Текст книги "Знамя над рейхстагом"

Автор книги: Василий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Контратаки немцев, поддержанные танками и самоходками, следовали одна за другой. Мы перешли к обороне. Дело складывалось скверно. Командир корпуса не мог оказать нам помощи танками, а своих не хватало. Негусто было и с боеприпасами, снаряды приходилось расходовать очень экономно. И некоторые батальоны, действовавшие после почти непрерывных двухмесячных боев в половинном составе, отошли. Противник вклинился в наши боевые порядки.

В памяти хорошо сохранился день 27 августа. Находясь у Зинченко на наблюдательном пункте, стиснутом неприятелем с трех сторон, я мучительно раздумывал: что сейчас вернее – атака или планомерный отход для выравнивания линии фронта? Неожиданно кто-то схватил меня за руку выше локтя. Я обернулся. Сзади стоял взволнованный радист – Алексей Федорович Ткаченко, который свободно владел немецким.

– Товарищ полковник, – возбужденно заговорил он, – я сейчас перехватил радиограмму. Доклад вышестоящему командованию: "Боеприпасы на исходе, резервы иссякли. Русские не отходят, а сами переходят на отдельных участках в контратаки. Несу большие потери". Подпись я не разобрал.

– Что, так и передано открытым текстом?

– Так точно, открытым.

Ответ на занимавший меня вопрос подсказывал сам противник. Выходило, что немецкий командир решал те же, что и я, проблемы. Но у меня теперь было ценное преимущество: я знал и его возможности, и его взгляд на обстановку, а он ничего этого не знал обо мне. Чаша весов склонялась в пользу решительных действий.

Я распорядился, чтобы вся артиллерия дивизии произвела короткий налет по батареям противника, по местам, где он глубже всего вклинился в наши боевые порядки. После этого был дан приказ начать атаку всеми силами и по всему фронту.

Удар получился на редкость согласованным, дружным. К следующему дню противник полностью оставил занимаемый рубеж.

Наступила короткая передышка.

Прибалтийские рубежи

На подступах к Риге

Ранняя осень в Прибалтике – прекрасная пора. Сады и огороды радуют глаз щедрыми дарами. Бабье лето улыбается тихими, погожими деньками солнечными, но не жаркими. Бывает, набежит влажный ветер с моря, затянет небо тучами, мелкий дождик затушует горизонт, а на следующее утро, глядишь, солнце светит снова с прежним усердием. И плывут домой, на восток, белоснежные облака-паруса...

В один из таких приятных теплых дней мы с Курбатовым ехали принимать молодое пополнение. Кони не спеша трусили по мягкой лесной дороге. Впереди показалась поляна с высокими ометами соломы. Там, завидев нас, офицеры принялись строить новобранцев.

Спешившись, я обошел шеренги, поздоровался с бойцами. Потом приказал распустить их. Пополнение было немалое – тысячи полторы человек. Когда строй рассыпался, я пошел между солдатами. Этих людей, еще не составлявших единого коллектива, стягивал в небольшие кучки магнит землячества или путевого знакомства, возникшего в одной теплушке.

– А вы, случаем, не воронежские? – подошел я к самой большой, человек в триста, и, видно, самой дружной группе.

– Нешто похожи? – отозвался веснушчатый паренек. – Или здесь, товарищ полковник, воронежским почет особый?

– Конечно, особый. Если воронежские, – значит, земляки. А как земляков не уважить?

– Тогда воронежские! – озорно крикнул веснушчатый.

– Да не бреши ты, балаболка, – оборвал его солдат с черными, сросшимися бровями. – Казаки мы, товарищ полковник. Кубанские. Вот как.

– Казаки? – удивился я. – Что-то вы ростом не вышли.

– А воронежские дюже вышли? – засмеялись солдаты. – По вас, товарищ полковник, что-то не видать. А мы свое еще возьмем, мы еще расти не перестали!

– Ну, теперь вижу, что казаки. За словом в карман не лезете. Если еще и воевать так же будете, тогда порядок.

