Текст книги "Цена высшему образованию (СИ)"
Автор книги: Василий Варга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– Таких норок много, я уже не обращаю внимания, – сказала мать. – Зимой только оттуда холодом тянет. Всю ночь топить приходится, чтоб не окоченеть.
Я вышел во двор, чтобы более внимательно осмотреть все постройки и пришел в ужас. Дом был сооружен лет тридцать назад из деревянного теса, сложен в углы, стоял на призрачном фундаменте, из отдельных крупных камней, уложенных просто на землю и засыпанных глиной вместо цемента. Тес плохо прилегал друг к другу, и поэтому щели были замазаны глиной. Крыша пришла в негодность. Хлев и помещение для свиней требовали срочной замены. Комната, где жила мать, была слишком просторна для одного человека, необходимо было соорудить перегородку. Вокруг дома бегала одна рыжая курица, мычала корова, основная кормилица, да периодически тявкала цепная собака. Больше у матери ничего не было. И то она считалась богатой на фоне других, окружающих ее соседей, у которых даже кошки не водилось около дома. Такое богатство, позволяющее не умереть голодной смертью, было у матери благодаря тому, что я дружил с крупным советским помещиком, владельцем огромных земель, размером в десять тысяч гектаров. Он-то, главный виновник гибели моего отца, давал матери сено на корову и дрова на зиму совершенно бесплатно. Это ему ничего не стоило. Он, таким образом, избавлялся от лишних жалоб в партийные органы. Эти жалобы хоть и приходили к нему и у него и оставались, но все же это не способствовало увеличению его авторитета. Кроме того, он побаивался меня, не хотел, чтоб знало высокое начальство о его помещичьих замашках, издевательстве над крестьянами, рукоприкладстве, поскольку все же официальная пропаганда трубила на весь мир о том, как вольготно живется любому крестьянину в советской стране. Надо сказать, что эта пропаганда была не безуспешной. Значительная часть человечества прислушивалась и задумывалась, а не ввести ли и у себя эту счастливую жизнь. Парадокс заключался в том, что якобы свободные, утопающие в роскоши крестьяне, были самыми настоящими рабами и жили в страшной нищете, – я говорю это как очевидец, живший в это непростое время, а не потому, что я симпатизирую капиталистам. Я им совсем не симпатизирую.
И еще один парадокс. Коммунисты всем прожужжали уши о построении светлого будущего уже к восьмидесятому году, но такой коммунизм построили именно капиталисты, а коммуняки так и не вывели народ из нищеты. Что ж! Благодарите своего благодетеля, мастера расстрельных дел Ленина, которому вы всегда лизали пятки и верили, что он мудро чихал! Ройтесь в его талмудах, пустых и бездарных, туманных и далеких от реальной жизни, и вы снова заболеете бредовой идеей реванша поработить весь мир. Только от чего вы теперь будете освобождать народы, от коммунизма? Он уже построен, но только не вами. Эти мысли никогда не давали мне покоя, они тревожили меня и в то время, когда я бродил вокруг дома и мучительно думал, как помочь матери подготовиться к зиме, ведь она все годы ждала меня, надеялась на мою помощь.
– Я пойду к Халусуке, он поможет, – сказал я матери.
– Не ходи, сынок, по мелочам, пусть он лучше даст сена на корову и дров на зиму, без этого я не смогу обойтись, а дом еще и так простоит. Мы, с домом, что-нибудь, сделаем и сами. Юрий Алексеевич прижимистый мужик, он каждую копейку считает. Все государству отдает, а народ в нищете держит. Ордена зарабатывает. Толку от этих орденов кот наплакал.
