Текст книги "Цена высшему образованию (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Варга Василий Васильевич

Варга Василий Васильевич

Цена высшему образованию

Уважаемые читатели! Эта повесть – зеркальное отображение жизни прошлых лет. В ней нет ни капли авторского воображения. Я буду рад, если узнаю, что ее прочитали те, кому кажется, что в советском союзе жилось хорошо, а теперь все плохо. Да, коммунисты жили сносно. Я сам был не только членом партии, но и активистом. Мне тут же скажут: притворялся, гад, предатель, состоящий на службе у империалистов. Но как же я мог притворяться, если я трудился с утра до ночи, у меня есть правительственные награды, я ветеран труда. То, что партия защищала своих членов, то, что в стране был порядок, а сегодня в какой−то мере хаос, согласен. Не люблю врать. Но верно так же и то, что не хлебом единым жив человек. Если бы я написал правду о жизни простого человека в СССР, меня бы тут же упекли в тундру.

Ленинский социализм и коммунизм стал загнивать задолго до развала СССР. Трагедия КПСС в том, что она находилась, следуя талмудам вождя, по ту сторону действительности и никогда не признавала своих ошибок: талмуды маразматика были священны, как еврейская Тора и не подлежали пересмотру.

Есть сорт людей, рвущихся к власти. К ним примыкают те, кто хочет набить пузо, и больше его ничто не интересует. Я же принадлежу к тем людям, для которых свобода превыше всего: буду голоден, но буду свободен.

Современные коммунисты, у кого появился шанс, вернуть себе золотые кресла, слишком рьяно и неубедительно разоблачают сегодняшний режим, но как всегда, не говорят правды, потому, что правда и коммунизм несовместимы, так же как и свобода и коммунизм не сочетаются. А правда состоит в том, что сегодняшний политический бомонд, находящийся у власти, – это вчерашние секретари райкомов, обкомов КПСС и комсомола, − что ж ленинская теория, отрицавшая совесть, так их воспитала? Это прекрасный пример того, что КПСС была главным орудием разложения личности. Ленину удалось разложить русскую нацию, превратить русского человека в духовного послушного раба. Не потому ли идолу в Москве свыше ста памятников, так похожих друг на друга. Это не что иное, как духовное рабство древней Римской империи.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ВАРГА.

ЦЕНА ВЫСШЕМУ ОБРАЗОВАНИЮ.

1

В конце августа заканчиваются летние каникулы в учебных заведениях. Тысячи студентов возвращаются в общежития, а те, кто живет в городе по месту расположения высшего учебного заведения, догуливают последние дни.

Я имел койко-место на втором этаже, в комнате, 82 по адресу: Университетская, дом, 1. Так как я жил дальше всех, то и приехал раньше остальных; мне предстояло преодолеть свыше тысячу километров с запада на восток, где меня ждал прекрасный южный город на берегу Днепра, в котором было не только много заводов-гигантов, но и четырнадцать высших учебных заведений, среди которых выделялся Государственный университет. И я был студентом этого университета. Осуществилась моя мечта с самого детства. По моему глубокому убеждению, здесь готовили будущих маститых поэтов и прозаиков на филологическом факультете, – здесь изучали жизнь и творчество самых знаменитых писателей и поэтов с мировым именем. Эта уверенность не покидала меня на каникулах и особенно в те дни, когда я собирался путь в конце августа.

В моей полотняной сумке были две трехлитровые банки со свиной тушенкой домашнего изготовления, двадцать рублей в кармане на поезд до Днепропетровска и на первые дни, до получения стипендии, килограмм сушеных яблок и столько же чернослив. Это "богатство", приготовленное матерью, которую я оставлял одну с ее убогим хозяйством, вокруг которого она крутилась с утра до вечера каждый день и не могла понять, почему ее единственный сын оставляет ее в одиночестве.

Трехлитровая банка с тушенкой это хорошее подспорье для любого студента, в особенности такого, как я. Единственное неудобство в том, что открыл и надо съедать все сразу. Уже на следующий день эта тушенка издавала дурной запах и ее приходилось выбрасывать. В этом я убедился, как только приехал в общежитие.

