Текст книги "Знамя над рейхстагом"

Автор книги: Василий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Я отпустил Дьячкова. Вдруг в блиндаже снова появился Коротенко.

– Товарищ полковник, – заговорил он взволнованно. – В нашем расположении появились двое гражданских. Называют себя партизанами, связными из отряда – он тут действует в лесах. Точно утверждать не могу, но опрос говорит в их пользу. Вроде бы действительно партизаны.

– Что они хотят?

– Заманчивое предложение делают. Можем, говорят, вывести хоть целый батальон в тыл к немцам. Они тут все тропинки знают. Если б удалось такое, дали б мы фрицам прикурить!

Я понимал и возбуждение начальника разведки, и проскальзывающие в его докладе нотки сомнения. Возможность нанести противнику одновременный удар и с фронта и с тыла была очень заманчива! Это давало верный шанс на победу быструю и решительную. Но ведь нельзя было не считаться и с другим. А ну, если эти люди не те, за кого себя выдают? Тогда погибнут без толку посланные в тыл бойцы, рухнет задуманный план. Тут было над чем поразмыслить.

– Ведите их сюда, – сказал я Коротенко. Потом позвал адъютанта: Анатолий! Сходи за Дьячковым, пусть зайдет ко мне.

Коротенко и Курбатов вышли. А я не находил себе места: верить или не верить? Имеем ли мы право на такой риск?

Первым появился Дьячков. Потом в сопровождении начальника разведки вошли двое мужчин в потрепанной, но чистой крестьянской одежде. Их лица обрамляли бороды, мешавшие определить возраст.

Я пригласил вошедших сесть к столу. Спросил, есть ли у них какие-нибудь документы. Документов не было. "Впрочем, – подумал я, – какую они могут иметь цену в такой обстановке?"

На все вопросы бородачи отвечали обстоятельно, с достоинством – один глуховатым баритоном, другой жиденьким тенором. Они отрекомендовались жителями из недальней деревни, рассказали, что с приходом немцев подались в лес и вступили в один из организованных здесь партизанских отрядов. Отряд небольшой, крупных операций не проводил, но фашистов тревожил: то совершал налеты на комендатуры, то отбивал или уничтожал продукты, отобранные полицаями у населения. Иногда устраивал мелкие диверсии.

По мере того как шла беседа, я проникался все большим и большим доверием к этим людям. Интуиция подсказывала: они не лгут, они не могут быть предателями. Но можно ли доверяться чувствам, когда вопрос стоит о жизни сотен бойцов, о судьбе боя? После долгих колебаний я решился:

– Сколько людей вы могли бы провести?

– Батальон проведем, – ответил мужчина, державший себя как старший. Без пушек, конечно.

– Ну как, товарищи, пошлем батальон? – обратился я к присутствующим.

– Пошлем, – сказал подошедший во время разговора Артюхов.

– Игра стоит свеч, – согласился Дьячков.

– Верное дело! – поддержал Коротенко.

– Пойдет батальон Ионкина, – подвел я итог. – Курбатов, Ионкина ко мне! И Алексеева тоже.

1-й батальон 469-го стрелкового полка размещался неподалеку от нашего КП. Я не случайно остановил свой выбор на этом подразделении и его командире. Федор Алексеевич Ионкин был человеком надежным. Невысокий, с открытым лицом и темной копной волос, выглядел он моложе своих лет – этак на двадцать с небольшим. Держался он просто, в суждениях был откровенен. Не прятал своей душевной теплоты, но и не забывал, когда нужно, о строгости. В бою Ионкин был смел, решителен и в то же время осмотрителен. Бойцы его любили, верили в него.

– Готовьте батальон, Ионкйн, – сказал я капитану. – Эти товарищи из партизанского отряда выведут вас в тыл противника. Ударите вместе с нами на рассвете. Тяжелого оружия с собой не брать – только станковые пулеметы на вьюках да побольше гранат и патронов. Выступление через час. Идите, готовьте людей. Я потом подойду, проверю.

Разложив перед партизанами карту, я спросил их, как они думают провести батальон. Гости показали.