В распоряжение Юрия Алексеевича были поля, леса и пахотные земли. Коммунисты заморочили голову людям, что земля общая, что она принадлежит каждому. На самом же деле, в тот период, она принадлежала одному человеку – Халусуке, председателю колхоза, а он в свою очередь добросовестно выжимал соки из этой земли и полностью отдавал их государству, оставляя крестьян в невиданной дотоле нищете. Молодые люди, вступающие в брак, не могли получить у него кусочек земли под строительство дома, так он берег общенародное добро – землю. Если быть объективным, то трудно сказать, что он швырял добром налево и направо. У него был лишь один "Уазик", подаренный ему еще военными, прозванный в народе "Козликом", один шофер, добротный дом и конечно, любые продукты, но, по сравнению с простым колхозником, который перебивался на кукурузной каше и ходил в рваной одежке, Халусука жил в роскоши.
– Он принимает сто грамм перед приемом пищи, – с завистью говорили о нем его подчиненные.
Юрий Алексеевич был так скуп и жаден, что нередко пользовался лошадью, велосипедом, а то и ходил пешком, чтоб только не расходовать бензин, сгорающий в моторе его единственной машины. Мне часто приходилось топать пешком, почти семь километров от его конторы домой, когда я бывал у него в гостях, хотя шофер подходил ко мне всякий раз и говорил:
– Подойди ты к нему, попроси, чтоб разрешил подбросить, и я отвезу тебя, что ты будешь пешком топать, я всего два литра бензина израсходую, колхоз не обеднеет от этого.
Но я просить не ходил, все ждал, что сам догадается.
Халусука любил кофе, это был для него самый лучший подарок. Принимая баночку или две, подсчитывал примерную стоимость и на эту, предполагаемую сумму, отдавал мне овечий сыр, хотя от этого овечьего сыра у него на складе – полки ломились.
В одно из воскресений он прислал за мной шофера с машиной. Моему удивлению не было конца. Что могло случиться, не пожар ли там? Шофер пожимал плечами и торопил. Дело срочное. Я принарядился, как мог, и мы поехали.
– Я тут вспомнил о Димке Намяк, – сказал Юрий Алексеевич. – Он теперь большой человек. Ты его хорошо знаешь, вы вместе учились когда-то в школе.
– Я знаю его, помню, конечно, он с трудом тянул на тройки. Теперь у него среднее политическое образование, – сказал я.
– Да, он окончил партийную школу среднего звена после семи классов.
– И кто же он теперь?
– Директор вин завода. Большой человек. Меня перещеголял, представляешь? Давай, навестим его.
– А в чем он перещеголял вас?
– У него три машины: два "Жигуля" и "Волга".
– Ого!
Спустя два часа, мы подъехали к роскошному особняку, во дворе которого стояла самая престижная по тем временам машина "Волга" черного цвета, как у секретаря обкома, и два автомобиля марки "Жигули".
На наш звонок вышла служанка, сказала, что Дмитрий Дмитриевич сейчас занят, и принять нас не может.
– Доложите ему, что Халусука приехал в гости, – сказал Юрий Алексеевич.
Вскоре появился и сам хозяин в новом дорогом костюме, в белой рубашке при галстуке.
– А, земляки, – сказал он несколько пренебрежительно. – Не вовремя, вас лихая принесла, но что с вами поделаешь, проходите, раз уж вы здесь. Эй, тетя Маша, накройте стол, пожалуйста, и поживей. Я собираюсь в Ялту, хочу отдохнуть несколько дней, устал что-то. Обком партии предложил мне путевку, номер на двоих. Надо немного развеяться, покупаться в море, попить Крымского вина. Хотя, я думаю, мое вино не хуже крымского, вы сейчас попробуете, сами убедитесь.
Прошло около получаса, и стол ломился от яств, и всевозможных вин. Все это богатство, если не сказать роскошь, была доступна только секретарю райкома партии.
Дима увидел университетский значок на моем пиджаке, улыбнулся и сказал:
– Поздравляю. Кем ты теперь будешь?
– Учителем.
– Учителем? Фи! стоило ли штаны протирать целых пять лет, чтобы стать потом учителем? Учитель ...это... как сказать, чтоб ты не обиделся? учитель это человек со скромными способностями и такими же скромными возможностями. Учитель может стать только директором школы, и вообще он получает копейки за свой труд. Правда, и дети ничего не знают. Мне школа ничего не дала.