– Товарищ полковник, просьба у нас. Вместе мы воевать хотим, чтобы, значит, не разлучаться. Из соседних мы станиц...

Я внимательно посмотрел на этих невысоких, но сильных и юрких ребят. В один батальон их, понятно, не сведешь – не будет он устойчив без костяка из бывалых фронтовиков. Но и просьба эта не была пустой. Здесь чувствовался коллектив, в котором взаимное влияние людей, вышедших из среды, где военное дело почиталось традиционным, могло принести добрые плоды.

– Вот что, товарищи бойцы, – ответил я им уже серьезно. – Полностью вашей просьбы я удовлетворить не могу. Это было бы не в интересах дела. Но распылять мы вас не будем. Все вы будете распределены между тремя ротами автоматчиков. Роты эти будут полкового подчинения. В каждом полку по одной. Ясно?

– Так точно, ясно! Спасибо, товарищ полковник! Такие роты своеобразный полковой резерв – были детищем современной тактики, непрерывно совершенствовавшейся в ходе войны. Они прошли проверку жизнью, накопился опыт их использования. В решающий момент боя, когда на каком-либо участке возникала особо острая ситуация, командир полка бросал туда автоматчиков. Это часто создавало крутой перелом в ходе боя.

Понятно, что в такие подразделения старались подбирать лучших солдат. У нас к тому моменту рот автоматчиков не было из-за нехватки людей. И вот с приходом пополнения появилась возможность их создать. Кроме кубанцев в них вошли бывалые бойцы, вернувшиеся из госпиталей.

Забегая вперед, скажу, что молодые казаки стали превосходными автоматчиками. Они сражались смело, расчетливо, самоотверженно.

К началу сентября в дивизии были восполнены потери и в комсоставе. На должность командующего артиллерией пришел подполковник Гончаров. Офицер он оказался знающий, с обязанностями освоился быстро, но все же не обладал таким сплавом боевого и житейского опыта, который в сочетании с беззаветной отвагой отливается в натуру незаурядную.

Хорош был и новый начальник разведки майор Василий Иванович Гук, присланный штабом армии. Все он делал правильно, как надо. Но и ему пока что не удавалось сравняться со своим славным предшественником. Да и не мудрено. Люди с таким ярким, самобытным талантом, как Коротенко, встречаются редко.

Вместо Орехова дивизионным инженером стал майор Владимир Чепелев человек, которого все мы достаточно хорошо знали. Он был старожилом в нашей дивизии.

К этому времени 3-я ударная армия распрощалась со своим командующим Василием Александровичем Юшкевичем. У него совсем сдало здоровье, и он уж не мог переносить лишения фронтовой жизни. После лечения его назначили командовать только что созданным Одесским военным округом.

Слег в постель и Семен Никифорович Переверткин, его доняла болезнь желудка. Место его временно занял Григорий Иванович Шерстнев, помощник командующего армией. Я уже говорил, что все мы знали и любили этого боевого генерала. А он и по должности своей, и благодаря общительности характера хорошо знал командиров дивизий и полков, был в курсе всех наших дел. Потому и не пришлось ему долго осваиваться в корпусе.

Перерыв в боевых действиях мы старались как можно полнее использовать для учебы. Пополнение-то наше не было обучено даже элементарной солдатской науке. За несколько дней передышки бойцам требовалось освоить столько всякой премудрости, сколько в мирное время постигается за месяцы напряженного труда. Но война есть война, и темпы обучения тоже должны быть военными. Иначе слишком дорогой ценой придется платить за неумение.

И солдаты знакомились с оружием, практиковались в его применении, параллельно с этим приучались действовать в цепи, овладевали азами боя в лесистой местности. Занятия проводились близко к переднему краю, и роты иногда попадали под настоящие артобстрелы и бомбежки.

