Текст книги "Побратимы"

Автор книги: Василий Изгаршев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

26

А у меня – праздник. Групповая газета напечатала мой очерк про Мечислава Вайду и его огневую позицию. Я послал его в редакцию, честно говоря, не надеясь на опубликование. Со дня на день ждал ответа «с приветом» – сколько таких «приветов» уже получил. Получать их было обидно, но что поделаешь: групповая газета не все печатает. На этот раз «привета» все не было и не было. И вдруг врывается в казарму ротный почтальон Вепринцев и с порога орет на всю ивановскую, копируя уличных газетных продавцов из старых фильмов:

– Читайте «Знаменку»! Читайте солдатскую «Знаменку»! Боевик сезона! «Огневая позиция»! Сочинение гвардии младшего сержанта Валерия Климова.

Хватаю у него из рук газету, разворачиваю… мать честная! Чуть ли не на полстраницы заголовок «Огневая позиция», а над ним моя фамилия. Карпухин, заглянув в газету, расплылся в улыбке.

– Вот это заметочка! Знай наших. Нечего, как говорят, мелочиться. Выступать, так по-крупному. Старик, жму лапу! Дай-ка почитаю.

– После меня.

– Не гордые, подождем. Растянем удовольствие. И пока я читал, он никак не мог угомониться.

– Что я говорил? Я твое писательское будущее еще с «тополиной замети» определил. И, видишь, не ошибся. Карпухин, брат, ошибается не часто. Слухай, старик, будешь автобиографию составлять для полного собрания, не забудь хоть строчку вставить: талант мой первым, мол, открыл уважаемый Г. Карпухин, не профессиональный литературовед, однако тоже с задатками. Для тебя такая строчка ничего не стоит, а мне будет приятно. Увековечишь.

Когда прочитал очерк, сказал:

– Без дураков, Валерка, вещь стоящая. Ты газетку-то товарищу Вайде пошли.

– Обязательно.

Вся рота поздравляла меня в тот вечер, и чувствовал я себя именинником. Старший лейтенант Шестов, при всех пожав мне руку, заметил:

– Вы, товарищ Климов, про учения обязательно напишите, интересного для газеты там будет, судя по всему, немало.

– Постараюсь, товарищ гвардии старший лейтенант.

О том, что нашему танковому батальону предстояли многосуточные тактические учения, нам объявили еще недели две назад. И подготовка к ним шла полным ходом. Планировался не обычный полевой выход, каких за год набирается в общей сложности не один десяток. Учения проводились совместно с танковым батальоном Войска Польского.

В минувшее воскресенье у нас в полковом клубе состоялся утренник советско-польского боевого братства. Мы принимали у себя гостей из 10-й Судетской танковой дивизии имени Героев Советской Армии, польских ветеранов.

… Гаснет свет в зале, и на экране, в глубине сцены вспыхивает надпись «Страницы бессмертия». Мелькают кинокадры. Окопы первой мировой войны. Западный фронт, английский король Георг и французский маршал Фош напутствуют солдат на кровавую бойню во имя денежных тузов Англии и Франции. Восточный фронт… «Всея великия, малыя и белыя Руси» самодержец, помазанник божий Николай Вторый со своими генералами, авантюристом Распутиным и прочей царской челядью, с попами и разного калибра ура-патриотами занят все тем же оболваниванием солдатских масс…

Мелькают кадры кинохроники, бесстрастно запечатлевшие величайшее преступление властителей уходящего мира против человечества. Горы трупов на фронте. Эшелоны калек. Обездоленные люди в городах и селах России. И суровый гнев народа против эксплуататоров, грабителей, палачей. Февральская революция. Царь свергнут. А желанная свобода, мир для народа все еще не наступили. Слащаво улыбается Керенский, призывая российского солдата проливать кровь за интересы пуришкевичей. Однако недолог век господина балаганного актера, прислужника хозяев, своих и чужеземных. В России действует организованная и закаленная политическая сила, способная возглавить победоносную борьбу трудящихся за подлинную свободу и счастье. Эта сила – партия Ленина. Вот он, живой Ильич, на экране…

Вспыхивает свет в зале, и на сцену выходит седой плечистый старик с орденом Красного Знамени на лацкане пиджака.