– Будьте спокойны, – заверил меня старший, – часам к четырем как раз поспеем.

Я сказал им то, чего не имел права не сказать:

– Вы учтите, товарищи, какую берете на себя ответственность. Вы рискуете наравне о нашими бойцами и даже больше.

– Понимаем, товарищ полковник, – заверили меня они. – Понимаем и не сомневаемся в успехе. Не сомневайтесь и вы...

Я вышел посмотреть, как Ионкин готовит людей к выступлению. Дал ему последние наставления. Уточнил все, что касалось взаимодействия и средств сигнализации.

Ночь стояла темная, сухая. На горизонте вспыхивали зарницы – то ли настоящие, то ли сотворенные артиллеристами. В прогалине меж облаков виднелся опрокинутый ковш Большой Медведицы. "Пить-пить!" – кричала в лесу выпь. Стрекотали кузнечики. Время от времени эти мирные звуки заглушали доносившиеся откуда-то автоматные очереди...

Ровно в полночь батальон построился в колонну и двинулся в сторону невидимой лесной тропы.

Я вернулся в блиндаж. В голову лезли тревожные мысли: как все обойдется? Не погибнут ли люди зря?

От этих размышлений меня отвлек вызов к рации. Говорил Переверткин:

– "Третий", "третий", отправь Зинченко в гости к Елизарову для компании! Не теряй времени, действуй! Как слышишь? Прием!

– "Первый"! Прошу разрешения ничего не трогать, оставить как есть. Обстоятельства могу доложить только лично или через посыльного. Вы меня поняли? Прием.

– Вас понял, вас понял. Действуйте по обстоятельствам.

Я был благодарен Семену Никифоровичу за доверие и такт. Он не стал настаивать на своих соображениях, поверил в то, что я действительно располагаю чем-то значительным.

Теперь надо было отдохнуть перед боем. Я прилег и уснул тут же, как в омут провалился. Часа через два меня словно подбросило пружиной. Вскочил. Вышел на НП. Нет, рассвет еще не наступил, но небо на востоке уже посерело, и редкие звезды поблекли, будто устав светить. Все вокруг было спокойно. Стояла плотная, ничем не нарушаемая тишина.

Потянулись тяжкие минуты ожидания.

Забрезжил рассвет. Уже можно было различить отдельные стволы деревьев в лесу у неприятельских траншей. И тут откуда-то из-за темного лесного массива одна за другой взмыли в воздух красные ракеты. Максимов ждал этого момента. За моей спиной раздался грохот, и на вражеский передний край полетели сотни снарядов.

На востоке из-за дальних холмов вырвались солнечные лучи. И я отчетливо увидел, как в заросли на склонах высот, занятых неприятелем, вползали наши танки. За ними бежала пехота. В зелени мелькали каски и штыки. Впереди наступающих катился огневой вал.

Появились орудия сопровождения на конной тяге. Они с ходу разворачивались и били по огневым точкам. Все шло, как намечалось. И от этого радостно было на душе. После позавчерашней неурядицы мы снова действовали, как и подобает действовать опытному, закаленному войску.

Удар с тыла сделал свое дело – сопротивление немцев было сломлено. Стрельба за спиной заставила их дрогнуть.

Вскоре привели первых пленных. Я прошел на КП, где Коротенко с помощью переводчика допрашивал офицера.

– Вы знали, что мы начнем наступление под утро? – спросил я немца.

– Нет.

– А вообще-то знали, что готовится наступление на этом участке?

– Да, ожидали его со дня на день. Но мы не думали, что будем окружены. Моя рота находилась во втором эшелоне, отдыхала в лесу. Мы даже не успели организованно открыть огонь. Куда бы ни бежали – всюду попадали под пули или в плен.

– Значит, у вас возникла паника?

– Да.

Я оставил Коротенко продолжать допрос, а сам отправился на новый наблюдательный пункт, который готовили недалеко от деревни Крутиково. По дороге мне встретился Ионкин. Он был возбужден, глаза блестели.

– Что, преследуют твои немцев?

