Текст книги " Журавли и цапли . Повести и рассказы"

Автор книги: Василий Голышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Павка погрозил козлу кулаком, скорчил рожу и насмешливо проблеял:

– Бе-е-е!..

«Бе-е-е!» – жалобно ответил козел, просясь на землю.

Что мы сейчас делаем? Сидим с Павкой под дубом и кумекаем, как нам снять козла бабушки Смирновой.

Павка влюбился

Павка влюбился. Но даже я, его друг Славка, не знал этого. И не мог понять, что с ним. Был Павка как Павка, не мальчишка – петух, и вдруг стал как мокрая курица. Оказывается, вон оно что! – влюбился.

Узнал я об этом так.

Павка подошел ко мне и спросил, какого я мнения об одной девчонке. При этом он порозовел и отвел взгляд. Мое мнение о девчонках Павка и без того знал: плаксы, ябеды и маменькины дочки. Поэтому я удивился, что он снова спрашивает.

– Ты ведь знаешь, – сказал я, – все они плаксы, ябеды…

– И маменькины дочки, – подсказал Павка. – А я не про всех спрашиваю, про одну только.

– Какую? – спросил я.

Павка из розового сделался красным и сказал, что даже под страхом смерти не назовет ее имя.

Я понял, что Павка влюбился. Но я и не предполагал, каких мук будет стоить эта любовь… Нет, нет, не Павке – мне, его другу.

Однажды Павка пришел в школу с рюкзаком.

– Идем в поход? – обрадовался я.

– Почти, – уклончиво ответил Павка, – после уроков узнаешь.

Я едва досидел до конца занятий.

Мы вышли из школы и зачем-то спрятались в чужой подворотне.

Павка расстегнул рюкзак и – у меня глаза полезли на лоб – вынул веник чего-то пахучего.

– По… по… левые, – волнуясь, сказал мой друг, – для од… од… од…

– Одной девчонки, – догадался я, ликуя, что наконец-то узнаю Павкину тайну. Увижу, кому он дарит цветы, и узнаю.

Одного я не мог взять в толк: зачем Павке я? Взрослые в этих случаях дарят цветы без свидетелей. Неужели Павка не мог так же? Оказалось, не мог. Больше того, далее не собирался этого делать. Цветы должен был дарить я. Сам Павка готов был скорее сквозь землю провалиться, чем отважиться на такой подарок. «Одна девчонка» и подозревать не должна, что Павка в нее влюбился!

На что не пойдешь ради дружбы! И я, вздохнув, согласился. Ладно уж, подарю. Скажу, вот, мол, вам от Павки…

Но Павка, узнав о моем намерении, прямо-таки позеленел.

– Ни в ко-ко-ко-коем случае, – закудахтал он.

– А как же… – растерялся я. – От кого же?

– От одного мальчика, – отрезал Павка и, сунув букет мне в руки, достал из кармана черную ленту.

– Черная не годится, – сказал я, – нужна голубая или красная.

Глупец, я думал, что Павка собирается перевязать лентой букет. Не букет, а меня, точнее, мои глаза собирался он перевязать этой лентой. Я чуть не взорвался, узнав, что на встречу с «одной девчонкой» должен пойти с завязанными глазами.

Как же я ее узнаю?

– Не волнуйся, – сказал Павка, – я тебя на нее… натолкну.

Он завязал мне глаза, и мы гуськом, как баржа с толкателем, пошли в сторону школы. Я – баржа – первым, Павка – толкатель – позади.

Я шел и на чем свет стоит ругал Павку и «одну девчонку», в которую его угораздило влюбиться. Мне все время казалось, что впереди вот-вот разверзнется пропасть, и я полечу в нее вместе с дурацким Павкиным букетом.

– Она… – прошипел Павка. – Приближается… – И я услышал звук поспешно удаляющихся шагов своего друга.

Дальше, по замыслу Павки, действию следовало разворачиваться так.

