Текст книги "Солнцеворот (СИ)"

Автор книги: Василий Криптонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

X
Подобающее одеяние

1

– Мне было лет пятнадцать, не больше, когда я сюда попал. Я жил в деревне, к югу от Кармаигса. Однажды отправился на охоту с ребятами. Мы разделились, и я остался один. Шел по лесу, с самострелом, прислушивался к звукам, присматривался к следам… Вдруг меня негромко окликнули: «Эй, мальчик!» Я обернулся, за спиной у меня стояла она. Не знаю, как её описать. Сегодня я мог бы сказать, что она была вампиром, перворожденной, и в этом было бы всё. Вы бы меня поняли. Вы знаете, что вампиры, особенно перворожденные, отличаются от людей внешне, они кажутся безупречно красивыми. Но эти слова – ложь на лжи. Я был глупым мальчишкой, который не видел в жизни ничего прекрасного. И передо мной появилась она. Сказка, чудо.

Она была одета в волчьи шкуры, но я их не замечал. Я видел её обнаженные руки, прикрытые до колен ноги, и этого хватало, чтобы представить её обнаженной полностью, знать, каково её тело под диким нарядом. А ещё я видел её глаза, которые будто светились. Видел её улыбку и темно-русые волосы, которые, если она не хотела, не колыхал даже ветер. Такой она осталась в моей памяти – стоящей меж двумя мирами: высшим, недоступным, сказочным миром, до которого немыслимо дотянуться, и низшим, развратным и пошлым, в который так хочется и так страшно упасть безвозвратно. Она была и тем, и тем одновременно, и когда я смотрел ей в глаза, я понимал, что между этими мирами нет никакой разницы.

Ты помнишь Левмира, Ирабиль. Помнишь вашу первую встречу. Да, ты не была ни старше, ни мудрее его, но теперь ты можешь понять, что испытывал он, встречаясь с тобой. Ты рвала в клочья его крохотный мирок каждым своим появлением. Он должен был погибнуть, но сумел выстоять, переломить себя, измениться – лишь ради того, чтобы стать достойным тебя. Потому что ты давала ему такую возможность. А мне… Мне было уготовано стать игрушкой в могущественных руках.

«Как тебя зовут?» – спросила она.

«Санат», – отвечал я.

«Неправильное у тебя имя. В нем мудрость и свет, а сам ты глуп и тёмен. Иди за мной».

Она развернулась и пошла в чащу. Так, будто где-то тут, в двух шагах, был источник мудрости и света, к которому мне разрешат приложиться. Она не оглядывалась, потому что знала: я не могу не пойти. И я пошел. Сделал этот роковой шаг, когда она исчезла, и оказался на полянке перед домом, в котором мне предстояло прожить год.

Сначала в домике были лишь сенцы и одна комната. Но с каждым днем помещений становилось больше. Когда я бежал отсюда, в доме было уже три этажа, а снаружи он выглядел всё той же халупой, что в самом начале.

Может показаться странным, но я почти не задавал ей вопросов. Спросил лишь, как её имя. Мне оно было необходимо, чтобы шептать беззвучно в ночной тишине, выводить пальцем на досках пола, чтобы связать с ней слово, которое я мог бы повторять и вызывать в памяти её лицо. Я спросил перед тем, как она впервые ушла. Она рассмеялась и сказала: «Зови меня Эмкири, это не худшее имя».

Конечно, я знал сказки об Эмкири-охотнице. Разумеется, тут же вспомнил их все. Но сотню вопросов, возникших немедля, задавать было уже некому. Эмкири ушла, оставив меня одного в заколдованном доме, в зачарованном мире, в котором была хозяйкой.

Ее не было дольше недели. Я готовил себе еду, засыпал, просыпался, бродил по дому, который каждый день показывал мне что-то новое. Я находил комнаты, похожие, как мне теперь ясно, на королевские покои. Огромные помещения, с потолками, теряющимися в вышине. Огромные кровати, сокрытые полупрозрачными пологами. Попадались библиотеки с тысячами томов, которые я не мог прочитать, потому что не разбирал ни единого символа, начертанного в них. Огромные столовые с длинными столами, сервированными на множество людей. Золото и серебро повсюду. Однажды я спросил Эмкири, почему мы с ней обедаем только в этой комнатушке. Она усмехнулась и сказала: «У нас разные причины. Я переросла роскошь, а ты до нее не дорос. Окажись мы в той столовой, мне было бы скучно, а тебе – странно. Спроси ещё, почему мы не спим в одной из тех спален».

