Текст книги "Том 2. Рассказы 60-х годов"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)
Микроскоп*
На это надо было решиться. Он решился.
Как-то пришел домой – сам не свой – желтый; не глядя на жену, сказал:
– Это… я деньги потерял. – При этом ломаный его нос (кривой, с горбатинкой) из желтого стал красным. – Сто двадцать рублей.
У жены отвалилась челюсть, на лице появилось просительное выражение: может, это шутка? Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет. Она глупо спросила:
– Где?
Тут он невольно хмыкнул:
– Дак если б я знал, я б пошел и…
– Ну, не-ет!! – взревела она. – Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! – И побежала за сковородником. – Месяцев девять, гад!
Он схватил с кровати подушку – отражать удары. (Древние только форсили своими сверкающими щитами. Подушка!) Они закружились по комнате…
– Подушку-то, подушку-то мараешь! Самой стирать!..
– Выстираю! Выстираю, кривоносик! А два ребра мои будут! Мои! Мои!..
– По рукам, слушай!..
– От-теньки-коротеньки!.. Кривенькие носики!
– По рукам, зараза! Я ж завтра на бюлитень сяду! Тебе же хуже!
– Садись!
– Тебе же хуже…
– Пускай!
– Ой!
– От так!
– Ну будет?
– Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, скважина ты кривоносая! Дятел… – Тут она наловчилась и больно достала его по голове. Немножко сама испугалась…
Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо смотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что – правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла. Да с причетом, с причетом:
– Ох, да за што же мне долюшка така-ая-а?.. Да копила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела-а!.. Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не покупала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая-а!. Ох-х!.. Каждую-то копеечку откладывала да радовалась – будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные!.. И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!..
– Где это они у тебя рваные-то ходют? – не вытерпел он.
– Замолчи, скважина! Замолчи. Съел ты эти денюжки от своих же детей! Съел и не подавился… Хоть бы ты подавился имя, нам бы маленько легче было…
– Спасибо на добром слове, – ядовито прошептал он.
– Мх-х, скважина!.. Где был-то? Может, вспомнишь?.. Может, на работе забыл где-нибудь? Может, под верстак положил да забыл?
– Где на работе!.. Я в сберкассу-то с работы пошел. На работе…
– Ну, может, заходил к кому, скважина?
– Ни к кому не заходил.
– Может, пиво в ларьке пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол… Беги, они пока ишо отдадут.
– Да не заходил я в ларек!
– Да где ж ты их потерять-то мог, скважина?
– Откуда я знаю?
– Ждала его!.. Счас бы пошли с ребятишками, примерили бы шубки… Я уж там подобрала – какие. А теперь их разберут. Ох, скважина ты, скважина…
– Да будет тебе! Заладила: скважина, скважина…
– Кто же ты?
– Што теперь сделаешь?
– Будешь в две смены работать, скважина! Ты у нас худой будешь… Ты у нас выпьешь теперь читушечку после бани, выпьешь! Сырой водички из колодца…
– Нужна она мне, читушечка. Без нее обойдусь.
– Ты у нас пешком на работу ходить будешь! Ты у нас покатаешься на автобусе.
Тут он удивился:
– В две смены работать и – пешком? Ловко…
– Пешком! Пешком – туда и назад, скважина! А где, так ишо побежишь – штоб не опоздать. Отольются они тебе, эти денюжки, вспомнишь ты их не раз.
– В две не в две, а по полторы месячишко отломаю – ничего, – серьезно сказал он, потирая ушибленное место. – Я уж с мастером договорился… – Он не сообразил сперва, что проговорился. А когда она недоуменно глянула на него, поправился: – Я, как хватился денег-то, на работу снова поехал и договорился.
– Ну-ка дай сберегательную книжку, – потребовала она. Посмотрела, вздохнула и еще раз горько сказала: – Скважина.
С неделю Андрей Ерин, столяр маленькой мастерской при «Заготзерне», что в девяти километрах от села, чувствовал себя скверно. Жена все злилась; он то и дело получал «скважину», сам тоже злился, но обзываться вслух не смел.