Я стою и жду. «Одна девчонка» приближается. Вот она уже почти рядом. Еще шаг, и мы столкнемся носами. Но тут Павка свистит, и я, со словами «Это вам», протягиваю «одной девчонке» букет.

Потом быстро оборачиваюсь, снимаю повязку и, не оглядываясь, бегу прочь.

Павка свистнул.

– Это вам, – сказал я.

«Му-у-у», – послышалось в ответ, и кто-то выхватил у меня из рук Павкин букет.

Я опешил. Павкина «одна девчонка» мычит по-коровьи? Это было до того удивительно, что я, забыв о клятве, данной своему другу, содрал повязку и… увидел телочку, с аппетитом жующую Павкин букет.

Рядом с телочкой стояла ее хозяйка, Нюрка Ежикова, – из всех маменькиных дочек самая маменькина – и тряслась от смеха.

Мне стало жаль Павку. Ну и дурак. Нашел, в кого влюбиться. Мышей боится – раз, саженками не умеет – два, в полночь на кладбище калачом не заманишь – три…

Ну разве она ему пара? Нет, конечно нет.

Надо немедленно найти Павку и… Я нашел его и, с места в карьер, стал перечислять недостатки Нюрки Ежиковой.

– Мышей боится – раз, саженками не плавает – два…

– Это ты о ком? – равнодушно спросил Павка, морща веснушки.

– Как… о ком? – опешил я. – О ней… «одной девчонке»… – И с вызовом добавил: – О Нюрке Ежиковой.

Я думал, Павка тут же поколотит меня. Ведь как ни оправдывайся, а клятву я нарушил, сняв повязку и увидев ту, которую под страхом смерти не должен был видеть.

– Что ты, – равнодушно сказал Павка, – Ежикова… Ха-ха… Совсем не Ежикова…

У меня отлегло от сердца. Не Ежикова… Значит, колотушек не будет. Да что там колотушки! Главное, что не Ежикова. Я был горд за своего друга и стыдился самого себя. Надо же подумать, будто мой боевой друг Павка способен влюбиться в какую-то там маменькину дочку!

Дня через два я снова встретил Нюрку Ежикову. С телочкой. Телочка, как собачка, бегала встречать Нюрку, когда она возвращалась из школы. Будущая корова шла рядом с Нюркой и задумчиво жевала букет полевых цветов. Точь-в-точь как тогдашний.

Вот я и думаю, не обманул ли меня Павка, когда сказал, что «одна девчонка» совсем не Ежикова. Может, Ежикова и есть, а?

Урок вожатого

Павка всегда все узнавал первым. Но тут я его опередил.

– В нашем поселке, – сказал я, – открывается городской пионерский лагерь. Я уже записался.

Павка и виду не подал, что он впервые слышит новость.

– А я, – сказал он, – записался раньше тебя. Еще вчера.

Мне оставалось только подивиться Павкиной оперативности. Запись в лагерь объявили только сегодня. Но разве мог мой друг в чем-нибудь кому-нибудь уступить первенство?

– Но ты не знаешь, – попытался отыграться я, – чем мы там будем заниматься.

– Чем? – полюбопытствовал Павка.

– Что по душе, – сказал я, – стоять на часах, ухаживать за цыплятами, выращивать цветы…

– Мыть полы, – иронически добавил Павка.

– Да, – подтвердил я, не уловив иронии, – мыть полы.

– Нет, – возразил Павка, – мыть полы будут другие. А мы будем играть в футбол. Или это дело тебе не по душе?

И вот мы в лагере.

– Ребята, – сказал Коля-вожатый, – пусть каждый из вас выберет дело по душе.

Павку не надо было приглашать дважды. Он сразу выскочил.

– Я и Славка выбираем футбол, – сказал он и уточнил: – Как мастера кожаного мяча.

И представил себя как пробивного нападающего, а меня – как непробиваемого защитника.

Павка знал, на что бил. Наш вожатый Коля, бывший моряк, слесарь с «Красного богатыря», был тренером заводской футбольной команды.

– Такой, – сказал Павка, – таких, как мы, мыть полы не пошлет.