В том, что учеба проходила хорошо, с невиданной по нормам мирного времени эффективностью, мы очень многим были обязаны Михаилу Васильевичу Артюхову. Начальник политотдела сделал все, чтобы возбудить у бойцов нетерпеливое стремление к схватке с врагом, желание быстрее овладеть боевым мастерством. На помощь работникам политотдела, у которых главным оружием сейчас было слово, приходила сама обстановка на фронтах великой битвы. Что ни день, радио приносило победные вести. Успешно развивалось наступление на северо-востоке Румынии. Наши и румынские войска теснили немцев в Трансильвании. Гремели бои в Болгарии. Красная Армия сражалась за рубежом. И еще как сражалась!

А мы стояли на месте. И такое брало нетерпение, так хотелось скорее снова двинуться вперед, чтобы начисто вымести врага из Прибалтики!

Мы, конечно, не знали тогда, что еще 29 августа командующий 2-м Прибалтийским фронтом получил директиву Ставки Верховного Главнокомандования, в которой предписывалось нашему фронту во взаимодействии с 1-м и 3-м Прибалтийскими фронтами разгромить группировку противника севернее Западной Двины и освободить столицу Латвии Ригу. И уже не спали ночей офицеры штаба фронта, ведя расчеты на предстоящую операцию. Тыловики заботились о доставке снарядов, мин, гранат, патронов, горючего, продовольствия и снаряжения. Три Прибалтийских, Ленинградский фронты и Краснознаменный Балтийский флот готовились к новому стратегическому удару.

Верховное командование вермахта было исполнено решимости удержать Прибалтику любой ценой. Она служила надежным прикрытием Восточной Пруссии с северо-востока, обеспечивала базирование немецкого флота в восточной части Балтийского моря, являлась опорой моста в Скандинавию, по которому в третий рейх шли необходимые для войны материалы. Наконец, прибалтийская группировка немцев сковывала силы Красной Армии, которые можно было бы использовать в Белоруссии, Западной Украине и Румынии, угрожала флангам наших фронтов, наступающих в сторону Польши и Пруссии. Кроме того, с потерей Прибалтики гитлеровцы лишились бы изрядного количества хлеба и бекона, мяса и масла, синтетического горючего, добываемого из эстонских сланцев.

Всем этим Гитлер не намеревался поступаться. И Прибалтика заблаговременно и сильно укреплялась. Особое внимание уделялось рижскому направлению. Латвийскую столицу с северо-востока и востока прикрывали такие мощные рубежи, как "Валга", "Цесис", "Сигулда" и рижский оборонительный обвод...

Нам, войсковым офицерам, использовавшим перерыв в наступлении для боевой учебы, не были известны замыслы высшего командования. Не знали мы и подробностей стратегической и оперативной обстановки. Но в том, что наступление скоро будет продолжено, никто из нас не сомневался. И в том, что предстоит наступать на Ригу, тоже ни у кого не возникало сомнений. Это было логическим продолжением пути, начатого нами еще у Заозерной.

После того как у нас прошли итоговые занятия и части получили отличные и хорошие оценки, мы окончательно почувствовали себя готовыми к дальнейшим действиям.

Ждать пришлось недолго. 14 сентября фронт перешел в наступление.

50-я дивизия находилась во втором эшелоне корпуса. Но уже на третий день нас ввели в бой с ближайшей задачей форсировать реку Огре и закрепиться на ее западном берегу. Сразу же мы встретили ожесточенное сопротивление врага. Немцы не жалели снарядов и мин. Их пехота часто контратаковала нас при поддержке танков и штурмовых орудий. Мы отбивались, стараясь как можно меньше расходовать боеприпасов – нам по-прежнему отпускали их далеко не вдоволь.

На рассвете 18 сентября 756-й полк перерезал шоссейную дорогу между населенными пунктами Айзкарти и Лыэпкалнэ. Бой здесь разгорелся горячий и упорный. 1-й батальон под командованием Сергея Чернобровкина с ходу атаковал очень выгодную в тактическом отношении высоту с отметкой 161.5 и овладел ею. Собравшись с силами, гитлеровцы решили восстановить положение.