Во Львове я не смог взять билет в общий вагон, поскольку немыслимое количество билетов уже было продано и общие вагоны переполнены пассажирами, которые теснились, как селедка в бочке, поэтому пришлось выложить последние гроши и взять место в купейном вагоне.

Каково же было мое удивление, когда я встретил в этом купейном вагоне своего земляка и одноклассника Диму Намяка. Мы с ним еще до армии расширяли свой кругозор в школе-семилетке. Дима, помнится, с трудом тянул на тройки, никак не мог усвоить квадраты чисел, путал Октябрьский переворот с французской революцией и относился к учебе совершенно безразлично. Да и прогуливал под всяким предлогом.

Я втащил свою сумку, открыл полку нижнего сиденья купе, сел, вытер пот со лба и уставился на Диму, читающего газету "Правда".

–Дима! ты что ли? привет! Куда путь держишь?

– В Киев на учебу, – ответил Дима, складывая газету и глядя на меня с высоты своего социального превосходства.

– Ты что, окончил среднюю школу? Или в ПТУ поступил после семи классов? Когда ты успел? Ты же, насколько я помню, не проявлял никакого интереса к учебе, и поступать никуда не собирался.

– Нет, я средней школы не кончал, – сказал Дима. – После службы в армии, я сразу пошел работать в колхоз.

– Кем же ты работал в колхозе? сторожем?

– Сначала сторожем, потом заместителем бригадира, а в последнее время бригадиром. Классная работа, я те скажу. На своем участке ты – полный хозяин, делай, что на ум взбредет и никто тебе не указ.

– И колхоз направил тебя на курсы повышения квалификации или как?

– Нет, колхоз рекомендовал, а обком партии направил меня в партийную школу среднего звена на три года, где я получу среднее полихтическое образование, – сказал Дима.

– И будешь политически образованным бригадиром, – ехидно произнес я.

– Посмотрим, – загадочно отозвался Дима.

На нем был довольно приличный костюм и новенькие недешевые туфли, модные на левой руке красовались часы с металлическим браслетом под золото. Он немного отпустил волосы с завитушками у висков, отчего сильно смахивал на еврея, но, в общем, по сравнению со мной, худосочным и кое-как одетым, выглядел королем. У него не было никаких банок со свиной тушенкой домашнего изготовления, ни запасов перловой крупы, чтобы сварить себе кашу, а только маленький квадратный чемоданчик, прадед будущих знаменитых дипломатов, которыми по возможности вооружался каждый советский интеллигент.

– Какая у вас стипендия? – поинтересовался я.

– Мне стипендию платит колхоз. Шестьдесят рублей в месяц.

– Так это же месячная ставка учителя или молодого инженера.

– Немного больше, – гордо сказал Дима.

– На питание сколько тратишь?

– Нисколько. У нас столовая бесплатна. И кормят как на убой.

– Это по тебе видно. Однако ж!

Дима поправил галстук, пригладил жидкие волосы с завитушками у висков, а затем стал рыться в миниатюрном чемоданчике, складывать бритвенный прибор, мыльницу, зубную щетку. Видно было, что он готовится к выходу.

– Ну, пока, мне выходить, и на пересадку. Сейчас станция Жмеринка. А ты, я слышал, в университете учишься, учителем будешь. Но...учителя у нас не в почете. Бездельники и вредители. Во время уборки урожая требуют, чтобы дети посещали школу. Как это так можно? В этом вопросе наша родная партия допускает ошибку, досадную ошибку, понимаешь. Так нейзя, понимаешь. Мы на семинарах в партийной школе спорим с нашими кандидатами наук, прохфессорами и окодемиками по этому вопросу. Партия должна снять лозунг: среднее образование  всем! А наши прохфессора нам говорят: раз партия сказала: надо  значит надо и баста. Оно, конечно, так и есть, это мы так по вьюношескому максимализму в таком ключе рассуждаем. Ну, пока, желаю удачи. Может, свидимся когда?

