Текст книги "Две жемчужные нити"

Автор книги: Василий Кучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Моряки тут ни при чем. Пойди на маяк к Дмитрию Григорьевичу, и он тебе еще не такое расскажет…

– Да бываю я у него каждый день, а ничего интересного не слыхал. Старик, по-моему, просто помешался на морской стихии. Прицепил у кровати какой-то флаг и прикалывает к нему все флотские нагрудные значки… Как заядлый турист.

– Да не какой-то флаг, а боевое знамя. И значки эти не чьи-то, это он их получил за хорошую службу на кораблях, – возразила Олеся.

– Подумаешь!

– Послушай, ты, товарищ электрик и ученик помощника мастера, отчего все-таки так получается?

– Как?

– Вот объясни ты мне, голова садовая, почему океан лишь две твари не пускает к себе – крокодила и лягушку. Они в море не живут.

– Мало ли кто не живет в твоем море…

Олеся не дала ему договорить:

– Не приживаются в море все те, кто боится испытаний. Море ведь знает пять страданий… Ты хоть знаешь их?

Андрей понурился.

– Так слушай, я тебе их назову, эти морские страдания: страх, жажда, одиночество, жалость к себе и, наконец, покаяние. Пять морских страданий, которые должен знать каждый мало-мальски стоящий мореплаватель… Вот почему в старину говорили: море каждого научит богу молиться…

– Ну что ты все учишь меня, Олеся, не надоело еще? – попытался улыбнуться Андрей.

– Да не учу я тебя. Просто к слову пришлось. Море ведь не только бросает человека в борьбу, но и творит чудеса…

– Какие еще чудеса?

– Вот царапнуло море перламутровую черепашку – и выросла жемчужина. Капля солнечного застывшего света. Жемчужина. Ты видел жемчужное ожерелье? Нет? Жалко. А сколько в море золота!

– Вот уж сказала!

– Да, да. Я как-то читала, у Дмитрия Григорьевича есть на маяке книжка одна… Если бы океан отдал все свое золото, то каждый человек на земном шаре сразу стал бы тридцатикратным миллиардером…

– Так за чем же дело? – серьезно спросил Андрей.

– Не дает океан золота. Чтобы добыть хотя бы грамм его из морской воды, человек должен приложить немало сил и стараний. Океан мудрый. Соль и рыбу дает, а золото не хочет.

– Какой же прок тогда от этого золота, мудрая морская русалка?.. Я и не знал, что ты такая.

– Какая?

– Сказкам веришь…

– Андрей, не смеши меня, это ведь почти каждый салага знает…

– Салага, может, и знает, а я вот не знал. Вот крест святой, не знал, – забожился шутливо Андрей и отряхнул брюки, к которым пристали сухие травинки и мох.

Они спустились в долину к самой заставе, вышли на асфальтированное шоссе, и оба чуть не вскрикнули от неожиданности. Олеся невольно даже прижалась к плечу Андрея – так ее поразило увиденное.

Широкие ворота, у которых днем и ночью проверяли документы и пропуска на право въезда в Новоград, были распахнуты настежь. Полосатый шлагбаум, который раньше перегораживал дорогу, валялся на земле.

Капитан Корзун стоял на лестнице возле полосатого столба и сбивал топором грозную табличку, на которой строго и четко было написано: «Запретная зона». Он был настолько увлечен делом, что даже не заметил Олеси и Андрея, подошедших совсем близко. А бывало, за сотни метров угадывал приближение человека к этим сумрачным воротам.

Возле него на камне примостился репортер новоградской газеты «Маяк коммуны» Петр Сухобрус, или, как его называли ткачихи, «где посей, там и взойдет», и что-то быстро записывал в блокнот, время от времени обращаясь к капитану. Сухобруса ткачихи хорошо знали, потому что он первый извещал в газете обо всех радостях и печалях, которые случались в цехах. Всегда веселый и непоседливый, постоянно озабоченный, вечно спешащий, Сухобрус был нынче молчалив и грустен. Он тихо переговаривался с капитаном, не поднимая головы. Разговор у них, видимо, не клеился.

– Ремонт производим? – весело кашлянул Андрей и потянулся рукой к карману с пропуском.

Олеся тоже открыла сумочку.

