Текст книги "Знамя над рейхстагом"

Автор книги: Василий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Завтра, Василий Митрофанович, переходите в первый эшелон, – сказал он. – Не взыщи, обстановка требует.

– Чем скорее, тем лучше, товарищ генерал. Войну кончать надо.

– Ну вот и хорошо. Смотри сюда. – И, достав из планшетки карту, Семен Никифорович повел по ней острым карандашом: – Наступать будете на населенный пункт Прётцель. Задача дня – овладеть Прётцелем. А там дальше и до Берлина рукой подать. Кольцевое шоссе, за ним – пригородные кварталы...

Ночью мы продолжили марш и к утру вышли в первый эшелон. Наступать дивизии пришлось в довольно широкой полосе, выбивая небольшие неприятельские группы из фольварков и поселков. Продвигались мы хоть и не быстро, но безостановочно. Сильного сопротивления не встречали. Больше всего времени отнимала ликвидация мелких подразделений противника, просочившихся через боевые порядки и оказавшихся у нас в тылу.

В этот день, 20 апреля, артиллерия 79-го корпуса первой открыла огонь непосредственно по окраинам Берлина. Политработники, агитаторы быстро разнесли эту весть по ротам. И она словно бы всех подхлестнула. Стремительным броском головные подразделения вышли к Прётцелю. Бой за него был коротким. Создавалось впечатление, что немцы не надеются удержать нас на этих рубежах и отходят к столице, чтобы там влиться в ряды оборонявших ее войск.

В Прётцель мы вступили уже в темноте. Запомнилось мне Здание школы, где расположился наш наблюдательный пункт, погруженные во мрак улицы, узкие лучики затемненных автомобильных фар, скрип подвод, тихая ругань повозочных...

Поутру прибыл офицер из штаба корпуса. Он привез карту с нанесенной на ней задачей: перерезать кольцевую автомобильную дорогу, опоясывающую Большой Берлин, и занять северо-восточный пригород столицы – Каров.

Полки перешли кольцевую магистраль. И здесь противнику не удалось остановить или хотя бы надолго задержать нас. Стрелковые батальоны при поддержке артиллерии и танков быстро выбили гитлеровцев из прилегавших к автостраде рощ.

Очутившись на бетонке, я залюбовался широченной серой лентой, терявшейся вдали среди нежно-зеленых зарослей. Кривизна кольца тут почти не ощущалась. На полотне местами виднелись свежие выбоины от осколков снарядов и мин. И все-таки дорога не выглядела разбитой, изуродованной. Шероховатая, ровная поверхность ее манила, рождая представление о больших скоростях, о тугом встречном ветре.

– А ну-ка, Лопарев, давай с ветерком!

Очень уж велик был соблазн прокатиться по берлинской "кольцовке". К тому же и повод был: посмотреть, что творится в тылах дивизии. Но не проехали и полкилометра, как из кювета появился наш солдат и замахал рукой. Завизжали тормоза. "Виллис" остановился.

– Товарищ генерал! Нельзя дальше. Там немцев полно по кустам. Стреляют.

Мы поехали назад и, достигнув перекрестной дороги, свернули вправо, вслед за наступавшими полками.

Вскоре машина въезжала в Каров. Наконец-то мы вступили в пригород неприятельской столицы! Правда, ощущения того, что мы очутились в пределах крупнейшего города Европы, не было. Все выглядело так, как в десятках немецких городков, которые мы прошли. Только вот листва на деревьях теперь уже распустилась вовсю.

Каров утопал в белоснежной кипени садов. За стенами цветущих деревьев виднелись красивые двухэтажные домики с островерхими крышами. Следов разрушений почти не было заметно, хотя в нескольких кварталах от нас шла ожесточенная перестрелка. Хлестали автоматные очереди, сотрясали воздух резкие разрывы мин, снарядов,, фаустпатронов.