Увы, нас послали. То есть не то что послали. С нами даже не посоветовались, а просто, как каких-нибудь рядовых необученных футболистов, включили в список ответственных поломоев, и мы волей-неволей должны были раз в неделю с десяти ноль-ноль до одиннадцати ноль-ноль по местному времени заниматься самообслуживанием, то есть надраивать пол спальни до блеска корабельной палубы.

Я где-то читал, что искусство требует жертв.

А футбол, думаете, не требует?

Требует, да еще каких! И мы с Павкой решили принести ему в жертву свое дежурство. Мы не пошли мыть полы. Мы решили в этот отрезок местного времени заняться более полезным делом – научиться забивать голы затылком. Представляете, стою я, Славка, спиной к воротам противника. Вратарь думает, что я в поле сейчас побегу, а я – нет, я жду подачи от своего друга Павки. Ловлю затылком мяч и спокойненько посылаю его в ворота противника. Здорово, а? До этого еще никто не додумался. Одни мы с Павкой.

Нельзя сказать, чтобы мы подходили к своему лагерному домику-теремку со спокойной совестью. Нет. мы знали, что нас ожидает: жирные единицы против моей и Павкиной фамилий. Но – мы не боялись этих единиц. Подумаешь, полы не вымыли! Зато новый способ игры в футбол изобрели и чуть было его не освоили.

– Слав, а Слав, смотри, – Павка толкнул меня локтем в бок и указал пальцем на список дежурных.

Против наших фамилий сияли пятерки.

Я глазам своим не поверил. Может быть, это ошибка?

– Поздравляю цвет футбольного рыцарства с отличным дежурством! – раздался позади нас голос Коли-вожатого.

Мы обернулись и подозрительно посмотрели на него. Нет, в улыбке, которую излучал Коля-вожатый, не было никакого ехидства.

Весь день мы стойко принимали поздравления как лучшие дежурные недели, а сами, между прочим, ломали головы над тем, кто выполнил нашу работу? Но мы так этого и не узнали.

Тогда мой друг Павка пустился на хитрость.

Он всегда шел на хитрость, когда хотел разгадать какой-нибудь секрет. Я вместе с ним. Через неделю ровно в десять ноль-ноль наступил наш «трудовой час». Но если вы думаете, что на этот раз мы вооружились ведром и шваброй и кинулись в спальню мыть полы, то глубоко ошибаетесь. То есть мы-то кинулись, но не совсем по адресу: не в спальню, а на чердак спальни, отыскали в потолке щелочку и стали смотреть вниз, чтобы подкараулить того, кто, уважая нас, как футболистов, решил за нас мыть полы. В том, что это так, мой друг Павка ни капельки не сомневался. И вот в спальне распахнулась и, как нам показалось, разочарованно свистнула дверь. Потом она снова распахнулась и впустила помойное ведро и половую щетку, за которые держалась пара здоровенных рук. Сомнений быть не могло. Эти руки могли принадлежать только одному человеку на земле. С синим якорьком на правой руке. Нашему вожатому Коле – бывшему моряку, а ныне токарю завода «Красный богатырь» и тренеру заводской футбольной команды.

Я чуть было язык не проглотил от изумления. Но не проглотил. А то бы вы никогда не услышали от меня этой истории.

Коля-вожатый засучил штаны, окунул в ведро тряпку и…

– Внимание, внимание! – закричало радио. – Всем вожатым к начальнику лагеря! Внимание, внимание…

Коля-вожатый прислушался, бросил тряпку в ведро и скрылся за дверью.

– За мной! – лихо, как командир на ученье, скомандовал Павка и бросился к лестнице.

Мы уже кончали уборку, как вдруг дверь скрипнула и в комнату вошел Коля-вожатый.

– Все еще работаете? – равнодушно спросил он. – А я так считал, что давно уже кончили. Хотя оно и понятно, на пятерку стараетесь.

– Стараемся, – мрачно пробурчал Павка и, выхватив у меня из рук выжатую тряпку, принялся что есть силы надраивать ею пол.