– А партийная школа?
– О, партийная школа – это Ленин, социализм, коммунизм и все такое прочее. Освобождение народов от прогнившего насквозь капитализма, который вот– вот развалится, и народные массы капиталистических стран сами попросят нас взять над ними руководство. Тогда мое политическое образование будет иметь более высокую цену, чем сейчас.
– И сейчас оно немало стоит, судя по тому, как ты тепло устроился, – сказал я. – А то, что школа тебе ничего не дала, я знаю, ты еле тянул на туберкулезные троечки. Странно, что это никак не повлияло на твою дальнейшую судьбу. Ты просто везучий человек.
– Юрий Алексеевич вывел меня в люди, ему я всем обязан, – сказал Дима, с благодарностью глядя на своего бывшего кумира. – За вас , Юрий Алексеевич, я поднимаю этот тост. Дай вам Бог, простите, Ленин, крепкого здоровья и долгих лет жизни.
Юрий Алексеевич широко улыбнулся, шмыгнул носом и запихнул вилкой большой кусок отбивной, обжаренной в яйце, вытер салфеткой рот и сказал:
– Я никого не выдвигал из своих подчиненных, а для тебя сделал исключение. И знаешь, почему?
– Не могу знать.
– Потому что ты имел наглость иногда возражать мне. Но возражал ты всегда как-то скромно и тут же со мной соглашался, а остальные мои обалдуи, всегда молчат, и не знаешь, согласны они со мной в душе, не обсуждают ли они потом, промеж себя, мои решения. И вот я думал: пущай Димка выйдет в люди, он из бедной семьи, без отца вырос, и мать его нагуляла с моим двоюродным братом. Так ты и получил рекомендацию для поступления в эту ленинскую школу в Киеве. Я с большим трудом выхлопотал тебе направление в обкоме партии. Я рад, что не ошибся: хозяйство у тебя ладное. Скоро со мной соперничать начнешь. Он у меня был сторожем, потом ланковым и даже бригадиром какое-то время, – добавил Халусука, поворачиваясь в мою сторону.
Два руководителя стали обсуждать всякие пустяковые темы, а я сидел как бы лишний, но свидетель их триумфального восхождения по крутой лестнице жизни и думал о том, что все же есть судьба у каждого человека и она просто непредсказуема, и часто милостива к тем, кто никак этого не заслуживает.
Мог ли я пойти по тому пути, который прошел Дима? И да, и нет. Нет потому что мой отец, как середняк, был зачислен в кулаки и ликвидирован как враждебный элемент, нет, потому что я страстно мечтал получить высшее образование. Да, потому что мозги у меня были куда лучше, чем у Димы. Но, не судьба. Я со своими способностями вынужден был влачить жалкое существование еще много – много лет, в то время, как мой одноклассник, троечник, который немного высушил свои недюжинные мозги на марксистских талмудах, получил от жизни гораздо больше, чем он того заслуживал. Никто не знает, почему честный порядочный человек, молящийся и просящий у Бога счастливой доли, не может выйти из нищеты, а ничтожество, без особого труда взбирается на вершину земных благ, проводит свою жизнь в мотовстве и распутстве, и судьба благосклонна к нему на всем жизненном пути. Говорят, что Сталин уничтожил 60 миллионов человек на протяжение своей долгой и поганой жизни. И что? Счастливая судьба была ему постоянной спутницей. Даже десятилетия спустя после его кончины, многие рукоплещут его дьявольскому призраку.
Я весьма сожалел, что попал к Диме в гости, ибо всякий раз, когда мне было очень трудно, я вспоминал его, и завидовал ему.
Заканчивался август, самый прекрасный месяц года в этих местах. На свежем горном воздухе и молоке, не обремененный тяжелым физическим трудом, я окреп, посвежел, будто побывал на курорте. Но близилось первое сентября, начинались занятия в школах.
Мне надлежало явиться в Тячевский отдел народного образования для дальнейшего определения, где должны были выдать направление непосредственно в школу.