Минигалий Николаев, поджидавший нас у въезда на улицу, показал дом, где оборудовался наблюдательный пункт для оперативной группы. Я поднялся на второй этаж изящного каменного коттеджа. Вышел на крохотный, прилепившийся к стене балкон. И тут справа от дома стали видны улицы, по которым отходили, отстреливаясь, вражеские солдаты. Бинокль позволил различить, что одни из них были в обычной армейской форме, у других форменная одежда смешивалась с гражданской, на третьих поверх обычного штатского платья виднелись ремни и подсумки. По-видимому, это были фольксштурмовцы.

Бой они вели неумело, мешая друг другу. Скопилось их между домами видимо-невидимо. Поэтому наши подразделения продвигались очень медленно.

– Григорий Николаевич! – позвал я Сосновского. – Посмотри вон туда. Видишь, Мочалову развернуться не дают? Подкинь огоньку.

Сосновский сделал пометки на планшете и пошел к телефону. Вскоре дом, в котором мы находились, вздрогнул от артиллерийского залпа...

Если б я тогда находился не на балконе двухэтажного здания, а на некой воображаемой вышке, с которой можно окинуть взором всю фашистскую столицу, то увидел бы, что Берлин уже зажат в клещи. С северо-востока в его пригороды вторглись соединения 3-й и 5-й ударных армий. В южных пригородах вели бои войска 1-го Украинского фронта. И жизнь огромного города, скованного предсмертным ужасом, замерла. Прекратили работу последние предприятия – не стало топлива и электричества. Население перешло на голодный паек – продовольственные склады, расположенные на окраинах и в пригородах, оказались либо в наших руках, либо в зоне действия нашей артиллерии. Ближайшие подручные Гитлера – Геринг и Гиммлер – бежали из столицы...

Но ничего этого я, понятно, не мог ни видеть, ни знать. Широта открывавшегося мне мира ограничивалась обзором дивизионного НП, докладами подчиненных командиров и распоряжениями из корпусного штаба. В напряженной, изменчивой обстановке это и заполняло весь объем внимания, отпущенный природой одному человеку. И по мере сил я пытался направлять события в отведенных мне масштабах.

К вечеру большая часть Карова была в наших руках. Наступление вели 469-й и 674-й полки. 756-й полк я еще днем вывел во второй эшелон. Он сильно устал, понес большие потери. Федору Матвеевичу Зинченко было приказано преобразовать три поредевших батальона в два. Остатки 1-го батальона, которому досталось больше всего, слили с 3-м. Комбатом-1 стал Неустроев, комбатом-2 остался Боев.

Выведенный из боя полк расположился в пригородной роще. Я поехал туда, чтобы посмотреть, как у Зинченко идут дела, какое настроение у бойцов. Теплый пасмурный день был на исходе. На деревьях трепетала молодая листва. Под ногами шуршали прошлогодние прелые листья. Но их тленный запах не мог заглушить аромата свежей зелени. И в красках, и в запахах весна господствовала безраздельно. Даже близкое и почти неумолчное громыхание больше напоминало первый гром, чем звуки упорного боя.

Звучат команды, бойцы быстро занимают свои места.

– Товарищ генерал, первый батальон построен! – докладывает Степан Неустроев. Невысокий, щупловатый двадцатитрехлетний капитан не производит впечатления этакого отца-командира. Но как вспомнишь про его пять ранений, про трудный путь от взводного до батальонного, как глянешь на внушительный "иконостас" на его груди, на вытянувшуюся в положении "смирно" фигуру, – он и ростом кажется выше, и чувствуется в нем солидность бывалого и авторитетного человека.

В строю заметен рослый грузноватый Иван Гусельников. Этот капитан со своей ротой отчаянно сражался под Шнайдемюлем. Среди его бойцов многие с повязками, с бинтами в бурых пятнах запекшейся крови. Они и под Кунерсдорфом не жалели себя и в последние дни все рвались вперед.

– А ведь некоторым из вас, товарищи, не мешает подлечиться. Верно?

В ответ – молчание. Потом голос какого-то забинтованного солдата:

– Это после Берлина, товарищ генерал! Тогда – хоть в госпиталь, хоть куда.

– А еще лучше – домой! – добавляет кто-то.