Два пехотных батальона при поддержке двадцати танков и штурмовых орудий устремились на занятые нами позиции. Батальон Чернобровкина отразил этот натиск. Противник повторил контратаку. На этот раз ему удалось оттеснить наших бойцов за восточный скат. Однако Чернобровкин тоже не собирался отдавать завоеванное. Как только неприятельский нажим ослаб, он снова поднял своих солдат. В решительный момент, когда сила вражеского огня достигла предела, командир артиллерийского расчета младший сержант Сумкин выкатил свое орудие на прямую наводку и первыми же выстрелами подбил немецкую самоходную пушку. Его примеру последовали и другие расчеты. Атака увенчалась успехом, противник отошел и больше не пытался вернуть потерянное.

Примечательно, что 1-й стрелковый батальон чуть ли не наполовину состоял из новичков. Но эти не нюхавшие пороху ребята дрались отважно и умело. Впрок пошла им паука, полученная перед наступлением.

Вообще в этих осенних боях Сергей Васильевич Чернобровкин – молодой, статный майор с открытым русским лицом – показал себя тактически грамотным и бесстрашным комбатом. Спустя день или два его батальон вновь отличился при взятии высоты с отметкой 131.6.

Тяжелый бой пришлось выдержать и 469-му полку, прикрывавшему левый фланг дивизии. Воспользовавшись тем, что наш сосед – 43-я стрелковая дивизия – несколько отстал, противник обрушил на полк, которым командовал Алексеев, крупные силы. Случилось так, что на этом участке артиллерии у нас не оказалось. И людям пришлось отражать танковые атаки гранатами и огнем противотанковых ружей. Немцы частично потеснили алексеевцев. Но те, отойдя на новые позиции, заняли крепкую оборону и, приведя себя в порядок, нанесли ответный удар. Он оказался настолько сильным, что гитлеровцы откатились, оставив на поле боя свыше полутора сотен трупов, танк и несколько самоходок.

Алексеев, как всегда, расчетливо и умело организовал бой, сумев найти в позиции неприятеля наиболее уязвимые места. Единственно, в чем он заслуживал упрека, так это в своем стремлении находиться непременно на самых трудных и опасных участках. Несколько раз он лично поднимал цепи в атаку. После боя я уже не в первый раз выговаривал ему:

– Какая в этом была необходимость? Не забывай, что ты – командир полка и тебе положено руководить с командного пункта, держать в своих руках управление. А то и сам погибнешь без толку и людей погубишь. Алексеев оправдывался:

– Ясно, товарищ командир дивизии. Только ведь иногда и самому необходимо пример показать, выскочить вперед, в боевые порядки. Не могу я иначе.

– Так то иногда. А у тебя это "иногда" больно часто бывает. В общем, давай через "не могу", держи себя в руках.

– Слушаюсь, – отвечал он.

А я знал, что в следующем же бою он поначалу будет крепиться, потом, когда начнется наступление, не удержится и уйдет в какую-нибудь роту. Впрочем, повода для обвинений в потере управления полком Алексеев не давал. Опыт, интуиция помогали ему выбрать наиболее подходящий момент для отлучки с НП, да и замещали его люди достойные. А вот за его жизнь я опасался всерьез...

Дальше до реки Огре мы шли без боев, если не считать ночной перестрелки разведчиков с арьергардом немцев. Форсировать реку начали с ходу, вброд. Ширина ее не превышала полусотни метров. Противник заранее укрепился на этом естественном рубеже, и, хоть силы у него здесь были небольшие, он задержал продвижение 674-го полка, который первым появился на западном берегу.

Этот полк должен был обеспечивать переправу всей дивизии. Гитлеровцы атаковали его с левого фланга. Михайлов быстро развернул батальоны в негустом лесу, подступавшем к берегу, и принял удар. Два других наших полка начали переправляться севернее, чтобы скорее подоспеть на помощь Михайлову.

Бой длился всего несколько часов, но был жестоким. По просьбе Михайлова дивизионная артиллерия ударила по скоплению фашистов около хутора Липшас. Пехоту дружным огнем встретили стрелки. Не выдержав, она залегла. По танкам начали бить бронебойщики и орудия, успевшие развернуться на прямую наводку. Пять неприятельских боевых машин остановились, зачадив едким дымом. Остальные повернули назад. Их, вместе с самоходками, оставалось еще штук пятнадцать. Тут подоспели полки Алексеева и Зинченко.

