Текст книги "Побратимы"

Автор книги: Василий Изгаршев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

11

«Валерочка, милый, еле дождались от тебя письма. Уехал, и след простыл, уж не знали, что и подумать. Очень рады, что все у тебя идет хорошо, что товарищи хорошие служат с тобой. У нас новость: к Октябрьской получим квартиру. Дают здесь же, на проспекте, в новом двенадцатиэтажном доме, отдельную, из двух комнат, И Карпухиным дают. Тоже в этом доме, только подъезды разные. Приходила к нам на днях девочка, Наташа ее зовут, спрашивала твой адрес, а мы его и сами не знали. Обещала еще раз зайти.

А у нас новый речной вокзал построили, а на месте старого теперь будет большой сквер. Папа работает, его парторгом в цеху избрали, хорошо, конечно, но собраний разных больше стало. А у меня все по-прежнему.

Геночке привет от нас. Береги себя, не простуживайся.

Целуем».

«Валера, к Николаю на могилу не забудь съездить. И смотри там, чтоб в танковых войсках всегда был порядок.

Будь здоров, гвардеец.

Любящий тебя родитель -

гвардии старший сержант запаса И. Климов».

12

Поездка на могилу Николая Карпухина для нас с Генкой представилась очень скоро и совершенно неожиданно.

Учебный год завершался. Как всегда, определялись победители соревнования. Все эти дни мы буквально не вылезали с полигона. Стрельбы днем и ночью, вождение. Проверяющие строгие, дотошные. И хотя дела шли более чем сносно – стрельбы рота выполнила с общей оценкой «отлично», а на вождении многие механики-водители уложились в нормативы первого класса, – все изрядно нервничали.

Генку просто не узнать. С той злополучной музыкальной пятницы ходит как в воду опущенный: угрюмый, нелюдимый, не похожий на самого себя. Даже известие о новой квартире его, кажется, не обрадовало.

– Что хорошего-то? – заметил он. – То вместе жили, как одна семья. А теперь поврозь.

– Но квартиры отдельные, в новом доме.

– Ну и что?

Не в духе Карпухин, ой не в духе!

А все началось сегодня утром. По расписанию предстоял парково-хозяйственный день. Гвардии старшина Николаев, как всегда, пришедший в роту к подъему, во время утреннего осмотра, обычно никогда в этот день не проводившегося, начал с совершенно несвойственной ему въедливостью проверять содержимое тумбочек. Когда очередь дошла до Генкиной, старшина чуть ли не фальцетом выкрикнул на всю роту:

– А эт-то что еще за новости? Ефрейтор Карпухин, ко мне!

Генка по-уставному вышел из строя, отрапортовал старшине.

– Я вас спрашиваю, ефрейтор, эт-то что за новости?

Генка непонимающе смотрел на старшину. Тот достал из тумбочки черный футляр и положил его на кровать.

– Почему в тумбочке посторонние предметы? Порядка не знаете?

– Вы же сами разрешили, товарищ гвардии старшина, – попробовал объяснить Карпухин. Но старшина на его объяснение не обратил никакого внимания.

– Тумбочка положена на двух человек. А вы единолично ее используете. Да еще посторонние предметы в ней держите. Чтоб этого не было! Сейчас же сдать в комнату хранения личных вещей!

– Есть!

Генка взял скрипку и понес ее в каптерку, а старшина никак не мог успокоиться. Ребята потом говорили, что таким его никогда и не видели.

– Это что же получается? А? Сегодня одному вздумается тумбочку использовать как скрипичное хранилище. А другой завтра в нее тромбон запихнет. А третий и того чище удумает… – Он покосился в сторону подходившего к нему Карпухина и махнул рукой: становись, мол, в строй без доклада, не перебивай.

Генка, сопя от незаслуженной обиды, молча занял свое место.