– Никак нет, товарищ командир дивизии, – улыбнулся он в ответ. Некого преследовать. Может, только одиночкам удалось в лес удрать, а остальных побили. Врасплох застали их. Ну и паника была! Сроду такой не видал. Сами потерь почти не понесли.

Я с благодарностью подумал о пришедших нам на помощь партизанах замечательных советских людях, вступивших по велению совести в смертельную борьбу с врагом. Услуга, которую они оказали нам, была неоценима. Мы легко опрокинули врага, сберегли жизнь сотням бойцов.

К сожалению, память не сохранила имена отважных партизан. Мои попытки разыскать их после войны не увенчались успехом. Но никогда не забыть мне двух суровых на вид мужчин, которые, рискуя жизнью, провели наш батальон во вражеский тыл.

Задача, поставленная перед 150-й дивизией и корпусом, была выполнена. Противник, зажатый с трех сторон в тиски, поспешно откатывался на запад. 150-я развивала наступление на Пасиене.

Когда поступило донесение от Зинченко, что его полк вошел в Себеж и полностью овладел городом, я взглянул на часы. Они показывали 10 часов утра. Ровно неделю назад – 10 июля – мы начали разведку боем, предварившую общее наступление корпуса, армии, фронта.

Всего неделю назад! Но столько событий вместила в себя эта необычайно емкая неделя, что, казалось, долгий-предолгий срок отделял нас от того дня, когда мы поднялись в атаку на Каменку.

Мы вступали в Латвию. Был сделан еще один шаг к общей победе.

На земле Латвийской

Наступление продолжается

На территорию Латвийской ССР мы вступили в день освобождения Себежа 17 июля в 6 часов вечера. Дивизия с севера и юга обтекала Пасиене, не задерживаясь там.

Когда-то, до сорокового года, здесь проходила граница се всеми ее атрибутами – заставами, пограничными столбами, нейтральной полосой. Теперь от нее не осталось и следа. Здесь все было такое же, как и в России, – и болота и леса.

В бурой жиже у обочины дороги валялись трупы вражеских солдат. В воздухе временами появлялись неприятельские самолеты. Но наши истребители поспевали вовремя и не давали, им прицельно бомбить.

Население здесь, как и в любой приграничной полосе, было смешанным. Типично латышские названия окрестных деревень перемежались с истинно русскими. Да и жители, с которыми нам приходилось иметь дело, говорили по-русски. Только вот сами селения в большинстве своем выглядели непривычно для нашего глаза. Дома здесь стояли небольшими группками, разбросанными далеко друг от друга, или вообще в одиночку.

Бросалось в глаза и другое. В России мы редко встречали уцелевшие деревни. Многие были вовсе сожжены дотла. Здесь же следы разрушений не носили столь заметного характера. С точки зрения людоедской "расовой теории" доктора Розенберга, славяне принадлежали к нации одного из самых последних сортов; латыши и другие жители Прибалтики занимали в этой зловещей иерархий место повыше. Но разбойничья по своей сути и духу гитлеровская армия и тут не очень-то церемонилась с населением. Мы не раз натыкались на баррикады, сооруженные гитлеровцами из яблонь и великолепных декоративных сосен, срубленных около усадеб, видели траншеи, вырытые в фруктовых садах и огородах.

У многих крестьян фашисты отобрали землю, которую те получили от Советской власти. Немало народу под разными предлогами было угнано в Германию на принудительные работы в помещичьи хозяйства.

В общем, если сравнивать положение русских и латышей в зонах немецкой оккупации, то можно сказать, что одним было совсем плохо, а другим мало чем лучше.

На второй или третий день после перехода границы мы вступили в деревню Маслово. Располагалась она у высокой стены густого соснового бора. Тридцать восемь ее домиков утопали в зелени садов.

Пора стояла благодатная. За аккуратными изгородями усадеб среди листвы виднелись рубиновые брызги вишен. Румянились яблоки, наливались синевой сливы. Плети огуречной ботвы поднимались на заборы, лезли на стеньг домов. Воздух был напоен тонким благоуханием спелой клубники.

