Текст книги "Фантастика 1979"

Автор книги: Василий Шукшин

Соавторы: Александр Казанцев,Евгений Гуляковский,Ольга Ларионова,Владимир Савченко,Владимир Щербаков,Михаил Грешнов,Андрей Дмитрук,Сергей Смирнов,Юрий Медведев,Александр Осипов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Давай, – с неохотой сказал Иван. – Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.

– Предисловия пишут… Знаешь, кто предисловия пишет?

– Это что, первый вопрос?

– Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так… Вопрос вот какой: что сказал Адам, когда бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою «царевну» и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. – Ну? Что же сказал Адам?

– Не смешно, – сказала Несмеяна. – Тупо. Плоско.

– Самодеятельность какая-то, – сказали и другие.

– Идиотизм. Что он сказал? «Сам сотворил, сам и живи с ней»?

Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил.

– Очень близко!.. Очень!

– Мог бы и поостроумнее сказать.

– Минуточку… Минуточку… – суетился старичок. – Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?

– А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь, спросил Иван. – Потом…

– Нет, сначала ответь: что сказал…

– Нет, пусть он спросит, – закапризничала Несмеяна. – Спроси, Ваня.

– Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?

– Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!

– Ну-у, это уже ребячество, – огорчился старичок. – Хорошо, спроси, Ваня.

– Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем.

– То есть? – опешил тот.

– Нет, нет, не «то есть», а почему? – заинтересовалась Несмеяна. – И почему ты это скрывал?

– Это уже любопытно, – заинтересовались и другие. – Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..

– Так вот вся мудрость-то откуда!

– Ой, как интересно-о!

– Покажите, пожалуйста. Ну пожалуйста!

Молодые люди стали окружать старичка.

– Ну, ну, ну, – испугался старичок, – зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?

Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны. Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.

– И скрывать действительно такое преимущество… Зачем же?

– Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!

– Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. – Немедленно прекратите это безобразие. Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они… Иван, скажи, что ты пошутил!

– По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает, – вовсю шуровал один здоровенный парень. – У него тут еще майка… Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку…

С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.

– Это безобразие! – кричал он. – Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства – все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!

Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.

– А это… разве не отклонение?

– Руки прочь! – завопил старичок. – Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки…

В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.

– Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?

– Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же… Ха-ха-ха!.. Это же… Ха-ха-ха!.

– Дайте ему сказать.

– Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Xa-xa-xa. О-о-о!.. – И тут старичок пукнул, так это – по-стариковски, негромко дал и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился. А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! – взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане…

И нашел. Печать. И взял ее.

– Вы пока тут занимайтесь, – сказал он, – а мне пора отправляться.

– Зачем же ты всю-то… печать-то? – жалко спросил Мудрец. – Давай, я тебе справку выдам.

– Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд. – Иван пошел к двери. – Прощайте.

– Это вероломство, Иван, – сказал Мудрец. – Насилие.

– Ничего подобного. – Иван тоже стал в позу. – Насилие – это когда по зубам бьют.

– Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой. – Наложу ведь – запляшете!

– Слабо, батя! – крикнули из компании молодых. – Клади!

– Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна. – Наложи! Колыхни атмосферу!

– Решение! – торжественно объявил Мудрец. – Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.

И грянула вдруг дивная, стремительная музыка… И хор.

Хор, похоже, поет и движется – приплясывают.

Песенка чертей.

 
Аллилуйя – вот, Три-четыре – вот, Шуры-муры, Шуры-муры, Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!
Мы возьмем с собой в поход На покладистый народ – Политуру.
Политуру.
Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!
Наше – вам С кистенем; Под забором, Под плетнем – Покультурим.
Покультурим.
Аллилуйя-а Аллилуйя-а!
 

Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся.

Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь; над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. И песня их далеко разносилась вокруг.

Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина: хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил.

Но вот визг и песнопение смолкли в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора…

И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.

– Ну-ка, брысь! – сказал он черту. – Ты как здесь?

Черт-стражник снисходительно улыбался.

– Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!

– Эт-то што такое?! – изумился монах. – По какому такому праву? Как ты здесь оказался?

– Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!

Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.

– Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.

– Ах ты, харя! – заругался монах. – Ах ты, аборт козлиный!.. Ну ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!

– И выражаться не положено, – строго заметил черт. – А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!

– Агафангел! – позвали монаха. – Отойди… А то наживешь беды. Отойди от греха.

Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел: По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная…

Черт-стражник захихикал ему в спину.

– Агафангел… – сказал он, смеясь. – И назовут же! Уж скорей – «Агавинус». Или просто «Вермут».

– Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам. – Выгнали?

– Выгнали, – вздохнул один седобородый. – Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.

– Беда, беда, – тихо молвил другой. – Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.

– Надо терпеть, – откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. – Укрепиться и терпеть.

– Да что же терпеть-то?! Надо же что-то делать!

– Молодой ты, – урезонили его. – Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь – вишь, сила какая!

– Это нам за грехи наши.

– За грехи, за грехи… Надо терпеть.

– Будем терпеть.

Иван с силой, зло стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько: – Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.

– Ну, ну, ну, – стали его успокаивать. – Что ты? Эка как тебя сграбастало. Чего ты?

– Эх-х!.. – сокрушался Иван. И даже заплакал. – Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!..

– Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.

Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.

– Мужики, – сказал он, – есть халтура! Кто хочет заработать?

– Ну? А чего такое? – зашевелились монахи. – Чего надо-то?

– У вас там портреты висят… в несколько рядов…

– Иконы.

– А?

– Святые наши, какие портреты?

– Их надо переписать, они устарели.

Монахи опешили.

– И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах.

– Нас.

Теперь уж все смолкли. И долго молчали.

– Гром небесный, – сказал старый монах. – Вот она, кара-то.

– Ну? – торопил Изящный черт. – Есть мастера? Заплатим прилично… Все равно ведь без дела сидите.

– Бей их! – закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочили… И кинулись на черта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.

– Какие вы все же… грубые, – сказал им Изящный черт из-за частокола. – Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. – И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечетку.

Иван взялся за голову и пошел прочь.

Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал – так горько было на душе, так мерзко.

Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз.

Сел и задумался.

Сзади подошел Медведь и тоже присел.

– Ну, сходил? – спросил он.

– Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил…

– Что? Не дали справку?

Иван только махнул, не стал говорить – больно было говорить.

Медведь прислушался к далекой музыке… И все понял без слов.

– Эти… – сказал он. – Все пляшут?

– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!

– Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли?

– Прошли.

– Ну, все, – сказал Медведь обреченно, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут.

Они помолчали.

– Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?

– Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.

– Как насчет питания, интересно… Сколькиразовое?

– Шут его знаешь. Хочешь в цирк?

– Ну а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдешь. Куда больше?

– Да… – вздохнул Иван. – Дела.

– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то?

– А что же… смотреть, что ли, будут!

– Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. – Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Еще откажут вот… в цирке-то – собрался. Забракуют. Легкие как тряпки стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.

– Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван.

– Зачем? – не понял Медведь.

– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…

– Да какой интерес-то?

– Это уж я не знаю.

Медведь задумался. Долго молчал.

– Ну и ну, – сказал.

– У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван.

– Где! – горько, с отчаянием воскликнул Михаиле Иванович. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он еще помолчал.

И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!

– Зачем же монастырь-то?

– Они же там!

– Нет, Михаиле Иваныч… не надо. Да ты и не попадешь туда.

Михаил Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.

– Ты не пьешь? – спросил.

– Нет.

– Зря, – зло сказал Михаиле Иваныч. – Легче становится. Хошь, научу?

– Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая.

– Кто?

– Водка-то.

Михаиле Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.

– Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?

– Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. – Прощай.

– Прощай, – сказал Медведь.

И они разошлись в разные стороны.

И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут: – Иванушка, а Иванушка! Что же мимо-то?

Оглянулся Иван – никого.

– Да ведь здесь я, – опять голос, – в сортире!

Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. А голос-то оттуда, из сортира.

– Кто там? – спросил Иван.

– Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь?

– Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?

– Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.

Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира к стала шипеть и плеваться.

– Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою…

– Это Горыныч тебя туда законопатил?

– Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.

– За что он тебя? – спросил Иван.

– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. – Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. – Слушай, – сказала она, – хочешь стать моим любовником? А?

Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше – и грудь, и все такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.

– Я что-то не понял… – замялся Иван. – Как-то это до меня… не совсем… не того…

– Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца. – Смотри, Ванька!

– Начинается! – поморщился Иван. – Заванькал.

– Что начинается? – не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено. – Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.

– Да нет, – сказал Иван, – зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое…

– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.

– А Баба-Яга-то?

– Она в гости улетела. А Горыныч на войне.

– Пошли, – решился Иван. – У меня полчаса есть еще. Побалуемся.

Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.

– Устал, – сказал он. – Ох и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся…

– Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?

– Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то к свету.

– Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то посытней. – Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.

– Пусть пока разогревается… Ну-ка поцелуй меня – как ты умеешь? – И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться. – О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!

– Кто не умеет? – взвился Иван соколом. – Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?

– Держу? Ну?…

– Отпускай-ай, – заорал Иван.

– Погоди, сковородка перекалилась, наверно, – сказала дочь Бабы-Яги. – Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?

– Чего же не сделать? – вовсю раздухарился Иван. – Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни… знаешь сколько!

– Я уже пеленать умею, – похвасталась дочь Бабы-Яги. – Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю… и покажу.

Иван засмеялся: – Ну, ну…

– Счас увидишь. – Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. – Ложись.

– Зачем я-то?

– Я тебя спеленаю. Ложись.

Иван лег… И дочь Бабы-Яги стала пеленать его в простыни.

– Холесенький мой, – приговаривала она, – маленький мой… Сынуленька мой. Ну-ка улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?…

– У-а-а, у-а-а, – поплакал Иван. – Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..

Дочь Бабы-Яги засмеялась: – А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке.

Иван улыбнулся «мамочке».

– Во-от… – Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть.

Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спеленатого Ивана… И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.

– Утютюсеньки, – ласково сказал Горыныч. – Маленький… Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка улыбнись… Ну-ка?

– Мне не смешно, – сказал Иван.

– Аа-а, мы, наверно, того?… Да, маленький?

– По-моему, да, – признался Иван.

– Мамочка! – позвал Горыныч. – Иди, сыночек обкакался.

Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с лишенной…

Остолбенела. Молчала.

– Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. – Горыныч улыбался всеми тремя головами. – Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! – Горыныч перестал улыбаться. – С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! – загремел он хором. – Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?… Я проглочу весь этот балаган за один раз!

– Горыныч, – почти безнадежно сказал Иван, – а ведь у меня при себе печать… Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь… того… штука! Так что ты не ори тут. Не ори. – Иван – от страха, что ли, – стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. – Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он… Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то, глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда…

Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк… Только еще сказал тихо: – Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.

Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.

– Возлюбленный мой, – заговорила она, – только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусное… тепленькое, в простынках.

– Вот твари-то! – изумился Иван. – Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас!

И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.

– Доигрался, сукин сын?! – закричал он на Ивана. – Допрыгался?! Спеленали!

Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы…

– Эт-то что еще такое? – зашипел он.

– Пошли на полянку, – сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку. – Там будет способней биться. – Он опять посмотрел на Ивана… Укоризненно сморщился. – Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?

– Оплошал, Атаман… – Ивану совестно было глядеть на донца. – Маху-дал… Выручи, ради Христа.

– Не горюй, – молвил казак. – Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то… Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли цапнемся. Ну и уродина!..

– Какой у меня завтрак сегодня! – воскликнул Горыныч. – Из трех блюд. Пошли.

И они пошли биться.

Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала.

Иван и дочь Бабы-Яги ждали.

– А чего это он про три блюда сказал? – спросила дочь Бабы-Яги. – Он что, не поверил мне?

Иван молчал. Слушал звуки битвы.

– Не поверил, – решила дочь Бабы-Яги. – Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.

Иван молчал.

Женщина тоже некоторое время молчала.

– А казак-то!.. – льстиво воскликнула она. – Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет?

Иван молчал.