Однако дни шли… Жена успокаивалась. Андрей ждал. Наконец решил, что – можно.
И вот поздно вечером (он действительно «вламывал» по полторы смены) пришел он домой, а в руках держал коробку, а в коробке, заметно, что-то тяжеленькое. Андрей тихо сиял.
Ему нередко случалось приносить какую-нибудь работу на дом, иногда это были небольшие какие-нибудь деревянные штучки, ящички, завернутые в бумагу, – никого не удивило, что он с чем-то пришел. Но Андрей тихо сиял. Стоял у порога, ждал, когда на него обратят внимание… На него обратили внимание.
– Чего эт ты, как… голый зад при луне, светисся?
– Вот… дали за ударную работу… – Андрей прошел к столу, долго распаковывал коробку… И наконец открыл. И выставил на стол… микроскоп. – Микроскоп.
– Для чего он тебе?
Тут Андрей Ерин засуетился. Но не виновато засуетился, как он всегда суетился, а как-то снисходительно засуетился.
– Луну будем разглядывать! – И захохотал. Сын-пятиклассник тоже засмеялся: луну в микроскоп!
– Чего вы? – обиделась мать.
Отец с сыном так и покатились.
Мать навела на Андрея строгий взгляд. Тот успокоился.
– Ты знаешь, что тебя на каждом шагу окружают микробы? Вот ты зачерпнула кружку воды… Так? – Андрей зачерпнул кружку воды. – Ты думаешь, ты воду пьешь?
– Пошел ты!!.
– Нет, ты ответь.
– Воду пью.
Андрей посмотрел на сына и опять невольно захохотал:
– Воду она пьет!.. Ну не дура?..
– Скважина! Счас сковородник возьму.
Андрей снова посерьезнел.
– Микробов ты пьешь, голубушка, микробов. С водой-то. Миллиончика два тяпнешь – и порядок. На закуску! – Отец и сын опять не могли удержаться от смеха. Зоя (жена) пошла в куть за сковородником.
– Гляди суда! – закричал Андрей. Подбежал с кружкой к микроскопу, долго настраивал прибор, капнул на зеркальный кружок капельку воды, приложился к трубе и, наверно, минуты две, еле дыша, смотрел.
Сын стоял за ним – смерть как хотелось тоже глянуть.
– Пап!..
– Вот они, собаки!.. – прошептал Андрей Ерин. С каким-то жутким восторгом прошептал: – Разгуливают…
– Ну, пап!
Отец дрыгнул ногой.
– Туда-суда, туда-суда!.. Ах, собаки!
– Папка!
– Дай ребенку посмотреть! – строго велела мать, тоже явно заинтересованная.
Андрей с сожалением оторвался от трубки, уступил место сыну. И жадно и ревниво уставился ему в затылок. Нетерпеливо спросил:
– Ну?
Сын молчал.
– Ну?!
– Вот они! – заорал парнишка. – Беленькие…
Отец оттащил сына от микроскопа, дал место матери.
– Гляди! Воду она пьет…
Мать долго смотрела… Одним глазом, другим…
– Да никого я тут не вижу.
Андрей прямо зашелся весь, стал удивительно смелый.
– Оглазела! Любую копейку в кармане найдет, а здесь микробов разглядеть не может. Они ж чуть не в глаз тебе прыгают, дура! Беленькие такие…
Мать, потому что не видела никаких беленьких, а отец с сыном видели, не осердилась.
– Вон, однако… – Может, соврала, у нее выскакивало. Могла приврать.
Андрей решительно оттолкнул жену от микроскопа и прилип к трубке сам. И опять голос его перешел на шепот:
– Твою мать, што делают! Што делают!..
– Мутненькие такие? – расспрашивала сзади мать сына. – Вроде как жиринки в супу?.. Они, што ли?