Я хотел спросить о библиотеке, о тех символах, которыми написаны книги, но её слова застали меня врасплох. Должно быть, я покраснел и совершенно точно отвёл глаза. Эмкири смеялась до слез, задыхаясь и пряча лицо в ладонях.

«Глупый мальчишка! – воскликнула она. – Не торопи смерть, она ведь придёт. Удели пока время жизни».

Ни до, ни после я не встречал никого, подобного ей. Потому что до сих пор не знаю, о чем она думала на самом деле, кем был для нее я. Эмкири была слишком мудрой, чтобы раскрыть все свои помыслы. И, безусловно, слишком мудрой, чтобы быть жестокой. Она играла со мной, признаю, но в чем был смысл этой игры – не знаю, да теперь уж и не узнаю.

В её первую отлучку я пытался бежать. Прошло пять дней, и на шестой я проснулся с тяжело бьющимся сердцем. Где я? Что я здесь делаю? Уж не сошел ли я с ума – бросил семью, друзей, людей, с которыми прожил всю жизнь, и всё лишь потому, что какая-то закутанная в волчьи шкуры женщина поманила меня за собой. Я взял самострел, набил мешок припасами и побежал.

Я помнил, откуда мы шли, помнил, в какой стороне дом. Я ведь не впервые гулял в лесу и знал, как ориентироваться. Но я шел и шел, а лес всё не заканчивался. Больше того, я не видел ни одной памятной ветки, хотя, по всему, далеко уйти мы не могли. Лес был чужой. Те же деревья, та же трава, те же птицы поют, но – другие. Чем дольше я бежал, тем труднее было отгонять от себя странную мысль: здесь нет людей. Пробеги ещё хоть час, хоть месяц, хоть год – ничего не изменится. Лишь бесконечный лес и хижина охотницы Эмкири.

На исходе третьего дня, обагренная закатным солнцем, навстречу мне вышла она.

«Нагулялся? Идем домой».

Взяла меня за руку, улыбнулась. Я не мог сопротивляться. Я слишком устал, я был изумлен её появлением, и я был так счастлив её видеть, что лишь улыбался в ответ.

Вслед за ней я шагнул за кусты шиповника и замер. Мы оказались на полянке, а перед нами стоял дом.

«Я в ловушке», – подумал я.

«Ты дома», – ответила она.

И поцеловала меня.

Гораздо позже я понял, что после каждой отлучки, вернувшись, Эмкири давала мне новую роль. Сначала я был кем-то вроде домашнего питомца, теперь стал кем-то вроде сына. Эмкири играла со мной, учила меня. Она показала, как без промаха стрелять из лука, она учила убивать зверей ради пропитания. Да, я ходил с друзьями на охоту, но до сих пор не убил ни одного зверя. Оказалось, мне это было страшно и тяжело. Эмкири научила меня сворачивать голову зайцу и утешала меня, когда я плакал.

Добрались мы и до книг. «Язык вампиров», – так она назвала письмена, показавшиеся мне столь непонятными. Они ничего общего не имели с человеческой грамотой. Здесь каждый росчерк нёс своё значение, и значения эти, переплетаясь, рассказывали целые истории тем, кто мог и хотел понимать.

Только тогда я задумался, кто такая Эмкири. И, будто бы почувствовав это, она осознанно совершила оплошность – позволила застать себя с пробиркой, из которой пила кровь. Заметив мое изумление, Эмкири сказала лишь: «Похоже, мне пора уйти вновь».

Лежа в постели той ночью, пытаясь уснуть, я ощутил её присутствие. Она склонилась надо мной, прошептала: «Отдыхай, малыш. Взрослей и жди меня».

Впервые меня укусил вампир. Яд Эмкири был сладок и невыносим. Я тянулся к ней, надеясь продлить эту пытку вечно, но она отстранилась, шепнув: «Позже, малыш. Расти».