– Сколько стоит билет до Киева?

– У меня проезд бесплатный, – ответил Дима и скрылся в привокзальной толчее.

Вот это да! Кто бы мог подумать? такой тупой парнишка, перебивался в школе с двойки на тройку, а вон, куда его занесло. Прямо в столицу, не куда-нибудь. Везет же человеку.

В Жмеринке поезд всегда стоит около тридцати минут, и, в отличие от других станций, здесь можно отведать вкусного украинского борща прямо под навесом, на платформе. Я не мог позволить себе такой роскоши, потому что у меня остались копейки, ровно столько, чтоб добраться от вокзала до студенческого общежития на первом трамвае. Поэтому я сидел у окошка и глотал слюнки, а когда увидел Диму, уплетающего не только борщ, но и отбивную со свежей картошкой и помидорами, под навесом, разозлился.

" Да я же студент университета, переведен на третий курс. Я получаю высшее образование, а он только среднее и учится, небось, на одни тройки, а разница между нами, ну, не сравнима. Почему? Ну да ладно. Цыплят по осени считают. У меня будет диплом о высшем образовании, а высшее образование оно потому и высшее, что его можно получить только после среднего. Дима, после окончания своей школы, будет колхозным бригадиром и не больше, а передо мной откроются все дороги, появятся невиданные перспективы. У всех великих людей было высшее образование, и только Максим Горький ничего не заканчивал, да Сталин с начальным образованием страной правил, постоянно устраивая резню, но это – исключение".

Наконец, поезд двинулся дальше на юг. В купе было тихо, сонно, уютно и немного грустно. На двух верхних полках крепко спали пассажиры, слегка посапывая. Я достал книгу "Диалектический материализм", так как нам предстояло сдавать по нему экзамен в следующем семестре, но чтение не шло: одолевала дремота, да и то, что содержалось в этом бездарном учебнике для вузов, тянуло ко сну. Я отложил книгу, прилип к окну, любуясь лучами заходящего солнца и украинской равниной, с которой недавно убрали хлеба.

На второй полке над моей головой кто-то зашевелился, потом показалась голова девушки со смуглым лицом и выразительными голубыми глазами. Я понял, что она хочет спуститься, да стесняется, поскольку куцый халатик, прикрывающий запретные места, очутился у талии и шелковые трусики видны были невооруженным глазом, как говорится. Она отодвинула простынь и ее обнаженные стройные ноги, едва прикрытые куцым халатиком из тонкого дорогого материала, готовы были к прыжку. Какая-то чувственная волна полоснула по моим внутренностям и застряла в затылке, но я быстро справился с собой, и тут же выскочил в тамбур, долго стоял перед опущенным окном. Начинались сумерки, но воздух был все еще жарким и горячий струей бил в открытые окна. Я вернулся в купе и сел на свое место. Напротив сидела незнакомка, уплетая ветчину с хлебом и закусывая свежим огурцом.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – сказала она. – Только надо говорить хорошего аппетита, потому что аппетит может быть или хорошим или плохим.

– Обычно говорят: приятного аппетита, – сказал я.

– Вы, наверное, студент?

– Да. Я студент университета. А что, это очень заметно?

– Похоже.

– Чем?

– Уж больно худосочный, – сказала она и улыбнулась. – Присоединяйтесь.

– Спасибо, я сыт.

– Будет вам врать. Все студенты голодные, особенно приезжие, те, что живут в общежитии. Я хорошо знаю: сама была студенткой и не так давно. Многие мои сокурсники, из числа иногородних, получили не только диплом, но и язву желудка. В придачу к диплому.

– Плюс очки, – добавил я, протягивая руку к бутерброду с ветчиной. Я, безусловно, был голоден, как волк, и уже намеревался открывать свою банку с домашней тушенкой.

– Как вас зовут, если не секрет? – спросил я, глядя не в лицо собеседнице, а на золотой крестик, висевший на роскошной груди.

– Лена, – ответила дама не сразу и как бы нехотя.

– Павел, – сказал я.