– Верно! – поддерживают его.

Домой! Это слово я, пожалуй, впервые услыхал произнесенным так просто, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся и совсем близком. И ведь верно! Как-то до сих пор о том, что скоро предстоит самое важное, самое долгожданное – возвращение в родные гнезда, – говорили мало. А если и случалось, то с оттенком гадательным или мечтательным. И вдруг наступил момент, когда отчетливо, осязаемо почувствовалось, что война подошла к концу, что мы стоим на пороге новой жизни – без стрельбы, без нечеловеческих лишений, без неуверенности в том, что завтрашний день ты встретишь живым.

В тот вечер, вернее, уже в ночь Артюхов возвратился с совещания начальников политотделов, на которое их созывал член Военного совета армии. Войдя в коттедж, он с порога объявил:

– Вот, товарищ генерал, Знамя нам вручили, – и показал скрученный в трубку и обернутый бумагой сверток, из которого торчало длинное древко.

– Что за Знамя?

– Военный совет учредил. Девять знамен – по числу дивизий. Какая дивизия возьмет рейхстаг, та и водрузит над ним Знамя. В знак полной победы.

Почему именно над рейхстагом? Как всякий грамотный человек, я знал тогда, что рейхстаг – это немецкий парламент, что в 1933 году он стал ареной чудовищной провокации – Геринг организовал его поджог и обвинил в этом коммунистов. Эту провокацию смело разоблачил на Лейпцигском процессе Георгий Димитров. Но она к тому времени уже сыграла свою роль – фашисты использовали ее для разгрома компартии и захвата власти. А рейхстаг? Он утратил свое прежнее значение с установлением фашистской диктатуры, когда парламентаризм в стране был фактически уничтожен.

Словно бы угадав ход моих мыслей, Михаил Васильевич добавил:

– Как-никак, а рейхстаг – символ германской государственности. Даже при фашизме.

– Ну что ж, рейхстаг так рейхстаг, – согласился я. – Ну-ка покажи Знамя.

Артюхов снял бумагу и развернул алое полотнище. Оно было шириной около метра и длиной около двух. На нем, как обычно, в верхнем углу выделялись звезда и серп, скрещенный с молотом. Внизу у древка стояла пометка – No 5. Все девять знамен, учрежденных Военным советом, имели порядковые номера.

– Номер у нашего Знамени пятый, – сказал Артюхов, – но это не значит, что нам заказано быть первыми. Так, Василий Митрофанович?

– Конечно так. Кому что брать – не мы решать будем, а командование. Ну а за право быть первыми посоревнуемся. Людям-то о Знамени когда думаешь объявить?

– Да уже приказал, чтобы замполитов полков вызвали. Вот-вот должны подойти. В подразделениях митинги надо провести. Белову дал указание материал в газету подготовить.

– Что ж, все правильно. Действуй, комиссар...

Ночью в батальонах и ротах, где позволяла обстановка, накоротке были проведены митинги, на которых бойцам рассказали о Знамени, о великой чести, которая выпадет на долю тех, кто водрузит его над поверженным Берлином.

Дымзавесы Мокринского

Утром 22 апреля, едва я задремал после второй бессонной ночи, меня разбудил офицер из штаба корпуса. Он привез план и карты Берлина с окрестностями. На одной из них Переверткин обозначил направление, в котором должно было развиваться наступление дивизии. Конечным пунктом было озеро Тегелер-зее в районе северо-западных предместий города.

Честно говоря, я испытал в душе некоторое разочарование. Если условно представить себе Берлин в виде круга, то путь движения нашего корпуса можно было изобразить хордой. Она начиналась с северо-восточной четверти круга и пересекала пригородные районы столицы в юго-западном направлении, не захватывая ее центральных районов. Выходило, что не суждено нам ударить по самому что ни на есть черному логову, откуда двенадцать лет шло управление всей фашистской империей. Выходило, что и полученное нами Знамя вроде бы ни к чему.