– Ти-ха! – рявкнул Андрей, не отрываясь от микроскопа. – Жиринки… Сама ты жиринка. Ветчина целая. – Странно, Андрей Ерин становился крикливым хозяином в доме.
Старший сынишка-пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших.
– Ну-ка, ты, доктор кислых щей!.. Дай детям посмотреть. Уставился…
Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. Думал о чем-то.
Когда ужинали, Андрей все думал о чем-то, поглядывал на микроскоп и качал головой. Зачерпнул ложку супа, показал сыну:
– Сколько здесь?.. Приблизительно?
Сын наморщил лоб:
– С полмиллиончика есть.
Андрей Ерин прищурил глаз на ложку.
– Не меньше. А мы их – ам! – Он проглотил суп и хлопнул себя по груди. – И – нету. Сейчас их там сам организм начнет колошматить. Он-то с имя управляется!
– Небось сам выпросил? – Жена с легким неудовольствием посмотрела на микроскоп. – Может, пылесос бы дали. А то пропылесосить – и нечем.
Нет, бог, когда создавал женщину, что-то такое намудрил. Увлекся творец, увлекся. Как всякий художник, впрочем. Да ведь и то – не Мыслителя делал.
Ночью Андрей два раза вставал, зажигал свет, смотрел в микроскоп и шептал:
– От же ж собаки!.. Што вытворяют. Што они только вытворяют! И не спится им!
– Не помешайся, – сказала жена, – тебе ведь немного и надо-то – тронешься.
– Скоро начну открывать, – сказал Андрей, залезая в тепло к жене. – Ты с ученым спала когда-нибудь?
– Еще чего!..
– Будешь. – И Андрей Ерин ласково похлопал супругу по мягкому плечу. – Будешь, дорогуша, с ученым спать…
Неделю, наверно, Андрей Ерин жил, как во сне. Приходил с работы, тщательно умывался, наскоро ужинал… Косился на микроскоп.
– Дело в том, – рассказывал он, – что человеку положено жить сто пятьдесят лет. Спрашивается, почему же он шестьдесят, от силы семьдесят – и протянул ноги? Микробы! Они, сволочи, укорачивают век человеку. Пролезают в организм, и, как только он чуток ослабнет, они берут верх.
Вдвоем с сыном часами сидели они у микроскопа, исследовали. Рассматривали каплю воды из колодца, из питьевого ведра… Когда шел дождик, рассматривали дождевую капельку. Еще отец посылал сына взять для пробы воды из лужицы… И там этих беленьких кишмя кишело.
– Твою мать-то, што делают!.. Ну вот как с имя бороться? – У Андрея опускались руки. – Наступил человек в лужу, пришел домой, наследил… Тут же прошел и ребенок босыми ногами и, пожалуйста, подцепил. А какой там организьм у ребенка!
– Поэтому всегда надо вытирать ноги, – заметил сын. – А ты не вытираешь.
– Не в этом дело. Их надо научиться прямо в луже уничтожать. А то – я вытру, знаю теперь, а Сенька вон Маров… докажи ему: как шлепал, дурак, так и впредь будет.
Рассматривали также капельку пота, для чего сынишка до изнеможения бегал по улице, потом отец ложечкой соскреб у него со лба влагу – получили капельку, склонились к микроскопу…
– Есть! – Андрей с досадой ударил себя кулаком по колену. – Иди проживи сто пятьдесят лет!.. В коже и то есть.
– Давай спробуем кровь? – предложил сын.
Отец уколол себе палец иголкой, выдавил ярко-красную ягодку крови, стряхнул на зеркальце… Склонился к трубке и застонал.
– Хана, сынок, – в кровь пролезли! – Андрей Ерин распрямился, удивленно посмотрел вокруг. – Та-ак. А ведь знают, паразиты, лучше меня знают – и молчат!
– Кто? – не понял сын.
– Ученые. У их микроскопы-то получше нашего – все видят. И молчат. Не хотят расстраивать народ. А чего бы не сказать? Может, все вместе-то и придумали бы, как их уничтожить. Нет, сговорились и молчат. Волнение, мол, начнется.