– Намедни в одном журнале рассказ читал. Про армию. Так в том рассказе один деятель в звании рядового солдата в казарму барана затащил. Вроде бы для шутки. Понимаю, что такого в жизни быть не могло, это выдумка. Тоже для шутки. Но иной прочтет – нынче любителей в библиотеку бегать развелось больше чем надо – и, глядишь, пошутить задумает, – старшина взглянул на часы, прервал осмотр тумбочек и приказал старшему сержанту Селезневу вести роту на завтрак. За столом Саша Селезнев сказал Генке:

– Вы, Карпухин, на Николаева не обижайтесь. Он отойдет… Поймите его. Раньше как было? У Маши день рождения – вся рота ей цветы. Понимаете, вся рота, а не один человек. Ник-Ник сколько раз, бывало, говорил, что не переживет того дня, когда увидит, что Машенька вдруг кого-то одного выделила из всех. И знает ведь, что рано или поздно такой час придет, а смириться с этим никак не может. У него, говорит, всего две радости в жизни – служба и Машенька, и ни с одной из них он не хочет расстаться.

– Скрипка ни при чем, – буркнул Генка, – он же сам отвел ей место в тумбочке.

– При чем, ни при чем – не в том дело. Маша часто у нас в роте бывает. Книгу обсуждаем – она всегда придет. Рота в кино – она с нами. Занавески в казарме на окнах постирать – тоже ее дело. И все ведь было нормально. Не обижайтесь на Ник-Ника, – повторил Селезнев, – все образуется…

Генка не обиделся. Но настроение у него все эти дни было намного ниже среднего, хотя проверку сдавал не хуже многих старослужащих.

Оставался последний экзамен. Тактика. Ротные учения с боевой стрельбой.

13

В этот день в полку ждали Министра обороны. Групповая газета сообщала, что он, находясь в нашей Группе войск, уже побывал у авиаторов, у мотострелков. И мы справедливо полагали, что, вполне возможно, выбор падет и на наш полк. Как-никак третий год числится лучшим в Группе. К тому же когда-то полк входил в состав армии, которой маршал командовал в годы войны.

Словом, оснований для приезда маршала. именно в наш полк, как считало командование, было вполне достаточно. А раз так, то накануне после обеда треть полка – на малярные работы: красить штакетник возле вышки, учебных точек, полигонной столовой, другая треть – посыпать песком линейки и дорожки всяческих назначений, а оставшаяся треть – прочесывать всю территорию, чтобы не остался где-нибудь клочок бумажки или окурок.

– Любят у нас марафет наводить, – ворчал Смолятко, вместе с которым я красил ядовитой зеленкой заборчик возле полигонной вышки.

– К вам домой гости приходили?

– Ну?

– Что же, к их приходу мать приборкой не занималась?

– Почему не занималась? Я и сам, було, с трапкой усе углы объеложу, – простодушно отвечал Федор.

– А мы тоже собираемся гостей встретить. Гостей особых. Не каждый день Министр обороны в наш полк приезжает.

– А может, не приедет? – усомнился Смолятко.

– Может, не приедет. Но может, и приедет.

Роту подняли по тревоге. Придирчивые проверяющие с секундомерами в руках стояли и возле палаток, и у ворот танкопарка, строго сверяя наши секунды с отпущенными нам скупыми нормативами. Было еще совсем темно и тихо. Крупные, с кулак, звезды холодно сверкали над полигоном. Значит, и сегодня не будет дождя. Вот бы не было!

Когда я вывел из танкопарка свою «114» и пристроился в хвост Генкиной машине, поступил приказ глушить двигатели. Саша Селезнев высунулся из люка.

– Ребята, там газиков понаехало, – сообщил он. – На каждый танк по одному. Это точно маршал приехал.

– Не может быть, – не поверил Смолятко. – Ни свет ни заря поедет тебе маршал.

– А почему бы и нет?

– Ну конечно, у Министра обороны других забот нет, кроме как наша танковая рота, – продолжал Смолятко, но ему никто и не собирался перечить.