ДЛЯ РЕБЯТ-ОКТЯБРЯТ

Когда «Аврора» молчит

Я жил в Ленинграде. Неделю, две или месяц. Не помню сколько. Потому что, когда живешь в таком городе, как Ленинград, не замечаешь дней. Они летят быстро, как чижи, с той только разницей, что чижи, пролетев, не оставляют следа, а ленинградские дни оставляют.

Идешь, идешь и вдруг: «В этом доме жил А. С. Пушкин»… В этом – Н. В. Гоголь. А «В этом доме Владимир Ильич Ленин встречался с петроградскими марксистами»… Остановишься и, как перед уважаемым знакомым, снимаешь шапку.

Эрмитаж, Исаакиевский собор, Финляндский вокзал, Пискаревское кладбище. Дворцовая площадь, Зимний дворец… Встреча с ними навсегда оставляла след в памяти.

И «Аврора». Я мог видеть ее каждую минуту, каждый час, днем и ночью. И всякий раз, когда я смотрел на «Аврору» из окна гостиницы, мне казалось, что это мираж, призрак, сказка, видение… Легендарная «Аврора» под моим окном? Корабль, начавший революцию? Не может быть!

Я шел к Неве, шел к «Авроре» и, как другу-человеку, протягивал кораблю руку. Сердце у меня замирало от восторга, когда я ощущал в ладони прохладу его броневой ручищи. Нет, это не был корабль-призрак, корабль-мираж, видение, сказка. Это был живой, настоящий, трехтрубный, с пушкой на носу, боевой корабль, готовый в любую минуту…

– Корабль «Аврора» находится на вечном приколе.

Я вздрогнул, услышав эти слова. От них, как от мороза, мне стало холодно и больно. «Аврора», главный корабль Революции, и вдруг «на приколе»? Нет, нет и нет! Я оглянулся, чтобы поспорить с говорившим, и увидел полную женщину, а рядом с ней крепыша-мальчика. Он надул толстые губы и отрицательно покачал головой. Я понял: моего вмешательства не потребуется.

– Нет, – сказал крепыш.

– Что нет? – сердито спросила полная женщина.

– Не на приколе, – ответил крепыш, – а в вечной боевой готовности.

– Кто мог внушить тебе эту ерунду? – вспылила женщина.

– Дедушка, – упрямо ответил крепыш.

– Нет, – сказала полная женщина, – корабль «Аврора» находится…

– Нет, – возразил крепыш, – корабль «Аврора»…

И они ушли, каждый при своем мнении.

На следующий день я снова был возле «Авроры». И увидел возле нее вчерашнего крепышка в черной курточке, под которой пестрела матросская тельняшка.

– Ты один… без мамы? – удивился я.

– Я удрал, – ответил крепыш. – Она меня всегда здесь находит.

– А сам ты что здесь делаешь? – спросил я.

– Слушаю, – сказал крепыш, наставляя ухо на «Аврору».

– Слушаешь? – удивился я. – Кого?

– «Аврору», – ответил крепыш и рассказал о себе.

Они, оказывается, приезжие. Он и мама. Из Сибири.

Приехали посмотреть Ленинград. По совету дедушки. Дедушка у него бывший авроровец. Вот мальчик и бегает к дедушкиному кораблю, слушает «Аврору».

– Да зачем ее слушать? – удивился я.

Мальчик строго посмотрел на меня:

– Дедушка сказал: если враг нападет, «Аврора» первой выстрелит.

Мы стояли и долго-долго слушали «Аврору». Тихо, по-осеннему, светило солнце. По обе стороны Невы шумно дышал, гремел, звенел большой город. Одна «Аврора» молчала. Это было доброе молчание грозного Корабля Революции.

Сапоги

Слава Маркин решил записаться в солдаты. Знаю, знаю, в солдаты не записывают, а призывают. Но Слава Маркин не знал этого. Он думал, что записывают. Как в детский сад или в первый класс.

В детский сад Славу Маркина записывала мама. В первый класс – папа.

