Текст книги "Солнцеворот (СИ)"

Автор книги: Василий Криптонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Не стало легче только принцессе. Кастилос сокрушался, что уничтожил в ней волшебство, а вот Роткир, наоборот, это волшебство в ней открыл. Было ли оно в ней на самом деле? Неважно. Не время.

– Слушай, а помнишь, тогда, в Варготосе, – сменил вдруг тон Роткир, – я порезался, а ты мне палец облизнула. Зачем ты это сделала?

Руки Ирабиль замерли. Она подняла на Роткира взгляд, чувствуя, что краснеет.

Что ему сказать? Что ответить, когда сама не может себе объяснить многих своих поступков, и этот, дурацкий, в первую очередь! Ах, если б Кастилос вернулся! Ну что ему, трудно, что ли? Ушел черт-те когда, а солнце, вон, закатится скоро. Левмир бы уже всех зверей в лесу перестрелял, а этот…

Река услышала мольбу принцессы – скрипнула дверь.

– Кас! – воскликнула Ирабиль, вскочив с табурета. Так быстро, что это вряд ли показалось Роткиру естественным. Но принцесса сейчас не могла думать о его чувствах – её чересчур одолели свои.

Она шагнула было навстречу Кастилосу, но, сделав шаг, замерла. А миг спустя рядом с ней оказался Роткир, напряженный, готовый к бою.

Потому что в дом вошел не Кастилос.

4

– Пришла-таки, Солнышко? – улыбалась старушка, возясь в дверном проеме. – И друженьку привела? Ну и правильно, нечего по лесам-то шастать. Время нынче дурное, ох, скверное время! Отродясь, сколь живу, такого не видела. Раньше-то от рассвета до заката не покладая рук трудишься, а нынче и ночку прихватишь, да и той не достаёт. Кушать готовите? Ой, без мясца-то не дело…

– Кастилос на охоту пошел, – брякнула Ирабиль, и её тут же толкнул Роткир.

Повернувшись, она встретила его взгляд. Изумление, остережение. Вспомнила, что Роткир-то старушку не видел. Он тогда уснул.

– На охоту? – фыркнула старушка, вешая на крючок у двери свою непонятную накидку. – Ох, и наохотится он там. Давно ушел-то, добытчик? С рассвету, поди, бродит, стыдно нос домой показать. Ох, беда, детки, беда с вами. Никаких сил не напасешься. Ну, дай-ка я уж сделаю, да побегу, работы ещё – начать да кончить. Чтоб вам потом было, где брать…

Она бормотала и бормотала. То, казалось, обращалась к принцессе, то просто бубнила себе под нос. Как и той ночью, говор старушки зачаровывал. Будто река журчала, или шептались деревья на ветру. Под верхней одеждой у нее оказалось чистое белое платье-сарафан с ярко-красными узорами.

– Вы, мамаша, простите великодушно, кем будете? – подал голос Роткир. Он поглядывал в угол, где лежало оружие: его короткий меч и огромный меч Кастилоса. Прикидывал, успеет ли добраться. Ирабиль вдруг ему позавидовала: уж он-то наверняка чувствует, вампир перед ним или человек.

– А ты, покуда не напакостил, прощения не проси, впрок не напросишься, – отмахнулась от него старушка и уселась за…

Ирабиль ахнула. В углу, где только что не было ничего, кроме лишней табуретки, появилось… Что-то. Что-то такое, что заставило принцессу, наивно полагавшую, что уж она-то людей знает, ощутить себя гостьей в чужом мире. Устройство состояло из деревянных рамок, ниток, палок, подвешенных на веревках, и на первый взгляд представляло собой беспорядочное нагромождение. Однако стоило старушке усесться на табуретку, вся эта груда начала шевелиться. Старушка ловко бросала деревянные челночки на натянутые белые нитки, постукивала какой-то рамой, нажимала ногами на доски снизу, и на колени ей, будто по волшебству, сползало сотворяемое из отдельных нитей белоснежное полотно.

– Не, это, конечно, сильно, – заговорил невозмутимый Роткир. – Ткацкий станок и украсть-то непросто, чтоб никто не заметил, а уж принести за пазухой, да поставить – это и вовсе низкий поклон. Только вы, бабуля, правильно заметить изволили: время тяжелое, все друг друга режут почем зря. Так что вы б назвались, что ли, да объяснили, какого рожна вам надо.

