Текст книги "Две жемчужные нити"

Автор книги: Василий Кучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Мертвые срама не имут, Искорка.

– Нет, нет! Как ты можешь? Я не пойду, Валя, мне страшно.

Он привлек ее, хотел поцеловать, но Искра вырвалась. Правда, она ждала, что он начнет уговаривать, наконец, насильно уведет, но Валентин спокойно взглянул на нее, пожал плечами и совсем ласково и тихо проговорил:

– Как хочешь, Искорка. Пойдем обратно. Покажешь мне, где живешь. Ладно?

– Угу, – тихо промычала Искра и медленно повернула обратно, а сама жалела, что все так кончилось.

13

Павел сидел возле шкафчика с посудой у окна, перебирал мелкие хозяйственные вещи в большой жестяной коробке, ощупывал, как скупой, прижимая к груди каждую, словно прощался навеки со своим богатством. Наперсток, вышитая подушечка с иголками, воск, которым смолят суровые нитки. Две большие иглы, которыми зашивают мешки. Сломанная мамина сережка. Какая-то дешевая брошка. Заржавевший крестик на красной ниточке. И пуговицы. Сколько тут было пуговиц! Отцовские – с якорями. Мамины – стеклянные и пластмассовые.

Он взял наперсток, надел на палец, стал внимательно рассматривать его. Задумался.

«Видишь, и ты состарился! Хоть и железный, а и тебя пробили. Берег матери пальцы, чтобы игла не уколола, а сам проносился. Ох, мама, мама! Сколько вы перештопали и перечинили, за нами присматривая. Двое нас было. Отец да я. Разве двое? А целая больница! Вы же и в больнице стирали белье…»

Павел разворачивает затертую до дыр флотскую газету, которую прислали матери моряки, и перед его глазами встает отец. Портрет в газете уже потускнел, словно отец смотрит сквозь седой туман. И на нем расплылись темные большие пятна. Это мамины слезы. Следы сотен рук, потому что тогда газета обошла чуть не весь Новоград, как только ее принес почтальон.

Из соленого тумана выплывает отец. Павел отчетливо представляет себе ночь на море, которое бешено бьется в железные борта катера, ему даже слышится шум прибоя. Он вспоминает, как к ним приезжал матрос, который чудом спасся. Он плавал на спасательном кругу и его, потерявшего сознание, подобрал наш сторожевик, возвращавшийся с задания. Павел слушал рассказ матроса и запомнил его навсегда.

Одинокий катер вел главстаршина Остап Зарва, помня короткий приказ: прорваться в бухту, вызвать огонь на себя и засечь огневые точки. Это была разведка боем. Остап Зарва помнил не только о ней. Он думал, что где-то там, на темном берегу, в подвале или землянке живут его жена и сын. Четверо матросов припали к пулеметам на палубе. Моторист замер возле дизеля. И берег выскочил из темноты как-то неожиданно. В небо сразу взвились ослепительные лучи прожекторов. Видно, гитлеровцы приняли грохот моторов за гул самолетов. Но вот, словно по команде, лучи упали в море и запрыгали по волнам, скрестились, схватив катер в тиски. Тихий берег сразу дрогнул громом пушек, вспыхнул огнем батарейных выстрелов. Перед катером поднялись пенистые столбы разрывов. По палубе и по бортам застучали осколки. Что-то острое ожгло плечо Остапа. Руки обмякли, но не упали со штурвала. Он собрал последние силы.

– Полный вперед! – приказал Зарва.

Катер ворвался в бухту. Матросы ударили из пулеметов по вражеским катерам, и там начался пожар, послышался взрыв. Все огневые точки противника были засечены. Задание выполнено. Можно было возвращаться обратно. Зарва переложил руль. Но мотор молчал. Из машинного отделения еле выбрался моторист, его тоже ранило. Когда Остап Зарва наклонился к нему, тот был уже мертв.

Катер беспомощно качался на волнах. Фашисты почему-то прекратили огонь.

– Гады! Вон чего захотели! – зло ругнулся Зарва, когда увидел, что от берега отчалили три немецких катера.

– Огонь! – приказал Зарва и по привычке рванулся на ходовой мостик.

И тогда завязался неравный бой. У Павла и сейчас пробежал по спине мороз, когда он вспомнил рассказ уцелевшего матроса. К Остапу подполз еле живой комендор, у него были перебиты ноги.

