что тоже вполне вероятно, у нее раньше был мужчина-гигант? Скорее так оно и было. Недаром каждая женщина втайне мечтает о массажном валике длинной в двадцать сантиметров и если такой попадается, она с восторгом рассказывает об этом в кругу своих подруг. Интересно, а, сколько же у меня? Мне скоро двадцать семь, уже детей пора иметь, а я никогда не измерял. Надо это дело поправить", – думал я и стал чесать затылок.
Валя вернулась из ванной неторопливой походкой и заявила, что ей пора вернуться в номер, так как она не предупредила соседок по номеру, и ее могут искать по всем корпусам санатория.
– Пойди, предупреди и возвращайся обратно, – сказал я не очень уверенно.
– Не все коту масленица, – сказала она загадочно и начала одеваться. – Ты проводишь меня?
– А как же, – ответил я и тоже направился в ванную.
Валя жила в том же корпусе двумя этажами выше в трехместном номере. Мы не успели открыть дверь, как услышали песни: ее подружки с двумя кавалерами уже, что называется, были тепленькие.
– А, присоединяйтесь! – сказал кто-то из них.
Я крепко держал Валю за руку и громко, так чтоб все слышали, сказал:
– Мы вам мешать не будем, мы пойдем гулять...на всю ночь, а вы за Валю не переживайте.
– Ну, Валечка, на конец-то, – восторженно произнесла Аня, чья кровать была напротив Валиной, – а то я уж думала: у тебя отпуск пройдет всухую. Стоило ли, думаю, ехать в такую даль, чтоб потом и вспомнить было нечего, ведь из Москвы сюда больше полутора тысяч километров.
– Молчи, предатель, – прошипела Валя и повернулась к входной двери.
– Ну что, калужанка, обманула меня? – сказал я, глядя ей в озабоченное лицо. – Я тебя накажу за это.
– Как?
– Я тебе всю ночь спать не дам.
– Хи, хи, напугала мышка кошку.
Ночь у нас была действительно бурная. Валя только перед рассветом сказала, что чувствует легкую приятную усталость и что, по всей вероятности, у нее тяжелеют и опускаются веки. Я был немного шокирован ее храпом, но храп был легкий, щадящий и это позволило мне тоже погрузиться в сон.
Мы проспали завтрак. Когда раздался стук в дверь, я проснулся первым и глянул на часы. Стрелки показывали двенадцать.
– Сейчас, подождите минутку, – сказал я, поднимаясь с кровати, хотя Валя продолжала спать, как убитая. Я срочно оделся кое-как и открыл дверь. На пороге стояла Аня с подносом в руках, накрытым двумя белыми салфетками. Она решительно вошла к нам в номер, поставила поднос на столик и громка произнесла:
– Эй ты, сластена! ну-ка вставай. Я вижу, тебя здорово накормили, и тебе уже ничего не нужно. А вот твой кормилец...ему надо подзаправиться, иначе ему грош цена.
– Аня, если вы будете продолжать, я вас ущипну, – сказал я с великой гордостью, ибо я действительно не ударил лицом в грязь.
Валя открыла глаза и натянула одеяло на голову.
– О, да ты, я вижу, стесняешься, – сказала Аня. – Не прячь свое счастливое личико.
– Иди ты! – произнесла Валя и высунула язычок, откинув одеяло ниже подбородка. – Вить, котик ты мой, отвернись, я накину на себя...халат и сяду с тобой к столу.
Я ушел в прихожую и как мальчишка стал подглядывать, как одевается Валя. Я как бы сейчас на трезвую голову, сыт по горло ее телом и тем прелестным эластичным и необычайно нежным местом, которое за ночь высосало из меня все соки, понял, что у нее довольно милая, если не сказать прелестная фигура.
Аня что-то тихо говорила ей, чуть ли не на ушко, но Валя подняла указательный пальчик и как бы сказала: во! " Ну, ласточка, теперь ты кажется в клетке, – подумал я не без гордости, – теперь только от меня зависит: быть тебе на свободе, или там остаться".
Мы перекусили и снова пошли гулять, пропустив в этот раз прием радоновых ванн. Мне показалось, что Валя помолодела на целых десять лет, потому что ее тонкие губки липли к моим губам, как пчела к медоносному цветку. Было ясно, как Божий день, что наше расставание для нее будет непростым делом, и само собой возник вопрос, когда кончаются путевки, как нам быть дальше, если наша близость не повод для знакомства, а нечто большее и серьезное?
– Как ты относишься ко мне, моя прелестная кисочка? Я просто не думал, что ты окажешься такой сладкой и...такой ненасытной, – сказал я, когда мы стояли, опершись о ствол яблони в цвету, лицом друг к другу, и я держал ее обеими ладонями за ягодицы, так чтобы она чувствовала меня всего-всего.
– Не знаю, я еще ничего не знаю, – ответила Валя, набрав воздуха полные легкие, после затяжного поцелуя, – я об этом все время думаю, и голова кругом идет. С одной стороны все так неожиданно и быстро, а все что быстро приходит, быстро и уходит, а с другой стороны, ты мой первый мужчина, который покорил не только мое тело, но, похоже, и мою душу. Будет смешно, если я и вовсе потеряю голову. Я уже сейчас готова плакать. Я не знаю, кто ты, откуда ты, может, ты уже трижды женат и сейчас у тебя жена есть и трое детей по полу ползают. Скажи хоть, сколько тебе лет? Или нет, нет, не говори ничего. Ты мне ничего не можешь сказать...хорошего. Душу растравил мне, голову заморочил, а теперь спрашиваешь, как я к тебе отношусь. Конечно, я дура, как и все бабы. Стоит нам поддаться слабости, и мы уже начинаем думать о каких-то правах, на что-то надеяться.
– Ты говоришь очень красиво, но не по существу. Зря ты так мало ценишь себя. Твои слова, точно такие же, могли бы вырваться из моих уст, если бы ты была немного хитрее, чем ты есть на самом деле. Но вот, что я тебе скажу: я не женат, детей у меня на стороне нет, мне двадцать семь лет, я еще решительно ничего не достиг в жизни, хотя Лермонтов в моем возрасте уже был гениальным поэтом. У меня высшее образование, которому грош цена. Это образование дало мне право быть сельским учителем, где мне платили жалкие гроши, приблизительно столько же, сколько платят уборщице на каком-нибудь заводе, и я недавно тайком покинул школу и по блату устроился на ДОКе рабочим. Я там зарабатываю больше и авторитет у меня выше. Руководство ДОКа наградило меня путевкой в этот санаторий. Как видишь, я не подарок. Может, единственное мое достоинство в том, что я не пью и думаю бросить курить. Ты мне очень нравишься, нет, я не так сказал, я тебя, кажется, уже люблю. Сама судьба мне тебя в мои руки вручила. Ведь, когда ты убегала от своих преследователей и просила о помощи, на моем месте мог стоять, кто-то другой, но стоял именно я и как мне кажется неспроста. И если я, как ты говоришь, растравил тебе душу и заморочил голову, то это прекрасно, значит, птичка попала в клетку, в мою клетку и теперь я больше ее не выпущу. Я открою эту клетку только после загса, и мы будем вместе бороться за право на достойную жизнь.
Как только кончатся наши путевки, мы возьмем паспорта, я отведу тебя в Тересву к секретарю сельского совета, мы заполним бланки, а он нам выпишет свидетельство о браке, которое нам даст право всегда быть рядом. Нужен ли я тебе такой, бесперспективный, у кого все имущество вмещается в один небольшой чемодан?
