Текст книги " Журавли и цапли . Повести и рассказы"

Автор книги: Василий Голышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Потрясенные монологом, мы молча ожидали объяснений. И они последовали. Марк Иванович взял фотографию Испанца и вслух прочитал то, что было написано на обороте:

– «Двадцать первого января тысяча девятьсот сорок второго года…» – Сделал паузу и, посмотрев почему-то на Юльку, спросил: – А теперь скажите, молодой человек, когда фашисты заняли Наташин?

– Двадцать пятого сентября тысяча девятьсот сорок первого года, – без запинки ответила командир Юлька.

– А ушли… – Марк Иванович задумался, вспоминая, но его опередил Орел. Он был более точен в выражениях:

– А вышибли мы их отсюда, уважаемый Марк Иванович, тринадцатого февраля тысяча девятьсот сорок второго года.

– Вот именно «вышибли», – повторил Марк Иванович. – Тринадцатого февраля. Следовательно, эту фотографию я получил, когда в Наташине стояли немцы.

– Значит, вы знали, что Испанец, то есть Андрей… – командир Юлька ухватилась за последние слова Марка Ивановича как за соломинку. Но Марк Иванович разочаровал ее.

– Ничего я не знал, – глухо сказал он, – ничего. Даже не подозревал. Слухам поверил. Немцы слух пустили, будто, кто желает, может через Красный Крест куда хочешь писать. И ответы получать. А тут фотография эта. В конверте. С советской маркой. Я и поверил… – Командир Юлька смущенно потупилась: учитель, а в такую глупость поверил. Разве фашистам можно верить? Ни в чем и никогда. – Да, – продолжал Марк Иванович, – поверил, а теперь вот открылось, сам он это…

– Испанец, – наводяще подсказала Юлька.

– Вот именно, Испанец, – подхватил Марк Иванович. – Испанец – прозвище это оттого, что пионер Андрей Князев хотел в Испанию убежать, а его учитель Марк Иванович способствовал ему в этом.

Надо ли говорить, с каким восторгом посмотрела командир Юлька на Марка Ивановича. Учитель, помогающий ученику бежать в Испанию! Ей бы такого! Правда, услышав продолжение, Юлька несколько разочаровалась в Марке Ивановиче. Он, оказывается, если и помогал Андрею, то делал это, увы, «бессознательно». Андрей пришел и сказал, у них игра: «Рейс бронепоезда «Юный коммунар» в Испанию», и попросил разработать маршрут. Ну, Марк Иванович – старый и верный друг отряда, разве мог отказать? За честь счел. И разработал: «Наташин – Брянск – Москва – Минск – Варшава – Берлин – Париж – Мадрид». Он же его, бронепоезд этот «Наташин – Мадрид», и «боеприпасами» снабдил. Тоже сам того не подозревая. Андрей сказал – для фейерверка и получил два ракетных заряда. Один для проводов «Юного коммунара», второй – для встречи после возвращения с победой над фашистами.

Увы, проводы были тихими. «Бронепоезд» даже сигнала не подал, прощаясь с родным Наташином. Зато возвращение наделало немало шума. «Бронепоезд», которому так и не удалось достичь земли басков, был задержан в Брянске, «обезоружен» и в сопровождении двух милиционеров отправлен обратно в Наташин, где в образе пионера Андрея Князева и предстал перед членами педагогического совета, а затем перед лицом своих товарищей по отряду. Там и тут Андрею не поздоровилось. Но если учителя, объявив ему выговор, были единодушны в своем решении, то товарищи по отряду скорей двоедушны, так как одной рукой голосовали за строгое порицание пионеру Князеву, а другой… другой пожимали руку тому же Князеву в знак уважения. С тех пор – со дня возвращения в Наташин после побега в Испанию – к Андрею Князеву, с легкой руки учителя, и прилипло на все школьные годы прозвище Испанец.

Рассказ окончен. Синий вечер за окном стал черным. Часы в коридоре бьют девять. Ого! Ночь на носу, пора расходиться.

Мы начинаем собираться, но Марк Иванович задерживает нас.

Вид у него смущенный, а в руках все та же фотография Андрея Князева.

– Вот смотрите, – говорит он, и мы, склонив головы, читаем на обороте: «Ориентир № 1. Азимут 43°. 2 км 43 м». – Что бы это значило, а?