– Это её дом, – прошипела Ирабиль, в свою очередь толкая Роткира локтем. – Это она меня сюда привела!

– А! – Роткир и не подумал смущаться. – Ну, так бы и сказали. Другой расклад, тогда уж сидите себе, тките на здоровье. Мы вам тут не помешаем?

И, поскольку старушка молчала, сосредоточенно хмурясь на свою работу, Роткир тем же тоном продолжил:

– Хотя если по уму раскидать, то Эмкири-то наш парень почикал, а дом – ейный был. Так что чей он теперь – это вопрос, конечно. Решаемый, так-то. Но и решить по-всякому можно. Вы б глянули хоть, а то я обидчивый, а как обижусь – резкий, того гляди пырну. Потом каюсь, конечно, рыдаю, аж по карманам шарить тяжело становится, ну да уж сделанного не воротишь.

Ирабиль хотела вмешаться, но ощутила, как Роткир крепко сжал её ладонь, и замолчала. Он знал, что делает, и головы не терял. Да и сама Ирабиль понимала: Роткир пытается «прощупать» старушку, найти её слабину, найти границы её силы, понять, кто она. Так же он вел себя с ней и Кастилосом, когда вел к графу в гости. Так он жил, так понимал жизнь, и понимал куда лучше неё, принцессы, которая тринадцать лет прожила в роскоши, на всем готовом.

Старушка вдруг остановилась и уставилась на Роткира, ткнула в его сторону сухоньким пальцем.

– Ты! Знаешь про дурака?

– А то ж, – не растерялся Роткир. – Вам про какого любопытно? Был у нас на киче один, барона обокрал и пошел тут же рядом на рынок торговать. Стражники, говорят, час стояли у прилавка, слушали, как товар нахваливает, и рыдали. Так до него и не дошло, где ошибся, на судьбину всё жаловался.

Вернувшись к работе, старушка заговорила. Речь её постукиваниями станка делилась на ровные ритмичные доли. Казалось, она читает стихотворение или поёт песню:

– Жил да был один дурак. И нашел он однажды меч. Шёл-шёл привычной дорогой, смотрит – меч. Обрадовался дурак, взял меч домой, на стенку повесил, да всё любовался. Так и помер.

А был другой дурак. Тоже меч нашел. Давай им хлеб резать – неудобно. Мясо – несподручно. Свистульку вырезать хотел – порезался. Разозлился дурак, пошел к кузнецу и говорит: обточи ты мне эту железяку дурацкую! Кузнец посмотрел, говорит: и впрямь, дурацкая, коль дураку досталась. Взял, да сделал нож из меча. Побежал дурак домой довольный – свистульки резать, да хлеб кромсать.

А то ещё третий был. Нашел меч, да сходу и порезался. Эх, говорит, плохой меч! И я дурак. Вырыл яму, бросил туда меч, сам рядом лег и орёт: заройте, мол. А народ ходит, посмеивается. А дурак плачет.

Вот видишь, ребенок, дар-то у тебя с рождения. А ты им и не пользовался толком, так, крал его у себя по капельке, когда нужно было. А тут-то тебе целиком его показали, ты и упужался, с виду храбришься, а сам так и думаешь, где б кузнеца сыскать.

А ты, Солнышко? Был у тебя дар, ты и радовалась, горя не знала, всё забавлялась, да любовалась, и пред другими хвастала. А как забрали, так и заплакала, закручинилась. Того не понимаешь, что если б не забрали – и померла бы, не проснулась. Время трудное пришло, никто уж ничего не дарит, всё самим брать приходится, а возьмет лишь тот, кто знает и умеет, у кого руки выдержат.

А дружочек ваш, что в яме рыдает? Вот собрались у меня три дурака, один другого краше, сидят, уразуметь не могут, почему трава зеленая. Говорят иные: пущай себе помрут, раз дурачьё. А я – тоже дура, всё надеюсь, надеюсь чего-то…

Говоря, старушка закончила ткать и принялась шить. Руки её двигались медленно, а ткань, казалось, превратилась в свет. Она переливалась в сморщенных руках, теряла форму, струилась и перетекала. И мерный голос старушки, и эта игра света погрузили принцессу в странное состояние. Она позабыла, как дышать, замерла и всё глядела, глядела на свет, который будто пытался напомнить о чём-то важном, но сокрытом за тонкой завесой тьмы.