– У тебя большие красивые глаза, Павел. Только ...что ты сейчас видишь, вернее, куда смотришь, скажи? – и она незаметно раздвинула полы халатика, откуда показались два тугих шара, не сдавленные лифчиком.

– О, какая красота, – сказал я, и весь залился краской. – Не мешало бы прикоснуться губами, хотя бы к одному из прелестных холмиков.

 Ишь, чего захотел...котик.

Лена была в хорошем расположении духа. Она, видать, хорошо выспалась и, похоже, неплохо отдохнула в Моршино. Молодость и внешность убедили ее в собственной неотразимости и потому она так легко, так просто сходилась с людьми, особенно с теми, кто ей хоть чуточку нравился. Я почувствовал, что она нашла во мне что-то такое, какую-то изюминку, за которую она ухватилась, либо ее внутренний магнит активизировался, а я вдруг превратился в нечто состоящее из железных опилок и мимо воли тянулся к этому мощному магниту.

Она встала во весь свой рост, чтобы достать с полки косметичку, но замешкалась, а я сидя, пожирал глазами ее красивые ноги гораздо выше колен, фигуру, от которой исходил какой-то чувственный, дурманящий запах. Я так хотел обнять эти ножки, прижаться к ее животу, но с великим трудом сдержался от возможного, но необдуманного и поспешного шага. Я такое однажды видел в кино. Там парень поцеловал ножку выше колена, а дама, так похожа на Лену, пальчиками теребила его волосы на голове и все больше выгибалась, а когда он дошел до бедра, и вовсе потеряла равновесие...

Пока я раздумывал и решался на подвиг, Лена извлекла косметичку из-под подушки и села напротив, поставила на столик маленькое зеркальце, отражающие ее румяное личико и пышные губки.

Казалось, она любовалась своим лицом и роскошными слегка вывернутыми губами, а потом подкрашивала брови специальным карандашом. В это время я думал, что женщина – это самое прекрасное существо на земле, а я тоже счастлив...уже тем, что нахожусь рядом и смотрю, как плавно поднимается и опускается эта роскошная грудь. Природа наградила ее неисчерпаемым богатством и каким-то тайным источником энергии, способной вызывать у нас бурю всевозможных чувств и эмоций. Никто и ничто не может оставить в нашей душе такого глубокого шрама, как женщина и никто не может принести нам столько радости и долгожданного счастья, как женщина. Она святая и все, что в ней есть, и в особенности ее непредсказуемое поведение, способное повергнуть нас в неописуемый восторг, или сделать глубоко несчастным, подвергнуть сомнению, что жизнь это хорошо, это великолепно.

– Ну, как, я тебе нравлюсь? иди, посиди рядом со мной. Иди, иди, что ты такой стеснительный?

Я уселся так близко, что почувствовал жар ее бедра, а когда она положила ладошку на мою ногу гораздо выше колена, меня обуяла мелкая дрожь, и я, не зная, что делать, прилип к ее жарким губам. Ее губы сами раскрылись, а язычок, от которого исходил не только жар, но что-то еще сильное, могучее, парализующее мой мозг, пробрался глубоко до самого горла, но побыл там лишь несколько мгновений.

– Потом, потом, – шептала она, когда моя рука тоже стала скользить вдоль ее бедра. – Мы здесь не одни. Я так не могу. Я хочу, чтоб ты был моим, и ты будешь моим. Обязательно. Много ночей впереди. Ты почему-то мне сразу понравился. Мы живем с мамой вдвоем, у нас большая квартира в центре города, на улице Короленко,12. Запиши телефон. Приходи в воскресенье. Я сама тебя хочу, мой прелестный котик, я так соскучилась...о, ты уже в полном боевом. Бедненький, как он просится ...в меня. И какой он прелестный! И буянит. Молодчина. Но..., я лучше пойду спать. Не то, можем натворить, Бог знает чего, – и она крепко поцеловала меня в губы и пощекотала своим горячим язычком еще раз. Она, как кошка, прыгнула на вторую полку и вскоре заснула крепким сном.