Корзун опустил топор и горько вздохнул:

– Какой к лешему ремонт! Пришел приказ: снять вокруг Новограда запретную зону. Теперь все открыто… Давай вали кому вздумается… Вот они со всего света и повалят…

– Ой как здорово! – обрадовалась Олеся. – К нам люди будут теперь свободно приезжать. Свободно! Кто захочет! И девушки, и ребята… И больше мы не будем сидеть за пятью замками, как в монастыре… Ветер свежий подует…

– Подожди, Олеся, я слова твои запишу! – вдруг засуетился Сухобрус. – Вы ведь первые идете в Новоград без пропусков. Это очень важно для газеты. Первыми прошли без пропусков ткачи… Как ты сказала, Олеся?

– Ой, как же теперь здорово будет! Как здорово!.. Как все люди будем жить. Без пропусков. А то отгородили красоту такую, смотрите, – виноград, сады в долине, море.

Корзун бросил топор на землю, соскочил с лестницы:

– Вот и он мне то же самое сказал…

– Кто? – оставив Олесю, Сухобрус подбежал к капитану.

– Секретарь наш. Верба Анатолий Иванович. То ездил себе мимо меня да все лишь рукой помахивал в знак приветствия. Махнет на ходу, и будь здоров…

Все окружили Корзуна, притихли.

– А тут вышел из машины, поздоровался и спросил, как я поживаю. Не скучно ли мне бывает стоять возле этого полосатого шлагбаума! А потом взглянул на долину, на сады и виноградники, да еще на море, словно малыш какой, что никогда всего этого не видел, да и говорит: «Как тут хорошо, товарищ Корзун, а мы взяли и отгородили все это от людей… Зачем?» Я так и вскипел. Хочу сказать, что тут боевые корабли, новая техника, флот обновленный и так далее, но рядом с ним стоит наш адмирал и лукаво так улыбается мне, одними глазами. Что за чертовщина? Я же тут для адмирала в основном стою, а не для Вербы. Вот адмирал и должен возразить секретарю райкома. А тот стоит, словно ничего не произошло, спокойно слушает, как Анатолий Иванович говорит дальше: «Представьте себе, товарищ капитан, красивый город, а в нем чудесный парк, у самого моря. И вот этот парк оплели со всех сторон колючей проволокой. Почему? А потому, оказывается, что там стоит несколько зениток, которые трижды в год дают салют. И в парк к морю никого не пускают. Как люди к этому отнесутся, что они скажут?» – и так внимательно посмотрел на меня. И на адмирала. А потом сели в машину и укатили, наверно, в обком. Вы слышали такое, товарищи: «Что люди скажут?»

– А люди уже сказали! – не удержалась Олеся.

Корзун зло махнул на нее, чтобы умолкла, не твоего, мол, ума дело.

Андрей Мороз задумчиво проговорил:

– Зенитки… А ведь у нас крейсеры и эсминцы, а не только одни старые зенитки…

– Вот как оно все случилось, браточки милые. Я уже тогда догадывался, но не думал, что так скоро и приказ будет… А он, видишь, и пришел этой ночью…

– Эх, жаль, что меня тогда не было возле вас, – сокрушенно покачала головой Олеся.

– А то что? – насторожился капитан.

– Да я бы их обоих расцеловала. И Анатолия Ивановича и адмирала!

Капитан вмиг насупился:

– Ну, знаете! Надо же субординацию соблюдать…

– Да зачем она мне, субординация ваша? Я ведь погонов не ношу. Я от всей души. И не от себя лично, а от всех ткачей. Мы на собрании давно говорили, что надо убрать все шлагбаумы вокруг Новограда. И резолюцию вынесли. И в Москву написали. И в обком. Да и не только мы. Это же думали и строители. И рабочие морзавода. Голос народа! Вы уж не обижайтесь, товарищ капитан, что должность вашу сократили. А чтоб безработным вам не ходить, идите к нам на комбинат, мастером по шелкам станете…

Корзун не ответил. Казалось, что ему теперь все равно, что с ним будет, казалось, его занимал теперь только ветер, шутливо шептавшийся с виноградными лозами, да однообразный шум прибоя. Он даже не слышал, как в его будке Петр Сухобрус громко кричал в телефонную трубку:

– Раечка! Стенографируйте, золотко!