– Патроны кончились, командир, – только и успел сказать он, и его огромное тело распласталось по палубе.

Главстаршина закусил губу. Решение пришло внезапно. Припав к прожектору, Остап Зарва просигналил в темноту: «Гибну, но не сдаюсь!»

Фашистские катера подошли вплотную. Остап сорвал с гранаты предохранитель, швырнул его на стеллажи, где лежали глубинные бомбы. Взрыв страшной силы всколыхнул штормовое море. И катер ушел на дно.

Павел вынимает из коробки выцветшую муаровую ленточку с матросской бескозырки. Эту ленточку передал Зарвам в память об отце матрос с катера.

Он подходит к окну, становится на табурет и, погасив свет, смотрит на краешек глубокой бухты, которая переходит в морскую даль. Тут был последний бой катера, которым командовал главстаршина Остап Зарва. Тут они пошли на дно. «Но где, в каком квадрате? На каком румбе, отец, искать твою могилу! Море. Везде море. Оно не оставляет следов. К матери я еще приду, цветы ей принесу. Посажу калину в изголовье. А где же твоя могила, отец? Куда к тебе прийти? Кто покажет мне тропку, отец?»

Не зажигая огня, Павел закурил и вышел на веранду. Заметил Ольгу Чередник, которая кралась вдоль забора, где густо разрослась вся в цвету сирень. Что это она прячется? Странно. Ведь она давно ушла из дома, сказала, что гулять в город. Хорошо, что увидел ее вовремя и не вышел во двор, не то перепугалась бы. Еще подумала бы, что он за ней следит. Вот неувязка.

Кто-то быстро прошагал вдоль забора, но Ольга не дала ему дойти до калитки. Остановила, протянув руку из-за штакетника. Потом выбежала на улицу, взяла этого человека под руку, прижалась головой к его плечу, и они ушли.

– Будь счастлива, Ольга, – пожелал ей Павел.

Если бы он услышал, о чем те двое говорили, он, может быть, и не пожелал бы ей счастья.

Ольга первой начала разговор:

– Я так боялась, Василек, что ты придешь и тебя увидят. Скандал…

– Кто увидит? – удивился Василий Бурый.

– Ну, как кто, Павел и Искра, ты уж про все забыл.

– Да я и не подумал про это, – свистнул Василий, прибавляя шагу. – Значит, нужно принимать кардинальные меры.

– А что?

– Ну переведу тебя в другую бригаду, чтобы не тыкали в глаза, если начнут догадываться… Моральный фактор у нас на первом месте, Ольга…

– А любовь на каком? Какой это фактор, если она искренняя и горячая? Что молчишь? Скажи мне, объясни…

– Нам с тобой хорошо, когда мы вместе? Хорошо. Вот и весь тебе фактор, Оля. Давай гулять, пока гуляется…

– А жена? А дети?

– Это мое личное дело…

– Личное? А если о нем узнает хозяин моей квартиры. А потом Олеся. Что тогда, Василек? Ох, боюсь я. Чует мое сердце беду… Уж и встречаться нам негде… На квартире у меня каюк…

– Что-нибудь придумаем… Давай в лес пройдемся… Там свидетелей нет. Корзун со своей братией ушел… Везде приволье. Рай для влюбленных…

Они ушли, тесно прижавшись друг к другу.

Павел уже забыл о них, вслушиваясь в притихший говор города и шум моря, бившегося о каменные глыбы на песке.

Он снова закурил, глубоко затянулся едким дымом сигареты и двинулся по тропке.

Под ногами зашуршал мелкий гравий, напоминая о далеком детстве, в котором было так много солнца, ветра, морской воды и цветов. Цветы росли вот тут у окон, а теперь их нет. Кусты разбежались во все стороны, заглушили цветы. Кто их насажал? Мать не сажала деревья, а все больше цветы и виноград. Виноград пропал, а за деревьями, наверное, присматривают, вон как вытянулись… Свет не без добрых людей…

И на сердце сразу стало легко и спокойно, словно грудь согрело отцовское тепло. Павлу захотелось упасть на траву и так лежать и лежать.

Он подошел к калитке. Оглянулся, словно хотел увидеть кого-нибудь у себя во дворе. Но там было пусто. Павел был один.