– Для вас, дорогие друзья, – говорит он с едва уловимым польским акцентом, – это история. А для меня – это моя молодость.

Сидят, не шелохнувшись, танкисты. Рассказ бывшего пулеметчика Красного Варшавского революционного полка Стефана Липиньского захватил каждого. Зримо предстали героические события того времени. Липиньский а его товарищи – польские бойцы-интернационалисты – штурмуют засевших в Донском переулке, в Москве, мятежников-анархистов. Первые потери. Командир разведроты Гадомский и пулеметчик Барасевич отдали свои жизни за революцию. Владимир Ильич Ленин, узнав об их гибели в бою, лично распорядился похоронить обоих поляков на Красной площади, у Кремлевской стены.

А второго августа восемнадцатого года в здании бывшего коммерческого института в Москве Липиньский слушал речь Ленина перед бойцами Красного Варшавского революционного полка.

… В проходе в два ряда выстроился почетный караул уланов, образовав живой коридор, по которому должен был пройти Ленин. Едва он подошел к уланам, как те по команде выхватили шашки из ножен и скрестили их, образовав крышу коридора. Владимир Ильич, поднявшись на сцену, шутливо сказал:

– Ой, товарищи поляки, всегда вы что-нибудь придумаете для эффекта. – Провел ладонью по голове и, озорно подмигнув собравшимся, добавил: – Хотя бы предупредили. Так ведь и испугать можно.

– Ленин сказал это просто, как свой своим, – не скрывая волнения, вспоминает старый революционер, – и даже тот, кто плохо понимал по-русски, понял: перед нами доступный каждому человек; подойди к нему и поговори как с другом, товарищем. И быть может, от этого на всю жизнь запали слова его пламенной речи. – Липиньский достал блокнот, водрузил на нос очки и прочитал: «Вам выпала великая честь с оружием в руках защищать святые идеи… на деле осуществлять интернациональное братство народов.

И я, товарищи, уверен, что если вы сплотите все военные силы в могучую интернациональную Красную Армию и двинете эти железные батальоны против эксплуататоров, против насильников, против черной сотни всего мира, с боевым лозунгом: «Смерть или победа!» – то против нас не устоит никакая сила империалистов!»

Он снял очки, подслеповато прищурясь, обвел взглядом зал и, медленно спускаясь со сцены, закончил:

– Эти слова вождя адресованы и вам, нашим наследникам.

Потом о боях костюшковцев с фашистами возле белорусского поселка Ленине говорил поручник резерва Ян Мончка, о героических делах польских партизан, которыми командовал советский офицер Василий Войченко, легендарный «Сашка», рассказывал Мариан Стемповский. Слушая польских гостей, каждый словно прикоснулся к истокам боевого братства наших народов, армий, уходящих корнями в революцию, в гражданскую войну…

На утреннике я познакомился со старшим шереговцем Чеславом Новиньским, тоже механиком-водителем танка. Ни он, ни я, понятно, и не думали, не гадали, что на учениях… Но об этом еще предстоит рассказать…

27

А пока мы готовились. И дни, втиснутые в жесткий распорядок, еще более уплотнились. Впрочем, Генка все равно ухитрялся бегать в библиотеку. Хоть на минутку, а сбегает. Дня не может прожить, чтобы не увидеться с Машей.

Старшина Николаев по-прежнему поглядывал на Карпухина косо.

– Что за человек? – тихо возмущался Карпухин. – Все равно моим тестем будет. Отслужу – и будет. Мы с Машечкой все решили.

– А как же с поступлением в училище? Со службой?

– Не задавайте каверзных вопросов, Климов, – одно другому не мешает. Что ж, по-твоему, если в училище, то обет безбрачия принимать?

– Обета не надо, но в училище…

– В училищах тоже библиотеки имеются, Климов. Ишь ты какой, Карпухин. Все, как в пасьянсе, разложил…

А зима, припугнув поначалу крутыми заморозками, так и не наступила. Изумрудная кудрявилась на полях озимь. День-деньской кружили над нею гомонливые грачиные стаи, не собиравшиеся покидать насиженных гнезд. День начал прибавляться.