Честно признаться, мне очень хотелось, чтобы Селезнев оказался прав. Ну чем мы хуже авиаторов или мотострелков? Почему только им выпала честь встречать маршала? В полку уже знали, что министр, будучи у мотострелков, лично проверял тактическую подготовку одного из батальонов. И то, что маршал прошагал вместе с солдатами не один десяток километров, особенно всем понравилось. Мы просто завидовали мотострелкам. Вот бы и нам удостоиться такой чести… Может, и впрямь прав Саша? Может, действительно приехал к нам Министр обороны?

Поступила команда задраить люки. И тотчас же рота тронулась с места. Но что за чертовщина? Почему Генкина машина, за которой иду я, поворачивает с дороги круто влево? Почему мы мчим через полигон, пересекая все наезженные колеи?

– Командир, куда идем? – спрашиваю по ТПУ Селезнева, но старший сержант сам ничего не знает.

Стало светать. Я на полной скорости рассекаю бурый пыльный шлейф, оставляемый «113», и стараюсь не отставать от него. Вот и граница полигона, машины с ходу врываются на лесную, в колдобинах, дорогу и, не останавливаясь, мчат дальше. Дорога становится все хуже, но зато нет пыли. Колдобины полны воды, и грязные фонтаны из-под гусениц, как взрывы, взлетают выше орудийного ствола.

– Понятно. Идем на другой полигон, – послышался в наушниках Сашин голос. – Значит, там и стрелять будет приказано.

Стрелять на чужом полигоне? Но это ж может обернуться двойкой! На своем-то даже мы, новички, успели все облазить. Позавчера, готовясь к ротным учениям, экипажи, каждый на своей директрисе, протопали пешком по всему полигону. И где какая появится мишень, все солдаты знали. Что же будет теперь?

Лес кончился. Прямо по дороге, проваливаясь в колдобины, помчалась длинная тень от танка: взошло солнце.

– Сухарика ни у кого не завалялось? – спрашиваю по ТПУ.

– Есть захотел? У самого сосет под ложечкой, – говорит Селезнев. – Потерпи малость.

Примерно через час рота останавливается в густом сосняке. Привал… Разрешено выйти из машин. Командиры взводов и командиры танков затрусили к головной машине ротного, оставляя темные следы на серебряной от росы траве. Возвратились быстро.

Лейтенант Шестов, маленький, щуплый, ни дать ни взять с виду Серега Шершень, построил взвод. Он сообщил, что в полку находится Министр обороны СССР и что он будет присутствовать на ротных учениях. Голос у Шестова почему-то дрожал. А у кого бы не задрожал? Сам Министр обороны на занятия приехал. Ответственность-то какая!

– Учения министр назначил на другом полигоне, – сказал лейтенант. – Пока все идет хорошо, командир роты ни к кому претензий на марше не имеет. Так и будем держать. Сейчас подъедет старшина Николаев, выдаст сухой паек – и в путь.

– А как же со стрельбой, товарищ гвардии лейтенант? – тревожно спросил Смолятко.

– Как со стрельбой? Будем стрелять! Задача одна: чтоб на «отлично»!

– На незнакомой местности?

– А воюют, товарищ Смолятко, всегда на незнакомой местности. Понимаю, будет непросто. Но все зависит от нас. Смотрите за целями. Кто первым обнаружит – сразу подскажи наводчику.

Мне хотелось перекинуться словом с Генкой, но не удалось. Едва получили пакеты с сухим пайком, как подкатил газик командира полка. Не выходя из машины, полковник Торчин подозвал к себе капитана Ермашенко, что-то сказал ему и умчался. Роту построили.

– Ну что ж, гвардейцы, – негромко обратился к нам ротный, – на прошлых учениях пришлось первой танковой за батальон отвечать. Сегодня ставка повыше: за весь наш гвардейский трижды орденоносный полк экзамен держим. Перед самим Министром обороны. Не собираюсь вас агитировать, одно только скажу: в этих местах отцы наши без малого тридцать лет назад сражались с фашистами. Сражались храбро, как и подобает гвардейцам. Давайте будем помнить об этом и действовать по-фронтовому… А теперь – по машинам! И – за мной, вперед!