В солдаты Слава Маркин решил записаться сам. Сделать это было нетрудно. Слава Маркин жил на даче, а через дорогу, в лагере, за высоким забором, жили солдаты. Слава Маркин подошел к часовому у ворот и сказал, что ему нужно к генералу.

Часовой подумал, что Слава Маркин генеральский внук, и пропустил.

Идет Слава Маркин по лагерю, генерала ищет. Вдруг видит, солдаты бегут, сапогами по земле топают. Рубахи нараспашку, без ремней, лица красные, как из бани. А может, из бани и бегут? Окатил кто-нибудь кипятком по ошибке… Славу Маркина раз ошпарили. Вместо холодной – горячей, как огонь, плеснули. До сих пор собственный крик в ушах звенит. Может, и этих?.. Нет, потому что веселые бегут. А тот, что впереди, – веселей всех. Обернется, оскалит белые как снег зубы и еще наддаст. Другим его никак не догнать. «Догнать…» Вот оно что! Как это Слава Маркин раньше не догадался. Ну конечно же: солдаты в догонялки играют.

Обрадовался собственной догадке и дальше пошел.

Видит – шест. Высокий, от земли до неба. По шесту солдат в сапогах лезет. Лезет, лезет и вдруг – жжик вниз! Другой бы отказался, а он – нет. Упрямый, как муравей. Поплюет в ладоши, потрет рука об руку и снова вверх.

Лезет, а в глазах такая жадность, будто там, наверху, мед, и ему надо этот мед достать.

Дальше идет Слава Маркин. Остановился и замер. Перед ним бревно на двух столбиках, а по бревну солдаты бегают. Руки, как крылья, раскинут, в одной руке автомат, другая пустая, и – бегут. Что это? Зачем? Подумал Слава Маркин и опять догадался – солдатский цирк! Только там, в настоящем цирке, артисты по канату ходят, а тут по бревну, тонкому как канат, бегают.

Одно непонятно: почему зрителей нет? А наверное, потому, что рано. Утро еще. Чай, должно быть, пьют. Попьют и соберутся.

…Наконец нашел Слава Маркин генеральский дом – штаб. Крыша красная, а окна как ромашки. Потому что в ромашковые цвета покрашены: желтый и белый.

– К вам мальчик, – доложили генералу.

Генерал – строгий и усатый, в очках – очень удивился. Знакомых мальчиков у него в лагере не было. Однако сказал: «Прошу» – и уставился на дверь с таким видом, как будто ожидал чего-нибудь необычного.

Дверь открылась, и вошел Слава Маркин.

И хотя Слава Маркин был самым обыкновенным девятилетним мальчиком, генерал, увидев его, до того удивился, что снял очки и стал их быстро-быстро протирать. Ну ясно, для того, чтобы получше разглядеть Славу Маркина.

Слава Маркин, войдя в кабинет, удивился не меньше генерала. Дело в том, что они давно уже знали друг друга. Как рыбак рыбака. Только одного не знал Слава Маркин. Что дед-рыбак, с которым он иногда удил рыбу, был генерал.

– Здравствуй, – сказал генерал и вышел из-за стола. – Зачем пожаловал?

Слава Маркин, хитро прищурившись, в упор посмотрел на генерала: как будто не знает… Как будто не он, дед-рыбак, рассказывал ему, Славе Маркину, о сапогах-скороходах. О сапогах, в которых тот, кто ими владеет, и в огне не горит, и в воде не тонет, и нигде-нигде пропасть не может… О сапогах, которые делают того, кто ими владеет, сильным, храбрым, выносливым и ловким… Как будто не он, дед-рыбак, обиделся на него, Славку Маркина, когда тот усомнился в существовании волшебных сапог, сказав, что все это вранье и одни сказки. И до того рассердился, что об уженье забыл. Щуренок, обглодав наживку, высунул из воды рыльце и удивленно посмотрел на деда-рыбака: чего это с ним, я клюю, а он не подсекает?