Андрей Ерин сел на табуретку, закурил.
– От какой мелкой твари гибнут люди! – Вид у Андрея был убитый.
Сын смотрел в микроскоп.
– Друг за дружкой гоняются! Эти маленько другие… Кругленькие.
– Все они – кругленькие, длинненькие – все на одну масть. Матери не говори пока, што мы у меня их в крове видели.
– Давай у меня посмотрим?
Отец внимательно поглядел на сына… И любопытство и страх отразились в глазах у Ерина-старшего. Руки его, натруженные за много лет – большие, пропахшие смольем… чуть дрожали на коленях.
– Не надо. Может, хоть у маленьких-то… Эх, вы! – Андрей встал, пнул со зла табуретку. – Вшей, клопов, личинок всяких – это научились выводить, а тут каких-то… меньше же гниды самой маленькой – и ничего сделать не можете! Где же ваша ученая степень?!
– Вшу видно, а этих… Как ты их?
Отец долго думал.
– Скипидаром?.. Не возьмет. Водка-то небось покрепче… я ж пью, а вон, видел, што делается в крови-то!
– Водка в кровь, что ли, поступает?
– А куда же? С чего же дуреет человек?
Как-то Андрей принес с работы длинную тонкую иглу… Умылся, подмигнул сыну, и они ушли в горницу.
– Давай попробуем… Наточил проволочку – может, сумеем наколоть парочку.
Кончик проволочки был тонкий-тонкий – прямо волосок. Андрей долго ширял этим кончиком в капельку воды. Пыхтел… Вспотел даже.
– Разбегаются, заразы… Нет, толстая, не наколоть. Надо тоньше, а тоньше уже нельзя – не сделать. Ладно, счас поужинаем, попробуем их током… Я батарейку прихватил: два проводка подведем и законтачим. Посмотрим, как тогда будут…
И тут-то во время ужина нанесло неурочного: зашел Сергей Куликов, который работал вместе с Андреем в «Заготзерне». По случаю субботы Сергей был под хмельком, потому, наверно, и забрел к Андрею – просто так.
В последнее время Андрею было не до выпивок, и он с удивлением обнаружил, что брезгует пьяными. Очень уж они глупо ведут себя и говорят всякие несуразные слова.
– Садись с нами, – без всякого желания пригласил Андрей.
– Зачем? Мы вот тут… Нам што? Нам – в уголку!.. «Ну чего вот сдуру сиротой казанской прикинулся?»
– Как хочешь.
– Дай микробов посмотреть?
Андрей встревожился.
– Каких микробов? Иди проспись, Серега… Никаких у меня микробов нету.
– Чего ты скрываешь-то? Оружию, што ли, прячешь? Научное дело… Мне мой парнишка все уши прожужжал: дядя Андрей всех микробов хочет уничтожить. Андрей! – Сергей стукнул себя в грудь кулаком, устремил свирепый взгляд на «ученого». – Золотой памятник отольем!.. На весь мир прославим! А я с тобой рядом работал!.. Андрюха!
Зое Ериной, хоть она тоже не выносила пьяных, тем не менее лестно было, что по селу говорят про ее мужа – ученый. Скорей по привычке поворчать при случае, чем из истинного чувства, она заметила:
– Не могли уж чего-нибудь другое присудить? А то – микроскоп. Свихнется теперь мужик – ночи не спит. Што бы – пылесос какой-нибудь присудить… А то пропылесосить и нечем, не соберемся никак купить.
– Кого присудить? – не понял Сергей.
Андрей Ерин похолодел.
– Да премию-то вон выдали… Микроскоп-то этот…
Андрей хотел было как-нибудь – глазами – дать понять Сергею, что… но куда там! Тот уставился на Зою как баран.
– Какую премию?
– Ну премию-то вам давали!
– Кому?
Зоя посмотрела на мужа, на Сергея…
– Вам премию выдавали?