"Вот и поиграла со мной, как ребенок с игрушкой, – подумал я и сам принял горизонтальное положение. – Завоевать ее наверняка не удастся. Тертый калачик. Она меня мгновенно покорила, у нее колоссальный опыт. Еще немного, и я буду задыхаться в ее сетях, которые она так искусно плетет. Я совершенно не подхожу для этого. Какой из меня кавалер? Она цветущая, крепкая, а я действительно худосочный и не подойду ей как партнер".

Когда мы подъезжали к городу, а я все время молчал, будто мой язык подвергся хирургической операции, Лена неожиданно спросила:

– Ну, ты не потерял мой адрес? Придешь послезавтра?

– А вы будете меня ждать?

– Буду.

– Если так, то..., конечно приду.

Я приехал в общежитие университета раньше всех, числа 25 августа. Для поселения с меня потребовали принести разрешение из деканата.

В деканате разрешение на проживание в общежитие мне выдали сразу, а вот со стипендией вышла заминка: лимит на стипендию в наступающем учебном году не увеличили, а наоборот сократили. На курсе, где я учился, только два студента получили и стипендию, и общежитие, – Лозицкий и Кравченко. Мне же досталось только общежитие. Зажав ордер на поселение в левой руке, я помчался к коменданту, мучительно думая, что же мне делать. Жить есть где, но жить-то не на что. Куда деваться, что делать?

В деканате я получил, правда, тридцать шесть рублей за два летних месяца, и это дало мне возможность посетить магазин, и даже рынок, где крестьяне продавали картошку по сносной цене. Если бы не эти деньги, мне пришлось бы идти грузчиком в речной порт, и тогда визит к моей попутной знакомой не мог бы состояться. А она, должно быть, ждет, готовится встретить меня так же радушно и так завлекательно, как это было в поезде.

Возможно, она была замужем, потому что девушки не ведут себя так свободно и так пикантно. Возможно, ее замужество длилось не более месяца, видать, она слишком требовательна. Я ей тоже, должно быть, не подойду, но целовать ее всю ночь, – что может быть лучше?

Я и не заметил, как подошло воскресенье, и значит, приближалось свидание со случайной попутчицей Леной. Что ж! пора готовиться. Я добросовестно отгладил брюки, почистил туфли, намазал их гуталином и надел выстиранные носки, которые много раз штопал. Брюки в промежности так истерлись, что если присмотреться, то можно было определить, какого цвета у тебя сатиновые трусы. Но я знал это и всегда держал ноги вместе, как девушка. Туфель на правую ногу немного просил каши, а на левом откуда-то взялся шнурок совершенно другого цвета. Словом, веселая студенческая жизнь. Но ведь Лена – вчерашняя студентка, о чем сама поведала, поймет и простит. Вот только ее мать ни к селу, ни к городу.

Поднимаясь вверх по улице Короленко, я засомневался. Такая красавица, такая сытая кобылка и я – нищий студент, худосочный кавалер в дешевых туфельках, похудевших брюках... не гожусь ни в любовники, ни в женихи, ни в мужья, по крайней мере, до окончания университета.

Но моя поклажа – бутылка вина, букет цветов и торт звали вперед.

На третьем этаже я нажал на кнопку звонка два раза, как было условленно. Вскоре послышались мягкие шаги, и в проеме открытой двери показалась Лена в роскошном длинном до пола халате.

– Пришел все-таки, ну заходи,  запела она ласково и как птичка порхнула на кухню, прикладывая пальчик к губам. Я сразу догадался: не особенно распускать язык при матери.

Стол почти уже был накрыт, меня тут же представили теще, женщине лет пятидесяти, невысокого роста, с бородавкой на левой щеке. Я вручил скромный букетик цветов, поставил на стол бутылку вина и сел на диван.

Мне хотелось посмотреть альбом с фотографиями, но Лена его не предлагала, а попросить ее об этом казалось неловко.