3

«Здравствуй, море, и ты, славный город Новоград! Привет вам, веселые матросы и холостые капитаны. Я иду к вам. Встречайте меня возле маяка, на высокой горе. Зажигайте все прожекторы и включайте все колокола громкого боя… Слышите! Я уже иду!..» – Эти слова чуть не выкрикнула посреди степи Искра Величай, вскинув руки к солнцу. Раскрасневшееся, загорелое лицо она подставила сильному ветру и даже не зажмурила глаз. Она подалась вперед, навстречу грузовикам и автобусам, даже острые девичьи груди задрожали под шелковой кофточкой. Ветер обхватил ее всю с ног до головы и, четко очертив контур гибкого девичьего тела, стал ласкать Искру, горячо, жадно целовать оголенные руки. Только тонкой, словно точеной, шеи не мог коснуться ветер, потому что ее обвил красный шарф, концы которого трепетали за спиной на ветру вместе с тяжелой русой косой и голубой шелковой лентой.

И эта коса, и лента в ней, и шарф на шее, да и сама Искра были очень похожи на ветер, каким его часто символически изображают скульпторы или художники. Еще, кажется, какое-то мгновение – и девушка оторвется от земли и полетит к солнцу. Розовые, немного припухшие губы сами раскрылись, показав ряд белых зубов. Искра словно говорила с ветром, грезила, мечтала, забыв обо всем на свете. И про тетку Ивгу, державшую ее чемодан, и про брата Гордея, хмурого и злого, похожего почему-то, как казалось Искре, на мифического бога морских штормов и ураганов, которого она как-то видела на картинке.

Гордей стоял у широкого шоссе, нервно похрустывая узловатыми пальцами. Его привычные к работе руки были теперь, без дела, неспокойны. Эх, а надо было бы им найти дело. Надо было бы приложить ему руку к этой привередливой девчонке, которая приходится ему родной сестрой и теперь весело дожидается автобуса или попутной машины, чтобы снова убежать невесть куда… И где она такая взялась на его голову? Схватить бы ее за косу да поучить матросским ремнем с тяжелой медной бляхой. Чтобы и плясать больше не смогла, чтоб не присела на краешек стула, непоседа окаянная… Как же! Услыхала только, что Новоград стал открытым городом и что теперь можно туда свободно поехать любому, так словно ошалела. В один день перевернула все вверх ногами. Начала с ткацкой фабрики, на которой работает, а кончила в райкоме комсомола, где ее все-таки сняли с учета, потому что она-де едет в Новоград для укрепления кадров ткачих на шелковом комбинате. И поэтому она выглядела героиней, словно комсомольцы, что поехали осваивать целину. Вот как все быстро устроила эта непоседа, которую природа щедро наделила девичьей красотой, правда, не позаботившись о том, чтобы ум соответствовал этой красоте. Хотя это и не совсем так. Иная девушка неделями пороги обивает, чтобы оформить перевод в другой город, а Искра, видишь, в один день все утрясла, всех на ноги подняла. И теперь героиню из себя корчит, потому что подвела политическую базу под свой переезд в Новоград. И никто и не подумал, что она просто-напросто стремится туда, чтобы разыскать своего любимого Валю-моряка, который уехал невесть куда и не подает голоса. Вот и вся ее политика. А Гордей еще пошел ее провожать. Зачем? Спросите его… Шла тетка Ивга, вот и он поплелся, когда она его стала упрашивать. Тетка кого угодно уговорит. Сам бы он ни за что не пошел. Пусть она, вертихвостка, что хочет, то и творит, куда хочет, туда и отправляется, Гордей ей больше слова не скажет. И на помощь не придет, как когда-то, бывало, приходил. Теперь уж сама не маленькая.

Машины пролетают мимо, не останавливаются. Шоферы не обращают ни малейшего внимания на Искру, а она как полоумная бросается навстречу каждой машине, размахивая своим красным шарфом, магически действовавшим в их городке на некоторых парней, но тут на его завлекательные взмахи шоферы даже клаксонами не отвечают. Вот тебе и Искра. Среди своих боевая, а с чужими – ноль без палочки, и вся недолга.