К вечеру мы возвратились из танкопарка. Генка, по обыкновению, собрав журналы и книжки, с разрешения сержанта Чуба собрался улизнуть в библиотеку, как батальону объявили тревогу.

– Неужто без ужина и на полигон? – Карпухин засунул журналы и книжки в тумбочку и бросился бегом к вешалке.

– Тебя, конечно, не ужин интересует, – сказал я, догоняя Генку.

– Сам знаешь, не секрет, – подтвердил Карпухин. У порога стоял ротный.

– Быстрей, быстрей, хлопцы! Без разговоров!

Вся служба – быстрей, быстрей! Уж вроде быстрее некуда. Но всякий раз находились секунды, на которые, оказывается, можно было сократить время подъема по тревоге, выхода боевых машин из парка. Видимо, потому, что каждый понимал: в современном бою и от секунды зависит многое. От одной секунды!

Влажные ветры с Балтики приносили густые туманы. Только к полудню туман рассеивался, но к вечеру наползал снова, сводя видимость на дорогах к нулю. Ни пан Вихерек, ни пани Хмурка [13]13
  Дикторы польского телевидения, читающие прогноз погоды.


[Закрыть] никаких перемен в погоде на ближайшие дни не предвещали. Но учения погоду не выбирают.

Марш был недолгим, но и нелегким. В кромешной темноте, в тумане, без фар, по избитому лесному проселку вести танк непросто. Но в заданный район батальон прибыл к назначенному времени, и к полуночи, рассредоточив танки вдоль лесной опушки, тщательно замаскировав их, мы, скорчившись на своих местах, устроились на ночлег.

Разбудил грохот боевых машин: прибыли польские танкисты. И сразу же ротного и взводного вызвали к полковнику Торчину, который выступал в роли руководителя учений.

– Теперь жди вводную за вводной, – сказал Иван Андронов.

После увольнения в запас Федора Смолятко и отъезда Саши Селезнева – в экипаже изменения. Иван занял место наводчика. Свою должность заряжающего передал новичку рядовому Тимофею Осокину, трактористу с Орловщины. А на Сашином месте теперь лейтенант Агафонов. Осокин – молчун из молчунов. Такие мне еще не попадались. Все время молчит. Сколько раз пытались вызвать его на разговор – не получилось. Только и услышишь от него слово, если сам спросит что-нибудь. Вот как сейчас:

– Как это, вводные?

– А так, чтоб служба медом не показалась, – ответил Андронов.

– Кому?

– Кому угодно…

Офицеры не возвращались долго, я уже начал дремать. Но тут снаружи донесся голос Агафонова:

– Первый взвод, к машинам!

– Держи вводную, Тимоша! – весело сказал Андронов, вылезая из башни.

Рассвело, но туман, кажется, стал еще гуще. Сырость забивалась под куртку, пронизывала до костей.

– Товарищи, – обратился к взводу Агафонов. – Получена первая боевая задача. Командир принял решение устроить засаду. Три экипажа от поляков и два от нашего взвода. Пойдут моя машина и «113» гвардии сержанта Чуба. Командовать приказано поручнику Ковальскому. Я назначен его заместителем…

– Туман-то какой, ни зги не видать, – вставил Чуб.

– Потому и засада понадобилась, что туман, – пояснил Агафонов. – В предвидении встречного боя в такую погоду без засады не обойтись. Маршрут движения, дополнительные задачи будут уточнены товарищем поручником. А пока приготовиться к маршу.

Словно на фотобумаге, только что опущенной в проявитель, неясными силуэтами просвечивают в молочной пелене деревья. Пришел поручник. Расстелив на танке карту, Агафонов и поручник принялись уточнять полученную задачу. Из обрывков их разговора мы поняли, что нам надо как можно скорее оседлать дорогу на танкоопасном направлении и, без боя пропустив противника, доложить командованию о составе его сил и средств.

– Насчет тумана вы зря, товарищ гвардии сержант, – заметил Карпухин своему командиру, – в такой туман засада – самое милое дело. Пропустим противника, а потом как ударим с тыла…

– Легко говорить…

– … в хвост и гриву, перья полетят, – закончил Генка, И тут мы с Генкой вместе. Это меня обрадовало. Генка везучий. С ним всегда жди удачу.