Регулировщик из комендантской роты, поджидавший нас н краю деревни, показал дом, отведенный для размещения оперативной группы. На крыльце его стояла молодая белокурая женщина. И лицом, и одеждой, явно праздничной, она больше походила на горожанку, чем на крестьянку. Да и дом, под стать ей, скорее напоминал пригородную дачу, чем деревенскую избу, – стены были обшиты тесом, на траву ложились зайчики от застекленной террасы.

– Здравствуйте, – сказала она с легким латышским акцентом. – Меня зовут Таня.

– Что, ждали нас? – поинтересовался я.

– А как же! Мы были уверены, что русские прогонят немцев. Разве можно победить такую огромную страну? Проходите, пожалуйста, в горницу. Мы все для вас приготовили.

Через прихожую мы вошли в просторную, уютно обставленную комнату. Отливали янтарем чисто вымытые полы. На столе, покрытом белой скатертью, стояла ваза с букетом полевых цветов, а рядом с ней – глубокая миска, до краев наполненная клубникой со сметаной.

С обезоруживающей приветливостью Таня пригласила:

– Садитесь, пожалуйста, и угощайтесь. Это со своего огорода.

Мы не заставили себя долго ждать.

– Как жилось вам эти годы? – спросил я хозяйку. Глаза у Тани потемнели.

– Разве простому человеку может быть хорошо во время войны? Я не разбираюсь в политике. Но еще от родителей знаю: русские никогда не приносили латышам беды. А немцы... У них один закон – сила. Что хотят, та и берут. Хозяйство разорили вконец. Как зиму будем жить – не знаю. Скота мы лишились почти совсем. Но самое страшное не это. Сколько молодых парней в девушек они насильно увезли к себе! Перечислить трудно.

Дверь в комнату открылась. На пороге появился пожилой крестьянин, из-за его спины выглядывали дв белокурые головенки мальчишек лет четырех и шести.

– Это мой муж и сыновья, – представила Таня. Мужчина улыбнулся:

– Самовар готов!

Таня принялась проворно накрывать стол к чаю. Вдруг она обратилась ко мне:

– Скажите, пожалуйста, господин... то есть, извините, товарищ полковник, где сейчас находится сто пятидесятая дивизия?

Я от изумления не сразу нашелся, что ответить.

– А почему вас заинтересовала эта дивизия?

– Я сейчас покажу газету. Она выходила на латышском и на русском. Это последний номер, который немцы выпустили перед тем, как уйти. Прочтите, и вам станет понятно, почему я задала такой странный вопрос.

Таня достала сложенный в несколько раз тонкий желтоватый лист. Подвалом на первой странице была помещена статья, которая и объясняла повышенный интерес здешних жителей к нашей дивизии. Это был обычный прием фашистской пропаганды – примитивный и грубый, В статейке говорилось, что наступающие русские – жестокие азиаты, которые не берут пленных, отбирают у латышей вещи, убивают мужчин и насилуют женщин. Особенно отличаются в жестокости и грабежах солдаты 150-й дивизии, не брезгающие ни лошадьми, ни пчелами, ни домашним скарбом.

Я усмехнулся:

– Насчет сто пятидесятой дивизии вы сможете сами составить мнение. Я командир этой дивизии. В Маслове находятся наши солдаты.

– Извините, – пролепетала в замешательстве Таня, – я не хотела...

– Да нечего вам извиняться, – перебил я ее. – В чем же тут ваша вина? А я вас попрошу утречком сходить к соседям и узнать, как вели себя наши бойцы: не взяли ли что-нибудь, не обидели ли кого. А потом мне расскажете. Только по-честному, хорошо?

– Хорошо...

День догорал. Нас клонило в сон, сказывалось напряжение предыдущих ночей. Сейчас мы с наслаждением предвкушали возможность спокойно поспать до утра. Таня стелила мне и Максимову. В этот момент в горницу вошел взволнованный майор Муравьев – помощник начальника связи по радио.

– Товарищ полковник, разрешите доложить! Ваш хозяин порезал все наши антенны и телефонные провода.

– Как так? Не может быть!

– Точно. Лично проверил.