– Говорю тебе, иди на станцию, – заметил Гордей. – Тут, в степи, ни одна машина не остановится…

– А вот и остановится! – показала ему язык Искра. – А вот и остановится, вот увидишь…

– Да уж вижу, как они тебе хвосты показывают…

– Не твое дело… Можешь идти, если в тебе нет человеческих чувств. И наделил же меня бог братиком, ничего себе…

– Искра! – предостерегающе и умоляюще протянула тетка. – Перестаньте хоть теперь ссориться. Хоть перед разлукой помолчите… Ведь не скоро увидитесь. Хоть до моря и близко, да ходить больно склизко.

– Да уж кто не умеет, пусть и не суется. Море трусов не терпит… И тех, кто колеблется да живет задним умом. Море смельчаков любит, тетенька, – засмеялась Искра, насмешливо глядя на Гордея.

– Беги, сестра, беги, смотри, добегаешься, – процедил сквозь зубы Гордей.

– Да я на подковках, братик. Не поскользнусь, – задорно выкрикнула Искра и снова бросилась на шоссе. – А поскользнусь, так моряки подхватят. Они не дадут мне упасть, братик. У них один за всех и все за одного. А не так, как у тебя: чтоб у соседа корова околела…

– Слушай, Искра, я не посмотрю, что тут машины ходят. Я сниму ремень, – пригрозил Гордей.

– А штаны как держаться будут?

– Вот уж пакостница! – пряча улыбку в угол большого платка, заметила тетка Ивга. – И в кого ты у нас такая, никак не пойму. Искра, ты слышишь, тебе говорю?

– Слышу!

– Да не забудь передать Ивану Марчуку на словах, чтобы отписал мне все подробно, как они там тебя примут, куда поставят и на какой оклад. Не забудь. Ты, знаю, про это не напишешь. Только один он и сможет мне все описать, – сетовала тетка. – Слышишь, Искра? Ты его, если в отдел кадров пойдешь, сразу узнаешь по той фотографии, что у меня над комодом висит. Слышишь ты, что ли?

Но девушка ничего не слышала. Мимо, не останавливаясь, мчались машины, и это очень задевало ее, самоуверенную и избалованную вниманием. Она сошла с шоссе и присела на чемодан, несколько сникнув.

– Ну, что я тебе говорил? – засмеялся Гордей. – Надо было на остановку идти, где все нормальные люди садятся. Так ведь нет! Полетела в степь, чтобы никто не видел, как она убегает со своей фабрики, ударница…

– А что, не ударница? – бросилась защищать Искру тетка. – Еще месяц какой-нибудь – и была бы ударница. Я сама слышала, как их парторг в парке на собрании рассказывал. Скоро бы и ей присвоили это звание, а возле нее и я бы немного помолодела…

– Вот теперь пусть начинает все сначала, – лукаво улыбнулся Гордей.

– Как же это! – всплеснула руками тетка. – Как же это так, все сначала? Нет. Она справку взяла, покажет в Новограде и сразу станет ударницей и там, на новой работе.

– Станет! Как же! Держи карман шире! – буркнул Гордей. – Там свои порядки, а начинать ей придется все сначала. Тут никакая справка не поможет. Не послушала меня, пусть теперь попробует. Ведь жила как у бога за пазухой.

– А я в бога не верю, – огрызнулась Искра и снова притихла, пристально всматриваясь в горизонт. Вдруг, заметив машину, она вскочила.

Глаз у нее внимательный и острый. Она хорошо различала все машины, которые показывались на автостраде, и сразу угадывала, кому они принадлежат. Поэтому больше не выбегала на дорогу, не размахивала красным шарфом, а спокойно стояла на обочине, словно ожидала наверняка. И дождалась. Заметив нужную машину еще издали, она выскочила на асфальт и замахала шарфом.

– Моя! Тетя, давайте вещи! И прощайте!..

Гордей хотел уж было посмеяться над такой уверенностью, но машина и в самом деле вдруг замедлила ход, плавно остановилась. Гордей только теперь разгадал, в чем дело. На радиаторе и на борту ясно белела буква «Ф», то есть «флот». А сестра заметила эту букву еще издали, сразу определив принадлежность автомашины Военно-Морскому Флоту, и потому так уверенно сказала, что машина остановится обязательно. На этот раз Искра торжествовала победу и над Гордеем, и над теткой, и над всем белым светом.