– Я за казака, – продолжала женщина. – А ты за кого?

– О-о, – застонал Иван. – Помру. От разрыва сердца.

– Что, плохо? – участливо спросила женщина. – Давай я распеленаю тебя. – И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась. – Нет, подождем пока… Черт их знает, как там у них? Подождем.

– Убей меня! – взмолился Иван. – Проткни ножом… Не вынесу я этой муки.

– Подождем, подождем, – трезво молвила женщина. – Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.

В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы Яги замерли в ожидании…

Вошел, пошатываясь, Атаман.

– Здоровый бугай, – сказал он. – Насилу одолел. А где эта… А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?

– Тю, тю, – замахала руками дочь Бабы-Яги. – О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!

– А то я не знаю вас! – Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: – Что же тут было?

– Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения… И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый – так и обжигает!.. – И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала. – Прямо огонек!

Атаман удивленно посмотрел на Ивана.

– Иван…

– Слушай ее больше! – воскликнул Иван горько. – И правда бы, убить тебя, да греха ка душу брать неохота – и так уж там… невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!

– Но какой он ни боевитый, – продолжала женщина, словно не слыша Ивана, – а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.

– А что, тебе так глянутся боевитые? – игриво спросил Атаман. И поправил ус.

– Брось! – сказал Иван. – Пропадем. Не слушай ее, змею.

– Да ну, зачем пропадать… Мы ее в плен возьмем.

– Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.

– Ты иди, – велел Атаман, – а я тебя догоню. Мы тут маленько…

– Нет, – твердо сказал Иван. – С места без тебя ке тронусь. Что нам Илья скажет?

– Мх-х, – огорчился казак. – Ну ладно. Ладно… Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь… умы на усы! – Атаман громко засмеялся. – Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье – он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?

– Да вот… вишь, мы какие боевитые… Не послухал.

Иван с Атаманом ушли.

А дочь Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.

– Ну и кто же я теперь? – спросила она сама себя.

И сама же себе ответила: – Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.

В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.

– Слава богу, живы-здоровы.

– Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!..

– Ванюша! – позвала Бедная Лиза. – А, Ванюша!

– Погоди, девка, не егози, – остановил ее Илья, – дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?

– Целую печать добыл – вот она. – И Иван отдал печать.

Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак… Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья; он тоже долго вертел в огромных пальцах печать… Потом спросил всех: – Ну так… А чего с ней делать?

Этого никто не знал.

– И зачем было посылать человека в такую даль? – еще спросил Илья.

И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом: – Как это ты говоришь, дядя Илья…

– Как я говорю? – жестко перебил ее Муромец. – Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот печать… Что дальше?

Этого и Бедная Лиза не знала.

– Садись, Ванька, на место и сиди, – велел Илья. – А то скоро петухи грянут.

– Нам бы не сидеть, Илья! – вдруг чего-то вскипел Иван. – Не рассиживаться бы нам!..

– А чего же? – удивился Илья. – Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? – Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана. – Эка… какой пришел.

– Какой? – все не унимался Иван. – Такой и пришел – кругом виноватый. Посиди тут!..

– Вот и посиди и подумай, – спокойно молвил Илья.

– А пошли на Волгу! – вскинулся и другой путешественник. Атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол. – Чего сидеть?! Сарынь!..

Но не успел он крикнуть свою «сарынь», раздался трубный глас петуха: то ударили третьи.

Все вскочили на свои полки и замерли.

– Щадка-то! – вскрикнул Атаман. – Шапку оставил на полу.

– Тихо! – приказал Илья. – Не трогаться! Потом подберем… Счас нельзя.

В это время скрежетнул ключ в дверном замке. Вошла тетя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.

– Шапка какая-то… – увидела она. И подняла шапку. – Что за шапка?! Чудная какая-то. – Она посмотрела на полки с книгами, – Чья же это?

Персонажи сидели тихо, не двигались… И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка.

Тетя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться.

Тут и сказке нашей конец.

Будет, может быть, другая ночь… Может быть, тут что-то еще произойдет… Но это будет уже другая сказка. А этой – конец.