Поручник, указав Агафонову на карте место сбора экипажей и назначив время, ушел. Командир взвода занял свое место в танке.

– Заводи! – приказал он.

В густом молоденьком ельнике, на неширокой просеке собралась наша группа: три танка с белыми орлами на башне, два – с гвардейскими знаками. Ковальский приказал экипажам построиться. Выскочив из танка, я увидел Чеслава Новиньского. Он подошел ко мне и крепко стиснул руку. В строю мы оказались рядом. Ковальский одобрительно взглянул на нас и, подав команду «Бачносць!» [14]14
  Смирно!


[Закрыть], на польском языке отдал боевой приказ. Потом повторил его по-русски, хотя нужды в этом, пожалуй, не было: мы и так все поняли.

Генкина «113» следовала за машиной Ковальского. Наша замыкала колонну. Разрывая редевший уже туман, шли на низшей передаче с открытыми люками. Командиры по пояс высунулись из башен. Возле моста через Куницу – заминка. Танки остановились. Агафонов бегом помчался к головной машине. Мигом обернулся назад.

– Въезд на мост совсем размыло, – огорченно сообщил он, – настил разобран. Все к мосту!

Действительно, осенние дожди натворили зла. Водой размыло дамбу, покорежило настил. Жители соседней деревни, видимо, собирались все устроить заново: на берегу лежал штабель толстенных дубовых горбылей. Здесь же валялись покрасневшие от ржавчины металлические скобы, костыли.

– Что будем делать? – спросил поручник у Агафонова, глядя на мутный, бурлящий между сваями поток. – Искать брод?

– Непросто определить брод, воды в реке много, – словно самому себе сказал Агафонов.

– Знаю, но что-то надо придумать, – Ковальский для чего-то посмотрел в сторону видневшейся на пригорке деревни. – Не проще ли настил на мосту устроить? Времени меньше затратим, чем на поиск брода…

– Верно, товарищ поручник, – радостно поддержал Агафонов, – мигом построим переправу.

Разбившись на пары, хватаем сразу по два горбыля и – на мост. Наш Тимофей Осокин и Чеслав Новиньский, вооружившись кувалдами, ловко загоняют в настил костыли, скрепляют горбыли скобами. Мост был готов в считанные минуты.

– Табличку бы написать, товарищ поручник: мост, дескать, отремонтирован объединенными усилиями советских и польских танкистов, – предложил Карпухин. – Да жаль, времени в обрез. Наверстывать надо.

– Хорошая мысль, – одобрил Ковальский, и на его озабоченном лицо впервые за все время заиграла улыбка. – Но вы правы, не имеем времени.

– На обратном пути, если придется здесь ехать, приладим табличку, – сказал Чеслав Новиньский.

– Осокин, не вы кувалду на мосту оставили? – спросил лейтенант у Тимофея.

– Никак нет.

– Это я позабыл, – спохватился Новиньский и побежал на мост.

Никто сразу и не сообразил, как это произошло. Новиньский с разбегу хотел схватить кувалду, но поскользнулся, замахал руками, словно канатоходец под куполом цирка, пытаясь удержать равновесие, но не удержал, вскрикнул будто ужаленный и плюхнулся с моста в воду.

– Утонет! – крикнул Карпухин.

Все словно оцепенели. Осокин, ни слова не говоря, опрометью бросился к берегу и, не останавливаясь, прыгнул в мутный поток. Оцепенение как рукой сняло. Мы подбежали к берегу, готовые помочь товарищу.

Под мостом, возле свай, было неглубоко, и Осокин сразу же нашел Новиньского, вынес его из воды на берег. У Чеслава на носу кровь, глаза закрыты.

– Жив? – Ковальский встал на колени, приложил ухо к груди Чеслава. – Дышит, живой.

Новиньский открыл глаза.

– Пшепрашам, обыватэлю поручнику, – проговорил он. – То моя вина… [15]15
  Извините, гражданин поручник. Это моя вина…


[Закрыть]

О том, чтобы Новиньскому и Осокину оставаться в танках, не могло быть и речи. Промокли насквозь, воспаление легких схватить могут. Что делать? Отправить обоих на танке в расположение? А боевая задача? И так задержались. Сообщать по радио руководителю учений? Кональский не решался и на это. Время, время!