И снова танки, как пришпоренные кони, фыркая двигателями, наматывали на гусеницы размякшую лесную дорогу.

Колонна остановилась при въезде на полигон. Навстречу ей шла целая кавалькада газиков.

– Начальство едет, – доложил я старшему сержанту.

– Вижу.

Машины подъехали вплотную к «111». Из передней молодцевато выскочил высокий военный в танковом комбинезоне. Капитан Ермашенко проворно выпрыгнул из танка и направился ему навстречу, приложил руку к виску. Спустя минуту, из танка вылез младший сержант Труфанов. А военный в комбинезоне следом за Ермашенко довольно проворно нырнул в башенный люк.

«Да это же Министр обороны, – догадался я. – Неужели в танке поедет?»

Командирская машина, выбросив за корму грязноватые клубы дыма, присела, будто для прыжка, и рванулась вперед. Плавно выжимаю сцепление, толкаю кулису, нажимаю на педаль акселератора. Ну, милая, трогай!

Может быть, выпадет дело потруднее, доведется еще хлебнуть не один фунт лиха – служба-то почти вся впереди, но и тогда, наверное, эти полигонные танковые скачки вряд ли забудутся. Команда за командой. Перестроения из ротной колонны в боевую линию, а затем в линию взводных колонн. И все на максимальных скоростях. Атаковали передний край «противника» и вели бой в глубине, отражали внезапные контратаки. Вводные сыпались одна за другой. И в довершение ко всему – сигнал «Атом».

– Надеть противогазы! – скомандовал Селезнев. Этого только и не хватало! И новая вводная: «На высоте с отметкой 112,3…» Неужто еще не все «ягодки»?

Рота вновь принимает боевой порядок. Я успеваю взглянуть вправо и вижу, как из ствола орудия командирской машины сверкнуло пламя выстрела.

– Саша, – не по-уставному кричу по ТПУ командиру танка, – «сто одиннадцатая» открыла огонь!

– Вижу. Всем смотреть за целями!

И в ту же почти секунду прямо по курсу в сухом кустарнике поднимается сероватая, под цвет кустов, мишень.

– Прямо по курсу… – не успел я выкрикнуть, как Смолятко выстрелил. Снаряд, не долетев до кустов, ударился в землю.

Ну и мазила! Впрочем, разве в противогазе попадешь? И так пот глаза разъедает, а сейчас, в противогазе, и подавно. Эх, врежем все снаряды в белый свет, как в копеечку. Опозоримся на весь полк, на всю Группу войск. И вдруг на том месте, где только что стоял щит, взметнулся черно-желтый фонтан: прямое попадание! Молодец Федя! А с высоты, слева, под углом градусов в тридцать, на довольно приличной скорости спускался танк «противника».

– Левее ноль-десять, танк.

– Есть левее ноль-десять!

– Огонь!

Выстрел, и мишень опрокинулась. Так их, Федор! С первого снаряда. Экономь боеприпасы… Потом Смолятко расправлялся из пулемета с контратакующей пехотой, с противотанковой пушкой. Ну и снайпер! Право, молодец! Собирал парень холодильники на Минском заводе. Уж какая мирная профессия! А вот, гляди, каким воякой стал. Что из пушки, что из пулемета – без промаха бьет. А еще тревожился насчет незнакомой местности. А может, и не напрасно тревожился? Значит, беспокоился, думал, мысленно настраивая себя на победу в бою. Вот ты, оказывается, какой, Федор Смолятко! Удалой танкист! Целься, Федор, лучше, а уж я, брат, тебя вывезу куда надо. На меня тоже можешь надеяться – не подведу.

Танки вырвались на гребень пологого увала, именуемого на карте высотой с отметкой «сто двенадцать и три», и, по команде ротного перестроившись в линию взводных колонн, направились к полигонной вышке. Только сейчас было разрешено снять противогазы и открыть люки.