Агроном вдруг оживляется:

– Ориентир номер один? Ну как же, Марк Иванович, помните: «Ориентир номер один – парашютная вышка»?..

И агроном, при всеобщем внимании, вспоминает… В пионерские годы – его и Андрея – у них тоже были военные игры. И они тоже учились ходить по азимуту. А учил Марк Иванович, бывший разведчик Красной Армии. И когда учил, то ориентиром для азимута всегда брал почему-то парашютную вышку.

– Ведь так, Марк Иванович? – спросил приезжий.

– Так, – ответил Марк Иванович. – Верно, была у меня такая привычка, но позвольте, в свою очередь, спросить, для чего мой бывший ученик сообщил мне, своему бывшему учителю, этот азимут?

– Тут какая-то тайна, – сказал приезжий.

– А если тайна, то как он мог мне довериться? Я ведь у немцев служил…

– Все знают, как вы «служили», – усмехнулся Орел и, обращаясь ко мне, Юльке и приезжему, объяснил: – Марк Иванович в немецкой управе писарем был. Жителей учитывал по годам и по здоровью. И списки составлял, кому в русском голодном «аду» оставаться, кому в сытый немецкий «рай» ехать. Да, видно, адреса перепутал. Пошли фрицы по домам кандидатов в «рай» отбирать, а в списках – одни старики да младенцы. Хватились писаря… Удивляюсь, – Орел посмотрел на Марка Ивановича, – как вы тогда уцелели?

Марк Иванович усмехнулся:

– Ну как? В подполье ушел. Вот и уцелел.

– В какое подполье? – насторожился Орел. – Чье?

– Буквально в подполье, – сказал Марк Иванович. – Отсиделся у своих до прихода наших… Ну так что же нам с этим азимутом делать?

Командир Юлька удивилась.

– Как что? Что все, то и мы, – сказала она.

– А что все? – спросил Марк Иванович.

– Ходят по азимуту, если у них есть азимут, – ответила Юлька.

– Верно, – поддержал Орел. – И мы по нему пойдем.

– Хоть сейчас! – вскочила Юлька, посмотрела за окно и поправилась: – Хоть завтра!

– Ни завтра, ни послезавтра, – остудил ее Орел, – а на четвертый день каникул.

ТРОФЕИ «БУМАЖНОГО ДЕСАНТА»

Третий день летних каникул был полон сюрпризов. Он и начался с сюрприза.

Утром по дороге в школу ко мне зашел командир Спартак с устным донесением: вчера в полдень на главной улице Наташина – Садовой – был выброшен «бумажный десант» «журавлей». Собрано пятьдесят килограммов макулатуры. Отличился, как ни странно, Аника-воин. Зашел по рассеянности туда, куда пионеров, собирающих макулатуру, никогда не пускали, – в архив горисполкома – и припер целый мешок. Оказалось, бывший заведующий Иван Иванович Бессмертнов, старый и угрюмый, что трясся, бывало, над каждым клочком бумаги столетней давности и прозванный за это Кащеем Ивановичем Бессмертным, ушел наконец на пенсию, а новый, молодой и жизнерадостный, став заведующим, в тот же день приказал очистить «авгиевы конюшни» от ненужного хлама. Набралась куча, и пока сотрудники ломали головы над тем, как от нее избавиться, подоспел десантник Аникеев… Спартак сам, не поверив, что Анике-воину так глупо повезло, взвесил мешок и, любопытства ради, пошарил в его содержимом. Любопытство обернулось находкой. Да еще какой! Вот два немецких оригинала, а вот два перевода. В первом письме-копии, отправленном из Наташина в Берлин, сообщается о конфискации «редких рукописных книг, литературных памятников славянской культуры» в музее-монастыре Наташина и об отправке их в Музей восточных культур немецкой столицы, а во втором, присланном из Берлина в Наташин и датированном четырьмя месяцами позже, о том, что «редкие рукописные книги, литературные памятники славянской культуры Музеем восточных культур до сих пор не получены».

– Интересно, да? – спросил командир Спартак, видя, с каким увлечением я – не читаю, нет, – пожираю глазами переводы с немецкого на русский, сделанные, как он уже успел мне сообщить, учительницей немецкого языка.