Впоследствии я узнал, что такое болезнь фаворитов. Но у людей она развивается, когда их кусают ежедневно. У меня всё это началось сразу. Я бредил ею, меня лихорадило и казалось, что я не смогу прожить и дня. Но я прожил неделю. Я смог одолеть себя, смог заставить себя не думать. Я буквально за шкирку вытаскивал себя из дома и ходил по лесу вокруг, уже не пытаясь сбежать – знал, что не получится. Пока гулял, думал о том, чтобы шевелить ногами и не падать. Когда уставал, думал о том, чтобы упасть в постель и забыться.

Когда Эмкири вернулась, я задал ей один вопрос: «Зачем ты так со мной?»

И вновь она улыбнулась в ответ: «Я с тобой играю. Ты – мой».

Теперь я стал кем-то вроде фаворита.

Она делала со мной всё, что хотела. Могла обескровить и оставить так на весь день. Я лежал, не в силах пошевелиться, смотрел на неё и думал лишь об одном: почему у меня до сих пор бьется сердце?

«Можешь меня ненавидеть, – напевала Эмкири, – но придется меня любить».

Потом она выхаживала меня, как тяжело больного, кормила бульоном с ложечки, помогала вставать, когда было надо. Она купала меня, но уже не как ребенка. В её глазах я видел приближение нового, и всё моё существо трепетало в ожидании. Яд Эмкири дурманил мой разум, но не меньше дурманила её улыбка, её глаза, её тело, её дразнящие прикосновения.

В ту ночь, когда она собралась уходить, всё свершилось. Я достаточно окреп и порядочно обезумел её стараниями. В свете луны она сбросила одежды, раздела меня и уложила в постель.

Мне казалось, что я умер, потому что жизнь просто не могла подарить такого. А ещё казалось, что впервые я живу, по-настоящему живу.

«Дождешься меня», – прошептала на прощание Эмкири.

Она исчезла, а я стал ждать, считая каждый вдох.

Но Эмкири всегда давала достаточно времени, чтобы справиться с ней и остаться наедине с собой. «Не торопи смерть, – вспомнил я спустя четыре дня её слова, – она ведь придёт». И тут я понял, что произойдет дальше. Я был зверюшкой, был сыном, фаворитом. Мне предстоит месяц или два пожить в качестве её любовника. Эмкири показала то, что меня ждет, и понимала, что я не сумею устоять. Не теперь, не тогда, когда она уничтожила мою душу, покорила мой разум. После всего этого останется одно – смерть.

Три дня я задавался вопросом, готов ли умереть от её руки. Два дня я отвечал: «Да». На третий день что-то внутри заставило меня сказать: «Нет».

Иногда бывает так, что прямого пути не существует. Ты идёшь, кружишь, блуждаешь, и внезапно оказываешься в таком месте, о котором и не подозревал, находишь нечто, о существовании чего и не догадывался. Я нашел внутри себя гордость. На дне той выгребной ямы, в которую меня опустила Эмкири, там, где даже солнце не светило, я нашел гордость…

Я поднялся наверх, в библиотеку, и собрал с полок книги. Весь день без устали я рвал страницы, мял их и наполнял ими спальню. О, я прекрасно знал, с кем имею дело. Я видел силу и скорость Эмкири, понимал, что она чует, как волк, видит, как орел, и слышит, как летучая мышь. А ещё она прожила на свете столько, что глупо было и думать о том, чтобы одолеть её.

А ещё я любил ее. И представлял, как в этой спальне она снимет с себя волчьи шкуры, воображал, как сверкнут её глаза. Я плакал, но не позволял слезам попадать на сухие страницы. Они должны были оставаться сухими.

Тогда я придумал правило, которому подчинил жизнь: «Сначала дело – потом страх». Я рвал бумагу и повторял эти слова, вновь и вновь, не давая себе думать ни о чем другом. Я ждал того мига, когда смогу, убежав в лес, упасть без сил и рыдать, проклинать себя всласть. Но эту честь ещё нужно было заслужить.

Эмкири вернулась через два дня. У меня было достаточно времени, чтобы приготовиться, достаточно возможностей всё убрать и раскаяться. Но я затаился в спальне и ждал. В полной темноте я слышал, как внизу отворяется дверь, хлопает. Легкие шаги, которых не различить было, даже находясь рядом, я теперь слышал так, будто сам стал вампиром. Я перестал дышать, мое сердце перестало биться, лишь одна мысль вопреки смерти удерживала меня По Эту Сторону: «Сначала дело – потом страх».