8
Тячев довольно симпатичный провинциальный городишко на берегу Тисы, начал застраиваться новыми домами, но пока производил впечатление маленького, тихого уголка, в котором ютились люди многих национальностей.
Поработаю с годик, а там посмотрим, как будут складываться обстоятельства, сбежать в город можно в любое время. Пока семьи не. А семьи быть не может, пока дом не построишь, размышлял я, как настоящий советский пролетарий, у которого всяких планов полны карманы, а туфли просят каши. С этими прогрессивными мыслями я, и направился на прием к заведующему районным отделом народного образования, товарищу Кривскому. Как и в предыдущем РОНО, здесь стояла длинная километровая очередь, и каждый знал, что попадет на прием, хоть в двенадцать ночи. Я пристроился, кажется девяносто восьмым и мужественно стоял до вечерних сумерек, когда на дворе стала спадать жара, а в коридоре все было: не продохнуть, переминаясь с ноги на ногу, поскольку в узком коридорчике не было ни одной скамейки, ни одного стула.
– Это что, все новички? – спросил я, впереди стоявшую женщину, с некоторой тревогой.
– Нет, не только. Я, к примеру, хочу просить перевода в другую школу, поближе к дому. Если повезет, буду очень рада. Но, Кривский тертый калачик, у него, как и у всякого руководителя, есть свои люди, которым он симпатизирует и для которых делает всякие поблажки, так что надежда невелика, но, попытка – не пытка. А вы? вы молодой специалист, наверно?
– Так точно, – ответил я.
– Ну, тогда вас – куда-нибудь в глушь, в Глубокий Поток, или на Калины.
– А это далеко от Тячева?
– Километров пятьдесят, а может быть и больше, – ответила дама.
– Э, нет. Я буду только в Тячеве работать, – гордо сказал я.
– Ну что ж! Дай вам Бог удачи.
От жары и тяжелого воздуха с меня лился пот градом, однако, я мужественно все переносил, как и все остальные.
После многочасового стояния в очереди, уже в сумерках я попал на прием к заведующему отделом народного образования Василию Михайловичу Кривскому. Василий Михайлович широкоплечий, плотный сорокалетний мужчина, детского приземистого роста, мне – так чуть выше пупка, сидел в массивном кресле, оббитым черным дерматином. Он гордо держал голову на коротком корпусе, отказывал посетителям твердым голосом, заканчивая окончательную фразу так: фсе, ослобоните кабинет, пожалуйста. Дамы тут же пускали слезы и даже пытались падать в обморок, но это его только подзадоривало. Таким методом он сам создал о себе славу твердого, принципиального советского руководителя.
В этот раз он уже устал, это было видно по синим кругам под глазами, и максимально сгорбленной позе, насколько можно было сгорбить такое короткое туловище.
– Василий Михайлович, – сказал я, присаживаясь на скрипучий стул, – вы обещали еще в прошлом месяце направить меня в Поляну, поближе к матери. Мать у меня одна: отец умер шесть лет тому.
– В Поляне нет места.
– Я только что оттуда, – сказал я.
– Не морочьте мне голову. Идите в Руню и работайте, да еще скажите спасибо. Руня в каких-то шести километрах от Тячево, на четвереньках можно доползти. В следующей пятилетке запланирована линия электропередачи. В школе лампочка Ильича вспыхнет. Будьте здоровы. Ослобоните кабинет, эх, как я устал от вас всех и не знаю, куда спрятаться, в какой норке отоспаться.
Я, молча, вышел из кабинета.
– Ну, что? – спросила дама. – Как у вас решился вопрос?
– Никак. В Руню направил.
– А я надеялась попасть на ваше место. Это золотое место. Всего шесть километров от города, а мне знаете, сколько чапать до великого города Тячева?
– Сколько?
– Шестьдесят километров. Я этот Тячев буду видеть два раза в году. Если бы вы знали, где моя школа... только в небо видно. Я глубоко сожалею, что потратила пять лет в этом университете. Лучше бы мне дояркой быть, а там я...никогда не выйду замуж.
