Текст книги "Саша Чекалин"

Автор книги: Василий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Быстро пролетело лето. Кустарник на берегах Вырки поредел, словно кто его прочесал, и трава на косогоре стала жухлой, похожей на мочало. Крепость теперь все чаще пустовала. Школьные занятия, заботы по дому, колхозные дела поглощали все свободное время горцев. Вместе с другими ребятами Саша рыл на колхозных полях картошку, сгребал со стланищ лен. Встречаясь на улице и в школе, ребята хвастались друг перед другом заработанными трудоднями.

– Филька Сыч перещеголял меня… – жаловался дома Саша. – Ночью, что ли, он работает?

– У него отец – бригадир, – намекнул Витюшка. Но Павел Николаевич решительно отверг ничем не доказанное предположение:

– Не таков Егор Сычев человек, чтоб припиской заниматься. Он скорее с себя последнюю рубашку отдаст, чем чужой рубль возьмет… – Успокаивая Сашу, говорил:

– Иногда и последним полезно быть, чтоб нос не задирал, не кичился: мол, я во всем передовой..

Вошла обеспокоенная Надежда Самойловна.

– Что будем делать с Мартиком? – спрашивала она. – Теперь надо решать.

Мартик стал крупным, породистым быком, приметной белой масти, с черными пятнами на спине и боках и с черными, словно в чулках, ногами.

– Зарежем, да и в кадку, – предлагал Павел Николаевич. – По крайней мере солонины до петрова дня хватит.

Саша и Витюшка возмущались:

– Для того мы растили Мартика, чтоб резать?

– Шутит он, – успокаивала ребят Надежда Самойловна. – Поговорю с председателем колхоза. Может быть, колхозной ферме на племя отдадим.

Саша сразу повеселел.

– Вот хорошо бы, – радовался Витюшка. Надежда Самойловна договорилась с председателем колхоза, и ребята сами, как только выпал первый снежок, отвели Мартика на колхозную ферму.

– Смотри не скучай, – напутствовал Саша Мартика. – Теперь ты колхозник.

Мартик только жмурился в ответ. Но когда ребята уходили, было двинулся за ними и замычал, как будто спрашивал: «Надолго ли я здесь остаюсь?»

Без Мартика в доме стало скучно, словно не хватало чего-то. Только отец был доволен.

– Сбыли с рук и ладно, – говорил он. – Кормов мало в этом году запасли. Изгороди во дворе и то не начинишься. Все своими рожищами разнесет.

– Сено-то и воду мы сами носили. И загончик тоже сами огораживали, – возражал Саша.

Действительно, сыновья в меру своих сил помогали по хозяйству. Жаловаться на них не приходилось.

Мать то и дело уезжала по делам в районный центр, в Тулу и даже в Москву. Отец ходил в лес пилить дрова. Ребятам часто одним приходилось домовничать.

Вернувшись из школы, наскоро перекусив и накормив собак, Саша и Витюшка распределяли между собой обязанности.

– Поросенку я снесу, – говорил Саша. – А ты кур и гусей накорми. Корове я тоже дам.

Со двора доносились визг поросенка и протяжное мычание коровы. В сенях толпились куры. Подавал свой голос и ястребенок, сидевший в клетке. Все учуяли, что пришли хозяева, и требовали к себе внимания.

Кряхтя и пачкаясь сажей, Саша ухватом выдвигал из печки чугунок с поросячьим кормом. Наложив сколько нужно в шайку, он направлялся к поросенку, разговаривая по пути с курами, с кошкой, с коровой.

На воле с пересвистом завывал сердитый ветер. Гулял он по соломенной крыше, врывался со снегом в любую щель. А на дворе было тепло, уютно. Накормив всех обитателей двора, братья ставили самовар и садились чаевничать, обсуждая, какие им еще предстоят неотложные дела.

– Корову подоить… картошки набрать… воды принести… дров… – перечисляли они, за обе щеки уписывая из плошки густо политую льняным маслом кашу.

Приходил отец. Он долго и тщательно обивал в сенях веником снег с валенок, а сыновья в это время наперебой сообщали ему, что они делали.

– Сена я принесу и дров наколю, – говорил отец. – А вы садитесь за уроки.

Он видел – сыновья без него и так изрядно потрудились.

Зимой уехала мать в Москву.

– Через неделю вернусь, не раньше, – сказала она ребятам, провожавшим ее на станцию.

Долго тянулась эта неделя. Ребята часто подходили к календарю на стене, загибали листки, гадали, в какой день вернется мать.

– В субботу, – утверждал Витюшка.

– Вряд ли… – сомневался Саша. – В субботу она только выедет из Москвы.

Разглядывая календарь, они мысленно представляли себе, где сейчас мать, что она делает в Москве. Без матери было скучно, особенно теперь, в долгие зимние вечера.

Наконец подошла давно ожидаемая суббота. Вернувшись из школы, Саша и Витюшка принялись за уборку. Начали с самого ответственного дела – мытья пола.

– Много воды-то не лей, – предупреждал Саша Витюшку. – Три больше тряпкой…

Витюшка на коленях старательно трет пол. Но сегодня он то и дело задумывается и начинает шлепать мокрой тряпкой по одному и тому же месту.

– Как думаешь, что мать привезет нам из Москвы?