– Потрясающе! – воскликнул я, нисколько не преувеличивая силы охватившего меня чувства. Да иначе и быть не могло. Не далее, как вчера, проявив и отпечатав пленку, я прочитал о них в одном из приговоров «Суда Мазая». В приговоре говорилось: «Слушали. О похищении древних рукописей из монастыря-музея г. Наташина. Постановили: похищенное конфисковать. Организатора похищения обер-лейтенанта Фогеля приговорить к смертной казни». Далее, в скобках, сообщалось: «22 января 1942 г. приговор приведен в исполнение».

Спартак, узнав о приговоре, весь так и засветился завистью. О чем он думал, догадаться было нетрудно: ему бы туда, в прошлое, вот там бы он отличился – за все и за всех отомстил бы фашистам.

Мой голос вернул его в настоящее.

– Узнать бы, где они теперь? – задумчиво проговорил я.

– Судьи Мазая? – оживился Спартак.

– Судьи? Нет. Были бы живы – сами объявились бы, – вздохнул я. – Книги, которые они конфисковали.

– А разве можно? – загорелся Спартак.

– Почему же… – сказал я. – Мазай судил в Наташине и Стародубе. Здесь где-нибудь и конфискованное спрятал. Поищем и… – Спартак, не дослушав, кинулся к двери. – Ты куда?

– За картой и в штаб, – донеслось с улицы. – Поищем и найдем!

Командир Спартак никогда не откладывал на завтра то, что мог сделать сегодня.

Я тоже заторопился, собираясь к Орлу, как вдруг в дверь постучали и два голоса, слившиеся в один, возгласили:

– Мы к вам! Полевая почта!

Я догадался: дежурные связисты «журавлей» помогают разносить письма и телеграммы. Открыл дверь. Так и есть. «Журавлики» пятиклассницы Маша и Наташа в юнармейской форме с эмблемой воинской специальности на груди.

– Вам телеграмма.

Я расписался в получении, и они ушли.

Нет, не зря я назвал третий день каникул днем сюрпризов. Телеграмма, полученная мной, была самым удивительным из них.

Еще не распечатав ее, я уже волновался. Как всякий человек, получающий телеграмму. Что в ней, боль или радость? Телеграммы по пустякам не отбивают. Поэтому их всегда читают с конца. Чтобы сразу узнать о самом главном.

«Немедленно выезжаю. Мама». Последние слова телеграммы не столько успокоили меня, сколько удивили: мама, зачем она едет? Ответ заключался в первых словах: «Безумно взволнована почерк твоего отца». Это и было ответом на мою фототелеграмму.

Я стоял потрясенный с телеграммой в руках и твердил: «Почерк моего отца… почерк моего отца…» Так прозревший, наверное, твердит: «Я вижу свет… Я вижу свет…»

Я, наверное, плохо соображал, что делал, потому что, вернувшись вечером домой, обнаружил, что утром, уходя из дому, забыл закрыть дверь.

Четыре места требовали моего присутствия в то утро. Во-первых, телеграф, где я послал маме полуграмотную телеграмму: «Жду немедленно», во-вторых, дом Орла, которому я рассказал обо всем случившемся, в-третьих и в-четвертых, две школы – в Наташине и Стародубе, – где учились «журавли» и «цапли». Здесь я и получил сведения об успеваемости юнармейцев и поспешил с ними сперва в штаб второго батальона (командир Ю. Цаплина), потом в штаб первого батальона (командир С. Журавлев). Следствием моего визита в тот и другой штаб были световые табло, вспыхнувшие на НП двух батальонов. «Городской» и «деревенский» берега Десны усеяли любопытные. Посвященные объясняли непосвященным значение цифрового кода, которыми обменивались батальоны-«неприятели». Цифры были их «трофеями» в минувшей «битве» за знания.

Нули на том и другом табло означали, что юнармейцы выдержали эту «битву» с честью и не понесли «потерь», все до единого перешагнули за рубежи тех классов, в которых учились. Цифры «5» и «17» у «журавлей» и «4» и «19» у «цапель» показывали в процентах число тех, кто перешагнул эти рубежи с круглыми пятерками и четверками.

Последним событием того дня было заседание штаба «журавлей», на котором, как было положено, присутствовал и Черняк.