Я помню, как с криком "Вперед!" встал во весь рост Михайлов. И тут же упад с тяжелой раной. К нему бросились несколько солдат. Командира полка бережно положили на носилки и, не дожидаясь, пока вокруг перестанет бушевать раскаленный металл, понесли на передовой медпункт. А поднятые им батальоны неудержимо пошли вперед, сминая неприятеля.

С Михайловым мы распрощались навсегда. После эвакуации в тыловой госпиталь он к нам не вернулся. 674-й полк принял майор Евстафий Михайлович Аристов, бывший до этого комбатом в полку у Зинченко. По возрасту и боевому опыту он был старше других командиров батальонов и казался нам наиболее подходящим для выдвижения.

По неширокой грунтовой дороге 150-я двигалась к Западной Двине. С севера наползали рваные тучи и слезились еще не холодным, но по-осеннему нудным дождем. Вокруг лежали небольшие квадраты полей, исполосованные колесами и танковыми гусеницами. Лишь на немногих участках крестьяне успели скосить хлеб. Богатый урожай был почти начисто загублен.

На горизонте в небо упирались черные столбы дыма. Это горели дома и усадьбы латышей, подожженные отступавшим противником. Гитлеровцы окончательно наплевали на тонкости национальной политики в отношении населения Прибалтики. Отступая, они совсем распоясались.

Крестьяне освобожденных селений с ужасом рассказывали об убийствах, грабежах и насилиях, чинимых фашистами, о голодной зиме, которая ожидала их.

Мы стремились усилить темп наступления. Но это не всегда удавалось.

Наши колонны шли по дорогам, встречая на своем пути заранее подготовленные оборонительные линии. Расстояние между ними нередко не превышало 6-7 километров. Головные части обычно не обладали достаточной силой, чтобы с ходу опрокинуть неприятеля, прорвать рубеж. Немцы завязывали оборонительный бой, переходили в контратаки. И пока наступавшее соединение развертывалось, им удавалось на каком-нибудь из участков даже продвинуться вперед.

Ночью, если противник видел, что дальнейшее сопротивление не принесет успеха, он незаметно покидал позиции. И что греха таить, утром мы иногда начинали артналет, засыпая снарядами уже опустевшие траншеи.

А на следующий день такой же бой разгорался на новом рубеже. Не сразу нам удалось приспособиться к этой тактике.

Одним словом, темп наступления на рижском направлении не был высоким.

Успешнее шли дела на таллинском направлении, где наступал Ленинградский фронт. Там враг оказывал меньшее сопротивление. И уже 22 сентября Совинформбюро сообщило об освобождении советскими войсками эстонской столицы.

Через четыре дня после этого события 150-я дивизия вышла к Западной Двине.

...Вечерело. С реки тянуло прохладой. Сумерки прорезали зарницы орудийных выстрелов. К басовитому гулу орудий присоединились голоса автоматов и пулеметов. Где-то на том берегу, к северу от нас, гремел бой.

Наши полки развернулись вдоль берега. Я стоял на возвышении и не отрывал бинокль от глаз. Хотелось запечатлеть в памяти еще различимые в сумерках детали обстановки на той стороне. Да, Западная Двина, или Даугава, как ее тут называют, широка и глубока. Переправочных средств у нас не было. И противник, окажись тут у него подготовленная оборона, мог надолго задержать дивизию. Но, судя по всему, он нас здесь не ждал.

Правда, через некоторое время у противоположного берега в воздух взметнулся столб воды и грязи. Несколько высоких всплесков поднялось на середине Даугавы. Однако этот огонь, открытый издалека, не был нам страшен. Пройдет еще несколько минут, совсем стемнеет – и гитлеровцы прекратят его. А вот к утру, если враг сумеет перегруппироваться, нас может ожидать неприятная встреча...