Шумит на море шторм, крепкая волна разбивается о берег, даже далекие звезды начинают, словно с испугу, мелко дрожать. Кажется, еще один такой удар – и звезды посыплются на землю, как райские яблоки в бурю. Откуда-то с гор, из лесной чащи, доносится далекая песня. И Павел завидует, потому что два голоса ее тянут. А он один-одинешенек. А тут еще воспоминания переворачивают всю душу. Грустно, горько и немножко жаль себя. Такая досада, что Павел снова закурил, чиркнув о коробок сразу тремя спичками. Этот огонек, вероятно, привлек чье-то внимание, потому что из темноты улицы кто-то предупреждающе кашлянул и громко проговорил:

– Добрый вечер, коллега! Что скучаешь один?

– Давай вдвоем поскучаем, – улыбнулся Павел, силясь узнать этот голос.

– Некогда, Павло! Пойдем со мной, если хочешь.

– А кто ты? – так и не угадал Павел.

– Летучий голландец, – засмеялся неизвестный. – Вот дай огонька, тогда и увидишь.

Павел при свете спички узнал Андрея Мороза. Андрей стоял рядом, у калитки.

– А ты что ж это? – спросил Зарва. – Без девчат скучаешь?

– Да ну их! – махнул рукой Андрей. – Очень уж у них гонору много, внимания им много уделяй, а тут такое случилось. Всех дружинников подняли по тревоге. Кто-то женщину зарезал на путях.

Павел тут же вскочил и мигом вылетел на улицу, грохнув калиткой.

– Ты что, спятил? Женщину? Перестань ты!

– Не до шуток мне. Я уж к бригадиру бегал. А его дома нет.

– Зачем он тебе?

– Он у нас дружинник. В городе тревога. Все выезды из города надо закрыть.

– Возьми меня с собой, – попросил Павел. – Эх, попался бы мне кто-нибудь из этих мастеров мокрого дела… Всю жизнь мне искалечили. Ведь я тогда совсем мальчишкой был. Ненавижу я их, Андрей, люто!

– Ладно, Павло, хватит, – к чему старое вспоминать? Пойдем. Наш район возле вокзала, – проговорил Андрей. – Особенно внимательно приказали наблюдать за камерой хранения. Сколько я тут, ни одного такого случая не было. И вот на тебе. Женщину. У нас даже воров тут не было…

На привокзальной площади пустынно. Ни голубей, которые стаями ворковали на тротуаре весь день, ни длинных очередей возле троллейбусных или автобусных остановок, возникавших после каждого очередного поезда. Давно исчезли и настойчивые надоедливые носильщики, которые брались не только снести пассажирам вещи, а и найти желающим отдельную комнату или угол недалеко от морского пляжа.

Андрей хотел было выйти на ярко освещенную фонарями привокзальную площадь, но Павел рывком потянул его к себе.

– Назад! Ты что это, ведь площадь пустая и на ней каждый камешек виден!

– Ну и что?

– А то, что они первые нас увидят и своего носа тут и не высунут, браток. Их надо ждать в засаде. Садись на скамейку напротив калитки, а я сбоку. И ни гу-гу. Могила. Тогда, может быть, что-нибудь и заметим. А как высунемся на свет, тогда пиши пропало.

– А ты хитрый. Сразу видать, что бывал в переделках, – не то осуждающе, не то одобрительно сказал Андрей.

– Жизнь меня многому научила, – горько вздохнул Павел. – Только теперь со старым покончено…

К вокзалу подкатило такси, высыпалась веселая компания моряков китобойной флотилии, которые явно приехали догулять вечер, потому что остальные рестораны были теперь уже закрыты.

Потом одно за другим подъехали еще два такси. Сразу вслед за ними еще одно – к самому входу в вокзал. Из него вышел крепкий мужчина, с пышной шевелюрой, тряхнул головой, отбрасывая волосы со лба, направился к подвалу, где помещалась камера хранения. Как только он исчез в дверях, машина проехала вперед и остановилась на стоянке. Вскоре появилась еще одна машина, остановилась недалеко от главного входа. Из такси никто не выходил, и шофер не включил зеленый огонек. Это показалось Павлу подозрительным.

– Они! Вот побей меня гром, они! – шепнул он Андрею. – Вот увидишь, сейчас он вынесет чемодан, сядет в машину, и когда она будет проезжать мимо нас, я брошусь ей наперерез. Прямо под колеса. А ты сразу к водителю.