– Выйдете, не переживайте. Такая симпатичная девушка одна не может остаться долго. Если бы я не был женат, я поехал бы вместе с вами, честное слово, – соврал я.
– Смешной вы, однако же.
– Вы хотите сказать: жена не стенка можно подвинуть?
– Приблизительно.
– Ну, тогда...увидимся с вами на педагогической конференции зимой, пока.
Я был довольно прилично одет. Темный недорогой костюм, белая рубашка, галстук, полотняные туфельки – все это было впечатляюще и создавало довольно презентабельный вид. На правом лацкане в виде ромбика – университетский значок, как бы говоривший: выше голову, товарищ!
Я вышел из душного помещения страшно голодный и усталый, но первой моей заботой было обнаружить нужник, которого, к сожалению, днем с огнем не найти. Кое-как освободив организм от лишней жидкости, отправился на вокзал, сел на свободную скамейку и начал дремать.
Это был мой ночлег. Мне приходило в голову отчаянное положение матери, но у меня у самого было столько проблем, что как-то, грешно сказать, моя матушка со своими бедами отошла на задний план, и только гораздо позже я с содроганием вспоминал эти страшные дни. Я не смог оказать помощь матери в трудную минуту, а она так ждала этой помощи. Мать как-то пережила эту боль, как бы чувствуя, что сын сам находится в яме из которой пока нет выхода. Говорят, человек слаб. Это не так. Человек, если у него еще крепкий дух, способен вынести не только духовные, но и физические пытки и ничего ему не страшно, ни голод, ни болезни, ни ленинско− сталинские концлагеря, ни сибирские морозы.
Утром, едва рассвело, я бросился в шестикилометровый путь, поднялся на невысокую горку, нашел школу. Это был небольшой домик с четырьмя комнатами. До начала занятий первого сентября оставалось три дня. В школе находился только один учитель. Это был Иван Иванович Тиводар, математик. Он встретил меня довольно радушно.
– Дык, наша школа то, что надо, работать можно: стекла на окнах вставлены, двери на замок запираются, что еще надо?
– А как с питанием, с жильем?
– Чтоб вам не соврать, посмотрите сами: сливы есть, картошка есть, с хлебом туговато. Короче, хлеба нет.
– А масло, мясо? – допекал я Ивана Ивановича.
– А что такое масло?
– Обычное масло, сливочное.
– Нет, про такое мы даже не слышали. Иногда по радио про какое-то масло болтают, но я думаю это свиной жир, что получается из сала, если его перетопить. Но сала нет; ни у людей, ни в магазинах. Это дефицит.
– А почему нет хлеба? – не унимался я.
– Да потому что нет муки. Никита Сергеевич обещает поправить это дело, да обещанного три года ждут. Коммунизм нам тоже обещают к восьмидесятому году. Только дождемся ли? ить можно помереть с голоду и не дождаться светлого будущего.
Иван Иванович родился и вырос в Бедевле, до нее тоже шесть километров от Руни. Он большой энтузиаст. Любит свою работу. Получает большое удовлетворение оттого, что командует своим классом, обучает счету детей. Он так рад, когда в восьмом классе ученики знают таблицу умножения, что не упустит случая, чтоб кому-нибудь не похвастаться.
Хуторок Бедевля-Руня расположен на возвышенности. Отсюда хорошо виден горный хребет по ту сторону Тисы, где проходит граница с Румынией, откуда начинаются владения великого сына румынского народа, критически а то и с ненавистью относящего к духовным братьям россиянам, Николае Чаушеску. Если включить радио динамик, то все песни, всякие хвалебные речи несутся практически круглосуточно о великом Николае, солнышке всех румын.
Домики из деревянного бруса, оббитые рейкой и оштукатуренные глиной одноэтажные, построены на расстоянии друг от друга, то здесь, то там, утопают в пышных садах. Любому туристу этой уголок мог бы показаться раем, но только не жителям, которые живут только на ворованном, если можно назвать это воровством. Скорее наоборот, государство от них украло, а точнее официально отобрало землю и заставило работать бесплатно.