– Подь сюды, Солнце мое ясное, – проворковала старушка. – Вот тебе подобающее одеяние. Сейчас примерь – большим покажется, а как час придёт – так впору станет.

Ноги принцессы сами понесли её к старушке. Та встала, взмахнула руками, и принцессу накрыло золотое сияющее облако. Она судорожно вздохнула, подняла руки, опустила и посмотрела на себя, наклонив голову. Рыжие волосы огненными завитками лежали на ослепительно-белом платье. Оно казалось сотканным из облаков и снега, из света и воздуха. А присмотреться – нитки, и каждую видно. В узоры сплетаются, за которыми пока проследишь – состаришься, больно замысловатая вязь. Лучше сморгнуть – тогда вновь свет, вновь облако. А под этим великолепием Ирабиль ощутила себя – маленькую и съежившуюся.

– Сама не спеши, – продолжала старушка. – Поторопят другие. Тяжело на рассвет смотреть, когда к закату клонит. Всему свой час придёт, и он не за горами.

Ее шершавая рука коснулась ладони принцессы, погладила и что-то оставила. Маленький кусочек металла, теплый и гладкий. Ирабиль скосила взгляд, попыталась разжать пальцы, но старушка сжала ей кулак обеими руками. Ирабиль вскинула голову, встретила теплый взгляд, в котором, как в книге, прочла: «Не время. Не спеши».

– Не признаешь меня? – шепнула старушка. – Милостивая госпожа. Уж не моею ли кровью вас выпоили, когда вы мёртвенькая родились? Уж не я ли вот так же наряды на вас надевала, да кудри вам заплетала?

Как и странное одеяние, лицо старушки расплылось перед глазами, а потом вновь собралось, но стало немножко другим. Какие-то незначительные черточки изменились, чуть иначе сощурились глаза, добрее и проще стала улыбка. У принцессы подкосились колени.

– Акра?! – выдохнула она. – Ты? Как?!!

Старушка придержала её за локти. У принцессы кружилась голова, в глазах темнело, звуки исчезли. Лишь отдалённо стучало сердце, да переливался тихий смех Акры. Служанки, с которой Ирабиль не расставалась все годы жизни в Кармаигсе. И вот… И вот она здесь.

Вампир?

Или человек?..

5

Лань замерла меж деревьев и смотрела на Кастилоса круглыми черными глазами, как бы недоумевая, что он тут забыл. Кастилос медленно вдохнул носом воздух, только чтобы учуять запах. В этот миг ему показалось, что он уже схватил животное. Он слышал дыхание лани, биение её сердца, обонял источаемые ею запахи, некоторые из которых говорили о любопытстве, но ни один – о страхе.

Их взгляды встретились, и Кастилос сделал маленький шаг вперед. Лань не шелохнулась. «Вот и стой, – говорил он мысленно. – Не нужно бояться. Просто жди меня…»

Он приближался, больше не дыша и не моргая. Запечатлевал в мыслях свою жертву. Каждый её напряженный или расслабленный мускул, каждое пятнышко на красивой шкуре. Что-то можно будет сделать и из этой шкуры…

Он встречал таких же ланей у себя на родине, в южной деревушке, названия которой предпочитал не вспоминать. Там они водились в изобилии, но охотники нечасто били красивых животных. Все предпочитали кормиться со своей земли, своим скотом, а на охоту шли ради веселья. Или когда совсем тяжело становилось, в неурожайные годы.

Откуда эта зверюга взялась тут, на севере? Откуда… Оттуда же, откуда тот козленок, которого повезло поймать несколькими днями раньше. Козленок боялся, больше того – он недоумевал. А вот лань – та будто стояла у себя дома и смотрела на гостя, в ожидании, когда тот поклонится и объяснит, зачем пожаловал.

Кастилос приблизился на расстояние прыжка, но решил сделать ещё один шаг, чтобы наверняка. Чтобы у лани не было даже половинки шанса. И тут, когда он уже начал это последнее робкое движение, лань, так и не выказав никакого страха, прыгнула через заросли можжевельника и исчезла. Ей попросту наскучило ждать.