– Ну, целуй же меня на прощанье, недотепа. Целуй, как брат любимую сестру, – шипела она, толкая Гордея кулаком в бок.

Гордей поцеловал ее куда-то в ухо – так она вертелась, стреляя глазами на матросов.

Потом Искра бросилась к тетке, шепнула ей:

– Плачьте! Скорее плачьте и голосите на разлуку…

Тетка действительно всхлипывала, но девушка, чмокнув ее в лоб, вырвалась из объятий, подбежала к кабине:

– К брату в Новоград… На крейсере служит… Я очень вас прошу… Сколько машин промчалось – и ни одна не остановилась. Нет им никакого дела до моряков… Противные… Вся надежда на вас…

Искра говорила так горячо и убедительно, что оба матроса мигом соскочили на землю. Один подхватил чемодан. Другой – авоську с харчами. И девушка оказалась в кабине. Моряки сели по обе стороны от нее.

– Привет, мамочка! – высунулся тот, что сидел справа. – Ждите старост…

– А ты, братишка, зови музыкантов, – посоветовал второй.

И машина рванулась с места.

Не оглядываясь, Искра увидела в шоферском зеркальце растерянную тетку, которая все еще стояла на шоссе, обхватив руками голову. И брата увидела – он махал вслед замасленной фабричной кепкой. Скоро они исчезли за посадками, машина стремительно покатила с горы. Девушка сладко зажмурилась, вдруг представив себе, что это не машина, груженная картофелем, а легкокрылый реактивный самолет, в котором не слышно рева моторов и ты, как молния, летишь к солнцу.

Матросы покашливают, прицеливаются, с какой стороны лучше завести разговор. Нет, она в Новограде никогда не была. Названия крейсера, на котором служит брат, тоже не знает. Но на шелковом комбинате, в отделе кадров, работает один человек, который точно скажет все про ее брата. Она прямо к нему и поедет. А кто ее провожал? Тоже брат. Работает токарем на машиностроительном заводе.

Искра отвечает им сдержанно и скупо, как и подобает каждой самостоятельной и рассудительной девушке. Но ее опасения напрасны. Моряки ведут себя вежливо и корректно, даже на крутых поворотах не прижимаются к ней. В их словах она не чувствует ни насмешки, ни обидного намека, едет, мол, к морякам искать брата, не имея точного его адреса. Легче найти иголку в стоге сена, чем брата без номера воинской части в портовом городе. Разве она этого не понимает? Да, видно, не понимает, раз так смело рвется в Новоград. А что, если они помогут ей? Будут оба по очереди приходить по вечерам, потому что двоих командир не отпустит на берег, и помогут разыскать брата в матросском клубе, на танцевальных площадках и вообще везде, где есть танцы, раз он, ее брат, любит танцевать.

Ветер врывается в кабину, треплет муаровые матросские ленточки, старается сорвать бескозырки, а Искра то смеется, то лишь улыбается, перехватывая тоненькими пальчиками эти матросские ленточки с золотыми якорьками. И от этого ей становится легко и весело, и тепло на сердце, словно рядом сидит ее далекий Валентин, вихрастый, стройный, любимый моряк, которому не давали проходу девчата в их городке. Ткачихи увивались за ним в клубе, на него посматривали горячим взглядом соломенные вдовы. Так оно было, горько и тяжело! Но неистовая Искра боролась за него, даже сквозь слезы напевая: «Меня не любишь, но люблю… Так берегись любви моей…» Ей очень нравилась Кармен, Искра даже одеваться старалась, как та. Вот почему у нее на шее красный шарф, в ушах – золотые, как молодой месяц, цыганские серьги… И может быть, с этих сережек и красного шарфа и еще с песенки Кармен, которую исполняла в тот вечер Искра в клубе, все и началось. Кто знает. Только с того времени моряк стал на мертвом якоре возле Искры. И уже ни ткачихи, ни соломенные вдовы, ни танцовщицы из районного ансамбля не могли перетянуть его на свою сторону. С тех пор про него говорили: «Пропал моряк, и чайка не крикнула…» А шалой от любви Искре эти слова еще больше мутят голову. И дрожит вся от радости, и приятно ноет сердце, и хочется смеяться, и страх берет, как бы кто-нибудь из посторонних не услышал, не угадал ее радости. Не то еще сглазит… А она так боялась за свою любовь, даже руки мертвели.