Если Халусука вырубил сады в своих владениях, то здесь сады были в почете, и здешний советский помещик, председатель колхоза, сдавал государству свыше четыре тысячи тонн яблок, да десятки тонн грецких орехов.
Возможно, поэтому колхозники не нищенствовали: почти в каждом дворе была своя корова, а это значило не только молоко, но и удобрение, поддерживающее необходимый баланс в почве для выращивания картофеля, огурцов, помидор и даже кукурузы в горной местности, где почва практически мало пригодна для выращивания зерновых. В Руне не было магазина, даже палатки, где бы продавали спички, соль, а иногда и хлеб, так же как не было электрического света и самого необходимого – дороги. Все строили коммунизм, в том числе и местные жители, а на создание элементарных бытовых условий, просто не хватало времени.
Я перестал замечать божественную красоту природы. Ни ночного неба, усеянного мерцающими, яркими звездами низко над землей, ни теплых ночей сентября, ни теплых дней в октябре, не ощущал запаха спелых груш в колхозных садах, которые охранялись не так, как у Халусуки. Тут можно было брать все: то, что валялось на чистой земле, в утренней росе и то, что висело на ветках, как бы упрашивая прохожих: срывайте, кушайте, а то нас съедят осы и прочая мошкара.
Здешний помещик был не только умным, но и более образованным, чем помещик Халусука с двумя классами образования.
Я не видел всей этой красоты потому, что сразу попал в тиски более чем скромного быта и голодного существования. Как и когда-то, в селе Николаевка Днепропетровской области, я жил у хозяев, питался вместе с ними. Только гороховый суп сменился фасолевым, и в нем не было мух. Что такое мясо, колбаса, хлеб, мне предстояло забыть, так же как и моим хозяевам. Хозяева, конечно, откармливали поросенка, но резать его собирались только к Рожденству, когда наступят морозы, и мясо, немного прокоптив, можно хранить под крышей дома, развесив его так, чтоб куски не соприкасались друг с другом. А что такое холодильник – никто не имел понятия. Все неудобство состояло в том, что фасолевый суп приходилось кушать три раза в день и то в холодном виде, даже если он приготовлен позавчера.
Хозяйка варила большую кастрюлю один раз в три дня, и плиту больше никто не топил. Она с мужем уходила строить коммунизм очень рано, когда я еще спал, а возвращалась домой только поздно вечером.
В течение дня я сам заботился, чтобы мухи не проникали в кастрюлю с фасолевым супом – тщательно накрывал всевозможными тряпками. Плиту растопить я не мог, дрова в сарае запирались на замок. Надо сказать, что полуголодное существование осенью 1964 года переживала вся коммунистическая империя.
Против выдающегося марксиста– ленинца Никиты Хрущева активно готовился заговор. Хруньку надо было дискредитировать. Поэтому Кремлевские вожди, чтобы вызвать недовольство народа, приказали ему потуже затянуть ремни.
Перебои со снабжением продуктами питания были даже в Москве. Но советский народ терпелив, как никакой другой в мире. Это терпение воспитывалось со времени Октябрьского переворота большевиков. Лишь бы войны не было, а мы потерпим, зато наши дети, а возможно, и мы будем жить при коммунизме. Очередной переворот в Кремле все же состоялся, на вершину пирамиды большевистского клана был возведен новый выдающийся ленинец Брежнев, и советский народ тут же забыл своего вчерашнего кумира Хрущева, который позволил советскому народу иметь чуточку своего собственного мнения, и освободил миллионы заключенных из лагерей и тюрем.
9
Помещение школы – это небольшой одноэтажный деревянный домик с четырьмя комнатенками в шесть квадратных метров и узким коридорчиком. Тот, кто проектировал размер этих комнатенок, видать знал, что в любом классе бут не больше десяти учеников.