Выругавшись шепотом, Кастилос сбился с шага, тут же прыгнул следом, прорвался сквозь кусты и остановился на поляне. Пусто. Тихо. Как всегда.

Лес кишел зверьми. Кастилос чувствовал их, слышал, иногда даже видел, но стоило броситься по следу, как всё исчезало. Лань была единственной, кого получилось рассмотреть так близко. Поначалу он винил свою нерасторопность, но когда солнце добралось до зенита, остановился и сжал кулаки.

– Ты, тварь, – прошептал он. – Даже с Той Стороны надо мной насмехаешься?

Красивое лицо Эмкири, улыбающееся, с озорным прищуром, встало перед внутренним взглядом. Выплыло из того закоулка памяти, в который Кастилос не заглядывал уже лет десять.

И руки задрожали, пальцы разжались. Кастилос устало привалился к стволу дерева, закрыл глаза.

Впервые за долгое время он понятия не имел, что делать. Не так давно жизнь была простой и понятной: дойти до Кармаигса, дождаться армии с Востока и уничтожить Эрлота. И вдруг всё потеряло смысл. Дойти-то можно было в одну ночь – долететь. А потом? Вряд ли Эрлот совсем упустил их из виду. Если ему захочется прийти и убить их, кто помешает? До сих пор они живы лишь его прихотью.

Кастилос почувствовал, как его продирает дрожь. Эмкири! Всё началось с нее. Она пробудила в его душе столько непонятных, невероятных для человека чувств. В их числе – странную гордость и запредельную рассудительность. Помимо боли, Кастилос вынес из горящего дома желание стать сильным. Он не желал больше становиться чьей бы то ни было игрушкой. Вот что заставило его броситься в ноги вампирам, устроившим в деревне «суд». На глазах Ратканона, лишившегося семьи. Кастилос понимал, что поступает ужасно, что в глазах всех, даже собственных родителей, он навеки предатель, ничтожество, подхалим.

Плевать. Они не знают, каково это – смотреть на свою возлюбленную снизу вверх. Не знают, каково это – быть игрушкой в её руках. И убить ее, чтобы сохранить свою игрушечную жизнь.

Постепенно память тускнела, оставалась лишь вера в цель. Кастилос жил в доме герцога Освика и с каждым днем больше узнавал о вампирах, по крупицам собирая сведения. Он боялся услышать об Эмкири, ведь убийство вампира – самое страшное преступление, и если его раскроют… Но ни от Освика, ни от его гостей он ни разу не услышал её имени. Эмкири была глупой человеческой сказкой, которую не обсуждали в гостиных перворожденные господа.

Наконец, свершилось обращение, и Освик начал посвящать Кастилоса в свои идеи. Долгими ночами длились беседы, порой переходящие в жаркие споры, и в их пламени сгорала прежняя, человеческая страсть. Кастилос заражался новой страстью, и, чтобы до конца понять её и обрести силы для её утоления, отважился на паломничество к Алой Реке. В водах её утонули последние воспоминания об Эмкири. Она умерла окончательно.

Почему же теперь всё возвращается?..

Неужели виноват Эрлот, вновь заставивший Кастилоса почувствовать себя безвольной игрушкой в руках судьбы? Или всё из-за вверенной ему принцессы, которую он не сумел ни защитить, ни даже обеспечить подобающими условиями? Столько сил потратил на то, чтобы она доверилась ему, а как только что-то получилось, Эрлот разрушил его собственную веру в себя.

И даже крохотную её часть по крупицам не восстановить.

Ирабиль привела его сюда, спасла от окончательного падения. А он не может добыть пропитания! Позор…

И этот заколдованный лес. Как отсюда выбраться? Опять поджечь дом? Что ж, это несложно. Но что дальше? Голова шла кругом, и нигде Кастилос не видел даже намека на выход. Ловушка, внутри и снаружи. Крепчайшие путы стянули его душу, не давая не то что взлететь – шелохнуться. Все, что он мог – брести по лесу в надежде, что Река сжалится над ним и позволит настичь хоть какую-нибудь тощую крысу.

Оторвавшись от ствола, Кастилос зашагал дальше, стараясь ступать бесшумно. Он не дышал, не билось сердце, и острый взгляд замечал любое шевеление, слух разбирал каждый шорох.