«Санат!» – позвала она, и в её голосе я различил недовольство. Моя госпожа недовольна мною! Кровь звала к ней, вниз, но я стоял неподвижно, закрыв глаза, и ждал.

Эмкири позвала ещё несколько раз, потом начала искать. Она напевала, и сначала мне сделалось дурно. Она ведь ни о чем не подозревает, а я нанесу ей такой удар в спину! Потом сделалось страшно – а что если все мои приготовления ничего не значат? Что если она лишь улыбнётся, погасит огонь взмахом руки и позовет ужинать? На смену страху пришла надежда. Но я продолжал ждать, а она – искать.

Я слышал, как она бродит по второму этажу. Я чувствовал, как она заглядывает в библиотеку. Знала ли она, как я старался сокрыть следы своего преступления, ставя на полки пустые переплеты? Нет, не знала. Эмкири не задержалась там, пошла дальше.

Вот скрипнули ступеньки лестницы под её ногами. Если бы я мог дышать меньше, чем не дышать вообще! Я ждал, ждал, ждал и молил Реку заставить её уйти. Пусть она просто уйдёт. Почему бы вечной вампирше вдруг не подумать, что ей осточертел этот дом, этот мальчишка, да и эта половина мира. Пусть возьмёт, да и улетит прочь! Почему не сейчас?..

Но Эмкири шла, звала меня нежным голосом, и вот толкнула дверь в спальню. В ту самую спальню.

У меня закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные пятна, и показалось, будто я вижу её глазами. Вот она стоит на пороге спальни, заваленной грудами мятой бумаги. Свечи горят в канделябрах. В постели лежит человек, с головой накрытый одеялом.

«Санат? – удивилась Эмкири. – Что ты здесь устроил, глупый мальчишка? Что это – мои книги? Такое у людей представление о романтике?»

Бумаги зашуршали у нее под ногами. Вот она подошла к кровати, протянула руку, коснулась одеяла, дёрнула на себя…

Я вдохнул и выдохнул.

Я толкнул дверь и шагнул вперёд.

Я поднял самострел.

Эмкири слышала за спиной моё движение, но не успела среагировать. Сначала она увидела свернутую кучу простыней под одеялом. Потом поняла, что одеяло подалось слишком уж тяжело. Успела ли она сообразить, что к нему были прикреплены нити? Нити, которые тянулись к канделябрам.

Эмкири сама обрушила свечи, и пламя взвилось до потолка. Она повернулась, чтобы бежать, но в дверях стоял я.

«Сначала дело, – сказал я себе, спуская тетиву. – Потом – страх».

Эмкири научила меня стрелять без промаха, и стрела пробила ей грудь. Она упала на кровать, которую уже захватывал огонь.

Я спешно сменил стрелу. Руки начали дрожать, но я понимал: нужно время. Нужно ещё немного времени, чтобы огонь успел сделать то, чего я сделать не смогу.

Я выстрелил, когда она приподнялась, и стрела пробила ей лицо. Только тогда я захлопнул дверь и подпер её самострелом так, чтобы открыть изнутри было нельзя.

Бросился вниз. Схватил мешок с припасами. Вылетел наружу, добежал до края поляны и обернулся.

Маленький одноэтажный домик горел. Дым и языки огня вырывались из окон. Пламя гудело, что-то обрушивалось внутри, и… Я слышал крик. Далекий, беспомощный, одинокий крик той, что стала моей первой любовью и первой жертвой. Той, чей яд всё ещё жил в моих венах и отзывался, вопил в унисон госпоже.

Я пятился до тех пор, пока дом не пропал из виду, потом развернулся и побежал.

Бежал всю ночь, плакал, смеялся, но не остановился ни разу.

А к утру, когда взошло солнце, я выскочил из леса в родную деревню. Эмкири умерла, – понял я в тот миг. И её волшебство закончилось. От этой мысли, от усталости, от того безумия, что прошло через мою голову, я потерял сознание, и меня подхватил на руки человек, который проходил мимо. Кузнец. Его звали Ратканон.

* * *

Кастилос замолчал. Ирабиль кусала губы, думая, что бы сказать, как утешить, и будет ли уместно хотя бы коснуться его лежащей на столе ладони.

– Значит, – сказал Роткир, – ты разок таки кувыркался с Эмкири-охотницей?