Но легкое чувство досады сразу же прошло. На войне нельзя давать простор честолюбию – оно может слишком далеко завести. Ведь сражаемся-то не ради славы. И уж если на то пошло, разве не велика честь принять хоть какое-то участие в штурме неприятельской столицы?

"А потерь на окраинах будет меньше, чем в центре", – подвел я итог этим мыслям и начал собираться на новый наблюдательный пункт. За ночь наши продвинулись ближе к западной окраине Карова, и руководить боем с прежнего места было неудобно.

В это утро, следуя рекомендациям Военного совета фронта, я распорядился создать в полках штурмовые отряды. О целесообразности таких формирований говорил и наш собственный опыт уличных боев. Каждый такой отряд состоял из обычного стрелкового батальона, усиленного 6-8 орудиями, 4-6 танками, саперным и химическим взводами. Подразделялся он на две штурмовые группы и одну стрелковую роту, следовавшую во втором эшелоне. Штурмовая группа представляла собой роту, которой придавалось до четырех орудий, 2-4 противотанковых ружья, 2 станковых пулемета, 2-3 танка.

В штурмовые отряды преобразовывались первые батальоны. Их командиры получали возможность управлять мощными огневыми средствами, обретая большую самостоятельность и свободу действий. Для ведения уличных боев это было просто необходимо.

Город – сплошная оборонительная позиция. Здесь невозможно наступать по классической схеме: провести артподготовку по переднему краю, пустить пехоту в атаку вслед за танками, под прикрытием огневого вала. Улицы разобщают силы. Дома мешают маневру артогнем. И вообще не сразу разберешься, где фронт, а где тыл. Стреляют отовсюду – спереди, сзади, из переулков, из подвалов, с чердаков. Ведь мы имели дело не только с фольксштурмовцами, которых я видел вчера при въезде в Каров. Нам противостояли и очень устойчивые, упорно дерущиеся формирования эсэсовцев. Мы имели дело с представителями самых различных родов и видов войск. Все, кто отступил в Берлин, сводились здесь в подразделения, которые затем выдвигались нам навстречу и занимали стойкую оборону.

Эту оборону приходилось буквально прогрызать. Во главе полков шли штурмовые отряды. Они наступали клином. Острие клина составляли танки, прикрываемые от фаустников пехотой. Такой таран сметал встречавшиеся на пути баррикады, выбивал гитлеровцев из домов, стены которых служили надежной защитой от ружейного и пулеметного огня. Когда недоставало этих сил, в дело вступала поддерживающая артиллерия. Командиры артиллерийских дивизионов шли вместе с комбатами. А рядом с ротными командирами находились артиллерийские наблюдатели. При танковых контратаках командиры полков сами маневрировали приданными им противотанковыми подразделениями.

Крылья наступающего клина, состоящие из пехоты и саперов, растекались в ширь улиц, по домам, дворам и садам. Оттуда выкуривались притаившиеся неприятельские солдаты, которые, если им случалось остаться незамеченными, открывали огонь нам в тыл или оказывали организованное сопротивление подразделениям второго эшелона.

Мне приходится говорить об этих подробностях уличных схваток потому, что, не познакомившись с ними, невозможно представить, как складывался штурм огромного города...

В этот день вступил в бой 756-й полк, а 469-й был выведен во второй эшелон. Дивизия прошла Каров и стала продвигаться по Бланкенбургу следующему пригородному району Берлина. Если б не карта, мы бы и не знали, что оказались в другом пригороде. Когда-то это были самостоятельные поселки и городки. Но теперь они слились в один почти сплошной массив. В каждом из них в изобилии зеленели парки и сады. Поэтому, когда приходилось пересекать рощи, отделявшие один пригород от другого, такая условная граница оставалась неощутимой.

Правда, Бланкенбург был ростом повыше – в нем преобладали трехэтажные здания. И с каждым новым кварталом нарастало сопротивление врага. Фашистские главари все еще не хотели примириться со своей участью и предпринимали безнадежные попытки отстоять Берлин. Как узнали мы потом, 22 апреля из столичных тюрем были выпущены уголовники и привлечены к участию в обороне. В одном строю с ними оказались и 32 тысячи полицейских. Благодаря этим сверхтотальным мерам гарнизон столицы вместе с солдатами отошедших частей насчитывал уже свыше 300 тысяч человек.