Мгновенно пропало всякое желание спать. "Неужто готовится диверсия? мелькнуло в голове. – А что? Разве мы знаем эту семью? Улыбки улыбками, а кто может поручиться, что она не связана с немцами?"

– Ладно, сейчас разберемся, – и я попросил позвать хозяина в комнату. Он вошел испуганный и недоумевающий.

– Вы резали провода?

– Да, конечно... У меня приемник. Есть советский приказ. Я старался выполнить...

Эта несвязная речь не очень развитого человека – Таня была куда живее умом, чем ее муж, – напомнила мне о приказе, который вывешивался во всех населенных пунктах, куда входили наши части. Приказ от имени советского командования запрещал населению, в силу военной необходимости, пользоваться радиопередающими и приемными устройствами и предлагал убрать все антенны.

– Приказ был, – сказал я строго, – но при чём тут наши прохода?

– Немцы запрещали иметь радио, – растерянно бормотал мужчина. – Они ушли, я сразу же достал приемник, установил. Потом пришли ваши. Повесили приказ. Я, как узнал, что надо резать антенны, – сразу в сад. А там много проводов. Я хотел как лучше...

Таня молча, с окаменевшим лицом слушала весь этот разговор. Потом вдруг разразилась рыданиями:

– Поверьте, он не нарочно! Он, как всегда, не разобрался до конца... Он хороший, честный работник, но не очень... не очень сообразительный! Не надо его расстреливать!

– Да мы и не собираемся, – успокоил я ее. – А вот разобраться разберемся. Если он на в чем не виноват, ничего ему и не будет.

Через час Муравьев доложил:

– Разобрались, товарищ полковник. Хозяин злого умысла не имел. Запутался в огуречных плетях и пошел шуровать...

Успокоенные, мы уснули крепким, сладким сном. Рано утром Таня напоила нас в дорогу молоком.

– Как я вчера напугалась, ужас! – смущенно призналась она. – Думала, расстреляете моего мужа... А наше желание, товарищ полковник, я выполнила. Была у соседей. Все очень довольны вашими солдатами. Никого они не обижают. И свои военные дела делают очень аккуратно – огородов не топчут, деревья берегут.

Еще бы! Большинство наших бойцов сами в недалеком прошлом были колхозниками, крестьянствовали, и уважение к сельскому труду у них хранилось крепко. И каждый готов был не то чтобы разрушить что-нибудь, а, наоборот, помочь по хозяйству латышским семьям. Война вовлекла людей в неумолимый круговорот, выход из которого имелся один: победить, сохранить свой строй, свою власть, свои права. Все остальное было за гранью жизни. И они воевали как лучшие в мире солдаты. Но страшный, кровавый труд войны не приносил душевной радости русскому человеку. И, попадая на короткий постой в село, он давал выход сладкому томлению по крестьянской работе.

Мы вышли на крыльцо. Здесь собралась группа латышей

– Спасибо! Спасибо вам! – разом заговорили они. – Наконец-то избавили, нас от этих псов. Желаем вам скорой победы, военного счастья!

– Фашисты сюда не вернутся, – заверил я их. – Можете трудиться спокойно. Скоро им совсем придет конец. Видите, не с пустыми руками мы на запад идем.

По улице, поднимая пыль, проходили грозно рычавшие танки. Попрощавшись с хозяевами, мы сели в машины и поехали догонять колонну, направлявшуюся в сторону населенного пункта Кауната.

Между двух озер

К утру 22 июля дорога, по которой продвигались основные силы дивизии, привела нас в Малоховку – деревеньку, расположенную близ двух озер. Одно из них по отношению к другому было вдвое большим. Названий водоемов на карте не было. Для удобства мы окрестили их Верхним и Нижним.

Противник откатывался так поспешно, что нам не удавалось вступить с ним в соприкосновение. Несколько раз немецкая авиация пыталась бомбить наши колонны, но безуспешно. Видно, и летчики у гитлеровцев стали не те, что были в сорок первом – сорок втором годах. Опытных асов либо погребла русская земля, либо приняли лагеря военнопленных. Самолеты водила главным образом молодежь.