Искра проверяла моряка, подсылая к нему фабричных девчат. Но он и не смотрел на них. Несколько раз она нарочно не вышла на свидание, наблюдая за ним из засады. Моряк курил папиросу за папиросой, нервно похаживал по аллее, но на молодаек, которых тут было полным-полно, он не глядел.

«Любит! Значит, любит!» – радовалась Искра. И когда все, что знала, испробовала, призналась моряку в любви. Из-за этого разругалась с теткой Ивгой и переехала временно жить к Гордею, потому что тетка не терпела, чтобы к ним в дом ходили парни. Но скоро Искра поругалась и с братом и перешла жить в фабричное общежитие.

Валентин все сносил спокойно и, кажется, еще крепче любил свою Искру, намекая, что уже время подавать заявление в загс. Девушка была на десятом небе, но ни брату, ни тетке Ивге не показывала радости. Хотела сделать брак неожиданным сюрпризом как для ткачей, так и для тетки и Гордея…

В тот день Искра ждала моряка, чтобы отнести заявление в загс. Ждала долго и терпеливо, пока не село солнце, а он все не приходил. Такого с ним еще никогда не было, и девушка горько заплакала. Потом испугалась и онемела. И всю ночь не могла уснуть. А на рассвете Валентин постучал в раму, и она, не раздумывая, вылетела к нему через распахнутое окно, горячая и испуганная, вся в тревоге и слезах. Как ласточка, что бросается на хищника, когда обороняет свое гнездо…

– Разлюбил? Говори! – как ножом резанула.

– Ну что ты, моя хорошая. У меня такое горе, – горячо шептал Валентин.

– Почему не пришел? – кипела Искра. – Я ждала и проклинала себя… Ждала и проклинала…

– Меня ловят, Искра. Я пропал, – съежился моряк и потянул ее прочь от окна.

Она послушно шла за ним по глухим переулкам, по росистой леваде, вдоль чужих огородов.

– За что же они тебя? – устало опускаясь на густую траву, сквозь слезы спросила Искра. И обняла своего моряка за крутые плечи, прижалась к его горячей груди.

Он целовал ее в губы, не давая говорить. Целовал в цыганский лоб, в глаза, в подбородок, касаясь горячими губами душистых густых волос. И с трудом переводя дыхание, время от времени повторял холодные и ненужные, как ей казалось, слова:

– Это не консервный завод, Искра, а болото. Снова недостача стеклянной тары. И не хватает много спирта. Завскладом и директор – свояки. А я, агент снабжения, чужой им. Вот на меня они все и сваливают… Я не всегда расписки на складе брал, сдавая тару и спирт…

– Ты просто не любишь меня, – вырывалась из его объятий Искра.

– Неправда! – Валентин крепко сжимал ей руки. – Я всех забыл ради тебя…

– Если бы забыл, так не было бы этого на складе… И не прятался бы от людей… Разлюбил… Все вы такие, мужчины…

– Искра! – резко отпрянул Валентин, замахал на девушку руками. – Опомнись, Искра! Что ты говоришь?.. Не поноси хоть ты меня…

– Не верю я тебе, Валентин. Не верю!

Пыталась убежать прочь. Парень держал ее силой, горячо нашептывая теплые слова любви. Искра уже слышала их не раз, и они звучали теперь не так трогательно и убедительно. Что-то оборвалось в ней, от любимого повеяло холодом черного сомнения.

– Не веришь? – с сердцем переспросил моряк. И рванул на груди белый китель.

Рванул так, что две верхние пуговицы полетели на траву.

– Тогда смотри сама, если не веришь мне.

На его широкой груди было выколото ее имя и большое сердце, проткнутое стрелой. А вокруг кожа покраснела и вспухла. Татуировка была свежей и глубокой. Не вытрешь и не отмоешь. Моряки шутя это не сделают. Это навеки!..

– О, боже! – всплеснула руками Искра и потянулась к Валентину.

Искра прижалась к нему, а в глазах закачался и поплыл черный лес, и сердце так сладко зашлось и зазвенело, словно его взяли на мягкие невидимые крылья да и понесли над землей и морем, к самому солнцу. Только тихо простонала:

– Кто ж тебе выколол это?