Свои надежды Гитлер связывал и с вновь сформированной 12-й армией, располагавшейся к юго-западу от Берлина. Она создавалась для действий против американских войск на Эльбе. Но теперь было не до американцев, и армия получила приказ пробиваться на восток – путь туда ей уже преградили танковые части 1-го Украинского фронта. В свою очередь 9-й армии немцев, оказавшейся в окружении юго-восточнее Берлина, было приказано прорываться на запад, навстречу 12-й. Им ставилась задача соединиться и, повернув на север, совместно двинуться на Берлин, чтобы отстоять его.

Забегая вперед, можно напомнить, что из этой попытки, предпринятой явно недостаточными силами, ничего не вышло. Обе армии были наголову разбиты.

А для нас день 22 апреля запомнился не только изматывающими боями за каждый дом и квартал, но и таким примечательным событием: дивизионная артгруппа под командованием Григория Николаевича Сосновского нанесла удар по целям, расположенным в центральных районах Берлина.

На следующий день мы продолжали упорно дробить вражескую оборону. Дивизия продвигалась уже через пригород Панков. Все было, как и прежде. Трех-четырехэтажные дома. Корпуса каких-то фабрик. Огрызающиеся огнем кварталы. Тяжелые танки, врытые в землю на перекрестках. Путь вперед пробивал артиллерийский и танковый таран наших штурмовых отрядов. Вместе с пехотой следовали 57-миллиметровые орудия приданного нам 1957-го истребительно-противотанкового полка, которым командовал Герой Советского Союза полковник Константин Иванович Серов.

От несмолкаемого грохота, от двух бессонных ночей у меня гудела голова. Хорошо хоть не приходилось долго сидеть на одном месте. За день мы сменили четыре или пять наблюдательных пунктов. Не помню, на каком из них меня нашел командир корпуса.

– Ну, Василий Митрофанович, – сказал он, – задача наша несколько меняется. Будем наступать южнее, вот сюда. – И он придвинул к себе карту. Видишь район Плётцен-зее, за этим каналом? Вот к каналу нам и надо выйти. Уяснил?

– Все ясно, товарищ генерал, – заверил я его. Тотчас же по радио последовали распоряжения Плеходанову и Зинченко: "Направление – южная оконечность пригорода Рейникендорф... Задача – выйти на рубеж восточного колена канала Берлин-Шпандауэр-Шиффартс... Артиллерийские средства дивизион триста двадцать восьмого полка и десять установок эрэс..."

Мы начали сворачивать к югу, вгрызаясь в кварталы Рейникендорфа. Правый фланг наш оголился. Слева двигалась 171-я дивизия. Путь ее лежал через Веддинг – рабочую окраину, известную в прошлом своими революционными традициями. Утром 24 апреля правее нас в бой был введен второй эшелон корпуса – 207-я дивизия. В результате полоса нашего наступления сузилась раза в полтора. Мы сразу почувствовали облегчение.

Большую часть этого дня я провел в отбитом у противника трамвайном парке. Здесь благодаря толстым кирпичным стенам депо и служебных построек было довольно спокойно и безопасно. С наблюдательного пункта открывался обзор чуть ли не до самого озера Плётцен. За ним проходил участок канала, который нам предстояло форсировать. Еще дальше простирался район, получивший свое имя от названия озера, – Плётцен-зее, рабочий район Берлина. События начинали приобретать интересный оборот – оттуда было совсем недалеко и до центра города.

К вечеру наши полки подошли к берегу канала. В полсотни метров шириной, облицованный камнем, он мог бы стать серьезной преградой, окажись на противоположном берегу подготовленная оборона. К счастью, ночная разведка никого там не обнаружила.