Собирались на нижнем – штабном – этаже вышки. Комиссар Нина, обожавшая секретность, выставила вокруг усиленные патрули. Был вечер. В окне, распахнутом на Десну, выгнув шею буквой «С», задавакой-лебедем плыла луна. Щурясь, моргали звезды, тщетно пытаясь разглядеть что-либо на космической пылинке Земле. А на Земле, дразня друг друга учебными успехами, перемигивались световые табло «журавлей» и «цапель».

– Заседание штаба объявляю открытым, – сказал Спартак и посмотрел на комиссара, поднявшего руку. – Ты хочешь что-то сказать?

– Да, – встала Нина. – Прежде чем открыть, надо кое-что закрыть, – сказала она и выразительно посмотрела на окно.

Команда Спартак осуждающе взглянул на худенького черноволосого Игоря Мотяшова. Задумчивость, которая так шла к нему, как к начальнику штаба, в то же время и мешала, когда ему, как начальнику, требовалось проявить не ум, а энергию.

Окно закрыли, и командир Спартак попросил меня рассказать о находке Аники-воина.

Я рассказал, добавив, что, по имеющимся у меня сведениям, музейные ценности, похищенные фашистами, находятся в Наташине, в одном из партизанских тайников, и что если «журавли» проявят смекалку и находчивость, то тайник с рукописями можно будет найти и…

– А чего их искать? – сказал вдруг Черняк, и это было как гром среди ясного неба. – У меня они, книги эти…

– Как у вас? – вскочила старшая вожатая Зоя Алексеева.

– Почему у вас? – строго спросил задумчивый начальник штаба Игорь Мотяшов.

– У вас? – разочарованно протянули члены штаба, у которых, как я понял по их тону, Черняк из-под носа увел интересное приключение: чего уж теперь искать, если все найдено?

Я сидел как оглушенный, не зная, как отнестись к признанию Черняка. Он ведь мог и не признаваться. Мог просто сказать, что о сокровищах ему ничего не известно. Или, наконец, мог сколько угодно водить нас за нос, помогая якобы разыскивать эти сокровища. Нет, в признании Черняка определенно крылась какая-то тайна. Наконец я нашелся. Махнул рукой и сказал:

– Может, еще и не те…

Мне показалось, что Черняк смутился.

– Может, и не те, – легко согласился он. – Я их возле немецкой машины подобрал… которые уцелели… Машина на мине подорвалась. И шофер с нею. А что за книги – невдомек. Церковные. Какой с них прок? Так, партизанская память. Потому и сберег… Может, и не те, – закончил он тем же, с чего начал.

Посмотрел на часы, засуетился, кинул: «Бывайте!» – и направился к выходу.

– А книги? – окликнула Черняка комиссар Нина.

Черняк обернулся и кивнул на внука:

– Завтра с Тарасом пришлю, – сказал он и ушел.

Вскоре и мы разошлись.

…В ту ночь я спал плохо. Переживания двух минувших дней, вспыхивая в сознании, прогоняли сон. Загадочный азимут на фотографии… Почерк отца в таинственной черной тетради… Удивительная находка «бумажного десанта»… Странное признание Черняка… Мог ли я, ворочаясь с боку на бок, знать, что утро четвертого дня каникул принесет мне еще один сюрприз.

Проснувшись, я посмотрел на будильник и ахнул: без пяти десять! А я «приказал» будильнику разбудить себя в восемь. Проверил завод – все в порядке, пружина спущена. Значит, будил, да не добудился…

В дверь постучали. Я вскочил и, напялив пижаму, открыл дверь. В комнату, хмурый, как осень, вошел начальник штаба «журавлей» Игорь Мотяшов. Вяло отдал салют и, понурив голову, пробубнил:

– В батальоне бунт…

…Черняк сдержал слово. Утром Тарас принес книги. Их тут же решили передать музею, а заодно узнать, те ли? Отправились вчетвером: Спартак, Нина, Игорь и Тарас.

Директор Анциферов, сухой и желтый, как пергамент, в больших, как колеса, очках, едва глянув, так и растаял от радости.

– Что это? Что это? – твердил он как заведенный, хотя прекрасно видел, что держит в руках.

Ребята рассказали, что и откуда, и, в свою очередь, поинтересовались, те ли это книги, которые в свое время похитили в музее фашисты.