– Сам, навеки!

– А очень больно?

– Не чувствовал… Ради тебя на все согласен… Поверь…

– Верю, милый. Верю…

– И зачем ты только что так меня обидела? Зачем проклинала? – страстно целовал ее моряк, не давая выдохнуть ни слова.

Еще дремавшее за горизонтом солнце теперь принялось деловито растапливать ночную тьму. В высоком черно-синем небе замигали миллионы золотых лучинок. Их пламенеющий отблеск Искра вскоре увидела в глазах своего моряка. Эти глаза все ниже склонялись к ней.

– Зачем же ты меня так? – шептал моряк.

– Ой, Валечка, я же проверить тебя хотела… Я думала…

– Глупыш… Разве же любовью можно шутить?

Синие колокольчики нашептывали Искре удивительную сказку, отряхивая на рассыпанные волосы чистую росу. В траве откликнулись кузнечики, весело застрекотали. Где-то, в развесистой кроне дубов, куковала кукушка, предвещая влюбленным долгие годы и золотое счастье. Девушка тонула в каком-то тумане, забывая обо всем на свете. И о фабрике, и о девчатах, которые уже проснулись в общежитии и, наверное, ищут свою непоседу Искру. О тетке Ивге и своем родном брате она сейчас и не вспомнила. Возле нее был Валентин, и это было для девушки свершением всех ее надежд и желаний. Нетерпеливое сердце наконец свободно вздохнуло и стало жадно пить то живительное тепло, которого ему не хватало в груди.

Искра еле успела на фабрику к станку, так и не придумав причины, которая бы объяснила все девушкам…

Ночью Искра попрощалась с любимым. Они сидели на росистой траве у автострады, в густых кустах дикой маслины, счастливые и печальные, пьяные от любви и трезвые от неминуемой разлуки.

– Я вернусь, когда здесь все затихнет, – успокаивал моряк.

– А если не утихнет?

– Тогда я вызову тебя к морю и мы заживем вдвоем. Распишемся. Квартиру нам дадут… У моря…

– Морей много… – вздохнула Искра. – На каком ты будешь?

– Посмотрю. Новоград – моя первая остановка. А если нет, так я на ТОФ подамся. Там никто меня не знает… Туда и тебя возьму…

– Когда?

– Наверное, не сразу… А пока я должен сдыметь…

– Что ты сказал?

– Ну, слово такое есть у моряков, когда корабль на горизонте плывет и дымит. А потом исчезает, и его дым тает в небе… Значит, сдымел корабль… Смылся. Пропал с глаз. Вот так и я, Искорка, должен смыться на то время, пока тут все забудется… Помоги мне… Ладно?

Она не ответила, а только поцеловала крепко, прижавшись к нему. Так они и замерли у дороги, в ослепляющем мигании автомобильных фар, которое накатывалось на них, словно морской прибой на крутые берега.

Потом он вышел на трассу с чемоданчиком в руке, остановил какую-то машину. И пропал в темноте. И Искра осталась посреди дороги одна, не зная, что делать дальше…

Скоро Валентин написал письмо, пробудив в сердце надежду, и девушка ожила. Потом письма перестали приходить, но от этого Искрина любовь не потускнела. Она жгла ее смертельным огнем, поднимала с кровати среди ночи, и девушка не раз бегала в рощу, где парень показал ей свою грудь. Там в высокой траве под березой встречала Искра солнце, слушала таинственную сказку лесных колокольчиков, видела кристальную росу на цветах. Только кукушка ей больше не куковала, потому что пора куковать давно отошла.

Осенью снова пришло письмо от Валентина, и девушке показалось – весна пришла вновь и вновь поют соловьи.

Искра не замечала под ногами осенней распутицы, не чувствовала осеннего дождя, не слышала, как тоскливо завывает ветер и гремит железом на крыше Фабричного общежития. Валентин любит ее по-прежнему и скоро заберет в Новоград.

И ожидание стало невыносимо болезненным. Искра мучилась сама и мучила других. Стала раздражительной, грубой с подругами.