– Ладно, – неуверенно сказал Андрей.

Но машина не поехала вокруг площади, даже не развернулась. Чубатый спокойно вынес большой чемодан, который сильно оттягивал руку, и, поставив его в такси, медленно пошел обратно. Второе такси тоже не двинулось с места. Чубатый снова спустился в подвал. Это еще больше насторожило Павла. Андрей же только засмеялся:

– Самые обыкновенные пассажиры, и все тут.

– Ты погоди чуток, – вспыхнул Павел, но не договорил.

Словно вихрь, тяжело пыхтя, вылетел чубатый и бросился к своей машине, размахивая пустыми руками. Но тут случилось странное и неожиданное. Машина вдруг рванулась с места и, не разворачиваясь, помчалась в глухой переулок, который вел к маяку и дальше в сторону леса. Чубатый зло выругался и погрозил ей вслед кулаком.

– Лови! – вскрикнул Павел и бросился через площадь к чубатому, потянув за собой Андрея.

Тот, увидев их, с ходу вскочил в машину, которая стояла у центрального подъезда, и та вмиг скрылась за углом. Павел лишь теперь увидел, что на ней не было шахматной полоски. Значит, не такси. Они помчались по ступенькам вниз, к багажному отделению. И тут же у двери столкнулись с двумя милиционерами. На полу у стены, разбросав руки, лежал окровавленный Иван Корзун.

Все вместе они посадили Корзуна на дубовую лавку, запрокинули ему голову, чтобы остановить кровь. Раны у него не было. Бандит ударил капитана кулаком в переносицу, а потом в висок. От удара в висок Корзун и потерял сознание.

Один из милиционеров сел возле него:

– Ну, давай рассказывай, – превозмогая боль, проговорил Корзун.

– Окошко все время было закрыто. Что происходит в камере, никто не видел, – начал милиционер. – А потом в окошко постучали. Человек показал паспорт и дал квитанцию. Мне хотелось его получше рассмотреть, ведь здесь не очень светло.

– А ты? Где ты был? – поглядел Корзун на второго милиционера.

– Я сидел у двери и ждал сигнала. Как было условлено, – виновато сказал милиционер.

– Когда кладовщица считала, – продолжал первый, – он спросил: «А вещи жены я смогу получить? Вы же, наверное, формалисты. Доверенность, наверное, станете требовать?..» Кладовщица коротко объяснила: «Почему же доверенность? Принесите паспорт жены, квитанцию, и выдам»… Он побежал с чемоданом к машине и скоро вернулся с другим паспортом. И кладовщица сделала глупость: взяла и положила паспорт на имя Ирины Анатольевны Чугай ко мне на стол. А ведь за первый чемодан она сама брала деньги. Это была первая ошибка. А кроме того, бандит, видно, что-то заподозрил, заглянул в окошко и увидел там его, – милиционер кивнул на коллегу. – Вот и побежал. Пока мы открыли дверь…

– Бандит сбил меня с ног… Эх вы, растяпы, – крикнул Корзун. Кровь снова хлынула ему на грудь, заливая белую вышитую сорочку под темно-синим пиджаком.

14

Правду говорила тетка Ивга, что не каждое ясное и чистое утро заканчивается добрым и счастливым вечером. Оно как легкомысленная девушка, которая сначала танцует, хохочет, а к вечеру, глядишь, плачет. Так и тут получилось.

Хотя Ольга и Искра поздно вернулись накануне, проснулись они рано. Правда, Искра хотела подняться первой, но Ольга опередила ее. Искра еще протирала сонные глаза, а Ольга уже заваривала чай, подсаливала картошку, которая дымилась в кастрюле на керогазе.

– Ой! Я проспала! – вскочила Искра.

– Ничего, – успокоила ее Ольга. – Завтра я просплю, а ты будешь завтрак готовить. По графику.

– И тут по графику?

– А ты что же думала? Возле станка нам дорога каждая минута, так отчего же она должна пропадать здесь? Всякая задержка или опоздание, как говорят матросы, на войне смерти подобна…

– Я за мир! – засмеялась Искра. Она умывалась, пофыркивая от удовольствия. – На кой ты ее вспоминаешь, эту войну? После нее мы с братом сиротами остались…

– Вот ты и перетяни сюда брата. Построим хату на две половины. В одной будет брат жить, а в другой ты. Со своей квартирой и замуж быстрее выйдешь.