На привал мы остановились в негустом лиственном лесу, подступавшем к Малоховке. За стволами деревьев серебрилась вода. Это виднелась южная оконечность озера Верхнего. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, ткали на траве яркий узор. Над головой стоял птичий гомон. Где-то неподалеку трудился дятел. Доносился аппетитнейший запах тушеной баранины. Это штабной повар Блинник колдовал над завтраком. Он был почему-то мрачный как туча, молча накрывал импровизированный стол, помогая Маше – ядреной девятнадцатилетней сибирячке, блиставшей яркой и пышной крестьянской красотой. Маша у нас выполняла обязанности официантки. С Блинником у нее отношения были особые. Тридцатилетний повар робко ухаживал за своей подчиненной, не встречая, впрочем, взаимности. Но недостаток обоюдности в любви восполнялся в какой-то мере дружбой. На правах друга Блинник нередко работал за Машу, давая ей возможность отдохнуть.

Оперативная группа дружно принялась за поздний завтрак. Когда была отдана дань баранине, кто-то поинтересовался:

– Блинник, что с тобой?

– Ничего, все в порядке.

– Ну да? А не опять ли разлад с Машей?

Повар хмуро глянул на говорившего и, буркнув: "За чаем схожу", удалился. За столом прозвучал приглушенный смешок. В это время появился взволнованный Коротенко:

– Товарищ полковник! Немцы силами до дивизии отходят на запад. Сейчас они километрах в десяти северо-восточнее нас.

Завтрак был забыт. Я развернул карту. Оказывается, мы обогнали противника. Ситуация сложилась в какой-то мере знакомая. Примерно в такой же обстановке побывала 182-я стрелковая дивизия, когда она продвигалась к городу Дно. Тогда мы тоже оказались во главе наступающей армии и тоже обнаружили противника, отходившего по параллельному с нами пути. В тот раз мы отрезали неприятеля и разгромили его. Сейчас задача была такой же: не дать фашистам прорваться к Резекне, связать их боем, рассеять и уничтожить.

Дорога, по которой шли немцы, лежала через межозерное дефиле шириной от одного до двух километров. Некоторые неприятельские подразделения могли обойти Верхнее озеро с севера, отдельные имели возможность двинуться в обход Нижнего с юга. Надо было немедленно развернуть дивизию, чтобы отрезать врагу пути отступления.

– Курбатов, командиров полков ко мне!

Пока Анатолий Георгиевич выполнял приказание, я связался по радио с генералом Переверткиным и доложил ему обстановку. Он одобрил мое решение.

Первым появился командир 674-го полка Валентин Степанович Корнилов, прибывший в дивизию всего несколько дней назад. Это был молодой подполковник – сухощавый, подвижный, светловолосый. Он был заметно взволнован. Еще бы! Полк Корнилов получил сразу по окончании трехмесячных курсов. До этого он не служил на командных должностях. Сейчас его ждало первое боевое испытание на новом посту. По пути в штаб он, видно, уже успел услышать разговоры, что дело предстоят серьезное...

Подошли спокойный, сосредоточенный Павел Денисович Алексеев и улыбающийся Федор Матвеевич Зинченко. Я разъяснил офицерам задачу.

Штабу дивизии во главе с Николаем Константиновичем Дьячковым определялось место здесь в лесу около Малоховки. При штабе оставлялся в качестве моего резерва батальон 469-го стрелкового полка. Остальные его подразделения я велел Алексееву направить на северо-восток, к дороге, по которой двигался противник. Им предстояло первым вступить в бой, ударив немцам во фланг.

Корнилов получил задание стремительным маршем выдвинуть 674-й полк в межозерье. Там, у деревни Михайловки, ему предстояло преградить путь неприятельской колонне на Каунату. Зинченко должен был повести 756-й полк в обход Нижнего озера с юга, чтобы во взаимодействии с 674-м полком не дать фашистам пройти на запад, окружить их и уничтожить.

Максимову я приказал подготовить артиллерию к двадцатиминутному огневому налету по колонне противника в момент ее приближения к межозерью и отражать возможные попытки гитлеровцев прорвать нашу оборону у Михайловки. На холмике севернее этой деревушки было решено разместить наблюдательный пункт оперативной группы.