Подошел Курбатов:

– Вас к рации вызывают. Судя по позывным, командующий фронтом.

Взяв микрофон, я назвал себя:

– "Двадцать первый" слушает!

– Говорит "первый", – послышался голос Еременко. – Где ваши части?

– Вышли к Западной Двине южнее города Огре.

– Вся дивизия?

– Так точно.

– Противник перед вами сильный?

– Нет. С западного берега ведется лишь редкий орудийный огонь.

– А ваша артиллерия подошла?

– Одну треть установили на огневые позиции.. Остальная подтягивается.

– Что собираетесь делать?

– Форсировать.

– А на чем?

– Начинаем валить лес и делать плоты. Лесу вокруг много. Собираем лодки у населения. Из них будем делать паромы для орудий. Часть лодок пошлем с пулеметными расчетами и с автоматчиками, они будут прикрывать переправу.

– Решение правильное. Не медлите. Быстрее переправляйте первый эшелон. Желаю успеха. До свидания.

Да, с переправой надо было спешить, пока противник не подтянул достаточно орудий. Я распорядился ускорить сбор и изготовление переправочных средств. На помощь саперам пришли стрелки и артиллеристы.

Совсем стемнело. По земле забарабанил крупный дождь. Вопреки ожиданиям, гитлеровцы не прекратили огня. Где-то под самыми тучами зажигались яркие люстры осветительных ракет и, постепенно тая, медленно опускались вниз. Противник пристрелялся, и снаряды стали ложиться точнее. Пришлось поставить вдоль берега дымовую завесу.

Вскоре первый эшелон начал переправу.

Грохнули наши орудия, нащупывая батареи врага. От берега отчалили лодки с бойцами, за ними – небольшие плотики. При неестественно белом, мертвенном свете ракет я наблюдал за ними с замирающим сердцем – дойдут или нет? Неприятельские снаряды падали редко, но близко к переправляющимся. С левого берега затрещали пулеметы. Видно, там засело какое-то подразделение фашистов. Лодки и плоты, счастливо избегая прямых попаданий, уже достигли середины Даугавы. Неужели так все благополучно и обойдется, неужели и этот трудный рубеж мы одолеем без серьезных потерь? Как-то не верилось. Но вот бойцы начали выскакивать на берег, открывая огонь из автоматов и ручных пулеметов. Артиллерия стала бить по опушке леса, где окопался противник. Форсировавшие реку стрелки отбросили врага от уреза воды.

На захваченную полоску высаживались все новые подразделения.

Появился подполковник Истрин, недавно ставший у нас начальником тыла. Константин Петрович был старым воякой, еще в первую мировую войну имел чип артиллерийского штабс-капитана. Расправив пышные усы, которые, по его заверениям, пронзали женские сердца наповал, он отрапортовал:

– Тылы подошли к реке.

– Направляйте их вверх по течению, там в пяти километрах армия навела мост. Пусть идут по мосту.

– Слушаюсь!

К рассвету мы уже вели наступление на левом берегу. В это время из армии поступил приказ изменить направление движения и ускоренным маршем направиться к городу Елгаве, сменить там части 1-го Прибалтийского фронта.

Первый этап Рижской операции закончился. Производилась перегруппировка сил. По решению Ставки создавалось новое направление – клайпедское, или, как оно тогда называлось в оперативных сводках, мемельское. Обусловливалось это тем, что Рижская операция не была завершена в запланированные сроки. Недооценив возможностей противника, наши войска действовали хуже, чем можно было ожидать. Я думаю, сказалось здесь и слабое знание вражеской обороны, и чрезмерная уверенность в своем превосходстве. Это привело и к недостаточному материальному обеспечению операции, и к некоторому шаблону в тактике.

Теперь решить такую стратегическую задачу, как изоляция группы армий "Север" в Прибалтике и ее разгром, можно было наступлением на Клайпеду (по-немецки – Мемель), где силы врага были сравнительно невелики. На это направление и перебрасывались войска 1-го Прибалтийского фронта. Их-то и предстояло нам сменить.

