Текст книги "Две жемчужные нити"

Автор книги: Василий Кучер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

18

Ольга Чередник и бригадир вышли из леса, прячась за поредевшими кустами, и остановились у раскидистого ореха. Видно, не торопились, ведь отсюда до фабричной стены рукой подать.

– Ты и не любил меня по-настоящему, – глотая слезы, всхлипывала ткачиха. – Даже любовь у тебя была по графику, на проценты разделена. Когда с женой, а когда со мной. Где у тебя совесть?

– Неправда! Я и сейчас тебя люблю, – стоял на своем Василий Бурый, приминая носком башмака опавшие листья.

– Любишь? А почему же орал на собрании, чтобы меня выгнали из бригады за эти несчастные утки? Чтобы отправили в последнюю дыру, туда, к самой стенке? Куда никто и не заглядывает…

– Неправда! Я хотел тебя от людского глаза схоронить, чтобы и дальше встречаться, – беззаботно оправдывался бригадир. – Чтобы и дальше жить спокойно…

– Спокойно! Вырвал меня из бригады, где работают все мои бывшие подруги. Они уже надели красные косынки. Загнал в эту дыру, а сейчас хочешь запихнуть еще дальше? Не выйдет! Я только слезы от тебя видела и постоянный страх… Ночью плакала от злости, проклиная судьбу. Боялась встречи с твоей женой, которая когда-нибудь да произойдет… Ты брал у меня все, а взамен не возвращал ни крошечки…

– О, нет! – криво улыбнулся Василий. – А кто приписывал тебе десятки метров шелка, которых ты никогда не ткала? Кто завышал процент в нарядах? Признавайся, если честная…

– Честная… Я честная, потому что намучилась с пьяницей и поверила тебе, что будем счастливы… Что навсегда уедем отсюда… Что бросишь жену и будешь моим… Ты сам умолял и настаивал… Не я начала первая… О какой же честности говоришь ты, бригадир?

– Нет, нет. Не уклоняйся от ответа. Брала деньги за чужие метры? Получала за перевыполнение плана, который никогда не выполняла?

– Брала! Но вечером все тебе же возвращала. На рестораны, на гульбу. Все, до копейки. Еще и свои добавляла, когда на курорты ездил…

– И это все? Скажи честно: все?

– Нет, не все. Запамятовал, как бусы мне подарил… Говорил, настоящий жемчуг… А оказалась подделка… Крашеная пластмасса…

– За что купил, за то и продал! Я не ювелир, чтобы докапываться до истины…

– А я докопалась. И нашла твою пробу… Ты яблочко румяное только сверху, а в середине червивое… Противно… Страшно… Как гадко!.. Больше этого не будет!.. Я тебя выведу на чистую воду. Карьерист во главе бригады, которая борется за самое светлое, самое честное звание!

– Ты меня не пугай. Я пуганый…

– А я тоже не из пугливых. Натешился, и будет. Я повторяю, больше это не повторится.

– Что? – Василий выскочил из-за куста и преградил дорогу Ольге, которая собиралась выйти на тропинку. – Скажи, Ольга, о чем ты?.. Чтобы я знал наперед.

– Да о том, что и я при тебе, и Марина под боком… Не могу я обманывать твою жену и деток, как обманывала до сих пор… Стыдно мне перед девчатами, перед Олесей. Уйди с моей дороги, чтобы я больше тебя не видела. И забудь, что знал меня… Забудь, а то плохо тебе придется…

– Но ведь я не могу, Ольга, сердце не позволяет, – вкрадчиво проговорил Василий.

– Сердце? Да оно у тебя как футбольный мяч: летит, куда посылают… Бессердечный, вот ты какой! Не верю я тебе больше… Уйди с дороги, а то быть беде… И давай возвращайся к жене, к детям, а станешь искать новые развлечения, обо всем расскажу…

– Тебе не поверят…

– Поверят. У меня свидетели есть…

– Кто?

– Нас ребята видели. Дважды… Только молчат до поры… А если начну я, то и они откликнутся на твою голову…

– А может, на твою?

– Нет!