– Жди, выдадут они премию! Догонют да ишо раз выдадут. Премию…
– А Андрею вон микроскоп выдали… за ударную работу… – Голос супруги Ериной упал до жути – она все поняла.
– Они выдадут! – разорялся в углу пьяный Сергей. – Я в прошлом месяце на сто тридцать процентов нарядов назакрывал… так? Вон Андрей не даст соврать…
Все рухнуло в один миг и страшно устремилось вниз, в пропасть.
Андрей встал… Взял Сергея за шкирку и вывел из избы. Во дворе стукнул его разок по затылку, потом спросил:
– У тебя три рубля есть? До получки…
– Есть… Ты за што меня ударил?
– Пошли в лавку. Кикимора ты болотная!.. Какого хрена пьяный болтаешься по дворам?.. Эх-х… Чурка ты с глазами.
В эту ночь Андрей Ерин ночевал у Сергея. Напились они с ним до соплей. Пропили свои деньги, у кого-то еще занимали до получки.
Только на другой день, к обеду, заявился Андрей домой… Жены не было.
– Где она? – спросил сынишку.
– В город поехала, в эту… как ее… в комиссионку.
Андрей сел к столу, склонился на руки. Долго сидел так.
– Ругалась?
– Нет. Так, маленько. Сколько пропил?
– Двенадцать рублей. Ах, Петька… сынок… – Андрей Ерин, не поднимал головы, горько сморщился, заскрипел зубами. – Разве же в этом дело?! Не поймешь ты по малости своей… не поймешь…
– Понимаю: она продаст его.
– Продаст. Да… Шубки надо. Ну ладно – шубки, ладно. Ничего… Надо: зима скоро. Учись, Петька! – повысил голос Андрей. – На карачках, но ползи в науку – великое дело. У тя в копилке мелочи нисколь нету?
– Нету, – сказал Петька. Может, соврал.
– Ну и ладно, – согласился Андрей. – Учись знай. И не пей никогда… Да они и не пьют, ученые-то. Чего им пить? У их делов хватает без этого.
Андрей посидел еще, покивал грустно головой… И пошел в горницу спать.
Непротивленец Макар Жеребцов*
Всю неделю Макар Жеребцов ходил по домам и обстоятельно, въедливо учил людей добру и терпению. Учил жить – по возможности весело, но благоразумно, с «пониманием многомиллионного народа».
Он разносил односельчанам письма. Работу свою ценил, не стыдился, что он, здоровый, пятидесятилетний, носит письма и газетки. Да пенсию старикам.
Шагал по улице – спокойный, сосредоточенный.
Его окликали:
– Макар, нету?
– Ты же видишь – мимо иду, значит, нету.
– Чего же нету-то? Пора уж. Черти окаянные.
Макар подходил к пряслу, вешал свою сумку на колышек, закуривал.
– Сколько у нас, в СССР, народу?
Старуха не знала.
– Дьявол их знает, сколько? Много небось.
– Много. – Макар тоже точно не знал сколько. – И всем надо выдать пенсию…
– Чего же всем-то? Все – зарплату получают.
– Ну, я неправильно выразился. Кто заслужил. Так?
– Ну? Чего ты опять?
– Спокойно. Тебе государство задержало пенсию на один день, и ты уже начинаешь возвышать голос. Сама злишься, и на тебя тоже глядеть тошно. А у государства таких, как ты, – миллионы. Спрашивается, совесть-то у вас есть или нету? Вы что, не можете потерпеть день-другой? Вы войдите тоже в ихное-то положение.
Старухи обижались. Старики посылали Макара… дальше.
Макар шел дальше.
– Семен, ездил к сыну-то?
– Ездил…
– Ну, как?
– Никак. Как пил, так и пьет. С работы опять прогнали, свистуна.
– Ну, ты, конечно, коршуном на него. Такой-сякой-разэдакый!
– А как же мне с им? Петя, сынок, уймись с пьянкой?