Рано утром 207-я дивизия начала переправляться через канал. Вскоре принялись его форсировать и мы. По уцелевшим мосткам, укрепленным за ночь саперами, с помощью всевозможных подручных средств перебирались на ту сторону стрелковые и пулеметные роты, за ними – артиллерия и танки, самоходки и "катюши".

Район Плётцен-зее обладал уже всеми типичными признаками современного большого города. Четырех-пятиэтажные дома вытянулись в ровном строю вдоль нешироких улиц. Зелень почти исчезла. Сады и палисадники уступили место асфальтированным внутренним дворам. Бросались в глаза следы работы союзной авиации: многие здания представляли собой груды развалин, над которыми возвышались неровно изломанные стены фасадов.

Против всех ожиданий сопротивление здесь было не слитком сильное. Приехавший на НП Переверткин уточнил нашу задачу: наступать на юг и к исходу дня достичь железной дороги, идущей с востока на запад и пересекающей канал Фербиндунгс чуть пониже того места, где он изгибался под прямым углом.

Вечером мы вышли на назначенный рубеж. Рядом с нами к железнодорожному полотну выдвинулась и 207-я дивизия. Участок фронта, который мы теперь занимали, стал еще уже. Воспользовавшись этим, я вывел во второй эшелон 674-й полк. С того дня, как мы вошли в Берлин, он еще ни разу не сменялся и был измотан до предела.

– Пусть все спят до утра, – сказал я Плеходанову. – И вы тоже. Силы еще понадобятся.

Я и сам решил отоспаться впервые за трое суток, а то уже трудно было ловить и собирать воедино расползающиеся мысли. Но не тут-то было: только я собрался уходить с НП, как раздался звонок командира корпуса. Семен Никифорович взволнованно сообщил, что наш левый сосед – 171-я дивизия пытается форсировать Фербиндунгс-канал близ его слияния с каналом Берлин-Шпандауэр-Шиффартс. Подразделения дивизии захватили уцелевший там мост и ведут за него кровопролитный бой, но продвинуться дальше не могут. Им надо немедленно помочь.

– Подсобишь Негоде выбить немцев с моста, форсируешь канал и будешь наступать на юг, через Моабит, – приказал Переверткин. – Дальнейшие указания получишь утром.

Я тут же вызвал Зинченко, велел ему поднимать полк и выступать на помощь соседям. Вслед за ним был направлен полк Мочалова. Ему ставилась задача выйти на берег правее того места, где шел бой, и подготовиться к форсированию канала.

Теперь-то можно было и отдохнуть. Я спустился в подвал казарменного здания, где расположилась на ночлег оперативная группа.

– Товарищ генерал, – встретил меня Курбатов, – слышали новости? Передовые подразделения Первого Украинского вышли на Эльбу и встретились с американцами.

– Ну да? Вот это здорово!

– Мало того. Первый Белорусский и Первый Украинский соединились западнее Потсдама. Берлин теперь полностью окружен!

– И немецкие войска окончательно расчленены, – добавил я, мысленно увидев большую карту военных действий.

Как ни радостно было это событие, но сил у меня хватило лишь на то, чтобы добраться до двухъярусной солдатской койки и сказать Офштейну: "Не буди до шести ноль-ноль". И сразу же глухой сон выключил сознание.

Проснулся я от громких голосов. За освещенным аккумуляторным фонарем столом стояли Офштейн и Переверткин и возбужденно разговаривали.

– Помначштаба полка Логвинов лично ходил в разведку на мост, товарищ генерал, – услыхал я слова Офштейна. – Он утверждает, что мост не взят и что там нет никого из наших. У меня нет оснований не верить ему.

– Вас ввели в заблуждение, а вы вводите меня, – раздраженно отвечал Семен Никифорович. – Мне докладывали, что мост взят, что там бой идет! А вы до сих пор не подключились!

Сон с меня как рукой сняло. Сразу поняв, что к чему, я вступил в разговор:

– Товарищ генерал, ясно, что один из двух докладов неверный. Но здесь мы не установим истину. Давайте подъедем на место и там посмотрим. Тогда и увидим, кто прав.