– Ну так знай: ни тебе, ни жене. К третьей пойду… На целину сбегу… Меня давно в Красноярск на капроновый зовут…

– А наша бригада? – казалось позабыв обо всем, что между ними произошло, вскрикнула Ольга. Даже руки протянула к Василию. – Ты что выдумал, сумасброд?

– То, что слышала.

– Не пустим. Хочешь вредить еще и гам? Тебя здесь раскусили, здесь и положат конец твоей брехне. Как только твоя жена до сих пор не догадалась?

Ольга в отчаянии обхватила голову руками и кинулась прочь. Горячие слезы, душившие ее во время разговора, вдруг прорвались, заслонили весь мир. Тот пьяница избивал ее до полусмерти, пока не выгнала. Этот, проходимец, измывается. До каких же пор так будет? Кто его осадит, чтоб не опутывал паутиной людей, которые его еще не раскусили? Олеся ведь ничего не знает. Анна Николаевна тоже ни о чем не ведает… Вот он и распоясался… Вызвал среди бела дня Ольгу в клуб, увел в лес, стал вымогать деньги. Даже не спросил, есть ли они у нее. Не спросил, как она себя чувствует, что станет делать в выходной, слова ласкового не сказал… Вынь да положь деньги… Словно Ольга раба его…

И туг она вскипела. Выложила все накопленное за долгие дни, недели, месяцы… А он показал себя таким, каков был на самом деле – мелочным и никчемным!

Ольга бежала, не разбирая дороги, и лишь у проходной пришла в себя. Но глаз все равно спрятать не смогла. Заплаканные. Лицо осунулось. Даже пудра не помогла. До того довел, изверг, что и свет не мил. На небе солнце, у нее же перед глазами туман, словно моросит частый дождик, который скоро зарядит и у них в Новограде, – а нитка на станке тонкая. Тысячи ниток… Как тут быть?

Рында, увидав Ольгу, хохотнул:

– Вот до чего морячки доводят…

Ольга пропустила его слова мимо ушей. Не до этого. В другой раз не смолчала бы. А Рында был зол, как всегда, когда не успевал опохмелиться.

Но не успел он еще что-нибудь добавить, как на пороге появилась Олеся, и тоже сама не своя. С красными от слез глазами. Еще бледнее Ольги. Дрожащими руками она торопливо развернула какой-то сверточек, ткнула его Рынде под нос. Старик оторопело, бессмысленно хлопал глазами, никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Что они там еще натворили, эти кандидатки в коммунистическую бригаду?

– Прошу вас, Архип Иванович, – всхлипывая, говорила Олеся. – Взгляните на этот шелк и запомните. Он мой. Я хочу пройти с ним в ткацкий цех. И выйти обратно. Поглядите, чтобы потом не задержали и не заподозрили меня в чем. Я только что купила его в универмаге. Мне надо показать его всем и вынести обратно… Вот свидетели!..

Олеся показала на Искру и Андрея, те утвердительно кивнули. Не раздумывай долго, старый Рында, а то вон уже какая очередь ткачих выстроилась. Проверяй пропуска, и пусть проходят.

– Ладно! Только смотрите мне! – Рында погрозил пальцем неизвестно кому и зачем. Верно, он так и не понял, что это за материал, зачем его показывать в цеху и почему у Олеси глаза полны слез.

Шла новая смена, людской поток захлестнул проходную и чуть не унес с собой Архипа. Вздохнул старик свободнее, лишь когда пошли ткачихи в красных косынках из бригады коммунистического труда. Казалось, у ворот зацвел полевой мак или, как на первомайской демонстрации, затрепетали флаги. И любо было старому Архипу глядеть, как весело и красиво шли девушки из коммунистической. Сердце радовалось.

Смена прошла, в проходной снова тихо и пусто. Очень обрадовался старый вахтер, увидав еще одного знакомого, бригадира Василия Бурого. Поманил его пальцем, таинственно зашептал:

– Послушай, начальник! Что у тебя делается в бригаде?

– А в чем дело?