Когда старшие выходят из себя, лучше всего сделать вид, что слушаешься их. Слава Маркин поморщился и сделал вид, будто верит в сапоги деда-рыбака. Потом не выдержал и, скривив рожицу, пожелал узнать, в каком магазине он, если захочет, может купить сапоги-скороходы?

– В свое время бесплатно получишь, – ответил дед-рыбак и загадочно улыбнулся.

Слава Маркин тут же поинтересовался, когда наступит это «его время», и дед-рыбак, не таясь, сказал:

– Когда в солдаты пойдешь.

Ну если только за этим дело, Слава Маркин не из тех, кто откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня.

…И вот он у генерала. Смотрит на него и удивляется. «Тот» дед-рыбак куда старше «этого» деда-генерала. Отчего? Слава Маркин задумывается и догадывается: от формы. В военной форме все как молодые. Вот и он – наденет и никогда не состарится.

Да, генерал ведь ждет. «Здравствуй, – сказал он. – Зачем пожаловал?»

– В солдаты… записаться… – ответил Слава Маркин и выразительно посмотрел на генеральские сапоги.

И тут случилось такое, во что ты ни за что не поверишь. Генерал вызвал адъютанта и… велел записать Славу Маркина в солдаты.

Слава Маркин обрадовался. Ну вот, сейчас он получит солдатские сапоги и, если генерал не врал, станет самым храбрым, самым ловким, самым сильным, самым, самым…

– Пошли, солдат, – сказал адъютант.

Славу Маркина привели куда-то и велели сесть в кресло. «Для примерки сапог», – подумал он, сел и вытянул ноги. Но тут вдруг над головой у него что-то зажужжало, что-то холодное проехало по голове, и волосы, его волосы, как хвоя с дерева, посыпались на пол. Слава Маркин потрогал голову. Гладкая, как арбуз. А в руках – вот они – его волосы. Жаль стало. Хотел заплакать, но сдержался. Подумаешь, волосы! Он теперь кто? Солдат. А солдаты никогда не плачут. Даже если их до крови ранят.

Встал, стриженый, с кресла. Улыбается сквозь слезы. В глазах вопрос: дальше что?

А дальше портные набежали. Стали Славу Маркина вдоль и поперек мерить. Один меряет, другой записывает, сколько на Славу Маркина сукна надо: сколько на штаны, сколько на рубаху. Смерили – скрылись, шить побежали.

Сапожник пришел и целый мешок сапог принес. Вот оно, самое желанное! Стали выбирать. Из всех больших самые маленькие выбрали. Надел Слава Маркин сапоги и – как дома, до того хорошо, уютно. Тут и портные подоспели. Одели Славу Маркина с ног до головы. К зеркалу подвели – смотри и любуйся. Тут и генерал подошел. Посмотрел и сказал:

– Хоть сейчас в строй!

Однако не поставил. Домой отпустил, велел утром прибыть без опоздания.

В доме у Славы Маркина – праздник и веселье, полна горница детей. Как же, Слава Маркин в солдаты записался. Мама, как и полагается всем мамам, слезы украдкой вытирает. Папа… Нет, папа не хнычет, мужская гордость не позволяет. Наоборот, подбадривает Славу Маркина:

– Служи!

Утром, ни свет ни заря, Славу Маркина будят:

– Вставай, пора…

Но Слава Маркин не встает. Отмахивается от мамы’ как от мухи.

Тогда за дело берется папа.

– Куда так рано? – хнычет спросонья Слава Маркин.

– В солдаты! – кричит папа в самое ухо.

Вскочил как на пожар. В бабкину кофту влез, в дедовы валенки обулся – и к двери.

Папа смеется вслед: солдат, штаны забыл надеть…

Пришлось вернуться. Оделся, обулся по-настоящему, хотел позавтракать, да где уж там, и так опаздывает.

В солдатский лагерь прибежал – нет никого. Солдаты, не дождавшись Славы Маркина, без него на ученья, ушли. Что же ему теперь делать? Ну ясно что. Свой взвод догонять. Выручайте, сапоги!