– Те, – вздохнул Анциферов, – да не все, малая толика. – Спохватился и стал горячо благодарить ребят за находку.

Ребята ушли довольные, но не отмахали и тридцати шагов, как их догнал Анциферов. В руках запыхавшийся директор держал клочок желтой бумаги.

– Вот, – сказал он, – в книге нашел. Может быть, ваше? – сунул бумажку Спартаку и умчался, роняя и ловя на бегу очки.

Взглянув на бумажку, командир Спартак, по словам начальника штаба, повел себя странно. Во-первых, как будто побледнел. Во-вторых, ни слова не говоря, спрятал клочок в командирский планшет. В-третьих, видя, что сгорающие от любопытства спутники не спускают с него глаз, подозрительно огляделся и похлопал по планшету:

– Никому ни слова. Здесь адрес «Суда Мазая».

Ребята сейчас же пристали:

– Покажи…

– После, – строго сказал командир Спартак. – У нас сегодня что?

– Тренировки по специальностям, – сказал начальник штаба Игорь и добавил: – В десять тридцать.

Командир Спартак посмотрел на часы. Было без десяти десять.

– Примешь командование вместо меня, – сказал Спартак и выразительно посмотрел на Нину. – А у нас с комиссаром дело. Вернусь, расскажу.

В десять тридцать батальон был в сборе. Пришел Орел и удивился, что командует Игорь, а не Спартак.

– Смирно, равнение на середину! – крикнул Игорь и полетел к Орлу докладывать.

Орел, выслушав рапорт начальника штаба о готовности батальона к тренировкам по специальностям, спросил, где командир Спартак и комиссар Нина.

– Командир Спартак и комиссар Нина, – выпалил Игорь, – напали на след «Суда Мазая» и…

Дальнейшего командующий Орел не слышал. Батальон, сломав строй, как туча навис над своим начальником штаба и забросал его градом вопросов:

– Как напал? Когда? Где они? Куда ушли? Почему нам ничего не сказали?

Тренировки по специальностям были забыты. Всем им, стрелкам и связистам, санитарам и саперам, поварам и разведчикам, не терпелось схватить шапку в охапку и во главе с боевым командиром Спартаком кинуться в леса, в луга, к черту на кулички, чтобы наконец узнать о Мазае то, что они давно хотели узнать: кто он? Один или вместе с другими творил свой правый суд над оккупантами? И если не один, то кто они, его товарищи? Как жили и боролись? И живы ли они? А если нет, как погибли?

Злость как огонь охватывает батальон. Злость на командира Спартака и комиссара Нину. Где они? Неужели решились без них?.. Нет, об этом лучше не думать. Такое предательство просто недопустимо.

Над вышкой кругом ходит голубь. Первым его замечает дежурный и кричит вниз:

– Голубь командира Спартака!

Начальник штаба Игорь с проворством черепахи карабкается вверх, на смотровую площадку вышки. Вот и она. А вот и голубеграмма, которую, заманив голубя в западню, успел снять дежурный. Начальник штаба Игорь читает и, негодуя, спешит вниз. Командир Спартак один – нет, не один, а с «этой противной девчонкой», что больше всего злит Игоря, – отправился по следам Мазая. Интересно, как воспримет его голубеграмму батальон? Начальник штаба Игорь спускается и читает: «Приказ № 12. г. Наташин. Обнаружен след «Суда Мазая». Принимаю решение вместе с комиссаром Ниной идти по следу. Временное командование батальоном возлагаю на начальника штаба Игоря Мотяшова. Командир батальона С. Журавлев».

Батальон, как бомба, взрывается от негодования. В глазах у юнармейцев гнев и возмущение. Вот тебе и командир Спартак! Они ему так верили, а он взял и присвоил себе то, что принадлежало всем, – приключение, один отправился туда, куда должен был повести всех, – по следам «Суда Мазая».

– Долой! – заорали юнармейцы. – Не хотим Спартака командиром, хотим Игоря.

Игорь зарделся, польщенный доверием.

Командующий Орел поднял руку, призывая к спокойствию.

– Подождем старшую вожатую и посредника, – сказал он, – соберем штаб и решим.

И пока батальон «бунтовал», послал за нами.