Вскоре мы сели втроем к столу, какие-то чужие и далекие. Лена держала себя скромно и, как мне показалось, отчужденно по отношению то ли ко мне, то ли к матери. Вполне возможно, что мать отчитывала ее за очередного жениха на одну ночь; возможно, она ждала неистощимого щебетанья и особого ухаживания не только за ней, но и за тещей, а я сидел как пенек на диване от растерянности и смущения. Я никак не смахивал на петуха, танцующего вокруг курочки.

Вместо того, чтобы рассказывать какие-нибудь веселые истории, которые приключались со мной, и чтобы в этих занимательных историях я выходил победителем, а также какие у меня неограниченные перспективы в будущем, я произнес, вернее, крякнул, тост за нашу вторую встречу с Леной.

Ее мать тут же вспыхнула, ринулась вскочить, но раздумала, уничтожающе посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на меня, как на мокрого, но нахального цыпленка, демонстративно поднялась из-за стола и ушла в другую комнату.

– Кого ты пригласила в гости, да глядишь, он еще и на ночь останется, – ты ведь один раз с ним виделась, рази так поступают? Ну и молодежь ноне, – сказала она уже будучи за дверью, но довольно громко, так чтоб и я слышал.

− Тетя Катя, Екатерина Ивановна, не серчайте, я попью чаю с вашей дочерью и уйду, но чтоб я выполнил свое обещание, вы должны вернуться и посидеть с нами, хотя бы пять минут.

На удивление, теща вернулась, и села напротив меня и стала сверлить меня уже потеплевшими глазами.

− Не нравлюсь, да? – спросил я, пытаясь открыть бутылку с вином.

− Я тебя не знаю, голубок. Может ты и хороший человек, но вот эта швондя...мне за нее стыдно. Видать у нее бешенство матки.

− Мама, замолчи. Мне не семнадцать лет, учти.

− Доченька, тебе надо остановиться...на ком-нибудь, на одном и выйти замуж.

−Не мешай мне. Тогда все будет так, как ты того желаешь, видишь, парень красавчик, худой, правда, но если его откормить из него прекрасный жеребец получится.

− Ну, как знаешь, − сказала мать и ушла в свою комнату.

– Ты не обращай внимания, – сухо сказала Лена. – Мать думала, что мы с тобой давно знакомы или вместе учились. А тут выходит: мы вчера увиделись, а уже сегодня я тебя тащу в постель. Ты понимаешь? Надо было предложить тост за здоровье тещи, а не за нашу вторую встречу, лопух несусветный. Не думала, что ты такой несообразительный.

– Виноват, не знал, а ты не предупредила, – произнес я вторично глупую фразу, на какую был сейчас способен. – Может, того, пойти извиниться..., с рюмкой в руках и тут же произнести тост. Я могу сказать, что приехал на собственной машине из Запорожья, где работаю на заводе главным инженером.

Лена расхохоталась, внимательно глядя на мои брюки и на носки непонятного цвета.

– Сиди уж, не позорься и меня не подводи, – произнесла Лена, поднимая бокал с шампанским.

Лена со мной чокнулась, глотнула вина из красивого бокала в виде чаши с золотой каймой, а я с расстройства вылил в себя полный стакан водки, раскашлялся и набросился на закуску. Лена наблюдала за мной, думая, что я не обедал целую неделю до этого, и все подбрасывала в тарелку то новую порцию отбивной, то какой-нибудь вкусный салат. Если бы не ее роскошная грудь, на которую я периодически робко посматривал, я бы давно заснул от избытка калорийной пищи, потому что меня уже невероятно одолевал сон.

– Выпей еще, не стесняйся и мне налей, – предложила она, подставляя бокал для вина.

– Мне больше нельзя, – взмолился я.

– А ты ешь, ешь, не стесняйся. Голодный ведь, по глазам видно.

Промычав что-то, вроде того, что мужчина есть мужчина и он может выпить бутылку один, я отхлебнул еще немного водки. Мы еще выпили и даже чмокнули друг друга, – я ее в губы, а она меня в щеку. Она больше не подставляла губы, а я не искал их, – я снова храбро уничтожал все, что было на столе.

В это время загремел телефон.

– Опять, – произнесла Лена недовольным голосом. – Не подойду. Покоя от них нет.