На стоянке возле вышки выстроились в ряд давешние газики. Возле них остановились и танки. Первым из «111» вылез высокий военный в комбинезоне. Стоявшие возле машин генералы и офицеры направились к нему.

Гвардии капитан Ермашенко, проворно соскочив с брони, строевым направился к министру.

– Товарищ Маршал Советского Союза, первая танковая рота…

Министр жестом остановил его и попросил построить личный состав.

– Р-рота, к машинам! – звонко скомандовал Ермашенко. – В две шеренги становись!

И вот мы стоим, чувствуя локтем локоть товарища, впереди своих танков. Не менее чумазые, чем танки. «Трактористы», – увидев нас, сказал бы сейчас Цезарь Кравчук и был бы, конечно, прав.

Министр обороны подошел к нам вплотную.

– Устали, наверно? – участливо спросил он. И сам ответил: – Знаю, устали. Но настоящего труда без усталости не бывает. Вы хорошо потрудились, товарищи танкисты. И это похвально.

Говорил он неторопливо, негромко, будто беседовал в домашнем кругу с давними и близкими друзьями.

– Похвально, что вы хорошо научились водить боевые машины и метко стрелять из них. Сила танка на поле боя – в быстром маневре и в метком огне. Вы это усвоили. Но не зазнавайтесь. Самая опасная штука в нашем деле – зазнайство. Учитесь постоянно и настойчиво. Не забывайте, вам отведен боевой пост впереди пограничных застав. Наша партия и наш народ надеются на вас, на ваше высокое умение и глубоко сознательное отношение к порученному делу, к службе.

За отличные действия на учениях с боевой стрельбой Министр обороны объявил благодарность всему личному составу роты. Командирам взводов присвоил досрочно очередное воинское звание. Командира роты приказал назначить с повышением и присвоил ему звание «майор». А всех танкистов экипажей, выполнивших стрельбу на «отлично», наградил именными часами.

Вот скажи он сейчас, повторите, мол, еще раз, танкисты, все то, что только выполнили. Честное слово, еще лучше бы повторили. Пусть только прозвучит команда. Настроение у всех как на празднике. Маршал обходит строй, жмет каждому руку, по-отечески вглядывается в наши лица, и я чувствую, что и у него настроение под стать нашему: глаза лучатся добротой, гордостью.

– Желаю вам успехов, товарищи гвардейцы, – сказал, прощаясь, министр и, сделав легкий поклон строю, зашагал к машине.

Маршал и генералы уехали. А мы в ожидании старшины, застрявшего где-то с термосами, растянувшись на траве-мураве, подставив лица неласковому осеннему солнышку, – но все-таки солнышку! – блаженно отдыхали, не переставая судачить по поводу всего происшедшего на только что закончившихся учениях.

– Вас можно поздравить, Геннадий Алексеевич, с именными часами?

Карпухин довольно сухо отпарировал:

– Поздравьте, если угодно.

– Вы что же, не рады награде?

– Не дурачься, Валерка. Не до этого.

– Брось хандрить. Это тебе не идет, Карпухин. Он же любит свою дочь и никогда не сделает так, чтобы ей было плохо. А ей без тебя плохо, можешь мне поверить…

– Ну да, конечно, инженеру человеческих душ известно… Но ведь вероломные люди способны на все. А он вероломен, твой товарищ гвардии старшина. Со скрипкой-то как повернул?

– Погоди, дай срок, сам ее в тумбочку перенесет.

Генка пожал плечами.

– Ты его не знаешь.

– И ты тоже…

Беспроволочный телеграф и в армии работает безотказно. Еще до нашего возвращения в городок его население – и воинское, и штатское – со всеми подробностями уже знало о том, какими высокими почестями отметил Министр обороны танкистов первой танковой. Весь городок высыпал нас встречать. В окружении малышни возле шлагбаума стояла Маша. Держала в руках по букетику садовых ромашек. Один букет, понятно, родителю. А второй?.. Но это даже не загадка. Ломать голову, чтобы догадаться, кому она приготовила второй букет, не надо. Все же ясно, Карпухин.