– Да где там! Ты и слов-то таких не знаешь. Ты привык языком-то, как оглоблей, ломить… Самого, дурака, с малых лет поленом учили, ты думаешь, и всегда так надо. Теперь совсем другая жизнь…
– Раньше так пили, как он заливается? Другая жизнь…
– А ты войди в его положение. Он – молодой, дорвался до вольной жизни, деньжаты появились… Ведь тут какую силу воли надо иметь, чтоб сражаться? Кониную. С другой стороны, его тоска гложет – оторвался от родительского дома. Ты вон в город-то на неделю уедешь, и то тебя домой манит, а он сколько уж лет там. Он небось сходит в кино, поглядит про деревню – и пойдет выпьет. Это же все понимать надо.
– Ты, лоботряс, только рассуждать умеешь. А коснись самого, не так бы запел. Ходишь по деревне, пустозвонишь… Пустозвон. Чего ты лезешь не в свое дело?
– Я вас учу, дураков. Ты приехай к нему, к Петьке-то, да сядь выпей с ним…
– У тебя прям не голова, а сельсовет.
– Да. Выпей. А потом к нему потихоньку в душу: сократись, сынок, сократись, милый. Ведь мы все пьем по праздникам… Праздничек подошел – выпей, прошел праздничек – пора на работу, а не похмеляться. Та-ак. А как же? Поговорить надо, убедить человека. Да не матерным словом, а ласковым, ласковым, оно, глядишь, скорей дойдет.
– Его надо поленом по башке, а не ласковым словом.
– Во-от. Я и говорю: бараны. Рога на лбу выросли – и довольные: бодаться можно. А ты же человек, тебе разум даден, слово доходчивое…
– Иди ты!..
– Эх, вы.
Макар шагал дальше, и сердце его сосала, сладко прикусывая, жирная, мягкая змея, какая сосет сердца всех оскорбленных проповедников.
Иногда дело доходило до оплеух.
У Ивана Соломина жена Настя родила сына. Иван заспорил с Настей – как назвать новорожденного. Иван хотел – Иваном: Иван Иванович Соломин. Настя хотела, чтоб был – Валерик. Супруги серьезно поссорились. И в это-то самое время Макар принес им письмо от сестры Настиной, которая жила с мужем в Магадане и писала в письмах, что живут они очень хорошо, что у них в доме только одной живой воды нет, а так все есть, «но, сами понимаете, – в концервах, так как климыт здесь суровый».
Макар посмотрел красный безымянный комочек, поздравил родителей… И те, конечно, схватились перед ним – каждый свое доказывать.
– Иван!.. Иванов-то нынче осталось – ты да Ваня-дурачок в сказке. Умру – не дам Ванькой назвать! Сам как Ваня-дурачок…
– Сама ты дура! Счас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в городах…
Макар весь подобрался, накогтился – почуял добычу.
– Спокойно, Иван, – сказал он хозяину. – Не обзывайся. Даже если она тебе законная жена, все равно ты ее не имеешь права дурачить. Она тебе – «Ваня-дурачок», допустим, а ты ей – «несмышленыш мой» или еще как-нибудь. Ласково. Ей совестно станет, она замолчит. А не замолчит – сам замолчи. Скрепись и молчи.
– Иди отсюда, миротворец!
– И меня не надо посылать. Зачем меня посылать? Ты меня послушай, постарайся сперва понять, а потом уж посылай. Ведь я к тебе не с войной пришел, не лиходей я тебе, а по новым законам – твой друг и товарищ. И хочу вам подать добрый совет: назови-ка ты сынка своего Митей – в честь свояка магаданского. Ведь они вам и посылки шлют, и деньжат нет-нет подкинут… А напиши-ка ему, что вот, мол, своячок, в честь тебя сына назвал – Митрием. Он бы где – одну посылку, а тут подумает-подумает да две ахнет. А как же: в честь меня сына назвали, это бо-оль-шое уважение. За уважение люди тоже уважением плотют.
Иван чего-то озверел.