– Ну вот еще, этого не хватало, – произнес, остывая, Переверткин. – С какой стати нам туда ехать?

– А что? – настаивал я. – Самый быстрый способ разобраться и принять решение. Чем ждать, пока штабы будут проверять да перепроверять...

– Ну ладно, – согласился Семен Никифорович, – поехали.

Через несколько минут мы сели в машину и в сопровождении взвода автоматчиков помчались по разбитым, словно вымершим улицам. С неба сочился серый, жидкий рассвет. Сырой холодный ветер прорывался за воротник шинели. Путешествие наше было недолгим. Минут через восемь машина остановилась. Дальше пришлось идти переулками, в которых притаилась предутренняя мгла, на редкие звуки выстрелов. Встретившийся солдат провел нас на НП разведчиков.

С чердака полуразрушенного дома хорошо были видны мост, канал и баррикада вдоль него. На асфальте темнели неподвижные пятна – тела сраженных пулями бойцов. Мост был пуст. А за ним, на той стороне, просматривались позиции вражеских орудий, поставленных на прямую наводку.

Картина, в общем-то, становилась ясной.

– Были на мосту? – обратился я к разведчикам.

– Так точно, товарищ генерал, были, – ответил черноглазый сержант – он тут оставался за старшего.

– А кто еще туда ходил?

– Наши саперы. Они мост разминировали, прикидывали, как укрепить его. Немец-то подорвал, да не до конца. Все на соплях, то есть, извините, на рельсах трамвайных держится. Пехота пройдет, а артиллерия и танки – нет.

– А соседи не пытались мост захватить?

– Как же, пытались. Только немец их сразу же оттуда шуганул. Когда мы подошли, их уже там не было.

– А "языка" брали? Кто тут оборону держит?

– Был "язык". В обороне находится учебная рота запасного пехотного батальона и боевые группы фольксштурма. Всего человек четыреста. За мостом – семь орудий на прямой наводке. В поддержке – два тяжелых дивизиона. Танков нет. А пулеметов много. Огневые точки и на той стороне, и здесь, на баррикаде. Мы их позасекали. Сейчас продолжаем наблюдение.

– Хорошо, товарищ сержант, – вступил в разговор Переверткин. Занимайтесь своим делом. У вас есть боец, который проведет нас на энпе сто семьдесят первой дивизии? Пошли, Василий Митрофанович.

Дворами и переулками пробрались мы в дом, до которого было метров двести. Правда, там оказался не дивизионный, а полковой НП. Семен Никифорович приказал вызвать Негоду. Тот явился быстро, чувствуя, что его ждет разговор не из приятных.

– Поторопились с докладом – полбеды, – взялся за него Переверткин. Но почему потом не доложили, что не взяли моста?

– Сил не хватило удержать, товарищ генерал. Люди кровью заливались. Решил с атакой до утра повременить.

– Не о том речь! Я спрашиваю: почему не доложили, почему меня в заблуждение ввели?..

Дело кончилось тем, что Негоде было приказано отвести дивизию восточнее, к гавани Вестхафен, образованной слиянием каналов Фербиндунгс и Берлин-Шпандауэр. Весь северный берег Фербиндунгс-канала входил теперь в полосу сто пятидесятой.

В заключение командир корпуса сказал мне:

– Форсируете канал – будете наступать через Моабит на юг, к Шпрее. А там, не исключено, на восток повернем, к центру города. Понятно?

Куда уж понятнее! Теперь перед нами открывалась хоть какая-то надежда принять участие в штурме сердца Берлина, где расположены посольства, правительственные учреждения, имперская канцелярия, рейхстаг.

Переверткин уехал, приказав начать форсирование в полдень. С моей просьбой дать отсрочку для более основательной подготовки он не согласился. Я направился на НП к Зинченко, находившийся по соседству, в том же доме.

– Как на ту сторону перебираться будем? – спросил я Федора Матвеевича.

– Думаю, товарищ генерал, после того как полковая артгруппа подавит орудия прямой наводки и огневые точки за мостом, пустить в атаку второй батальон. За ним пойдет первый. Он потом, в Моабите, выдвинется вперед. Как возьмем мост и саперы укрепят его, переправим средства усиления: артиллерию, танковый батальон и батарею самоходок.