Но телефон на короткое время замолк и снова начал реветь. Лена встала, моргнув мне при этом, она уже была разогретая шампанским и смотрела на меня как на петуха, но, поморщившись, подошла к телефонному аппарату.

– Костя, это ты? Какими судьбами? Ты только что приехал из Харькова? Ну и дела! Ты хочешь приехать к нам? Но...сегодня у нас полно народу. Две тети по материнской линии и дядя по отцу неожиданно нагрянули...ты уж не обессудь, ладно? Я к тебе в гостиницу? Не получится. От меня толку мало. Почему? Да потому, что я болею. У меня болезнь, которая бывает один раз в месяц. Позвони денька через три, хорошо? Я компенсирую...

Я слушал ее речь, как приговор суда. Обхватив голову руками, я понял, что мои растопыренные пальцы впитывают влагу волос. Капельки пота потекли вниз по лбу. От расстройства я налил себе сам и опрокинул рюмку одну за другой и не заметил, как она подошла к столу и погладила меня по затылку.

– Не обращай внимание. Сегодня ты – мой, а я  твоя. А что будет завтра – посмотрим: будет день – будет пища, как говорится. Выпей еще.

Лена сладко потянулась, порхнула ко мне на колени, обвила мою шею длинными, гибкими руками и впилась в губы. Я чуть не задохнулся в ее жарких объятиях. Только она просунула ручку под ремень, чтоб довести меня до умопомрачения и чтоб я ее тут же раздел, как снова загремел звонок. Я вздрогнул и схватил ее за руку.

– Иди, – сказал я.

Она поднялась, но не с такой прытью, как раньше и нехотя подняла трубку.

– Ты мне уже надоел, не звони больше. Почему? Да потому что ты кисель...и то, что у тебя там  только для курицы, но не для женщины, такой как я. У меня друг... Он уже ждет, я пошла. Больше к телефону не подойду. Гм, только попробуй, я позвоню в милицию.

Она бросила трубку, повернулась ко мне и произнесла:

– Пойди, сделай что-нибудь, чтоб не тарабанил этот телефон. Сделай замыкание, что ли...

Я сидел, не шевелясь. Я чувствовал, что у меня самого произошло замыкание, и что мне больше не хочется ни этих губ, ни объятий, ни того, что у нее там...горит и требует массажа, возможно, всю ночь с короткими перерывами. Я лихорадочно стал соображать, как же выйти из этого положения, в которое попал по своей наивности.

– Ну что ты? Я вижу, ты скоро заснешь.

Она стала расстегивать халат, а я вместо того, чтобы искать ее роскошную грудь, ткнул вилку в очередную порцию отбивной.

– Ну, поешь, а потом приходи в спальню. Я жду тебя...голенькой.

Она как кошечка неслышно посеменила в спальню, оставив меня одного. Я не знаю, как, но я свалился на диван и заснул. Когда вернулась Лена и улеглась рядом, я проснулся и понял, что не имею права больше лежать, как бревно. Ее жаркие губы впились в мои, а ладошка, такая мягкая и такая жаркая начала делать круговые движения по моему животу.

Любой мужчина в этой ситуации похож на зверя и с невероятной скоростью бросается на свою зверюшку. Я окончательно проснулся и попытался сделать то же самое. Я раскидал ватные ножки Лены, но в самый ответственный момент, когда надо было проникнуть в открытую форточку, моя плоть...повисла веревкой.

Лена тяжело вздохнула и ушла в спальню, не сказав ни слова.

Опозоренный, я стал лихорадочно соображать, что делать, почему так получилось, почему именно в тот момент, когда надо было войти в сказочные апартаменты, я не сумел этого сделать. «Этого не может быть, − сказал я себе и поднялся с кушетки. – Надо еще раз попробовать».

Свет луны рассеивал мглу через стекла окон, и я свободно прошел в спальню, где на роскошной кровати почивала Лена, слегка посапывая. Рядом на кушетке была убрана постель. Это для меня. Я сел, скрючился, поглядывая на Лену и, особенно на ее выставленную из−под одеяла, ножку.