– За так не продаю… Ставь магарыч! Вечером, говоришь? Давай вечером. И что у тебя за бригада? Только что пробежала вся в слезах, злая, как старпом, Ольга Чередник. За нею Олеся Тиховод с дружинником. Комсорг, а тоже вся в слезах. Какую-то материю понесла в цех. Показывать. А за ними еще эта, сорвиголова из Самгородка… Ох, смотри, бригадир, как бы эти слезки камнем в тебя не полетели.

– Пускай! Нам не привыкать! – хвастливо заверил Василий.

Но вдруг заволновался, даже побледнел. Нервно покусывая губы, стал жаловаться:

– Вот видишь, отец, какая у меня бригада! Одна в слезы, другая в пляс, третья в лес… А ты хоть головой об стену бейся.

– Ого! – сочувственно заметил Рында. – Ты уж держись, сынок, да смотри голову не разбей.

– Нет уж, Рында. В доску расшибусь, а на своем поставлю… Будут они у меня, как шелковые, по ниточке ходить. И звания для них добьюсь, и косынки красные наденут… Я на своем поставлю…

– Поставь, сынок… Поставь! Да гляди, чтобы они тебе шею не свернули. И главное, не давай бабам волю, а то как сядут на загривок, сам черт не сбросит… Так на тот свет и понесешь, в самое пекло… Хорошо на кораблях… Не было на палубе юбок, нет по сей день и никогда не будет… В Запорожской Сечи тоже…

– До свидания, старый. Потом доскажешь. Некогда! – сказал Василий и прошел в узкий коридор проходной.

Щемило сердце. В горле жгло, и он заскрежетал зубами. Сжал кулак так, что запястья побелели, ногти больно впились в ладони. Случись это раньше, он бы и бровью не повел. Раньше стоило бригадиру позвонить в отдел кадров или написать рапортичку, как от такой непокорной Ольги или языкастой Олеси и следа не осталось бы в Новограде. Милиция мгновенно аннулировала таким ткачихам прописку – и выметайся в двадцать четыре часа. Тогда и город был закрытый, и тот, кого здесь лишали прописки, долго еще обивал пороги в других местах в поисках работы. А сейчас что? Правду Марчук говорит: сейчас никто никого не боится… И отдел кадров так же, как милиция, не имеет права никого высылать без суда. Сейчас ткачихи могут сесть тебе на голову, а ты молчи, если и дальше хочешь оставаться бригадиром. Уже не ты ими командуешь, а они передвигают тебя, словно пешку на шахматной доске. Чуть что не так – сразу собрание, строгие требования к дирекции и партийному комитету. Вот тебе и единоначалие бригадира на производстве! Дожили! Бригадир без силы и без власти! Вертите им, как хотите, а он вас и пальцем не тронет.

Не тронет? О, нет! Вы еще не знаете Василия Бурого, если так думаете. Кто отвечает за выполнение плана в бригаде? Бригадир! Кто заправляет ткачихам пряжу в станки? Бригадир со своими учениками. Кто заботится о пряже, запасных частях к станкам, освещении цеха и вообще о работе всех ткачих? Так чего же ты нос повесил, Вася? Выше голову! Разве ты не можешь так заправить станки Ольге и Олесе, что они волком взвоют и поклонятся тебе низко? Можешь! Разве не можешь дать Ольге такую пряжу, с которой она ни за что не выполнит план? Можешь. Так в чем же дело? Чего ты горюешь, словно матрос, которого навсегда списали на берег? Тебя же еще не уволили? Нет! Вот и бери снова кнут и вожжи в руки. Одну взнуздай, второй вожжами указывай дорогу. Третью можно раз кнутом, а раз – пряником. Охаживай их, как добрых коней, и они снова станут послушными. Вот придешь сейчас в цех. И прежде всего поставь Ольгу вязать узлы. Отдели ее от Олеси. Пусть плачут по отдельности. А то как сойдутся вместе, непременно выплачут друг другу свое горе. И тут Ольга а не устоит. Все разболтает… Итак, Ольгу – вязать узлы, Олесю – на заправку станков. Пусть сама попробует. Бригадиру некогда. У него профилактика. Павел и Андрей будут с ним. Вот так. Твоя власть, бригадир, всех к ногтю. Выше голову! Ольгу в тот конец цеха. Комсорга – в другой. Морской порядок… А сам – посередине. Не давай им сойтись.