– Все ясно? Вопросы есть? – спросил я офицеров.

– Разрешите, товарищ полковник? – раздался напряженный голос Корнилова. – Реальна ли задача удержать дефиле силами полка, имея перед собой дивизию?

– Конечно! К тому же с вами будет взаимодействовать семьсот пятьдесят шестой полк. – Вопрос показался мне слишком пустым, чтобы задерживать на нем внимание. Тогда я не придал ему должного значения. – Приступайте, товарищи, к делу.

Командиры полков отдали необходимые распоряжения и вместе с комбатами и командирами приданных дивизионов выехали на рекогносцировку. Выслав вперед километра на полтора разведгруппу, я с Максимовым и радистом Глебом Попковым сел в "виллис" и направился на высоту, где намечалось развернуть наш НП. 674-й полк, по моим расчетам, мог занять указанное ему позиции через час-полтора. И тогда мы оказались бы в центре боевых порядков, со всех сторон прикрытые от противника. Лучшее место для наблюдательного пункта в такой обстановке трудно было представить. Правда, оборудовать его как следует уже не оставалось времени. Ну да не беда.

Над головой у нас шумели густые кроны деревьев, под ногами шелестела высокая, по колено, трава. Чудесный вид на оба озера открывался с холма.

– О-хо-хо, – вздохнул Максимов. – В сорок первом отступали – ног под собой не чуяли. Ни минуты покоя не было. Сейчас наступаем – тоже ни сна ни покоя.

Я внимательно взглянул на командующего нашей артиллерией. Человек немолодой, повоевавший и в первую мировую, и в гражданскую, сейчас он выглядел скверно. Щеки избороздили глубокие морщины, под глазами набрякли тяжелые мешки. Видно было, что Александр Васильевич здорово устал. И то правда: после отдыха в Маслове мы трое суток продвигались без задержек и почти не спали. Максимов утомился больше других.

– А что, товарищ комдив, если нам соснуть часок? – продолжил он свою мысль.

Идея хотя бы немного поспать перед боем показалась мне заманчивой. Обстановка вроде бы позволяла. Я согласился, приказав выставить вокруг наблюдателей. Загнав в кусты машину, мы легли там же в густой траве. Уснули мгновенно.

Через час меня разбудила ружейная перестрелка. Выглянув осторожно из-за веток, я увидел совсем неподалеку немцев, деловито устанавливавших орудия для стрельбы прямой наводкой. Все стало ясно: противник упредил Корнилова и раньше его вышел на отведенный 674-му полку рубеж. А наблюдатели, видимо, не выдержали и тоже уснули. Хорошо, что фашисты покамест нас не заметили. Надо было немедленно ретироваться.

Я осторожно разбудил командующего артиллерией, шофера и радиста. Лопарев мигом вскочил в машину и, согнувшись над баранкой, завел мотор. Попрыгав в "виллис", мы вылетели на дорогу.

Гитлеровцы не сразу сообразили, в чем дело. Когда они разобрались и за нашей спиной раздался хлопок тридцатисемимиллиметровой пушки, мы уже проехалис полкилометра. Еще один выстрел прозвучал вдогонку, когда наш автомобиль достиг поворота. Третий снаряд разорвался, по-видимому, под машиной. "Виллис" подкинуло. Сильный толчок вышвырнул нас на землю. Оглядевшись, я увидел, как Максимов, лежа в траве, отряхивал комья глины с фуражки. Рядом с ним поднялась голова Лопарева.

– Целы? – спросил я.

– Целы. А вот радиста зацепило.

Я поднялся и подошел к солдату. На спине у Попкова аккуратным прямоугольником был срезан кусок гимнастерки и слой кожи. Измени осколок чуть-чуть траекторию, и парню срезало бы затылок...

Кюветом пробрались мы на КП, где еще недавно собирали командиров полков. Первым делом я связался по радио о Корниловым.

– Где ваши батальоны?