Кастилос и принцесса посмотрели на него. Ирабиль пыталась заставить себя не верить ушам: ну не мог же он на самом деле сморозить такое!

Роткир одобрительно кивнул:

– Уважаю, что сказать. Мужик.

Потом он зевнул и поднялся из-за стола. Добрел до одной из коек и рухнул на нее. В мире Роткира не существовало сложных чувств и переживаний. Самое сложное, что он испытывал, – это внезапное превращение в вампира. А вся история Кастилоса была для него пустым звуком. Любил Эмкири? Ну, у вас же было, так что все отлично. Убил ее? Ну, она же убила бы тебя, так что ты прав. Дом сгорел, а теперь стоит на месте, как ни в чем не бывало? Ну, стоит же. Главное, чтоб не сгорел, пока мы здесь.

Кастилос тоже встал. Молча собрал посуду со стола, пошел к выходу.

– Погоди, – пролепетала Ирабиль. – Давай, я…

– Не нужно. Хочу побыть один. Ложись спать, ты устала.

Когда дверь за ним захлопнулась, принцесса ещё раз огляделась. Была здесь и лохань, и несколько котелков, в которых можно было бы нагреть воды. Она углядела даже веревку, на которую можно было бы повесить простыню и помыться, не боясь привлечь чужих глаз. Но стоило лишь подумать обо всех этих хлопотах, как глаза начинали слипаться.

«Завтра, – пообещала себе Ирабиль. – Завтра – всё, а пока – спать».

Она забралась на тёплую печь, свернулась там клубочком и тут же уснула. Успела лишь подумать, какое же это великое благо, данное людям: усталость. Можно просто закрыть глаза и провалиться в небытие. Без мыслей. Без снов. Без страха.

2

Ирабиль думала, что проснулась раньше всех. Серенький полумрак ещё только стряхивал с себя черноту, позволял раздевать себя тонким лучам, проникающим сквозь щели в ставнях.

Они жили здесь уже неделю, и каждый день дом менялся. Появлялись двери, ведущие в новые комнаты. Потемневшие от времени, рассохшиеся доски превращались в новые, желтые, благоухающие смолой и приятные на ощупь. Порой принцессе казалось, что она сходит с ума, и она бы уверилась в этом, если бы не рассказ Кастилоса.

За ночь печка подостыла, но подстилка, на которой уснула Ирабиль, ещё позволяла нежиться, продлевая ночное забытье. Надо вставать… Затопить печь, приготовить завтрак, помыться, прибраться… Припасы заканчиваются, надо бы придумать что-нибудь… Как-то сам собой водоворот дел, знакомых со времен старательского поселка, закружился в голове. И никаких тебе войн, никаких целей – дойти во что бы то ни стало. Только жить, день ото дня, совершать одни и те же действия, наблюдать, как день сменяет ночь, зима – лето, смерть – жизнь…

Пугала ли смерть людей? Пугала, Ирабиль знала точно, но явно страх был не таким острым, как у вампиров. Из-за чего грустить человеку? Что не найдется, кому урожай собрать? Так для того детей плодят, всегда руки отыщутся, чтоб подхватить. Что не успел чего-то? Но чего?.. Вот она, вся жизнь, от зари до зари. Лишь те, кто уходил в города, надеясь вырвать или выклянчить кусок повкуснее у вампиров, должно быть, по-настоящему боялись смерти. Этим людям завтра могло принести все, что угодно: удачу, крах, любовь, смерть… И ещё бродяги, те, что без своего угла скитаются, тоже боятся – что не дойдут куда-то, не поспеют.

Вот как они.

Ирабиль вздохнула. Если бы сейчас кто-то спросил, хочет ли она всю жизнь провести в этом домике, забыв об остальном мире, она бы промолчала. Лишь по одной причине: все существо её вопило: «Да!», и даже сердце заходилось восторженным боем, но тоненький голосок в голове упрямо твердил: «Нет!» – и размытое, неясное тлело в памяти лицо Левмира.