Василий нахмурился, рванул дверь цеха.

Он уже и рот раскрыл, чтобы накричать на ткачих, и руку с часами поднял к глазам, чтобы показать всем, как бригадир бережет на работе каждую минуту. Думал, пока пройдет от порога до станков, ткачихи заметят на его лице недовольство, притихнут, покорно примутся за работу. Бригадир! От него зависит их заработок! А ведь самое главное – заработок. Слово бригадира – закон. К этому приучает их Бурый давно. Но на пороге весь его воинственный запал мгновенно угас.

У станков, хотя его смена должна была уже приступить к работе, не было ни единой ткачихи из его бригады. Девушки, которые закончили работу, тревожно выглядывали из-за станков, словно спрашивая усталыми глазами: «Где же твоя смена, бригадир? Опять митингуют? А время не ждет! Если каждый день так работать, то и план и обязательства – все полетит вверх тормашками… Взгляни, как твоя бригада готовится к смене!..»

Бурый поглядел в противоположный конец цеха и увидал всех девушек, тесным кольцом окруживших Олесю. Здесь были и ткачихи из шелкового цеха, где она когда-то работала; они вели себя так решительно и смело, словно кто-то слил всех в одну монолитную бригаду и назначил нового бригадира. На Василия никто даже не обратил внимания. Он дернул воротник, словно ему было жарко. Потом кашлянул и стал громко сморкаться в большой, старательно выглаженный, сложенный вчетверо клетчатый платок. Марина даже надушила его. Одна из девушек оглянулась, то ли Стася Богун, то ли Галя Диденко, – Бурый не узнал. Но и та взглянула только мельком и тотчас снова показала ему спину. Вот остолоп! Разве в таком шуме можно расслышать стук двери или то, как сморкаются? Василий быстро направился к ткачихам, на ходу приосаниваясь и раздвинув локти, словно собирался растолкать девушек, чтоб как можно быстрее добраться до Олеси Тиховод.

Но вдруг увидел Анну Николаевну и остановился на полпути. Та стояла возле Олеси, сокрушенно покачивая головой, краешком белой косынки вытирая крепко сжатые губы. Такой он не раз видел ее на партийных собраниях, когда парторг собиралась дать кому-то бой. Что делать? Быстро опустившись на одно колено, бригадир стал завязывать шнурок, хотя тот был в полном порядке.

Как тут быть, когда рядом с Анной Николаевной стоит и Ольга Чередник, прижав ладонь к щеке. Глаза у нее грустные. По обе стороны от нее, словно охрана, сильные и стройные Андрей Мороз и одноглазый Павел Зарва. Они так сочувственно слушают Олесю, а на него, Василия Бурого, и не смотрят. Так что молчи, бригадир, раз опоздал и потерял власть над ткачихами. Прислушайся лучше, о чем они говорят. Даже посочувствуй им, и тогда снова возьмешь верх. А так что же получается? Ты опоздал, и они одни, без тебя, решают наболевший вопрос.

– Вы говорите – не беда, а я помню, как возле нашего детдома в лесу, вскоре после войны, мальчишки пасли коров, – говорила Олеся. – Кто-то нашел заржавленный снаряд. Разложили они костер и давай вытапливать из снаряда олово. Хотели сделать блесны и грузила для удочек. И девочек двух уговорили. Обещали им кольца сделать из этого натопленного олова или меди. Оловянные перстни… Ну и наделали: два дуба повалило, а когда матросы прибежали, не было уже ни пастухов, ни скотины. Только девочка без руки истекала кровью в кустах. Эти ребята учились в нашей школе. Всех нас повели к поваленным дубам. И учитель показал нам все: где разжигали огонь, где росли поваленные дубы… На одном дереве нашли шапку пастушка… Сумочку с хлебом на сосну забросило. Матери голосят: там ногу найдут, там руку. А учитель нам все показывает: «Глядите, дети, что снаряд натворил. Не трогайте таких игрушек. За десять километров обходите. Товарищам своим расскажите, детям, когда вырастут… Чтобы наука всем была».