– Иди отсюда, гад подколодный! Чего ты лезешь не в свое дело?!
Макар посмеялся кротко, снисходительно, ласково. Он знал драчливый характер Ивана.
– Ах, пошуметь бы?.. Ах бы да сейчас развоеваться бы?.. Эх, ты. Ваня и есть.
Иван и в самом деле взял почтальона за шкирку, подвел к двери и дал пинка под зад.
– За совет!
Макар пошагал дальше по улице. Потирал ушибленное место и шептал:
– Нога у дьявола – конская.
И начинал рассказывать встречным:
– Иван Соломин… Зашел к нему, у них пыль до потолка: не могут имя сыну придумать. Я и подскажи им: Митрий. У него свояк в Магадане – Митрий…
Но Макара не хотели слушать – некогда. Да и мало на селе в летнюю пору встречных.
И вот наступало воскресенье. В воскресенье Макар не работал. Он ждал воскресенья. Он выпивал с утра рюмочку-две, не больше, завтракал, выходил на скамеечку к воротам… Была у него такая скамеечка со столиком, аккуратная такая скамеечка, он удобно устраивался – нога на ногу, закуривал и, поблескивая повлажневшими глазами, ждал кого-нибудь.
– Михеевна!.. Здравствуй, Михеевна! С праздничком!
– С каким, Макар?
– А с воскресеньем.
– Господи, праздник!..
– Сын-то не пишет? Что-то давненько я к тебе не заходил.
– Некогда, поди-ка, расписываться-то. Тоже не курорт – шахты-то эти.
– Всем им, подлецам, некогда. Им водку литрами жрать – на это у них есть время. А письмо матери написать – время нет. Пожалуйся на него директору шахты. Хошь, я сочиню? Заказным отправим…
– Ты что, сдурел, Макар? На родного сына стану директору жалиться!
– Можно хитрей сделать. Можно послать телеграмму: мол, беспокоюсь, не захворал ли? Его все равно вызовут…
– Тьфу, дьявол! Тебе что, делать, что ль, нечего, – выдумываешь сидишь?
– А учить подлецов надо, учить.
Старуха, злая, обиженная за сына, шла дальше своей дорогой.
– Боров гладкий, – бормотала она, – ты их нарожай сперва своих, потом жалься. Подымется ли рука-то?
– Человека – пока не стукнет, до тех пор он не поймет, – говорил сам с собой Макар. – На судьбу обижаемся, а она учит, матушка. Учит.
Проходили еще люди. Макар заговаривал со всеми, и все в таком же духе – в воскресном. Подсказывал, как можно теще насолить, как заставить уважать себя дирекцию совхоза. Надо только смелей быть. Выступать подряд на всех собраниях и каждый раз – против. Они сперва окрысятся, попробуют ущемить как-нибудь, а ты на собрании и про это. Важно – не сдаваться. Когда они поймут, что с тобой ничего нельзя сделать, тогда начнут уважать. А то еще и побаиваться станут – грешки-то есть. У кого их нету?
– Дак ведь возьмут да выгонют.
– А куда выгонять-то? Дальше-то?.. Это ж не с завода.
Где-нибудь часа так в два пополудни к Макару выходил дед Кузьма, выпивоха и правдолюб. Опохмелиться у него никогда денег не было.
– Дай на бутылку. Во вторник поплывем с зятем рыбачить, привезу рыбки.
Макар давал рубль двадцать – на плодово-ягодную. Только просил:
– Приходи здесь пить. А то поговорить не с кем.
Дед приносил бутылку плодово-ягодной, выпивал стакан, и ему сразу легчало.
– Вчерась перебрали с зятем. Тоже лежит мается.
– Отнеси стаканчик.
– Ничо, оклемается – молодой. Мне этой самому – только-только.
– Жадный.
– Нет, – просто говорил дед.
– А взять-то тоже не на что? Зятю-то.
– Да есть у Нюрки… Она рази даст. Тут хоть подохни. Как жена-то?
– Хворает.