– В принципе верно, – согласился я. – Только про баррикаду не следует забывать. Дай огня и по ней. Выдвини против нее танки и самоходки. И пулеметные точки на той стороне обработай.

– Ясно, товарищ генерал, учту.

– К двенадцати успеешь подготовиться?

– Трудно. Артиллерия еще не пристреляется. Но раз надо, – значит, надо. Начнем в двенадцать.

Пожелав Зинченко удачи, я отправился к Мочалову. Ему предстояло переправляться на подручных средствах – в полосе полка не было мостов. Но зато и неприятельская оборона здесь не представляла столь серьезной преграды. К тому же Мочалов должен был форсировать канал после того, как 756-й полк возьмет мост и скует противника боем на южном берегу.

674-й полк я решил переправлять вторым эшелоном.

Покончив с этими делами, можно было и вздремнуть часок на своем НП время позволяло. Но прежде чем прилечь, я сделал еще одно распоряжение:

– Товарищ Артюхов, отправь Знамя, предназначенное для водружения на рейхстаге, в полк к Зинченко. Думаю, это повысит дух.

Начальник политотдела понимающе кивнул головой...

Двадцатиминутная артиллерийская подготовка, казалось, смела с лица земли все огневые точки противника. 2-й батальон 756-го полка во главе с капитаном Боевым пошел в атаку. Но тут пулеметы и орудия противника ожили и обрушили на стрелков шквал огня. Направляющая рота залегла на небольшой площади перед мостом.

Когда стрельба немного утихла, бойцы снова поднялись. И опять свинцовый ливень прижал их к мостовой. Зинченко приказал Боеву отойти. Командир полка подтянул танки и самоходные артиллерийские установки. Увеличил число орудий прямой наводки. Зинченко не мог понять, почему огневые точки противника оказались неподавленными. Ведь "адреса" большинства из них были известны. Ответить на этот вопрос помог помощник начальника штаба полка капитан Андрей Борисович Логвинов. Он находился во 2-м батальоне и доложил о своих наблюдениях командиру полка:

– Когда начинает бить наша артиллерия, немецкие расчеты под землю прячутся – у них огневые позиции рядом с канализационными колодцами и водопроводными коллекторами расположены. Как наш огонь кончается, они вылезают, чтобы отбить атаку. Я думаю, – предложил он, – надо все пулеметы установить в окрестных домах, на втором и третьем этажах. После артподготовки они возьмут под обстрел орудийные расчеты.

Зинченко принял это предложение и доложил о нем мне, попросив разрешения начать повторную атаку в 20 часов. Я одобрил намеченный план и согласовал его с командиром корпуса.

"Все ли предусмотрено, чтобы потери были наименьшими и успех был бы обеспечен наверняка? – продолжал я раздумывать после принятого решения. Ведь, захватив мост, надо быстро его укрепить, а полностью подавить огонь противника сразу не удастся. Кроме того, переправу ладо организовать и правее моста, на подручных средствах. 469-й полк только на них и может рассчитывать. При этом урон ему грозит немалый. Что же предпринять? Стон. Идея! Надо вызвать Мокринского!"

Через несколько минут начальник химслужбы был у меня.

– Садитесь, товарищ Мокринский, дело есть, давайте обсудим.

Юрий Николаевич опустился на мягкий, обитый бархатом стул, выглядевший на чердаке, где разместился наш новый НП, инородным телом. Я поймал его нетерпеливо-выжидательный взгляд.

– Вот и настал ваш час. Небось не гадали, что придется отличиться в самом Берлине?

Лицо майора оживилось.

– Двигайтесь ближе к столу и смотрите сюда, на карту. В двадцать часов тридцать минут по московскому времени мы должны начать форсировать Фербиндунгс-канал. Еще совсем светло будет. С той стороны противник видит нас как на ладони. Что, если прикрыть атаку дымзавесой? Сможете?