Но солнце склонилось к закату, а ни одно живое существо так и не показалось. Кастилос наподдал ногой по кусту и, осушив третью пробирку, запустил сердце. Пора было возвращаться. Он и без того не считал прекрасной идеей оставлять наедине Роткира и принцессу – парень явно не привык долго с девушками разговаривать. А уж подарить им ночь наедине – и вовсе глупость.

– Вот и вся польза от меня, – проговорил Кастилос, двигаясь к дому. – Стоять пугалом между этими двумя. Хоть на что-то я ещё годен… Спасибо тебе, Река.

Хуже всего было от мысли, что Ирабиль его не осудит за неудачную охоту. Что она – поймёт и простит, потому что чувствует себя обязанной за свою жизнь. Хотя оба понимали – нельзя было платить такую цену, и до сих пор не могли осмыслить того, что произошло в последний день Варготоса. Зачем и ради кого? «Спасение» убивало обоих с медленной жестокостью, и можно было позавидовать жителям города, встретившим мгновенную смерть в магическом огне.

В сумерках Кастилос различил темную фигуру, притаившуюся на скамейке у домика. Она? Сердце на мгновение сжалось, но Кастилос заставил его биться ровно. Пусть так. Если она его ждет – они поговорят сейчас. Быть может, она сумеет указать ему путь. Быть может, он укажет путь ей. Живые мертвецы должны помогать друг другу.

Но Кастилос подошел ближе, и стало ясно, что ничего общего со стройной фигуркой принцессы у этой бесформенной кучи нет. Кастилос ускорил шаги. Куча зашевелилась, выпростала руку из складок темной одежды. Старая, сморщенная рука, такое же лицо. Старушка? Та загадочная старушка, о которой говорила Ирабиль?

Сердце заколотилось, и Кастилос перешел на бег. Уж со старушкой-то он как-нибудь управится, лишь бы поздно не было.

– Вернулся, добытчик? – прокрякала старушка. – Нагулялси?

Будничный тон заставил Кастилоса остановиться. Он стоял в трех шагах от старушки и смотрел, как та покачивает в воздухе ладонью. Казалось, к пальцам привязаны невидимые нити, которые заставляют плясать двух жирных серых зайцев. Зверьки подпрыгивали, суетились, бегали друг за другом, но не могли – или не хотели? – отойти от старушки.

– Ты кто? – тихо спросил Кастилос. – Где…

– В доме красавица твоя, не бойся, ничего ей тут не сделается, – улыбнулась старушка. – Я уж ухожу, дел-то у меня невпроворот. Посижу вот на дорожку, да и поползу потихоньку. Годочки-то мои древние…

Зайцы плясали и плясали. Иногда рука старушки опускалась, и тогда они замирали, позволяли себя гладить, прижимали уши и что-то лопотали на своем заячьем языке.

Кастилос заставил себя отвести взгляд, посмотрел на лицо старушки, сокрытое в тенях. Будь перед ним вампир, он бы почувствовал. И он чувствовал что-то отдаленно похожее на вампира, и столь же отдаленно – на человека.

– Кто… Вы? – прошептал Кастилос, и старушка улыбнулась:

– Не признал, милый? Ну ничего, Река принесёт – Солнце обсушит. Вспомнишь. А пока – возьми-ка, порадуй сестричку.

Старушка протянула ему обоих зайцев, которые замерли в её руках, будто всю жизнь готовились к этому моменту. Кастилос принял дар. Глядя старушке в глаза, двумя быстрыми движениями свернул две крохотные шейки, почувствовал, как дрогнули и обмякли тела.

– Вона какой стал, – прошелестел голос старушки из глубокой тени, скрывшей её. – А раньше – плакал…

– Стой! – выкрикнул Кастилос, шагнул вперед, вытянул руку, но ладонью лишь разогнал непонятную тьму. Прянул на скамейку лунный свет. Старушки не было.

– Ты чего кричишь? – В окно высунулась принцесса Ирабиль в каком-то непонятном белом одеянии, сверкающем в свете луны. – Ого! – Увидев зайцев, она улыбнулась, и глаза её засверкали. – Получилось? Здорово! Давай сюда. Да ты заходи, я тебе такое расскажу! Акра жива, представляешь?

– Акра? – переспросил Кастилос, отдав зайцев.