– Ты ее, случаем, не поколачиваешь тайком? – чего она у тебя все время хворает?
– Ни разу пальцем не тронул. Так – организм слабый.
– Чудной ты мужик, Макар. Не пойму тебя. Нашенских, кто на глазах рос, всех понимаю, а тебя никак не пойму.
– Чем же я кажусь чудной? – искренне интересовался Макар.
– Ну как же? Подошло воскресенье – ты сидишь день-деньской сложа ручки. Люди ждут не дождутся этого воскресенья, чтоб себе по хозяйству чего-нибудь сделать, а тебе вроде и делать нечего.
– А на кой оно мне… хозяйство-то?
– Вот то и чудно-то. Ты из каких краев-то? Или я уж спрашивал?
– Недалеко отсюда. Что мне его, хозяйство-то, в гроб с собой?
– Ну, тебе до гроба ишо… Поживешь. Работа – не бей лежачего. И не совестно ведь! – искренне изумлялся дед. – Неужель не совестно? На тебе же пахать надо, а ты…
– Ни на вот эстолько. – Макар показывал кончик мизинца.
– А пошто, например, ты то одно людям говоришь, то другое – совсем наоборот? Чего ты их путаешь-то?
Макар глубокомысленно думал, глядя в улицу, потом говорил. Похоже, всю правду, какую знал про себя.
– Не для этой я жизни родился, дед… Для этой, но гораздо круче умом замешан.
– Для какой же ты жизни?
– Сам не знаю. Вот говоришь – путаю людей. Я сам не знаю, как мне их: жалеть или надсмехаться над ними. Хожу, гляжу – охота помочь советом каким-нибудь. Потом раздумаешься: да пошли вы все!.. Как жили, так и живите – кроты.
– Хм.
– Так вот ходишь неделю, тыкаешься в ихные дела… Потом придет воскресенье, и я вроде отдыхаю. Давайте, думаю, черти, – гните дальше. А я еще какую-нибудь пакость подскажу.
– Во стерьва-то!
– Ей-богу! А завтра опять пойду по домам, опять полезу с советами. И знаю, что не слушают они моих советов, а удержаться не могу. Мне бы – в большом масштабе советы-то давать, у меня бы вышло. Ну, подучиться, само собой… У меня какой-то зуд на советы. Охота учить, и все, хоть умри.
– Да и учил бы одному чему, а то, как…
– Да я и хочу! Но ведь я им одно, они меня по матушке. А то и – по загривку. Ванька вон Соломин… так и пустил с крыльца.
– Ххэ!.. У того не заржавит.
– А я для его же пользы – назови, мол, сыночка-то Митей, в честь свояка, свояк-то в лепешку расшибется – будет посылки слать. Какая ему, дураку, разница – Митя у него будет расти или Ваня? А жить все же маленько полегче было бы – свояк-то на Севере тыщи ворочает… А так-то я их не презираю, людей-то. Наоборот, мне их жалко.
Старик допивал остатки вина, поднимался.
– И все-таки стерьва ты, – говорил беззлобно. – Путаешь людей.
– Что, пошел?
– Пойду… Зять теперь очухался, погреб небось копает. Он с похмелья злой на работу. Помочь надо. Рыбки-то занесу килограмма два. Во вторник.
– Ладно, сгодится. Я до ухи любитель.
– Спасибо, что выручил.
– Не за что.
Дед уходил. А Макар оставался сидеть на скамеечке, глядел на село, курил.
Иногда из дома выходила больная жена – к теплу, к солнышку. Присаживалась рядышком.
– Вот ведь сколько домов!.. – раздумчиво, не глядя на жену, говорил Макар. – И в каждом дому – свое. А это – только одна деревня. А их, таких деревень-то, по России – оё-ёй сколько!..
– Много, – соглашалась жена.
– Много, – вздыхал Макар. – Много. Где же всем поможешь! Завязнешь к чертям… Или – пристукнут где-нито насовсем. А все же жалко, дураков…