– Правда? – и удивилась и обрадовалась Искра.

– А как же. Из-за этих квартир часто вся любовь летит вверх тормашками.

– Как это?

– Да очень просто. Матрос выходит в запас и ищет, где ему жить. На работу сразу идет. Работу ему по закону должны предоставить. А вот где он будет жить? Скажем, есть у него любимая девушка, которая ждала его все годы… А жениться на ней он не может. Жить им негде… Повертится парень, поворкует возле нее, да и поплывет себе дальше, на поиски девушки с квартирой… Вот и вся любовь…

– Неправду говоришь, – топнула ногой Искра. – С милым рай и в шалаше…

– В шалаше дует, и к тому же там вас не прописывают. Сначала простудишься, а уж потом тебя выселят… Давай-ка завтракать, уже поздно. Хозяина позовем?

– Не знаю! – пожала плечами Искра, чувствуя на душе неприятный осадок.

– Хозяин! – пропела Ольга, прислонясь к двери. – Хозяин! Завтрак стынет. Просим чайку попить и картошечки отведать.

– Спасибо! – откликнулся Павел. – Я молока попил. Идти уж время.

– Подождите нас, мы быстренько! – заспешила Ольга.

Ели картошку с кильками и запивали чаем. Молча. Искра даже глаз не поднимала от стола, чтобы не встретиться взглядом с Ольгой.

Еще там, на бригадном собрании, когда Искру принимали на работу, Ольга обдала девушку ледяным холодом, спросив при всех про суженого. Разве так честные люди спрашивают? Да еще таким злобным тоном? Где же тут дружба и товарищество? Но потом это впечатление стерлось, сгладилось в памяти. И вот злоба снова прорвалась в Ольгином голосе, когда она насмешливо заговорила о любви, которой не может быть без прописки. Да разве милиция и прочие формальные атрибуты содействовали тому, что Искра так горячо и искренне полюбила Валентина?

Искра вся подобралась и, как раковина, сомкнула перламутровые створки, чтобы ее тела не коснулась ни единая соринка, камушек или колючка. Но все-таки кто-нибудь должен до нее дотронуться, чтобы там выросла необыкновенная жемчужина, красотой своею удивляющая мир. Он, любимый Валентин, коснулся ее сердца, и в нем растет, пламенеет теперь первая любовь. Правда, в последнее время, разыскивая Валентина по Новограду, Искра понемногу начала утрачивать великую веру в человеческую честность и клятвы, которой была полна до приезда сюда. Особенно пошатнулась ее вера после того, как девушка увидела своего любимого с другой женщиной. Вот тогда бы услышать ей слова Ольги о паспорте, милиции, любви без квартиры! Только тогда почему-то об этом не думалось… Ревность и боль ослепили ее.

Но как изменилось все, когда Искра глухой ночью встретила Валентина. Ей показалось, что и шторм на море сразу утих, и даже сонные лепестки цветов вдруг стали оживать. А над площадью поплыли опьяняюще нежные запахи сирени и роз, одуряюще острые – холодной мяты, маттиолы и табака, словно их кто-то только что полил… А сама Искра вдруг растерялась и не могла от неожиданности вначале выговорить ни слова. А потом, все еще ошеломленная, не помня себя, она бросилась к Валентину. Начисто забыв про Олесю и Гната, про Виктора Добрякова, дожидавшихся ее в больнице, Искра вся ушла в долгожданное и кратковременное счастье любви. Дотошно допросив Валентина про его жизнь в Новограде, она стала интересоваться тем, что он вообще делал с тех пор, как уехал из Самгородка. Но они были уже за городом, возле старинного кладбища моряков, и Валентин вместо ответа закрыл Искре рот жадным поцелуем. Как уж тут спрашивать его про жизнь и гулянки? Особенно про его ухаживания, о которых так тревожно думала и гадала она не одну бессонную ночь. Она снова верит Валентину. Он рассказал ей обо всем. Ничего не утаил. Кто теперь посмеет сказать, что он не любит Искру? Пусть попробует! Она тому глаза выцарапает. У парня даже квартиры нет в Новограде, он живет на флагманском корабле китобоев. Сегодня вечером она пойдет на пристань провожать его. Флагман плывет на Кавказ. Валентин даже дал Искре денег на всякие мелочи. Хотел и золотые часы подарить, но Искра решительно отказалась. Но он все же заставил: бери или часы или браслет. Искра взяла массивный браслет. Часы для нее слишком большие, мужские. Браслет тоже дорогой, тяжелый. Наверное, дороже часов. Если бы Ольга узнала, что Валентин твердо решил купить себе под Новоградом домик, чтобы поселиться в нем с Искрой, когда они поженятся, она волосы на себе рвала бы.