Когда мы сошлись все вместе – я, Орел и Зоя Алексеева, – «бунт» был в разгаре. Дежурный и часовые, побросав посты, «бунтовали» вместе со всеми.

– До-лой!.. До-лой!.. До-лой!.. – орали юнармейцы, кто сидя, кто лежа, кто чуть не стоя на голове.

Наше появление только усилило их гнев. Крики стали громче.

Зоя Алексеева, длинная и тощая, подняла руку. Ноль внимания. Старшая вожатая усмехнулась и, глядя прямо в орущие рты ребят, стала быстро-быстро о чем-то рассказывать. Гримасы радости у нее на лице, как узоры в калейдоскопе, сменялись гримасами боли. Испуг уступал место ликованию. А она все говорила, говорила, говорила… И в конце концов гнев, владевший юнармейцами, уступил место любопытству. Всем вдруг захотелось услышать, о чем таком говорит старшая вожатая, чему то радуется, то печалится? Шум стих так внезапно, что Зоя Алексеева не сумела вовремя остановиться, и до слуха всех отчетливо донеслось:

Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хазарам…

Ну да, она читала Пушкина. Поняв это, батальон какое-то время ошалело молчал, а потом разразился хохотом.

Одураченные редко сердятся на тех, кто их одурачил. Чаще всего смеются сами над собой.

– Внимание! – Зоя Алексеева махнула рукой и будто подкосила смех. – Кто за то, чтобы долой Спартака? – спросила она в наступившей тишине и первой подняла руку.

Легкая, без борьбы победа никогда не радует победителей. Юнармейцы думали, старшая вожатая будет их уговаривать, спорить с ними, переубеждать, а тут вдруг – на тебе – не хотите командиром Спартака? – не надо. Я тоже не хочу и голосую вместе с вами.

– Ну что же вы? – нетерпеливо крикнула Зоя Алексеева. – Долой так долой…

Она точно рассчитала. Быстрая, без борьбы победа не будет принята «журавлями». И умышленно вызвала «огонь на себя», с легкостью согласившись на отставку командира. Знала, именно эта легкость – мол, не хотите, не надо – обидит «журавлей» и заставит их задуматься. Да, они против командира Спартака, да, они за то, чтобы «долой» его из командиров, но, в конце концов, не так уж он им и безразличен, зачем же ей, старшей вожатой, так легко соглашаться с ними? Ишь ты: «долой так долой», какая быстрая. Подумать не даст. Нет уж, не подумав, они не станут голосовать. Не подумав и не поговорив с самим командиром Спартаком. Вот поговорят, тогда и решат, что делать.

– Та-ак, – протянула старшая вожатая, видя, что ни одна рука не поднимается. – Выходит, одна я против?.. Сами «долой» кричали, а как до дела дошло…

– В сторону, – перебил ее командующий Орел и, шутливо погрозив юнармейцам, добавил: – Как в той истории с Петей. Ну Снежка, приток Десны, сами слышали, курице по колено. Может, и так, не знаю. Никогда не видел, чтобы куры речку мерили. Они ведь воды как огня боятся. А надо вам знать, что Петя, хотя и не курица, тоже воды боялся. Ребята в воду, а он нет – сидит на берегу и песочком забавляется. А солнце печет, аж листья на деревьях лопаются. Ну и пусть печет, думает Петя, он не лист, не лопнет. Жалко ребятам Петю. И чего не купается? Зовут из речки: «Петя, иди сюда». А Петя в ответ: «Не могу, мамка сказала: если утонешь, домой не приходи». Сам в сторону, а на мать сваливает.

Смех вспыхнул, как порох, и тут же погас, потому что все мы, как-то вдруг сразу, увидели бегущего к вышке Чернякова внука. Тарас бежал, помогая ноге костылем, и кричал. Не разобрать, что кричал, но, судя по тону, что-то очень тревожное. Юнармейцы, вскочив, насторожились, как птицы. Еще миг – и они, сорвавшись с места, понесутся навстречу товарищу.

– Батальон! – крикнул Орел командирским голосом и как пришил всех к земле. – Слушай мою команду… Поротно стройся!..

Тарас на какое-то время был забыт. Лава юнармейцев забурлила, растекаясь по своим местам, и, когда Тарас приблизился, застыла в аккуратных квадратах рот. Сто двадцать юнармейских глаз устремились на летописца батальона. Таким расстроенным они еще никогда не видели злюку Тараса.