– За-хо-ди! – велела принцесса и скрылась в окне.

Кастилос вдохнул, заставляя биться сердце, и пошел к двери. Того, что он сейчас чувствовал, не смог бы объяснить даже сам себе. Тревожно было. Как будто собиралась буря.

XI
Прикажи им

1

Атсама сказала, что церемония заключения Союза пройдет во дворце, и Арека не могла скрыть от самой себя благоговейного трепета. Да, она уже несколько лет жила в крепости, в комнате самой принцессы. Но дворец – это нечто иное. Крепость возвышалась посреди пустоши символом угрозы и силы. Дворец утопал в зелени садов. Арека лишь раз видела его издалека, упросила Атсаму пройти мимо. Внутрь тогда не пошли – дворец охранялся, а Атсама не торопилась лишний раз мозолить посторонним глаза своей «дружбой». Но даже этого взгляда издали хватило, чтобы запечатлеть в памяти необычное здание, увенчанное, будто короной, цилиндрическим строением, блестящим в солнечных лучах.

«Там проводили советы, – пояснил Атсама. – Там когда-то приняли решение сделать Кастилоса герцогом. И кое-кому это не понравилось…»

Разок они обсуждали, как бы всё сложилось, предоставь Эмарис возможность Эрлоту стать герцогом в обход Вэссэлота. Атсама пожимала плечами:

«Никто не знает Эрлота. Даже он сам себя не знает. Может быть, он бы притих ненадолго, но потом обязательно устроил бы что-то этакое. А может, нет… Не знаю. Эмарис его понимал. Иногда мне кажется, что он всегда готовился именно к такому исходу. Во всяком случае я бы на его месте не засыпала спокойно, пока рядом дремлет такая змея».

Покачиваясь в карете, Арека поймала себя на мысли, что такие вот рассуждения легко захватывают её и уносят куда-то в дальние дали. А думать сейчас надо о другом. О том, что наоборот, отталкивает, заставляет морщиться и стонать сквозь стиснутые зубы.

«Прикажи им», – говорила Атсама. Но Арека упрямо мотала головой. Она сама была ребенком и знала, что детям нельзя приказать. Это взрослый, взвесив все варианты, выберет послушание, а ребенок, если не плюнет в лицо открыто, то сделает вид, что подчинился, а сам, в глубине души, останется свободным.

Нужно было чем-то заинтересовать их, склонить на свою сторону. И Арека, проворочавшись ночь без сна, приняла трудное решение: приоткрыть дверь в душу. Если Левмир для них (или хоть для этой Великой и Могучей Унтиди) – такой великий герой, то она расскажет им о Левмире. О мальчишке, бок о бок с которым росла в деревне. О том, как в детстве бегали, играли в догонялки вместе, о том, как однажды защитила его от злобной псины, притрусившей в деревню невесть откуда. О том, как однажды Левмир защитил её от другого мальчишки, который кинулся с кулаками… Не было ничего особенного в этих случаях. Так же росли все вокруг, падали и поднимались, иногда поддерживая друг друга, иногда ссорясь, и неуклонно взрослея. Но память – портниха, умеющая сшить из лоскутков воспоминаний покрывало истории.

– Приехали! – Кучер постучал по крыше кареты. Будь рядом Эрлот или Атсама, он бы спрыгнул на землю, открыл дверь и поклонился. Но перед одной фавориткой – чего представляться? Конечно, можно было пожаловаться кому-нибудь, и кучеру объяснили бы, какого обхождения она заслуживает, но…

Арека открыла дверь сама. Из окон дома Кастилоса видно карету, видно, как она выходит. Пусть посмотрят: не такая уж Арека и великая госпожа. Хотя, если подумать, их-то в каретах не катают…

Воспользовавшись дверным молотком, Арека постучала трижды, и, едва отзвучало эхо от третьего удара, брякнул засов. Петли скрипнули, приоткрылась дверь, явив Ареке печальное лицо Чевбета.

– Госпожа… – Он поклонился и явно хотел что-то сказать, но Арека бесцеремонно толкнула дверь и вошла внутрь. Сейчас, пока она исполнена решимости, не надо её отвлекать. Потом они поговорят, потом она извинится за грубость. Сейчас же важно донести в целости себя.

– Госпожа, постойте, – забежал вперед Чевбет.