Ткачихи не знали, к чему Олеся ведет, но не перебивали, слушали. Только Искра не утерпела:

– А потом что?

Олеся мяла в ладонях бракованный репс, побывавший уже в руках у всех девчат, от чего белокорая березка потускнела, помрачнела, словно и ее опалило тем огнем.

Анна Николаевна подошла к Олесе, забрала отрез:

– Дай сюда. Не мни…

Искра снова спросила:

– Ну а дальше что, Олеся?

– Что дальше? Кажется, все. Вот так и этот репс, девушки. Вот и я натворила дел, как те пастушки. Вспомнились они мне сейчас… И я повела вас к этим поваленным дубам…

Ткачихи, не отрывая от нее широко раскрытых глаз, зашептались. И тотчас притихли, задумались, плотнее прижавшись друг к дружке. Галя Диденко обняла за плечи Стаею Богун. Ольга Чередник все еще шмыгала носом, вытирая глаза вышитым, мокрым от слез платочком, который она все время вертела, надеясь найти сухое местечко.

Анна Николаевна развернула шелк:

– Сколько здесь метров? Три?

– Три, – вздохнула Олеся.

– Шесть косынок выйдет… Продай мне на одну. У кого есть ножницы?

– И мне, – бросилась Искра.

– И я возьму, – подошла Ольга Чередник. – Продай мне тоже… Пусть вся бригада в таких ходит, пока заслужим красные.

Андрей Мороз раздобыл ножницы. Ткачихи столпились возле Анны Николаевны, размеряя отрез и незаметно оттесняя девушек из шелкового цеха, где Олеся выткала этот бракованный репс. Наконец бригада плотным кольцом окружила Олесю и Анну Николаевну, как будто это было глубоко интимное дело, не касавшееся других. Хотя все ткачихи отчетливо слышали и видели, как все произошло. Олеся побежала не в свою бригаду, а именно к тем девушкам, с которыми работала в коммунистической. Им показала она свой брак. А сейчас девушек даже не подпускала к репсу. Они встревожились. Там не шесть, а десять косынок выйдет.

– Дайте и нам, – закричали они.

– Нет уж, – решительно заявила Искра. – Сами разберемся…

– Чья невеста, того и ленты, – неожиданно отозвалась молчаливая Галя Диденко, вдруг заговорив о свадьбе.

Не выдержала и Стася Богун:

– Невесте – свадьба, а дружкам – каравай. Мы ее дружки. Разве вы не видите?

И ткачихи из шелкового не спорили, все видели: их Олеся попала в бригаду, из которой будет толк. Сперва переглядывались, соображая, как помочь Олесе справить новое платье. Но видят – девушки из Олесиной бригады все чудесно придумали. Самые молчаливые из них Галя Диденко и Стася Богун, из которых, бывало, слова не вытянешь, вдруг заговорили, решительно став на защиту комсорга.

Сухо трещит шелк под острыми ножницами. Хлопают, как паруса, косынки. Откуда-то появилось зеркало и девушки примеряют перед ним новые платочки.

– Искра! – предупреждает Анна Николаевна. – Гляди не проторгуйся. Хорошенько считай деньги…

– Полный порядок. Все до копеечки, как в аптеке. Кому вручить? – девушка протянула обе руки: в одной деньги бумажные, в другой – серебро и медяки.

– Хозяйке! – улыбнулась Анна Николаевна. – Пусть покупает новую ткань, да хорошенечко смотрит…

Олеся хотела поблагодарить подруг, но в горле что-то застряло, и она не могла вымолвить ни слова. И, как рыба, лишь шевелила губами, ладонью смахивая вновь набежавшие слезы.

Потом бросилась к Анне Николаевне, та обняла ее, стала гладить по голове, словно ребенка, и Олесе стало тепло и легко, будто оборвался страшный сон и она сама не могла уже вспомнить, о чем он. Она ясно видела цех, веселых, бодрых, как всегда перед сменой, девчат, тесно обступивших ее. Подружки, казалось, боялись, что она вот-вот бросит их. Им так шли новые косынки! И вместо благодарности Олеся вдруг спросила:

– А где же моя, девочки?