– Товарищ командующий, – голос летописца прерывался от волнения, – разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – командирским голосом разрешил Орел.

– Я не могу вслух, – потупившись, чуть слышно проговорил Тарас.

Орел наклонил голову. Я и Зоя Алексеева сделали то же самое.

– Что-нибудь случилось? – Голос у Орла сразу стал другим – теплым и добрым.

– Да, – чуть слышно ответил Тарас. – Дед узнал о Мазае…

– Узнал о Мазае? – сразу насторожившись, переспросил Орел.

– Да, – вздохнул Тарас, – от меня. А я – от командира Спартака.

Батальон тревожно гудел, заинтригованный происходящим. Не следовало долго испытывать его терпения. Понимая это, Орел ускорил допрос.

– Ну узнал, ну и что? – нетерпеливо спросил он. – Дед что?

– Взял ружье и убежал в Зарецкий лес, – ответил Тарас.

– Почему в Зарецкий? – тут же уцепился Орел.

– Не знаю, – Тарас пожал плечами. – Я рассказал про бумагу, что в книге нашли, а он как застонет… Потом спросил, у кого бумага. Я сказал, у командира Спартака. Он сперва к нему сбегал. А мать сказала, что командир Спартак в лес ушел. Дед вернулся, взял ружье и снова убежал.

– В Зарецкий лес? – спросил Орел.

– Да, – ответил Тарас.

– Но почему в Зарецкий? – спросил Орел. – Он разве сказал?

– А?! – спохватился Тарас. – Когда ружье брал, бубнил: «Ведьмин брод… Ведьмин брод…» Он всегда вслух, о чем думает, говорит.

Орел задумался. Стоял и думал, положив руку на плечо Тараса. И никто – ни я, ни Зоя Алексеева, ни Тарас, ни шесть десятков юнармейцев, замкнутых железной дисциплиной в квадраты рот, – не решился, пока он думал, побеспокоить командующего. Понимали, что были свидетелями той особой командирской минуты, когда командир сам, не советуясь ни с кем, на свой собственный страх и риск, на личную свою ответственность должен принять решение.

– Юнармейцы! – Голос у командующего дрогнул. – Наши товарищи, командир Спартак и комиссар Нина, попали в беду. По полученным сведениям, – он кивнул на Тараса, – им грозит опасность. Кто хочет отправиться на выручку товарищей в Зарецкий лес, три шага…

Какой там три! Не три, а все десять шагов вперед сделали роты, прежде чем Орел командирским голосом успел крикнуть:

– Отставить!!!

Роты нехотя вернулись на исходные позиции.

– Это не игра, – грустно сказал Орел. – Это опасно. Кто не понимает, не должен выходить из строя. Три шага вперед, марш!

Он мог не сомневаться в этом. Они вышли все. А нас, то есть меня и старшую вожатую Зою Алексееву, и вызывать не надо было. Мы присоединились ко всем и стали на правом фланге. Но нас тут же вызвали на «военный совет».

ПРОИСШЕСТВИЯ НА ВЕДЬМИНОМ БРОДЕ

Командующий Орел был строг и немногословен. Его строгость, вызванная сознанием грозящей опасности, передалась и нам. Отныне, как в бою, наши отношения определялись формулой «приказ – действие».

– Вы, – командующий Орел посмотрел на меня, – назначаетесь командиром второй роты. Вы, – командующий Орел посмотрел на старшую вожатую Зою, – назначаетесь командиром третьей роты. Сам я буду командовать первой. Оружие получите на марше. Берите роты – и на западную опушку Зарецкого леса бегом марш…

– Есть! – сказал я, вытягиваясь.

– Есть! – сказала старшая вожатая Зоя, тоже вытягиваясь, но я по ее лицу видел, что этим дело не окончится. В отличие от меня, она не служила в армии и не привыкла выполнять команды без рассуждения. Поэтому, сказав «Есть!», тут же поинтересовалась: – Скажите, пожалуйста, оружие это… про которое вы сказали?..

– Я сказал, – Орел насупился, – что оружие вы получите на марше. Выполняйте приказание.