– Не теперь, – отмахнулась Арека. Она обошла дворецкого и начала подниматься по лестнице. – Я знаю, что им рассказать.

– Я просто хочу сказать, что сегодня не лучший день…

– Никогда не лучший день. Сегодня – не хуже других.

– Возможно, хуже…

Арека не стала вникать. Она уже толкнула дверь в классную комнату и, глубоко вдохнув, переступила порог.

Дворецкий вошел следом. Казалось, он был смущен, возможно, впервые в жизни. Во всяком случае Арека ещё ни разу не слышала столько человеческих эмоций в его голосе.

– Прошу прощения, мне очень неудобно, я сам узнал буквально час назад…

– Где они? – Арека оторвалась от созерцания пустующего класса и посмотрела на Чевбета в упор. Тот потупился:

– Во дворце…

– Где?!

– Не принимайте на свой счет, прошу! Дети вправду собирались на урок, но его величество Эрлот приказал отправить их во дворец, и…

– Да на кой черт им во дворец?! – воскликнула Арека. Пеплом осыпались годы пребывания в статусе фаворитки короля, перед дворецким, уперев руки в бока, стояла самая что ни на есть деревенская девушка.

– Насколько я понял, его величество ждёт, что они произведут уборку и украсят дворец к церемонии заключения Союза…

– И поэтому они не пошли на урок?!

Чевбет развел руками, улыбнулся. Постепенно самообладание возвращалось к нему.

– Дети, госпожа. Им интересно всё новое.

– Я помню времена, когда они сбегали на твои уроки вместо того, чтобы ходить в театр! – едва ли не прорычала Арека. – А теперь предпочли уборку сидению за партами?

Чевбет пожал плечами:

– То было другое время и другое дело. И я не сразу завоевал их доверие. Вам же придется ещё долго стараться…

Арека мотнула головой.

– У меня. Нет. Времени, – произнесла она сквозь зубы. – И у них тоже. И вообще ни у кого. Если бы хоть кто-то из нас был поумнее…

Она не договорила – просто не сумела придумать, чем закончить – и бросилась вон из класса, побежала вниз по лестнице. Чем ниже она спускалась, тем выше поднимала голову гордость и тянула за собой злость. «Вы у меня ещё увидите! – грозила мысленно Арека. – Я вам устрою!»

– К герцогине! – рявкнула она на кучера и захлопнула дверцу, отрезав себя от кланяющегося на прощание дворецкого.

Зацокали копыта, закачалась карета, и в полумраке Арека продолжала скрипеть зубами. Старалась гнать подальше мысль, что просто завидует детям, которые увидят дворец изнутри задолго до неё, фаворитки короля.

2

Трудно вести себя, как взрослая, когда по-детски хочется прыгать от восторга. Сагда ненавидела вампиров. Сагда надеялась, что однажды все эти твари издохнут, а те, что останутся, будут жить в клетках, и каждый, кому захочется, будет смотреть на них и смеяться, показывая пальцем: «Вот, вот эти выродки когда-то держали в страхе всех людей!»

Сагда не сразу научилась этой ненависти. Она преклонялась перед вампирами с далекого детства, так было принято, так полагалось. Потом, оказавшись в бараке, потеряв отца и мать, она горевала, но в глубине души верила, что вампиры знают, что делают. Что так зачем-то нужно. Это ведь они – большие и умные, они – хозяева. А она – маленькая глупая девчонка, которая только и может, что собирать пирамидки из камешков.

Но уже тогда, слушая тихие, вполголоса, разговоры, она обнаруживала и у себя в душе ростки недовольства и злости. Зрело разочарование. Мир, в который она верила, предал ее. Ничто больше не работало, как прежде, и нужно было найти нечто новое, неискоренимое, незыблемое, во что можно верить.

И судьба подкинула ей Унтиди. Перепуганную девчонку, вцепившуюся в ворох измятых бумаг с рисунками. Откуда взялось в малышке столько смелости? Поначалу эта смелость пугала Сагду. Как можно решиться ненавидеть вампиров?! Но прошло не так много времени, и живая, звенящая ненависть нашла путь к её душе, пролилась слепящим светом на крепнущие росточки недовольства, и теперь там стоял лес.

Ненавидеть врага проще и приятнее, чем искать оправдания тому, в кого веришь.