За четыре дня мы совершили марш в сто сорок километров и заняли оборону на сорокакилометровом фронте. Мне стало ясно, что непосредственно участвовать в штурме столицы Латвии дивизия не сможет – мы оказались юго-западнее Риги. Но и новая наша роль была также важна: мы вместе с другими соединениями отрезали противнику путь в Восточную Пруссию.

...Уже несколько дней нас обильно поливал холодный, нудный дождь. На одном из участков, вдоль железнодорожного полотна, нам удалось потеснить противника. Проходя около линии, где еще недавно грохотал бой, я увидел домики служащих дороги. Они чудом уцелели, и над трубами их мирно курился дым. Я постучался в один из них – уж очень велико было желание хоть немного обогреться.

Хозяйка гостеприимно распахнула дверь. В сенях я увидел хозяина. С помощью сапога, так, как это делают у нас в деревнях, он раздувал самовар.

– Порядок, чайку попьем! – обрадовался я.

– Пожалуйста, пожалуйста, – приветливо ответил мужчина. – Проходите в комнату, я сейчас.

– Ждали нас? – поинтересовался я.

– Как же, конечно ждали.

– Правда? Почему же вы все-таки думали, что мы вернемся? Ведь немец нас до самой Волги гнал...

Хозяин подошел к окну.

– Посмотрите сюда, товарищ полковник. – Голос его стал тверже, заметнее обозначился акцент. – Видите ту канаву с водой? Так вот, мы наблюдали, как русские солдаты в этой канаве три дня лежали. И стреляли, и не отступили. А немецкий солдат? Он и дня бы не пролежал, плюнул бы и ушел. Не выдержал бы. Вот потому, что мы знали русских такими, мы и верили: обязательно вернутся. Вы меня понимаете?

– Да, конечно.

– Вот и хорошо. А теперь прошу, чайку горячего выпейте.

Интересный получился разговор. Я словно увидел своих товарищей по оружию со стороны, глазами латыша-железнодорожника. Вот так и запомнились наши воины во ем, кому они несли освобождение, – терпеливыми, самоотверженными, обладающими исполинской силой духа. Даже те, кто считал себя стоящим далеко от политики, не могли не ощущать, что сила Красной Армии опирается на прочный фундамент – великую любовь к Родине, веру в святость дела Коммунистической партии.

И я почувствовал себя как бы ответственным перед этим малознакомым человеком за успех боев, которые нам предстояли в скором времени. Вера в нас обязывала...

10 октября войска 2-го Прибалтийского фронта достигли первой полосы рижского оборонительного обвода и завязали там бои. А через три дня передовые части наступающих ворвались в город.

Как только стало известно, что Рига полностью освобождена, я попросил у командира корпуса разрешение съездить туда. С этим городом у меня было связано много приятных воспоминаний.

За год до войны солнечным летним днем танковая бригада, в которой я служил начальником штаба, остановилась под Ригой. Выйдя из танков, мы оказались в окружении народа, стоявшего по обочинам дороги. Люди были одеты нарядно, по-праздничному. Многие держали в руках букеты. К бойцам потянулись десятки рук с цветами, конфетами, папиросами.

Знакомства завязывались быстро. Многие латыши говорили по-русски.

– Сколько нам о вас рассказывали небылиц, – доверительно сказала мне пожилая седовласая женщина. – Но я до революции жила на Урале. Знала русских и не верила лжи. А сейчас вижу, что вы стали еще лучше, еще культурнее...

Началась моя служба в молодой Советской Латвии. Жил я в самой Риге, на улице Ольгас. Редкими свободными вечерами гуляли мы с женой Варей по прекрасному городу, где старина, мирно соседствуя с образцами современной архитектуры, радовала глаз. И отношение к нам простых людей было доброжелательным, теплым. Все вокруг казалось таким интересным и необычным. Счастливым, полным радостных надежд был для меня этот предвоенный год...