Из деревни к мосту примчался газик. За рулем восседал Ярема Реперович. Увидев меня и Карпухина, кивнул.

– Дзень добрый, поручнику, – сказал он, подойдя к Ковальскому. – Слышу, ни свет ни заря танки гудят. Вроде бы возле моста. Дай, думаю, погляжу. Наверно, но могут Куницу одолеть. Не нужно ли чем помочь? Может, плотников прислать?.. Ах, мост уже отремонтирован. Здорово, право. По-военному, ничего не скажешь. Вот спасибо, товарищи.

Только теперь заметил он Осокина и Новиньского, засуетился:

– Да что же это вы молчите-то? А ну-ка, оба в машину. Не беспокойтесь, поручник, мы их мигом в строй поставим, обсушим, обогреем. Говорите, куда доставить потом?

Реперович увез пострадавших в деревню.

– Напшут [16]16
  Вперед.


[Закрыть], – скомандовал Ковальский. Он занял место Новиньского за рычагами. Танки осторожно, по одному, форсировав реку по отремонтированному мосту, вытянулись в колонну и, миновав дамбу, начали подниматься в гору.

Взобравшись на вершину увала, мы оседлали танкоопасную дорогу на выходе ее из леса. Старательно замаскировали танки. Командиры экипажей, получив приказ Ковальского, организовали наблюдение за местностью, каждый в своем секторе, составили огневые карточки.

А ведь верно говорят: нет ничего хуже, чем ждать да догонять. Впрочем, ждать, по-моему, все-таки еще хуже, чем догонять. Сидим в танках. Ни покурить, ни размяться: ноги затекли. Ждем. А вдруг противник вовсе и не здесь пойдет? Вдруг вся наша затея обернется пшиком? Ловлю себя на мысли, если все это столько беспокойства вызывает у меня, то как сейчас чувствуют себя Ковальский и Агафонов? А Шестов? А гвардии полковник Торчин? Чем выше ступенька, тем больше ответственности…

Не напрасно ли мы с тобой, Карпухин, решили выбрать воинскую службу своей профессией? Не жизнь будет, а сплошная ответственность. И не только за себя. Министр обороны тогда сказал, что мы впереди пограничных застав, на каждого из нас там, на Родине, надеются вдвойне. Верно! Мы на самом переднем крае. В случае чего будем первыми. Как бойцы в Брестской крепости в сорок первом. Это ж очень ответственно, Карпухин, чувствовать себя всегда и во всем бойцом Брестской крепости! Впрочем, о чем я говорю? Тебе это давно понятно, потому ты и решил идти в училище.

Ну, так я тебе скажу, Карпухин, что мне тоже все ясно. Кто-то должен варить металл, создавать машины, строить дома, растить хлеб, пилить лес, ловить рыбу, шить одежду и обувь, учить детей, водить поезда, снимать кинофильмы и писать книжки. Но те, кто этим занимается, должны еще и знать, что плоды их труда, все, созданное народом, надежно оберегается.

И потому у нас в стране в таком почете профессия военного, стоящего на высоком и бессменном посту часового Отчизны…

Вот отслужим действительную, Гена, и поступим в училище. Нас обязательно примут. Не могут не принять: оба мы из военных династий Карпухиных и Климовых.

В открытый люк со стороны поля донесся едва уловимый жужжащий звук. Танки? Показалось, наверно… Нет, снова тот же звук.

– Вы ничего не слышите, товарищ гвардии лейтенант? – спрашиваю Агафонова.

– Нет, а что? Значит, показалось.

Тянутся томительные минуты ожидания перед боем…

А ведь не показалось: едва уловимое жужжание стало нарастать, нарастать, и вот уж вполне различим далекий гул танковых двигателей.

– Чолги непшиячельски, увага! – раздался в наушниках голос Ковальского. – Жаднэго стшала, нех оне идон своей дрогой [17]17
  Неприятельские танки, внимание! Ни одного выстрела. Пусть они идут своей дорогой.


[Закрыть].