– Один ведет бой северо-западнее Михайловки, в межозерье, два других развернулись и действуют в, северном направлении, вдоль восточного берега озера Верхнего.

Гнев сдавил мне горло. Такой неисполнительности, такого пренебрежения к боевому приказу я еще не встречал.

– Почему не весь полк занял межозерье? Какого черта вы выполняете не ту задачу, которую вам поставили?

– Товарищ полковник!.. Я думал... Мне казалось, что обстановка диктует...

– Отстраняю вас от командования полком!

Батальону, оставленному Корниловым в межозерье, пришлось туго. Окажись в этом дефиле весь 674-й полк, он с успехом сдержал бы атаки противника. На участке шириной в километр удалось бы создать и достаточную плотность огня, а сосредоточить силы для контратак. А сейчас батальон держался из последних сил. Максимов, как мог, помогал ему артогнем.

Бой становился все яростнее. И хоть батальон не отошел с, занятых им высот, неприятелю удалось прорваться через межозерье.

Его встретил второй заслон: Зинченко своевременно обошел Нижнее с юга и преградил гитлеровцам дорогу. 756-му полку тоже пришлось испытать ожесточенный натиск противника, для которого прорыв из окружения был вопросом жизни или смерти.

Тем временем 469-й полк, нанеся фланговый удар по подходившей колонне врага, обошел Верхнее с севера и пробился на выручку батальону, стоявшему насмерть в межозерье. Когда полк появился в двух километрах северо-западнее Михайловки, оборонявшиеся поднялись в атаку. Совместный удар полка и батальона решил исход дела. Часть гитлеровцев, побросав артиллерию и другую технику, рассеялась по окрестным лесам.

Однако около половины вражеских войск, воспользовавшись слабостью нашего заслона в межозерье, все-таки прорвалось на дорогу, ведущую в Каунату. Мы стремились не допустить их туда, не дать им возможности закрепиться на подступах к Резекне.

Наши части перешли к преследованию фашистов. Несколько раз головные подразделения натыкались на прикрытия, выставленные немцами на промежуточных рубежах, но быстро сбивали их. Силы врага таяли. К вечеру дивизия уже вела бои на окраинах Каунаты.

Здесь противник сделал последнюю отчаянную попытку остановить нас. Всю ночь не смолкал гул орудий, треск пулеметных очередей. Но к рассвету воцарилась тишина. Весь населенный пункт был в наших руках. Уцелевшие подразделения гитлеровцев поспешно откатывались на запад.

Утром 23 июля мы с Иваном Константиновичем Коротенко прошли по дороге, ведущей в городок. Страшное зрелище открылось перед нами. Груды трупов вражеских солдат лежали в кюветах и на обочинах. Эта картина вступала в резкий диссонанс с ярким, солнечным утром. И трудно было отрешиться от двойственного чувства. С одной стороны – пьянящая радость победы, гордое сознание успеха в решении боевой задачи. С другой – отвращение к той неизбежной жестокости, которую несет в себе война.

Говорят, что на войне черствеют человеческие сердца. Это верно лишь отчасти. Конечно, привычка делает свое дело, и то, что вначале потрясает, потом воспринимается проще, спокойнее. Но никогда человек с нормальной психикой не останется равнодушным при виде сотен лишенных жизни людей, пусть даже одетых в неприятельские мундиры.

Однако какое бы тягостное впечатление ни производило еще не остывшее поле боя – с кровью, с изуродованными телами, это ни в малейшей мере не могло отразиться на стойком чувстве ненависти к фашистам, на всепоглощающем стремлении бить их. Они начали войну. И если не уничтожить этих извергов, они с садистской жестокостью покроют всю нашу землю пеплом и трупами, а в тех, кого оставят живыми, убьют душу, человеческое достоинство. Под угрозой все – наш советский образ жизни, наша национальная культура, наше право чувствовать себя русскими, украинцами, татарами, латышами... С тупой улыбкой собственного превосходства давит враг непреходящие человеческие ценности. И наш священный долг – вымести оккупантов с родной земли, а тех, кто не хочет примириться с этим, – истребить, как истребляют опасных, взбесившихся животных...