Вот бы он пришел сюда… Левмир, в глазах которого постоянно горела жажда дойти, успеть, достичь. Но чего достичь? Они ведь смотрели в Монолит. Всё было достигнуто ещё тогда, и не надо было вовсе тащиться дальше. Ради чего? Три года – прочь из жизни, оказались по разные стороны земли, да ещё и ролями поменялись. Она теперь – человек, он – вампир…

За этими мыслями Ирабиль прятала от самой себя бездну, в которую боялась погрузиться. Бездну, в которой безумные, пьяные горели глаза Эрлота, и целый город замирал в ожидании своей судьбы. Снова и снова. Ирабиль видела это во сне каждый раз, как ей удавалось забыться, но этой ночью снов не было. Это означало лишь одно: память навалится среди дня. Обязательно. Налетит, подомнет, разжует и проглотит. Значит, надо бежать!

Ирабиль спорхнула на пол, легкая и стремительная, как когда-то в прошлой жизни. Босые ноги беззвучно коснулись досок пола, которые не посмели и скрипнуть. Печь. Дрова. Завтрак. Вода. Вода… Вечером воду она брала из кадки и вычерпала до дна. Надо выйти к колодцу. Прохладно там, наверное… Эх, сглупил Кастилос, не так видел он себе возвращение в Кармаигс! Вместо всех этих дурацких платьев и блузок надо было хорошую куртку кожаную попросить, а проще – купить на базаре.

Ирабиль выскочила с ведерком из дома, опрометчиво хлопнув дверью. Сама же поморщилась от резкого звука – точно сейчас кто-нибудь проснется… А может, и к лучшему? Всё приятнее, чем с собой и своими мыслями. Роткир начнет какую-нибудь пошлую чушь нести, можно будет делать вид, что слушает, кивать и улыбаться.

Кастилос стоял на крыльце, уперев руки в бока, и смотрел на небо, сереющее в ожидании солнца. Ирабиль едва не налетела на него, замерла с ведерком в руке. Роткир, видно, и вправду ещё спал – чье-то дыхание она слышала в домике. И вот, теперь впервые осталась с Кастилосом наедине. Сердце заколотилось, кровь прилила к лицу. Хотелось куда-нибудь спрятаться, но прятаться было бы глупо.

– Эмарис ошибся, – произнес Кастилос, не оборачиваясь.

Лес впереди шумел, тревожимый ветром. Пересвистывались редкие птицы. Лишь теперь Ирабиль заметила, что здесь, в этом лесу есть птицы! Открытие взволновало её куда сильнее, чем сказанные Кастилосом слова. Имя отца казалось далеким и ненастоящим. Хоть эта рана, не дававшая покоя всю жизнь, перестала тревожить.

– А я его подвел… – Голова Кастилоса покаянно опустилась.

И тут в сердце принцессы зашевелилась злость. Давно она её не ощущала – этого дивного чувства, что позволяло кричать на Левмира с Сардатом, когда те начинали нести чушь.

– Повезло тебе, что я до колодца не дошла!

Кастилос будто не слышал. Все парни в такие минуты одинаковые, что люди, что вампиры. Придумал себе речь печальную, и пока не произнесет – не успокоится. И плевать ему, что вокруг творится, он ведь несчастный.

– Эмарис просил меня сохранить жизнь принцессе. А ты, по моей милости, превращаешься в домработницу…

Ирабиль размахнулась. Деревянное ведро с гулким стуком и чуть слышным хрустом обрушилось на голову Кастилосу. Тот шарахнулся с крыльца, развернулся, чуть не упал и уставился на принцессу изумленным взглядом.

– А то бы сперва водой окатила, – добавила та, покачивая в руке ведерко. – В кого я превращаюсь – мое дело. Хоть в кого-то превращаюсь – и на том спасибо, собой быть уже сил никаких нет. Ты куда-то собрался?

Она заметила, что Кастилос тщательно зашнуровал ботинки, на плечо повесил какой-то мешок.

– Попробую раздобыть еды. Раз уж мы здесь застряли, придется как-то выживать…

– Еды – это хорошо, – милостиво разрешила принцесса. – Надолго? Кровь взял?

Пробирок в ларе было множество, и Кастилос с Роткиром старались их лишний раз не трогать. Но Ирабиль прекрасно понимала, что Кастилосу придется остановить сердце, чтобы поймать какую-нибудь дичь. У него ведь ни лука, ни стрел.

Кастилос невесело усмехнулся.