И вот теперь я с нетерпением ожидал встречи с Ригой, где осталась частица моего сердца. Водитель Иван Кучук подготовил легковую машину "эмку" (была и такая у нас в дивизии). Мы тронулись в путь. Вскоре глазам моим предстал город, где только что отгремели бои. Как ни привык я за эти годы к разрушениям, вид разбитых зданий на знакомых улицах произвел на меня тягостное впечатление. Не дымили заводы у Красной Двины. Не работал городской транспорт. Не горело электричество. И жителей было мало, они еще не успели вернуться из своих убежищ.

Петляя по улицам и переулкам между груд кирпича, я поехал по старому адресу – на Ольгас, 2, – и без труда нашел знакомый пятиэтажный дом, который перед войной занимали семьи наших командиров, да еще семья одного, инженера-латыша. Сейчас дом был пуст.

Не без волнения вошел я во двор, где во флигельке жил дворник с женой. Неужели и здесь никого? Но нет, в домике кто-то был. Я постучался. Дверь открыла дворничиха и пропустила в опрятную квартиру.

– Здравствуйте, – обрадовался я. – Узнаете?

– Ну конечно! – заулыбалась она. – Здравствуйте, здравствуйте!

Комната как-то незаметно стала заполняться ребятишками. Я насчитал пятерых. Они окружили меня и наперебой заговорили каждый о своем. Один мальчик, показывая на меня, все повторял:

– А мой папа носил такую же форму, такую же форму...

– Расскажите, пожалуйста, откуда у вас столько детей? – удивленно спросил я хозяйку. – Насколько помнится, у вас был один ребенок.

– Все мои, – улыбнулась она. – Впрочем, всмотритесь, может быть, кого-нибудь и узнаете.

– Верно! Вот тот мальчик, который говорит, что его отец носил такую же форму, сын моего бывшего соседа.

– Да, вы не ошиблись, – тихо ответила дворничиха. – Это дети командиров, которые жили в нашем доме.

– А родители их где же?

– О, трудно сказать, где они, – продолжала женщина. – Война застала их врасплох. Все было – и бомбежки, и уличные бои, и вылазки националистов. Трудно передать словами этот ужас. Я собрала ребятишек со всего двора. И теперь они мне стали родными. Да! Двое пойдут в этом году в школу, а остальные пока будут вместе с моим дома играть.

– А если родители объявятся?

– Дай бог. Верну им. Пусть только счастливы будут. Я так мужу и сказала: мы должны сделать все, чтобы эти дети выросли и чтобы им было хорошо. Он мне ответил: мы для этого сделаем все, что сможем.

– А где тот инженер, что жил на четвертом этаже?

– Удрал с немцами. Все, кто работал с ними, удрали. Как они будут жить без родины? Не знаю. Какая ужасная вещь эха война...

– Ну, ребята, слушайтесь маму, учитесь хорошо, – обратился я к детишкам.

– Ведь вы знаете, маменька, – заговорил вдруг один из них, – у этого дяди была маленькая девочка Шура.

– Нам хочется, чтобы дядя погостил у нас хотя бы недельку, – вступил в разговор другой.

– Правда, вот было бы чудесно! – воскликнула хозяйка.

– Может быть, мне потом удастся побывать еще у вас. А сейчас надо ехать.

– Приезжайте, приезжайте к нам, – приглашало меня все семейство.

Я вышел от них растроганный до слез. Да, один этот поступок простой женщины-латышки был куда сильнее воплей геббельсовской пропаганды о том, что якобы между нордической расой жителей Прибалтики и русскими не может быть общности и согласия. И как обидно мне, что память не сохранила имени этой замечательной латышской мамы русских ребятишек...

На следующий день мы получили приказ совершить тридцатипятикилометровый марш в район города Добиле.

Ни шагу назад!

Дивизия занимала позиции восточнее Добиле под огнем врага. Противостояла нам 11-я мотодивизия "Нордланд". Ее минометы били по переднему краю, доставляя особенно большие неприятности нашим флангам. Тяжелые снаряды падали в расположении штабов и тылов дивизии. С первого же дня у нас появились убитые и раненые.