Ткачихи переглянулись. Все были в новых косынках, а для Олеси не осталось. Еще миг – любая из них снимет и протянет свою косынку. Но откликнулась Анна Николаевна:

– Тебе не надо, дочка. Зачем тебе, чтобы те дубы всегда стояли перед глазами? И пастушки, которых разметало снарядом? Ты же все это видела…

– Видела, – вполголоса ответила Олеся.

Взяв девушку под руку, Анна Николаевна повела ее к станкам. За ними потянулись остальные ткачихи. Обозленный, опешивший Василий Бурый даже не успел подать команду о приеме смены. Не получилось у него: Ольгу – в один конец цеха, узлы вязать, Олесю – в другой. Не решился при парторге разлучить их. Только косо взглянул на Андрея Мороза и Павла Зарву, прижав два пальца к губам, что означало – перекур, ребята, пока бабы угомонятся. Чужая душа – темный лес. А бригадир любил даже в лесу ходить по хорошо утоптанным тропинкам.

Павел Зарва, наблюдавший эту сцену, поколебавшись, пошел за бригадиром. Андрей Мороз стоял посреди цеха, встревоженный увиденным и услышанным. Его поразило волнение и сочувствие ткачих. Олеся так откровенно и честно рассказала им о шелке, который решила купить на платье, несмотря на то что с деньгами у нее было туго. Гулко гудели станки, но в этом шуме Андрею отчетливо слышалось пение мотора «Ява», который завтра будет у него в руках. Эх, гуляй тогда душа на все румбы.

И на тебе. Встреча с девушками в универмаге. Словно ничего особенного не произошло. Ну, купила брак, так пойди и обратно возьми деньги. Так нет же, она номер свой увидала. И все пошло шиворот-навыворот. Андрей видел, как ткачихи той бригады, где работала раньше Олеся, с тревогой бросились к ней, с огорчением разглядывали материал.

Даже спокойного, равнодушного Андрея Мороза незаметно для него самого увлекли девичьи заботы об Олесе.

Вместе с девушками он тоже вздыхал, сочувственно покачивал головой, соображал, чем именно можно сейчас помочь Олесе? Может, купить у нее этот репс и подарить мачехе в день рождения? Нет. Олеся на это не согласится. А девушки могут засмеять. «Хорошо, что она не рассказала девчонкам, как я хотел отдать этот шелк в универмаг, всучить его продавцам, а Олесе вернуть деньги», – подумал парень. Он только теперь сообразил, что мог натворить. А ведь что-что, а совесть у него, кандидата в ударники коммунистического труда, должна быть чистой.

Андрей не заметил, как из-за этой истории отдалилась его давняя мечта и до боли родной голос чудесной «Явы», не раз уже во снах уносящий его в сказочный мир, вдруг стал глуше.

«Да, Андрей, не будет покоя твоей душе, пока ты не разберешься со своей совестью. Понадобился тебе мотоцикл, как же. Вынь да положь. Денег не хватает, вот ты… – Андрей потер лоб, будто это могло подсказать ему решение. – Девчата так тебе верят, слышишь, Андрей, верят, – лихорадочно стучало в висках, – ведь еще не поздно… Ну, решайся же, тяжелодум несчастный. Что стоишь на распутье?!»

Он огляделся, все работали. Тогда парень опрометью бросился к злополучному буфету. К счастью, там никого не было.

На столе стояли тарелки с бутербродами и студнем, в стаканах сметана, ветчина – порциями. Винегрет. Ливер, сырки в обертке. Квас и ситро. Для холостяков – это роскошь. Посредине знакомая тарелка с деньгами. Денег мало. Несколько бумажных рублей. Одна пятерка. Две трешки. Серебряные и медные монетки.

Андрей бросил на тарелочку рубль за сметану и колбасу, взял сдачу. И глубоко вздохнув, вдруг положил две десятки. Обернулся – у него за спиной стояли Василий Бурый и Павел Зарва. Они все видели. На столике – завтрак Андрея за пятьдесят копеек, а на тарелке двадцать рублей. В голове так зашумело, что парень даже не смог сообразить, что к чему.