– Вот о чем я и говорю. «Надолго? Кровь взял?» – я как будто снова в своей деревне оказался. Если не считать слова «кровь», конечно. Ты не замечаешь, не понимаешь этого, но я-то вижу. Вижу, что всё, к чему я прикасаюсь, становится простым и человеческим. Мне не дано сохранить волшебства. Я могу лишь сжигать его, или обращать в… – Он покачал головой. Не то слова подобрать не мог, не то подобранное слова оказалось слишком грубым. – Знаешь, я умею учиться на ошибках. Для меня не проблема, зайдя в тупик, отступить и пойти в другом направлении. Но только теперь я задумался: а что если весь мой путь был ошибкой? Что если не нужно было его начинать? Я должен был остаться человеком и умереть в каком-нибудь вонючем бараке, не зная, не ведая таких…

– Слушай, надоел! – Ирабиль замахнулась ведерком, но это уже была просто шуточная угроза, и Кастилос не шелохнулся. – Мне что делать?! Приказать, чтоб ты мне трон сколотил, сесть и приказы раздавать? Где мне «принцессой» быть? Пойти, к Эрлоту в падчерицы попроситься, так тебе легче станет?

И она, и Кастилос чувствовали, как дальше и дальше отходит от них то, о чем хотели бы поговорить. Без криков, без размахиваний ведрами. О том солнечном дне в Варготосе, когда их судьбы, такие простые и понятные, изменились раз и навсегда. Но оба они были слишком горды и изломаны, чтобы раскрыть души хотя бы друг другу. И оба, добравшиеся до Алой Реки, знали, что не обязательно все внутри ставить на полочки, чтобы продолжать путь. Знали, что даже мертвый может упрямо шагать к выбранной цели. Надо лишь выбрать ее, и всё станет проще.

Кастилос отвернулся, Ирабиль потупила взгляд.

– К вечеру вернешься?

– Обещаю.

Ирабиль пошла на задний двор, где был вырыт колодец. Почти такой же, как тот, в котором начался её путь той страшной ночью в Сатвире. Принцесса столкнула крышку. Задрожали руки, вцепившиеся в края сруба. Несколько слезинок упали в колодец, в черноту воды.

– Перестань, – прошептала Ирабиль своему далекому отражению с темным, неразличимым лицом. – Прекрати, я приказываю. Вода. Завтрак. Уборка.

Слёзы исчезли, только в глазах по-прежнему щипало. Ирабиль швырнула ведерко вниз и перевела дыхание.

3

За неделю жизни в таинственном домике Ирабиль ни разу не задумалась о той старушке, что показала ей дорогу сюда. Какая разница, кто она, и зачем появилась, если здесь можно отдохнуть и не думать? Однако из-за дурацких слов Кастилоса в голову полезли тяжелые мысли, и, чтобы отвлечься, Ирабиль начала думать о старушке. Перебирала в памяти сказанные ею слова, вертела так и эдак, но всё упиралось в один вопрос, на который принцесса не могла найти ответ.

Вампир или человек?

Старушка была необычной, это точно. Она как будто знала Ирабиль, да и в лице её таилось нечто смутно знакомое. И как-то же она разведала путь к этому домику, который назвала своим. К дому Эмкири, вампирши. А что если она – подруга, или какая-нибудь прислуга Эмкири? Решила отомстить Кастилосу, заманить его в ловушку таким хитрым образом?

Но что за ловушка? Ведь она же объяснила, как отсюда выйти. Или знала, что Ирабиль не откроет друзьям этого секрета до поры? Откуда знала…

Вампир? Или человек?..

Хоть какой-то магией владеют лишь вампиры. Правда, у всех она почти одинакова. Огонь, превращения. В стародавние времена, говорят, могли силой мысли вещи двигать. И, кажется, до сих пор некоторые могут. Из осколков памяти Кастилоса, которые Река пронесла через её голову, Ирабиль знала, что тот поднимал целый паровоз. Но смог сделать это лишь раз, да и то скорее случайно.

Люди же не владели магией в принципе. Хотя… Как-то же старик Кабур в старательском поселке чуял вампиров. Что это, если не магия? Но ведь больше он ничего не умел. А старушка…

Стоп. Но что такого умела старушка? Прийти сюда и уйти отсюда? Это теперь и Ирабиль может, и научит кого угодно, если надо. Вот и старушку, скорее всего, научила однажды Эмкири. Может, когда старушка ещё не была старушкой, а была маленькой девочкой.

– Осторожней, рыжая, – буркнул Роткир. – Палец прихватишь. Оно, конечно, с мяском-то веселее пойдет, но в носу потом ковырять несподручно.