Но враг опасен, и он всегда может нанести удар. Внезапный, незаметный, непредсказуемый, и оттого невыносимо подлый удар. Вечером, накануне, староста барака вернулся с собрания и заявил: «Его величество отдал приказ дворец отдраить. Там, на ямах, кто не занят, – дуйте с утра пораньше к воротам, отвезут. Бабы – все…»

Он что-то ещё говорил, но его уже не слышали – поднялся крик. Услышав слово «дворец», все дети, даже Сагда, позабыли о минувших голодных годах, о погибших друзьях и родных, о тяжелом труде и непонятном будущем. Они вновь стали детьми, которым рассказали сказку. И, хотя споры затянулись за полночь, они выбили себе разрешение.

«Только смотрите мне, – снова и снова повторял староста, тряся пальцем. – Баловаться не вздумайте. Там одну тарелку кокнешь – всё, сразу бошку оторвут, а остальных заставят кровь смывать».

Когда Сагда засыпала, на её лице мечтательная улыбка то и дело сменялась злобной гримасой. Она понимала, что её «купили», не желая покупать. Но говорила себе: «Это просто дворец. Я просто хочу посмотреть. Его ведь построили люди…». И ей казалось, что все те, кто ходил в школу, сейчас думают так же. Чувствуют себя немножко предателями, немножко преданными, и самую чуточку – детьми, которые с нетерпением ждут сказки.

Только Унтиди не боролась с собой. Всегда прямая и непреклонная, она и сейчас только хмурилась. Унтиди ждала драконов, которые испепелят вампиров. И чаще всего выражение её лица говорило: «Ну что же они так долго?»

Койки Сагды и Унтиди соприкасались изголовьями. Когда погасили свет, Сагда протянула руку и коснулась плеча подруги. Сердце успело торопливо стукнуть пять раз, прежде чем Сагда ощутила ответное прикосновение. Слов не потребовалось, обе поняли, что они вместе. Хотя и не могут испытывать одинаковых чувств всегда.

Наверное, Унтиди предпочла бы утром отправиться в школу – никто ведь не заставлял её работать – но в этот день занятия должна была вести Арека. Выбирать между пустым дворцом и вампирской прислужницей долго не пришлось.

И вот наступило утро. Баронет, зевающий у ворот крепости, прекратил зевать и вытаращил глаза на идущую к нему толпу. Повернулся и что-то сказал мужику, поправлявшему сбрую у лошади. Тот побежал передавать приказ. Повозок нужно было больше. Сборы затянулись, но когда шесть повозок отправились в путь, унося галдящую ребятню в сопровождении пары десятков хмурых взрослых, солнце ещё только заползало на небо.

Мёртвый город заставил всех примолкнуть. Зрелище было тяжелое, страшное. В молчании добрались до площади, полюбовались огромной бочкой, к которой вела лестница.

– Зачем это? – удивилась Сагда.

Унтиди пожала плечами, но по глазам было видно, что она уже представляет, как эту дрянь спалят огнем драконы.

Бочка осталась позади, вереница повозок повернула, слушаясь приказа баронета, скачущего впереди, на лошади. Немного извилистых улочек. Дома сделались богаче, красивее и живее. Рядом с ними громоздились такие же деревянные пристройки-бараки, как у его величества. Люди выходили оттуда и смотрели на проезжающих. Дети махали руками, но их провожали пустыми взглядами. Может, думали, что везут их на смерть?

Наконец, дома закончились, и дорога углубилась в лес. Наверное, лес. Очень уж он был ровный и ухоженный, деревья будто по веревке высаживали. Сколько Сагда ни смотрела, так и не смогла понять, что же ей в этом «лесу» не нравится. Наверное, то, что его устроили по указанию вампиров. И дорога была слишком уж неестественной. Каменная, с аккуратными бортиками, не дающими фальшивому лесу подступиться. Однако доро́гой, видно, давно никто не занимался, и в одном месте Сагда заметила трещину в камне, через которую пробивалась весёлая зелень травы, торжествуя над серым камнем. Эта мелочь подняла Сагде настроение. Улыбнувшись, она повернулась к Унтиди и встретила её взгляд, с ответной улыбкой. Кажется, она тоже увидела травинку. Все-таки они на многое ещё смотрели одинаково.