– Так вот оно что! – воскликнул Василий Бурый. – Я давно уже, брат, ловлю, кто же это на даровщинку живет, да никак не поймаю. Разве твоя сметана да колбаса двадцать рублей стоят? Выходит, ты целый месяц ел в долг, а сейчас положил в кассу? Ловкач. Вот из-за кого нам не присваивают звание бригады коммунистического труда. Видали такого? Эй, кто там? Сюда! Я вора поймал…

– Я не вор! Вы не имеете права! – побагровел Андрей, растерянно хлопая глазами. – У меня денег не хватало. На мотоцикл собирал. Я же не вор. Положил весь свой долг. Все двадцать! Посчитайте. Я ничего не украл…

– Не украл? А целый месяц кто за тебя платил? Мы в складчину покрывали недостачу. Все девчата давали деньги. Эй, кто там? Сюда!

Павел Зарва, перекладывая из руки в руку новенький французский ключ, проговорил, сдерживая злость:

– Бригадир! Не устраивай шухер… И я тебе свидетелем не буду. Слышишь, Василий? Я очень тебя прошу…

– Не проси! И вообще уйди с дороги, коли сам такой. Шухер… Знаем, чем это пахнет и откуда взялось. Думаешь, если тюрьму закрыли, так и будешь гулять?

– Я бы огрел тебя, бригадир, за такие слова, но не хочу возвращаться туда, откуда вырвался. Ты меня можешь ударить, а я тебя – нет. Не поднимай шухер, прошу тебя, – выдавил Павел, загородив собой Андрея. – Он не виноват, раз сам признался.

Но на пороге уже выросли контролеры из браковки и с ними Марчук.

– Кто тут кричал? Что случилось? – бросился он к Василию.

– Да вот этот, – Василий нехотя указал на Мороза, – брал еду в буфете, как бы это сказать… в кредит…

– Так вот какие вы кандидаты в коммунистическую? Нет, голубчики. Сюда прежде всего надо прислать уголовный розыск, а уж потом думать о бригаде коммунистической. Вам нужен капитан Корзун, который убийц и бандитов ловит. Факт! Так и запишем. Ведь он же вор!

У Марчука за красным мясистым ухом торчал острый карандаш с пластмассовым наконечником. Марчук выхватил его, чтобы составить акт. В дверях испуганно перешептывались браковщицы из ОТК, не зная, что делать. Откуда обо всем узнала Олеся, неизвестно, но в этот момент она стремглав влетела в комнату.

– Что? – звонко спросила она. – Ты брал в буфете целый месяц еду и не платил, а сейчас после получки положил все деньги сразу? Но почему ты ничего не сказал нам, мы бы одолжили тебе деньги. Какой же он вор, товарищи? – обратилась Олеся к окружающим. – Ведь Андрей вернул все до копейки. Ну, плохо поступил, а теперь одумался… Недостача восстановлена.

Девчата тихо засмеялись, и это разрядило нервное напряжение, созданное Бурым и Марчуком.

– Я так рада, что наконец обнаружилась эта проклятая недостача. Так рада, что и сказать не могу… Какой же ты молодец, Андрей! Даже сам не знаешь, какой молодец!

– Ну, знаете! – вскипел Марчук. – Потакать ворам! Я этого не допущу, я составлю акт!

– Пишите! Составляйте! Вам бы только людей судить, властвовать над рабочими. Командовать все рветесь. По-старому мыслите: рабочие, мол, винтики. Это мы-то винтики, кто хлеб сеет, уголь добывает, варит сталь, делает машины, полотно ткет?! А кто же тогда хозяин страны, творец, товарищ Марчук? Да это вас судить нужно, что людей ни в грош не ставите, что не доверяете нам. Э, да что вам объяснять, все равно не поймете, горбатого, говорят, могила исправит. А нам работать пора. Пойдем, Андрей, пойдем, бригадир!

И Олеся молнией вылетела из буфета. Андрей даже не взглянул на нетронутый завтрак, оставшийся на столе.