Искре очень хотелось, чтобы Ольга увидела ее с любимым возле калитки, когда они прощались. Но Валентин спешил. Крепко поцеловав Искру, пошел в сторону моря. Он оборачивался, несколько раз махал рукой, посылал воздушные поцелуи. Как в кино в последней части. И все прикладывал пальцы к губам, чтоб Искра молчала об их встрече и разговоре. Она поклялась ему молчать. И ни за что ничего не скажет. Вот только как бы объяснить Олесе свое длительное отсутствие в тот вечер, когда уехала с Корзуном на вокзал? Уехала и не вернулась…

По дороге на комбинат Зарва рассказал Искре и Ольге о событиях прошедшей ночи. Ольга, казалось, не слушала и равнодушно поглядывала по сторонам, а Искра молчала. Потом вдруг спросила:

– Он моряк?

– А кто его знает… – ответил Зарва. – Запомнилась только его пышная шевелюра.

– Наверное, у него перманент, – нехотя сказала Искра. – Вот шевелюра и показалась пышной…

– Нет, не перманент. Когда он убегал, волосы у него рассыпались, как шелк. А завивка делает их жесткими.

– О, теперь мы будем знать, к кому обращаться, когда в парикмахерских появятся очереди, – оживилась Ольга. – Вы нас причесывать станете…

– Э, нет! – махнул рукой Зарва. – Мне нужно сначала на овцах практику пройти, а уже потом приниматься за людей…

В проходной им повстречалась Олеся. Павел шутливо вытянулся перед ней и проговорил:

– Товарищ комсорг! Общежитие номер два прибыло в полном составе. Больных и уставших нет. Ночь прошла спокойно, кто гулял, кто не гулял, а на работу рано встал.

Все весело засмеялись.

– Спасибо, товарищ комендант, – улыбнулась Олеся и пожала Павлу руку, пристально глядя на Искру. Вот и не убежишь от ответа. Олеся взяла Искру за руку и доверительно прошептала:

– Мы очень тогда переволновались. Все ищешь?

Искра покраснела, утвердительно кивнула. Сразу спохватилась, но было поздно.

«Олеся, выходит, все поняла, а главное, ясно увидела, как я кивнула головой на ее вопрос. Вот и полетела вверх тормашками вся маскировка. Теперь комсорг знает, что я приехала в Новоград не помогать ткачам, а искать себе жениха. А, чтоб тебе. Хотя можно еще и отказаться, если Олеся начнет допытываться, кого я искала. Скажу, что искала преступника, хотела разузнать обо всем у Корзуна… Мало что бывает на свете. Каждая девушка – вихрь. Сама толком не знаешь, куда полетишь в следующее мгновение… чего иногда хочешь, к чему стремишься? Ветер. Десятки раз он меняет за день направление, пока не ударит черным столбом в небо. Вихрь. Попробуй угадать, куда он полетит в следующий миг?..»

Она не заметила, как Олесю окружили девчата. К Павлу подошли Василий Бурый и Андрей Мороз. Поздоровались, закурили, потому что в цехе нельзя. А все-таки она вежливая, Олеся. Не стала на людях говорить об Искриной неурядице, а радостно и весело сообщила:

– Ой, девочки! Операция прошла удачно… Она будет жить! Хотя потеряла много крови и хирург не был уверен – все обошлось… Теперь ей полегчало… И температура невысокая… Пульс входит в норму. Я только что там была. Давайте мы завтра все вместе пойдем. И будем ходить, пока не поправится. Правда, девочки?

– Конечно! Пока не выздоровеет! – загудели со всех сторон ткачихи.