Счастливый ты парень, Карпухин! Хоть и рыжий, а счастливый.

14

Вечером я мучился над заметкой в газету о ротных учениях. Давненько не занимался этим делом. Решил послать в групповую газету. Сочинил на целых пяти страницах. Запечатал в конверт и не поленился к штабу сбегать, чтобы опустить в почтовый ящик.

Утром подошел к газетной витрине, а там чуть ли не на всю первую страницу снимки, статья большущая. И все про нашу роту, про награды министра. Оказывается, на полигон корреспонденты приезжали. Старался, целый вечер ухлопал… И все зря.

15

На моей тумбочке – четыре письма. Два из дому. Третье от Наташки Сурковой. Значит, опять приходила к маме. Настойчивая! От кого четвертое – не разобрать. Вместо фамилии на обратном адресе непонятная закорючка. Разрываю конверт. «Здравствуй, Валерий Климов, с приветом к тебе Сухоедов Андрей». Вот так номер, Андрюха-очкарик объявился.

Когда-то мы считались приятелями. Вместе поступали в речной техникум, были в одной группе. Андрюха на первых порах прямо льнул к нам с Генкой. Он был приезжим и жил в общежитии, но частенько, увязавшись за нами, приходил к нам домой и, засидевшись допоздна, оставался ночевать. Товарищи по комнате его почему-то не любили, и, быть может, оттого, что он был отвергнут ими, мы старались его приветить, хотя, если начистоту, некоторые выходки, высказывания настораживали, а иные были просто отталкивающими.

Как-то, на лабораторной по физике, он сунул мне в руки местную «Вечерку» и, ткнув пальцем в заметку под заголовком «Благородный поступок», попросил:

– Прочти.

В заметке рассказывалось о том, как в день получки кассир-общественник одного из цехов механического завода возвратил в заводскую кассу большую сумму денег, ошибочно выданных ему при получении зарплаты для рабочих своего цеха.

– Ну и что? – спросил я Андрея, прочитав заметку.

– Как что? По-моему, общественник этот того, – он покрутил пальцем у виска, – чокнутый. Ему богатство в руки привалило, а он сам от него отказался.

– Ты бы не отказался?

– Конечно нет. Нашел дурака. Что я, своровал, что ли?

– А если бы того, кто тебе деньги выдал, под суд за недостачу? Да в тюрьму?

– А я при чем? Считай лучше.

Слушавший наш разговор Карпухин не выдержал.

– Ну и гад же ты, Андрюха, – резко сказал он.

Сухоедов хрипло засмеялся, будто икота на него напала.

– Так я и знал. Шутить любишь, а сам шуток не понимаешь. Шучу я…

– Шути, да знай меру, – отходчиво заметил Генка, – а то от них запах вонючий, от шуток твоих.

Осенью, как водится, до начала занятий весь техникум на целый месяц уезжал на картошку. Андрюха в поле работал первые три дня, а потом – то у него живот схватит, то голова разболится, то очки потеряет, то телефонный разговор с домом – надо на станцию ехать. С этим все смирились, и его оставляли в деревне. И так продолжалось два сезона. Только на втором году узнали, чем он занимался, оставаясь в деревне. Оказывается, шабашничал на приусадебных участках. Мы – в поле, а он – по домам, свои услуги одиноким хозяйкам предлагает. По полтиннику за вырытый мешок картошки. Да и не узнали бы, если бы не его жадность. Взял у одной бабуси плату вперед, а на работу не вышел, на самом деле заболел. Бабка-то вечером и заявись, когда мы с поля вернулись. Словно уж на сковородке выкручивался Сухоедов. Не выкрутился. Из техникума его выдворили.

И вот его письмо. О чем он может написать? Что нас связывает? Где достал мой адрес?