Старшая вожатая вспыхнула и повернулась ко мне, ища сочувствия: с чего это Орел стал вдруг таким невежливым? Но взгляд мой был безучастным, и до нее дошло: я на стороне «невежливого» Орла. В таком случае, может быть, она не права? Но в чем? В том, что обратилась к командующему с расспросами? Наверное, в этом. Тут такое дело, а она – «Скажите, пожалуйста…». Нашла время! Надо сейчас же загладить оплошность!

– Есть! – крикнула Зоя, всем своим видом изъявляя готовность по первому слову командующего броситься в огонь и в воду.

– Кругом! – скомандовал Орел, и мы, повинуясь команде, повернулись, как два флюгера, и побежали к своим ротам. А командующий Орел поднялся на вышку и стал куда-то звонить. Я видел это, когда вел роту мимо.

От вышки к реке идти было легко, под уклон. Вот и мост впереди. 1оглянулся и невольно замедлил шаг. Орлу, идущему впереди первой роты, было трудно. Маленький, круглый, он дышал, как сом, широко хватая ртом воздух. «Годы… война», – подумал я и, жалея командующего, замедлил шаг. Третья рота, довольная нашей заминкой, пронеслась мимо. Моя сердито загудела.

– Вперед! – нагоняя нас, сердито прикрикнул командующий. – Ползете, как черепахи…

И как кнутом подстегнул… «Вперед! Вперед!» – загалдели юнармейцы, обрадовавшись предлогу размять ноги. «Пожалел на свою голову», – подумал я, торопясь догнать третью роту.

И мы ее догнали. У самого моста. Но не потому, что бежали быстрей, а потому, что третьей роте просто некуда было от нас убежать. Мост был запружен. По нему с инструментом в руках вразнобой – по мосту в ногу нельзя! – шли «цапли». Впереди, рядом с Юлькой, сутулясь, но держа бравый вид, шел Марк Иванович. В руке вместо палки маленькая, с длинным черенком, лопата, похожая на древнюю секиру, на груди… Сперва я подумал, что на груди у Марка Ивановича на алой ленте висит зеркальце. Как амулет у дикаря. Но ведь Марк Иванович не дикарь, зачем же ему, старому учителю, украшать свою грудь амулетом? Но вот солнечный зайчик, игравший в зеркальце, скользнул в сторону, и я увидел то, что он мне мешал видеть: компас! На груди у Марка Ивановича, как медаль на ленте, висел самый обыкновенный компас.

Меня осенило: компас… азимут… четвертый день каникул… «Цапли» идут по следу, указанному братом агронома… Как я мог забыть об этом? Впрочем, забудешь, когда у «журавлей» такая беда!

Пока мы спешили к мосту, чтобы перейти его и углубиться в Зарецкий лес, я о чем только не передумал. Черняк! Что мы знали о нем? Что он до войны – советский служащий. Во время войны – партизан. Но не странно ли, что “никто другой, кроме самого Черняка, не мог ни печатно, ни устно заверить ни одного его партизанского подвига, хотя сам Черняк и печатно и устно не раз заверял в этом читателей «Наташинских известий» и участников торжественных собраний, встреч, слетов и сборов. Правда, есть одно, решающее, свидетельство – комбата Орла, которому Черняк помог ворваться в Наташин. Но тогда, если он патриот, если жизнью рисковал, чтобы помочь своим, почему о Мазае «слыхом не слыхивал, видом не видывал», как он всякий раз отговаривается? Почему скрыл черную тетрадь с приговорами «Суда Мазая»? Не оборотень ли он, двуликий Янус, служивший и нашим и ненашим? Сперва ненашим, когда пришли фашисты, а потом нашим, когда фашистов турнули из Наташина.

«Суд Мазая»… Уж не был ли он, Черняк, как-то причастен к нему, может быть, даже в качестве обвиняемого? Иначе зачем скрыл черную тетрадь – единственное вещественное доказательство существования «Суда Мазая»? Единственное, как он думал. И вдруг, оказывается, не единственное. В руки юнармейцев – он узнает это от внука Тараса – попадает схема расположения партизанского отряда «Суд Мазая», спрятанная и забытая им в одной из украденных фашистами древних книг. Что он делает? Вооружается и спешит в Зарецкий лес, чтобы помешать своему разоблачению. Мало ли что могут найти юнармейцы на месте стоянки партизан Мазая!