Ковальский условился с полковником Торчиным, что по радио он будет докладывать только по-польски: «противника» обозначает танковый батальон советского мотострелкового полка, и, вполне возможно, там никто не обратит внимание на польскую речь, если даже услышит ее, настроившись на нашу волну.

Вдали появились танки.

28

«Противник» нас не обнаружил. Промчалась мимо головная походная застава. За ней проследовали остальные танки батальона.

– А мы что ж, так и будем стоять? – забеспокоился Андронов.

– Всему свое время, – сказал лейтенант. – Нашу задачу за нас никто выполнять не будет.

В той стороне, куда скатывался затихающий гул машин «противника», прогремел выстрел. Потом еще и еще. Судя по всему, за рекой завязывался встречный бой. Наступило и наше время.

Снова форсировав реку по мосту, миновав ельник, мы развернулись в боевую линию и стремительно ворвались на полигон. Исход боя был, собственно, уже предрешен. Наш и польский батальоны зажимали «противника» в стальные клещи, и он, отстреливаясь, «теряя» танки, пятился назад, к реке. Вот тут-то и подоспели мы. Заняв выгодные позиции для стрельбы с места прямой наводкой, ударили с тыла.

Одна за другой останавливались машины «противника»: посредники определяли их как подбитые.

«Бой» закончился.

Мы собрались на стоянке возле полигонной вышки. На памятном для нашей роты месте. Здесь гремело наше дружное «Служим Советскому Союзу!» в ответ на благодарность Министра обороны.

Пока командиры совещались у руководителя учений, мы с Генкой и Шершнем отправились к «противнику». Как же не повидаться с Яшей Сокирянским! Увидев нас, Яша бросился навстречу.

– Ребята, живы-здоровы! – переходя из объятий в объятия, твердил Сокирянский. – Рад видеть вас.

– Как служба-то в пехоте? – спросил Генка.

– Все хорошо, Геночка… Батальон у нас отличный. Живем дружно…

– Да это ж ты, Яков, про нас рассказываешь… У вас-то как, спрашиваю?

– Выходит, как и у вас, – весело ответил Сокирянский.

– Выходит, да не выходит. Не вы нас, а мы вас поколотили нынче.

– Ха! Если бы вы одни были, батальон на батальон, то еще посмотрели бы, чья взяла. А так, конечно, Варшавским Договором на нас, бедолаг, обрушились, да еще с тыла зашли.

– Это мы с Генкой там были, – сказал я.

– Так я и знал, разве без вас обойдется? Да, мне прапорщик Альхимович письмо прислал.

– О чем пишет? – поинтересовался Шершень.

– Новостей ворох. Бадамшина на восток перевели. Комбатом. Каменев на курсы младших лейтенантов уехал.

Нам, наверно, и дня не хватило бы на суды-пересуды, да Якова позвали в строй.

– Все, ребята, снимаемся с якоря. Для нас отбой. А вы?

– У нас все еще впереди, Яша. На один день на полигон не выходим. До встречи. Пиши!

– Ладно.

– «Мелким почерком, поскольку места мало в рюкзаке», – прокричал ему вслед Генка.

Мы вернулись в роту. И сразу наткнулись на Тимофея Осокина и Чеслава Новиньского.

– Привет водолазам, – сказал Карпухин. – Бронхита не будет?

Осокин только белесыми ресницами хлопает. Молчит. Этого, наверно, никакой шуткой не проймешь. А парень что надо: первым в воду бросился, чтобы товарища выручить.

Чеслав усмехнулся:

– Не беспокойся, не будет бронхита.

Я достал из кармана куртки портсигар и зажигалку.

– Это тебе, Чеслав. Держи. На память.

– Спасибо, Валерий, – он повертел в руках портсигар. – Москва, да? Сыну своему показывать буду.

– У тебя уже сын есть? – удивился Генка.

– О нет, еще не женат, – ответил Чеслав.

Подъехала польская машина с кухней на прицепе.

Обед. Попробуем сейчас горохового супа. Вкусно!

Учения продолжались. Нам предстояли совместное форсирование реки по дну, длительный марш, преодоление различных препятствий.

Сколько их еще впереди, учений, походов, сердечных встреч с боевыми побратимами!