Стоя в коридорчике, можно было услышать все, что твориться в любом классе. Мне, как новичку, коллеги посоветовали послушать, стоя в коридорчике, как проводит урок истории директор школы Биланич, который уже восьмой год учится заочно в ужгородском университете на одном и том же курсе, кажется на третьем.
Я с интересом стоял, прислонившись к косяку входной двери, чтоб Биланич меня не заметил и ждал, когда начнется урок истории.
– Вы чего здесь стоите? – спросил директор, все же заметив меня.
– Хочу послушать ваш урок, товарищ директор, – сказал я. – Говорят, что вы применяете какую-то новую методику, а мне, как молодому специалисту не мешало бы...
– Заходите в класс, послушайте, поучитесь, у меня немалый опыт и преподавательский стаж.
Я был не только рад, что сам директор позволил мне присутствовать на его уроке, но и был удивлен его выдающимся способностям, как педагога – новатора.
– Ну, дети, приступим, – сказал он, глядя поверх голов девочек и мальчиков, которых было, кажется не то девять, не то шесть человек. – Сегодня опроса не будет, поскольку домашнего задания я вам не задаю: мы на уроке все осваиваем. Согласно завещанию, простите, заветам Ильича, опять простите, согласно последним указаниям министерства образования, домашнее задание отменятся, особенно в период уборки урожая. И сегодня будет то же самое. Итак, внимание: вели...
– ...кая, – произнесли хором ученики.
– Октьябрь...
–ская, – докончил хор учеников,
– Социа...
– ...листи-ческая, – произнесли хором ученики.
– Рево...рево...
– ...поллюция.
– Да не поллюция, а рево..., рево...
– ...поллюция.
– Да революция, такую вашу мать. Не будьте контрой.
– Контра, контра! Контрольная работа, отменить контрольную работу, – хором запели ученики.
– Правильно, молодцы, отменяется контрольная работа, – радостно произнес директор. – Итак, что мы имеем окончательно и бесповоротно, Аня Вишованенко?
– Великая Октябрьская соссистическая контрреволюция и конрольная работа, которую только что отменили, – произнесла Аня.
– Не сосиська, а Социалистическая, – поправили ребята.
– Молодцы, пятерки всем, а тебе, Аня, четверка, ты малость, ошиблась. Не контрреволюция, а просто революция, хотя это одно и то же. Ваши родители говорят, что в школе вас ничему не могут научить, так вот пусть посмотрят ваши оценки и убедятся в обратном, – громко произносил директор, выставляя всем пятерки в дневники.
– Но я никак не могу выучить таблицу умножения, – сказала девочка с косичками. – Сколько будет дважды два, я знаю, а вот дальше ничего не получается...
– Эти вопросы не ко мне. Вы Ивану Ивановичу их задавайте, – сказал директор. – Мы историю изучаем. История-это все, это наука всех наук. Вы должны знать, кто такой дедушка Ленин. Ну-ка, кто знает? Маричко, ты!
– Дедуска Ленин есть вошь мирового пролетари -тата, – сказала девочка.
– Правильно, только надо произносить полностью – пролетариата. Если бы вы принесли с собой тетради и ручки, мы бы, кое-что записали. Попросите своих родителей, чтоб достали вам тетради и ручки, на худой конец и карандаши сошли бы. А вот ты, Марина Шимон: что такого выдающегося сделал дедушка Ленин?
– Он отобрал землю у крестьян и внедрил крепостное право, ответила девочка, вставая и вытягивая руки по швам.
– Что ты говоришь, милочка? да как так можно? кто тебе это сказал? Это...это...трохцизм! Скажи, кто тебя этому научил?
– Мне бабушка говорила...
– Сколько лет бабушке?
– 97.
– Она уже вышла из ума твоя бабушка, ты ее не слушай. Земля наше общее достояние. Мы на ней все трудимся во имя блага всех трудящихся, понятно?
– Я знаю, я знаю, − поднял руку другой мальчик.
– Говори, что ты знаешь.
– Ленин подарил землю крестьянам в цветочных горсках.