Но вот всему пришел конец. Новоград открыли. Въезд для всех свободен. И она мчится с матросами на ревущем грузовике по той трассе, по которой когда-то уехал из их городка любимый, Валентин. Где он только не побывал за это время! И в Мурманске, и на Камчатке, и в Хабаровске. И все-таки вернулся в свой Новоград, и уж там Искра найдет его непременно. Это же совсем близко!

Водитель, словно угадав ее мысли, нажимает что есть мочи на газ. Степь ровная, трасса видна до самого горизонта, и он гонит машину по-морски, на крейсерской скорости. Машина ревет, стонет, кажется, словно асфальт тает под ее широкими колесами.

Курчавый, будто он нарочно завивает волосы, главстаршина Виктор Добряков все подзуживает юного и розовощекого, как девушка, матроса – водителя Петра Шпичку:

– Семафор дал добро! Курс свободный, жми, браток.

Петр косит глаза на Искру и, увидев в ее взгляде поощрение, крепче берется за руль, выжимая из мотора последние силы.

– Давай, давай, – хохочет Виктор.

– Ой, Витя, – радуется Искра. – Да вас расцеловать стоит, если мы засветло приедем в Новоград…

– Ты слышал, Шпичка?

– Да, слышал, как не слышать, – вздыхает Петр и сразу краснеет. – Кого целовать будут, а кого боцман на губу может посадить…

– Да за что?

– За бензин. На такой скорости она жрет бензин, как верблюд, – жалуется Петр, но скорости не сбавляет. – А повороты тут крутые. Того и гляди придется винтики от мотора собирать…

Виктор словно и не слышит ничего – рукой оперся о ветровое стекло, страхует Искру, чтобы не ударилась, если Шпичка вдруг затормозит.

– Ваш моряк яхты любит?

– Любит! – Искре приятно, что Виктор так кстати вспомнил о ее любимом.

– О, тогда мы его сразу найдем. Не тужите. Я из яхт-клуба сам не вылезаю…

– Найти нетрудно, – смеется Искра. – У него на груди выколото пронзенное стрелой сердце и имя «Искра».

Виктор подскочил. Глаза его вдруг округлились:

– Что вы сказали? Выколото? Не может быть. За это ведь под суд, у кого найдут хотя бы иглу и чернила. А тех, кто уже наколол, на флот совсем не берут… для военного моряка позор эта татуировка…

– Неужели? – искренне удивилась девушка.

– Точно! Вы так отстали, дорогая наша Искра, что и сказать страшно… Сейчас уже и флот не тот, и военные моряки стали совсем другие… Среди торгашей и траловиков это дело еще процветает, а у нас давно нет… Давным-давно…

– Так ведь красиво же! – восхищенно воскликнула Искра.

– Дикари и на лбу выжигали, и на шее. А в носу дырки прокалывали, чтобы прутья или кольца вдевать, как свиньям… Это же каменный век, а теперь атомный…

– Так ведь у моряков это традиция, а не дикость…

– Самая плохая, – прервал девушку главстаршина, не давая ей договорить. – Эти традиции гнали на кулачные бои целые улицы, хутора и даже села… Ни за что ни про что люди ломали друг другу ребра, выбивали глаза. И все это считалось традицией… Ну да ладно об этом. Вы мне скажите лучше другое: какая это сестра будет срочно разыскивать брата? Какая это сестра не знает его адреса? Какая сестра полетит к нему, как к любимому? Какой это брат имя сестры станет выкалывать на груди? А?

– Что же тут объяснять? – спокойно ответила Искра. – Мой брат любит одну мою подружку, а мы с ней тезки. И она его тоже! Да как любит! Света белого не видит. Так никто больше не любит!..

– Ой-ой-ой! – деланно запричитал Виктор.

– Вы уж не перебивали бы. Вот они с братом немного поссорились в письме. Я и должна все выяснить и помирить их. Ясно?..

– Ла-ла-ла! – завопил Шпичка и громко загудел в клаксон.

– Ты что, спятил? – набросился на него Виктор.

– Тут спятишь, услыхав такое, – облегченно вздохнул водитель. И стал сбавлять скорость на спуске. – А я-то думал, что влюбленная – это вы, Искра. А выходит, что это ваша подружка. Чего же вы сразу не сказали? Вот и разбери вас, девушек… Говорят одно, а думают другое… Да если бы я знал такое дело, я бы давно уж к Новограду подвозил вас…