Вперед! Сказал я себе и переполз на кровать. Лена, будучи сонной ни на что не реагировала. Она лежала голенькая. Я без труда очутился на ее груди и раскинул ее ножки, как веревки, чтоб приступить к своим обязанностям. Но вышел только суррогат: Лена даже не среагировала и только ручками стала выталкивать меня из−под одеяла.

Я повиновался. Мне нечего было сказать, у меня не было оправдания. Я тихонько сполз, как раненый уж, ушел на кухню, облачился в свою жалкую одежду, прошел в прихожую, не зажигая света, бесшумно миновал дверь и вышел на улицу.

Боже, как много свежего воздуха, сколько свободы, как тепло на еще безлюдных улицах, как прекрасно, что я вырвался на волю из душного помещения. Нет, никогда я больше не попадусь на эту удочку, ведь я не бугай, а человек и постели должна предшествовать влюбленность. Такой контакт возможен только, когда люди любят друг друга настолько, что простое прикосновение приносит радость. В этом случае мужчина не может быть беспомощным, если девушка позволит овладеть ею.

2

Надо искать работу и переводиться на заочное отделение. Эта мысль пришла задолго до сна и всю ночь не давала мне покоя. Но кому я нужен, кто меня возьмет на работу? К тому же я решительно ничего не умею делать. Нигде профессии не обучался. Университет это звучит громко, но после его окончания одна дорога – в школу в качестве преподавателя языка и литературы. А что если обратиться в областное управление народного образования? Пошлют в какую-нибудь сельскую школу в начальные классы. Ну и ладно.

Общежитие мне выделили, а стипендию забыли – на что я буду жить? Две трехлитровые банки с тушенкой на неделю – две. Если бы хоть холодильник был, а так один раз, вскрыв банку, поешь, а потом выбрасывай: тушенка начинает издавать нехороший запах.

Я все же отправился в университет и стал под дверью декана.

– Вы, почему не на лекции? Случилось что-то? Ну, заходите, объяснитесь, – сказала Вера Александровна, не скрывая загадочной улыбки. Она была еще очень молода, симпатична, не так давно защитила кандидатскую диссертацию. На той стороне Днепра у нее был великолепный дом, а должность это почти ректор.

Словом, ей нечего было жаловаться на судьбу, да она этого и не делала. Конечно, человеку в таком положении грех не улыбаться, не светиться радостью и счастьем и не пойти навстречу просителю, будь-то студент или преподаватель, тем более, если просьба была незначительна.

– Вера Александровна, я погиб...вернее, я на грани погибели

– Да что вы говорите? Вы пока живы и вы передо мной. Говорите же скорее и по существу.

– Я погиб, – повторил я глупую фразу. – Мне не назначили стипендию в первом семестре третьего курса. Чтоб не пухнуть с голоду и вас не мучить, я решил пойти поработать в школе, хотя бы месяца два-три. Я сдам зимнюю сессию, вы не думайте, я не совсем тупой, вот увидите, сдам. Ну а если не сдам, переведусь на заочную форму обучения.

– Говорила я вам в свое время, чтоб вы не спешили с женитьбой, да еще на такой дуре, которая, кроме постели, ничего не может дать человеку. Она классически тупая и ленивая. Почему вы меня не послушали?

− Я не знал, что сказать. Я хотел сказать: выходите вы за меня замуж, но воздержался. Вы бы меня выгнали с треском. Я больше не смог бы появиться вам на глаза.

Вера Александровна расхохоталась.

− А может и не выгнали бы. Почему вы были уверены, что вас выгонят. Если вас приодеть, откормить...Вы были бы эдаким красавчиком: не стыдно показаться на людях. Я тогда еще не была замужем.

− Ну, вот видите. Вы, конечно, были правы. Мне из той семьи пришлось уйти.

− Хорошо, я согласна. Это выход из положения, тем более, что другого выхода нет. Вот как только мы перейдем к другому принципу распределения, а именно от каждого по способности, каждому по потребности, тогда...не надо будет устраиваться на работу.