…В проходной три двери, в каждой – легкие турникеты, вахтеры проверяют пропуска. Заправляет здесь длинноногий и худощавый Архип Ярчук, самый старый из вахтеров, которого называют Рында. Потертые и потрепанные, широченные внизу матросские брюки со вшитыми клинышками держатся на флотском поясе с блестящей, как солнце, бляхой.

Из-под заштопанного на локтях кителя, небрежно застегнутого, синеет чистая, выгоревшая на солнце тельняшка. Старая мичманка сияет новым лакированным козырьком и блестящим крабом. В зубах неизменная трубка, в глазах молодой огонек. Только широкий красный нос свидетельствует о черезмерном употреблении водки. За что и выгнали Архипа из капитанской рубки теплохода, бросив в эту шумную и вечно неспокойную проходную.

Но, наученный горьким опытом, он тут, на службе, теперь не пил, а дожидался выходного дня. И не обижался, когда его величали Рындой, потому что это прозвище пристало к нему еще на флоте. Однажды, не имея денег на похмелье, он с дружками продал какому-то попу корабельный колокол-рынду. Корабль, правда, был ветхий и стоял на ремонте, но рында есть рында, и тут шутки плохи. Рынду у попа, конечно, конфисковали как ворованную вещь, а Ярчука списали на все четыре стороны. Так он и оказался в проходной, поблескивая единственной флотской амуницией – боцманской дудкой. Он боялся, что, если и здесь споткнется, работы ему уж больше не видать, и потому был самым строгим и внимательным из вахтеров.

Рында видит всех ткачей, которые теснятся у проходной. От его глаза не спрячется ни одна сумочка или чемоданчик, с которыми запрещается проходить на территорию фабрики. Это шелк. Штучная пряжа. Тут шутки плохи…

Пройдя через проходную, бригада окунулась в грохот станков.

Как только бригадир проверил все машины, проверил запас пряжи, зарядку некоторых станков, они принялись за работу, сменив своих напарниц.

Искра работала в центре. Справа от нее стояла Ольга, слева – Олеся. В пролете между станками был столик и две скамейки, на столбах висели два шкафа для вещей и легкой одежды.

Грохот скоро перестал ощущаться, а перед обедом ткачихи уже совсем не замечали его. Именно в это время, когда все шло так хорошо и ладно, у Искры вдруг остановился станок. В челноке закончилась нитка. Нужно было поставить новую шпулю, так называемый уток. Искра бросилась к большой жестяной коробке, где лежали эти утки, но коробка оказалась пустой. Припомнила: бригадир сам ей давал утки и наверняка знал: будет мало. Что делать? Бригадира нет, небось убежал перекурить. Олеся не откликается – наверное, не слышит. А Ольга даже не смотрит на Искру, хотя хорошо видит, что у нее случилось.

Искра бросилась к Ольге, показала пустую шпулю, глазами попросила новую. Ольга взмахнула руками, что у нее, мол, осталась только одна. И склонилась над своим станком.

У Олеси тоже остановился станок из-за этого утка. Она – к Ольге. Нет. Олеся пробежала взглядом по цеху, уже хотела было искать бригадира, как вдруг из-за станка выскочила Искра, преграждая ей дорогу.

– Не ходи! Они тут лежат, у нас! – кричали ее глаза, шевелились губы.

– Где? – оглянулась Олеся.

– Тут! – упрямо тряхнула косами Искра и бросилась к Ольге.

Она рванула белый кусок ткани, которым была прикрыта жестяная коробка, и все увидели высокие деревянные шпули, на которые были намотаны свежие, еще не тронутые нитки для челнока. Тот самый уток.

– Дай! – гневно выкрикнула Искра, но никто ее не услышал.

– Не дам! – топнула ногой Ольга, не подпуская ее к коробке.

Искра оттолкнула ее и бросилась к коробке, но тут вмешалась Олеся. Схватив Искру за локоть, она отвела ее в сторону и, показывая глазами на Ольгу, сказала:

– Не трогай. Сама отдаст…

Прибежал бригадир, но Ольга и его не пустила к ящику. И он должен был бежать на склад и там выписывать сырье. Но время шло, станки стояли, норма летела к черту, график срывался. И когда он принес уток, наступил обеденный перерыв и главный энергетик выключил на всех станках электрический ток. Станки остановились. В цеху сделалось так тихо и гулко, что все услышали, как у Павла выскользнул из рук разводной ключ, упал на цементный пол и жалобно звякнул.