– Правильно, − сказал директор, − только не в горсках, а в горшках. Знаете, ребята, кроме того, что дедушка Ленин ваш отец и ваша мать, вы никому ничего не говорите, а то могут быть неприятности. Придут чужие дяди и отберут у вас корову, или свинью.
– Теперь понятно, ответил все хором.
– А почему у моего дедушки землю отобрали?
Я сидел на последней парте и кусал губы, чтоб не рассмеяться. Такого блестящего урока я еще ни разу не видел и не слышал, а знания учеников просто поражали. Советская школа, передовая школа в мире, давала прочные знания своим ученикам и прививала любовь к марксизму-ленинизму.
Я понял, что готовиться к урокам совершенно необязательно, того багажа знаний, который у меня был, хватило бы не только на восьмилетнюю, но и на среднюю школу.
От безделья становилось скучно и неинтересно, поэтому вскоре мы с Мишей, преподавателем математики, решили переселиться в Бедевлю, что находилась недалеко от Тисы, рядом с центральной дорогой, по которой танковые соединения Советской армии еще в пятьдесят шестом году двигались на Венгрию для подавления империалистического заговора.
От Руни до Бедевли шесть километров по грунтовой дороге. Прогулка длиною в шесть километров до Бедевли и обратно, была для нас, бездельников, которые не трудились физически и скучали по причине духовного вакуума, была просто полезной: мы проветривали мозги.
Однако, в ноябре, когда наступил сезон осенних дождей, эта прогулка оказалась для нас мучительной. Мы с Мишей шли шесть километров туда и шесть обратно под проливным дождем. Одежда намокала до последней нитки, хоть выжимай. В классе мы сушили одежду, согревались у печки, которая все же топилась, а после занятий одежда намокала снова. Каждый из нас мечтал о резиновых сапогах и плаще болоньи, но о такой роскоши можно было только мечтать. Если бы у нас были, недорогие, но очень нужные нам вещи,– резиновые сапоги, или непромокаемый болонье вый плащ, – то мы легче переносили бы эту, теперь уже надоевшую нам, прогулку. Да и зонтик не помешал бы.
На дорогу в оба конца пришлось тратить целых три часа. Иван Иванович, жил у родителей, в той же Бедевле, а мы с Мишей снимали комнату у одной вдовы. Одним из неразрешимых вопросов был вопрос с питанием. По существу мы влачили жалкое голодное существование: хозяйка отказалась нам готовить даже чай.
– Надо разъехаться по домам и что-то привезти с собой; картошки, например, по куску копченого сала, хоть по десятку яиц, лук, чеснок и будем готовить сами, а что поделаешь, – сказал Миша однажды.
Я вынужден был согласиться с ним, хотя мне страшно не хотелось показываться на глаза матери, которой я не выслал еще ни копейки за эти месяцы. Но мать есть мать: она рада своему ребенку всегда – слепому, хромому, больному, потому что любой ребенок это ее частица и он для нее всегда самый умный, самый хороший, и самый талантливый. И даже если он последний оболтус, или просто нищий, каким был я, она не отвернется, не скажет: я тебя знать не знаю, возвращайся, откуда пришел, а всегда приголубит, приласкает и отдаст последний кусочек хлеба, если у нее родное дитя попросит.
10
В следующую субботу я был уже у матери. Она, прежде всего, бросилась накрывать на стол. Раз сын откуда-то пришел, значит, он голоден, и его необходимо накормить.
У матери тоже был небогатый стол, но я уплетал все, что она мне подавала, будто не видел пищи целую неделю. Разница была только в том, что вместо студенческой, пусть и голодной, но беззаботной жизни, я жил теперь в совершенно диких условиях.
Я ежедневно топал пешком двенадцать километров в сезон дождей, мечтал о резиновом плаще и резиновых сапогах, как о коммунизме, ложился голодным в кровать не раздеваясь и самое главное, не получал абсолютно никакого удовлетворения от встречи с учениками, которые ходили в школу как на каторгу. А зарплата была просто смехотворная. Уже тогда я решил, что если у меня когда-то будут дети, никто из них не станет учителем.