Ирабиль очнулась, обнаружила, что, кромсая морковку, и вправду чуть не резанула себе по руке. Роткир придержал лезвие двумя пальцами, на миг остановив для этого сердце.

– Ох… Спасибо, – улыбнулась она.

На душе полегчало. Тяжелые мысли сменились интересной загадкой, а теперь и Роткир, весь день угрюмо молчавший, подал, наконец, голос. Взгляд его на мгновение затуманился, тут же разжались пальцы – сердце забилось. Роткир задумчиво уставился на руки принцессы. Она теперь старалась резать аккуратно, не отвлекаться на бесполезные мысли. Но теперь она отвлекалась на взгляд Роткира.

– Я больше не буду резать пальцы, честно, – улыбнулась через силу.

Взгляд никуда не делся. Роткир давно расправился с луковицей (с ножом он обращался куда как ловчее принцессы) и теперь просто сидел и смотрел. Молча. Так, что хотелось ему тоже врезать ведром по голове.

– Знаешь, странно, – заговорил он, и принцесса вздрогнула. Ни единой насмешливой нотки в голосе. Что сейчас прозвучит? Ох, лучше б не узнать…

– Что странно? Я же аккуратная на самом деле. Задумалась просто.

Роткир не принял игру. Он, если и играл, то на своих правилах. А когда на что-то нацеливался, то шел напрямую, без обиняков.

– Вампиры по-другому мир видят, – сообщил он. – Ну, или я просто по-другому вижу. Или с головой у меня чего-то не того…

Вновь принцесса подавила дрожь. Вампиром она была всю жизнь, и лишь последние месяцы жила как человек. Да, она могла понять Роткира. Мир раньше был полон красок, запахов и звуков, в которых можно было купаться, как в теплой воде. Особенно когда останавливалось сердце, и внимание прекращало рассеиваться, подчиненное воле. Деревья, листья, пыльная дорога, блик солнца на клинке – всё наполнялось непередаваемой внутренней красотой.

И люди.

– Мне, в общем, как-то погано в последнее время, – продолжал Роткир. – Вообще не пойму, кто я, зачем и почему. Жил да жил себе, мир – до фонаря, на себя полагался, знал, что, куда ни пойду, я есть я, и дело с концом. А теперь… Получается, что всё, чем я был, – ложь.

Ирабиль невпопад улыбнулась. Последнюю морковку она уже дорезала и теперь проходила по второму разу, превращая в месиво ровные кусочки.

– Почему же ложь? Ты и есть ты, просто теперь ты получил новые возможности, – лгала она ему, лгала себе. И её крохотный опыт, и знания, что вбил ей в голову Аммит, говорили об обратном. Нет, вампир – это не человек. Стать вампиром – это как родиться заново. И кто-то должен воспитать новообращенного, кто-то, кто знает, что делать, и умеет… Это должен был быть проклятый Кастилос, но он погрузился в ненависть к себе. Это могла быть Ирабиль, но она – человек, и она… Погрузилась в то же дурацкое болото, что и Кастилос. И что же теперь?..

– Поначалу вообще не знал, куда ткнуться, – говорил Роткир. – Потом как-то на привале на тебя посмотрел, пока спала. И, знаешь, вроде бы легче стало.

По третьему разу доставалось морковной каше от ножа, но Ирабиль не могла остановиться. Вот, вот что теперь! Кто другой, слабый и глупый, стал бы обычным баронетом. Но Роткир-то вампир от рождения. Он сильный. Он умный. И, несмотря на уличное воспитание, какое-то внутреннее благородство в нем просматривалось. Кровь Ливирро – это не шутки. Роткир сумел отыскать один из множества путей, по которым может и должен идти вампир. Единственный путь, от которого Ирабиль всем своим трепещущим человеческим сердцем хотела бы его оттолкнуть, но было уже поздно.

Вампир определяет свою страсть. Наполовину это его выбор, наполовину – выбор Реки.

Что Роткиру война? Что ему Эрлот? Ему, уличному воришке. Да и воровать на улицах – тоже не та страсть, которая способна вести за собой вечность. Его страсть будет другой, непонятно пока, какой именно, но возвышенной. Сейчас же он увидел то единственное, что показалось ему достойным стремлений. И, конечно, ему стало легче.