Ух как они помчались! Летит Слава Маркин, ног под собой не чувствует.

Телеграфный столб обогнал, девчонку с куклой, женщину с авоськой, туриста с рюкзаком… Вдруг – стоп. Остановились сапоги и ни с места. И Слава Маркин в сапогах, как птица в капкане. Хочет оторваться от земли, а не может. Значит, наврал дед-рыбак про сапоги. Никакие они не волшебные, а просто вредные. В них еще больше устаешь, чем когда босиком бежишь. А раз так, не нужны Славе Маркину такие сапоги. И солдатская служба не нужна. Он лучше в лесу погуляет. А сапоги бросит. Так и сделал. Разулся и один сапог на обочине оставил, другой на тропинке, что в лес вела. Побежал налегке. Лесная тропинка как пружинная.

Да как взвизгнет: «Ой!»

Показалось, будто скорпион укусил. Только скорпионы ведь в этих местах не водятся. Что же тогда его укусило? Сучок из-под ноги выступил. Сучок укусил, вот что.

Ручей жужжит-бежит. Как будто ему на сбор, и он опаздывает. Не спеши, ручей, поиграй со Славой Маркиным. Какой в ручье у Славы Маркина нос широкий – курносей курносого. На лице смирно сидит, а посмотришь в ручей – как живой шевелится.

Поднял голову – белый гриб увидел. Стоит толстяк под зонтиком. По зонтику муравей бегает, гриб обнюхивает, будто решает, сейчас его съесть или про запас оставить? Прогнал муравья, сорвал гриб – рад, будет с чем домой вернуться. Да где он, тот дом? Какая туда тропинка? Их в лесу видимо-невидимо. Сел и «У-у! У-у! У-у!» – как филин заухал. Испугался и забыл, что солдаты ни при какой беде не плачут.

Вдруг слышит, труба кричит:

– Слава Мар-кин!.. Сла-ва Мар-кин!..

Слезы сами собой высохли. Напролом, через кусты, на трубный голос…

– Ту-та я!..

На поляну выбежал. Солдат с командиром увидел. Вот, оказывается, кто его нашел. От радости как благодарить не знает. А солдаты благодарности не принимают:

– Это не мы тебя нашли.

– А кто же?

– Твои сапоги.

Вспомнил Слава Маркин рыбака-генерала, помрачнел. Тот тоже сапоги расхваливал. А он из-за них свой взвод догнать не мог. И эти тоже врут. Как это сапоги человека найти могут? оказалось, могут. По номеру. На каждых солдатских сапогах номер.

…Ехала по шоссе машина с солдатами. Видит командир – сапоги на дороге. Остановил машину, посмотрел. На сапогах номер. Солдатские, значит. Спросил по радио, чьи? «Славы Маркина», – ответило радио и велело найти солдата.

Вот он, Слава Маркин, а вот его сапоги. Получай и не теряй больше.

А Слава Маркин вроде и не рад подарку. Заметил это командир, спросил:

– Почему?

– Не слушаются они меня, – ответил Слава Маркин.

Усмехнулся командир: вон оно что! Сказал:

– Не привыкли еще к тебе. Поэтому и не слушаются.

– А когда привыкнут?

– Когда солдатский экзамен сдашь.

Приуныл Слава Маркин. Считать он еще может, а вот с письмом худо: ошибка на ошибке сидит и ошибкой погоняет. Где же ему солдатский экзамен выдержать… Вот если бы заранее знать, в чем экзаменовать будут? У командира спросил. Командир, оказывается, знал, в чем дело.

– В беге, прыжках, ползании и лазании.

Обрадовался Слава Маркин – ну с этим он сладит.

Всех обгонит, дальше всех прыгнет, выше всех вскарабкается, скорее всех на животе проползет… Одним словом, не он будет, если солдатские сапоги к себе не приучит. Ну а в сапогах он в огне не сгорит, в воде не утонет и нигде никогда не потеряется. В последнем Слава Маркин уже успел убедиться.