«… Не удивляйся, что пишу тебе. Вспомнил старую дружбу…» В тайге твоя дружба, на луну воет… «Зашел к вам домой, тетя Лиля сказала, что ты служишь вместе с Карпухиным, и дала адрес. Пишу тебе – Карпухин, знаю, меня не любит… Я, как ушел из техникума, побывал во многих местах. Поначалу устроился в лесхозе – ничего: спецовку дают, на работу возят, но платят не ахти. Подался на пасеку в колхоз. Не жизнь, а сплошной мед, если б пчелы не кусали. Короче говоря, вернулся в Средневолжанск, поступил на железную дорогу, устроился проводником в купейный вагон. Курсирую до Ташкента и обратно. Житуха – лучше не надо. Тугриков хватает, надо только знать, что туда везти, а что оттуда. От армии освобожден по чистой – зрение… А вы, значит, не отвертелись. Теперь два года псу под хвост. Жалко мне вас…»

Дальше читать не имело смысла. Я хотел показать письмо Генке, да раздумал. И откуда только такие берутся? «Два года псу под хвост…» Болван! Вся твоя жизнь не стоит шести месяцев моей службы. Вся твоя житуха с «тугриками», со знанием, что «туда везти, а что оттуда…»

А ведь попадаются и на службе такие Сухоедовы. Еще в Средневолжанске, помню, на том двухсерийном, по выражению Генки, молодежном вечере один из солдат «выкладывался» гривастому парню с подшипникового завода. Смысл его речей сводился к тому, что два года мы как-нибудь прокантуемся, а потом свое возьмем, все потерянное наверстаем. Гривастый сочувственно поддакивал солдату и все время крутил на безымянном пальце перстень, похожий на расплющенного черного таракана.

Возле склада ГСМ на грибке часового, где мне совсем недавно пришлось стоять на посту, кто-то нацарапал ножом «До дембиля 3 мес. и два дни». Грамотно писать не научился, а дни считает, оставляет корявые автографы на чем придется. Дни считает! Поговорил бы, счетовод, с Иваном Андроновым. В нашем экипаже он самый «пожилой». Пединститут окончил. Женатый. Дочурка растет. По семейным обстоятельствам ему отсрочка полагалась. Сам от нее отказался. Рассказывая мне об этом, обращаясь по учительской привычке на «вы», он признался:

– Не поймите, Валера, превратно, без службы чувствовал бы себя неполноценным мужчиной. Что она мне дала, спросите, служба? Сразу, односложно не ответишь. Стыдно признаться, но до службы я, взрослый уже мужик, глава семейства, в темную комнату не мог войти. И грозы боялся. Это, наверно, от матери, она у нас, как только туча почернее покажется, на каждую розетку по калоше вешает. От молнии. Первый раз поставили меня на пост, все два часа как на иголках себя чувствовал… Автомат все время держал наизготовку. Боялся. А теперь все как рукой сняло… Служба помогла мне познать себя самого как личность. И цену человеческой дружбы, и неодолимую силу коллектива теперь знаю лучше. С техникой стал на «ты». Это для сельского интеллигента тоже кое-что значит…

* * *

Наступил конец учебного года. Командиры подводят его итоги. И солдаты тоже. Каждый по-своему. Кто-то считает зарубки до «дембеля» – есть и такие, хоть их раз, два и обчелся, но они есть; у большинства же каждый прожитый день отложился ступенькой на лестнице, круто ведущей вверх – к знаниям, к закалке мужества, воли, бойцовского характера настоящего мужчины.

Для нашей роты итоги радостны вдвойне. Пришел приказ командующего. За успехи в службе наша рота объявлена лучшей среди танковых рот всей Группы войск. В приказе также указывалось, что первой танковой роте гвардейского танкового полка предоставлялась коллективная поездка по историческим местам боев советских воинов и воинов Войска Польского с немецко-фашистскими захватчиками. Наш с Генкой и Сережкой Шершнем вклад в успехи роты, понятно, ничтожно мал. Служим без году неделю, но в боевом нашем братстве мы все равны, и привилегии, причитающиеся всему братству, как и все, что ему полагается, делятся поровну. Так что мы тоже едем. Первый пункт нашего маршрута – Вроцлав.