– Что-нибудь привезет, – отвечает Саша. Он знает: мать никогда не возвращается домой без подарков.

Мытье пола на этот раз затянулось. Все время отрывали от дела. Сначала пришел Серега.

– Задачка не решается, – озабоченно сообщил он на пороге. – Бросил. Ну ее к шуту!

– У нас вот сложнее задачка, и то решаем, – говорит Саша, махая перед носом Сереги мокрой тряпкой. – Приходи попозже, вечером, вместе тогда и решим.

Только выпроводили Серегу – в избу заглянул Ваня Колобков.

– Что это вы налили воды? – спросил он, словно не видел, каким делом заняты ребята. – Не приехала еще Самойловна?

Потом зашла мельничиха и вслед за ней дед Пупырь. Не разобравшись, что происходит, он прошлепал прямо на чисто вымытую половину, оставляя огромными подшитыми валенками жирные, грязные следы.

– Кхе… кхе… – кряхтел он, подслеповато щурясь. «Вот еще приперся», – сердито подумал Саша. Пупырю тоже зачем-то понадобился председатель сельсовета. И так как дед Пупырь все еще топтался на месте, не уходил, Саша спросил его про Мартика. Пупырь в эту зиму работал на скотном дворе.

– Суров очень нравом-то… – заговорил Пупырь, явно обрадовавшись случаю посудачить. – Рожищи отрастил… глазищи огневые. Сущий черт! Намедни собрался я за тобой приходить. Никак не загонишь во двор…

Хотелось еще поговорить о Мартике, но было уже поздно. Выпроводив деда Пупыря, ребята снова принялись за пол. Но тут за окном заскрипели сани, фыркнула лошадь, и сразу же тревожно залаял Тенор.

В сенях снова затрещали половицы.

– Кого-то еще нечистая сила принесла… – громко проворчал Саша.

На пороге в клубах пара появился высокий, худощавый, темноволосый человек в черной шубе и валенках. Саша узнал секретаря райкома партии Калашникова.

Вслед за Калашниковым вошел в избу сероглазый, по-военному подтянутый парень в шинели, в шлеме-буденовке.

– Нечистая сила, говоришь? – Калашников усмехнулся. – Разве она существует? – Но, разглядев, чем занимались ребята, он не стал допытываться насчет нечистой силы и, обернувшись к своему спутнику, досадливо махнул рукавицей: – Надежда Самойловна в Москве на совещании, как это я запамятовал!

– Да, в Москве, – подтвердил Витюшка, выскочив вперед, и сразу же смутился и спрятался за брата.

Погревшись минут пять, приезжие ушли.

Саша уже потом сообразил, что надо было бы гостей пригласить остаться, поставить самовар – так всегда поступала мать, отличавшаяся хлебосольством. Приезжие из района часто останавливались у них в доме.

– Ты знаешь, кто это был второй, в шинели? Я только сейчас его припомнил, – сказал Саша Витюшке. – Андреев. Новый секретарь райкома комсомола. Помнишь, мы его видели на общерайонном слете?

Скоро на чисто вымытом полу лежали половики.

Под шестком белела охапка дров. Кадка в сенях были наполнена водой. Поросенок только тихо похрюкивал, накормленный досыта. Корова молчала, тяжело отдуваясь, пережевывая жвачку. Куры и гуси на дворе тоже вели себя спокойно.

– Вот теперь порядочек. – Саша с удовлетворением оглянулся вокруг.

Выскочив на крыльцо, Саша и Витюшка ждут. В сумерках вечера белеют крутые снежные сугробы. Вдали, на железнодорожной станции, светится красный глаз семафора. Пассажирский поезд уже прошел, а матери все нет…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Надежда Самойловна вернулась из Москвы на следующей неделе. Привезла сыновьям книги, цветные карандаши, краски с кисточкой.

Весь вечер она рассказывала, как проходило в Москве совещание женщин – председателей сельсоветов, как волновалась она во время выступления.

– С Михаилом Ивановичем я сидела рядом. Вот так, как с вами сижу. Он сказал мне: «Работаете вы неплохо. Слушал я ваше выступление. А вот что кашляете – это скверно…» Говорю: «Здоровье пошатнулось, Михайло Иванович. Но ничего, пройдет». – «Подлечиться, – говорит, – надо. Отправим вас в санаторий…» Спрашивал, большая ли у меня семья. А когда узнал, что ращу двух сыновей-пионеров, похвалил. Спрашивал, как вас зовут, сколько каждому лет, хорошо ли учитесь в школе…

– Спрашивал? – удивлялся Саша, присев на краешек стула и мысленно представляя себе, как мать разговаривает с Калининым.

– А ты рассказала про нашу Галю, про нашего Мартика? – допытывался Витюшка.

– Все рассказала, – с улыбкой говорила Надежда Самойловна, расхаживая по избе. – Все… Он теперь вас, сыночки мои, хорошо знает.

– И про Громилу и Тенора рассказала? – не унимался Витюшка.

– Ну как же. – Мать улыбалась, глаза у нее блестели.

Вскоре в сельсовет на имя Надежды Самойловны пришло письмо в конверте со штампом Центрального Исполнительного Комитета.

В письме сообщалось, что по распоряжению М. И. Калинина Надежде Самойловне предоставляется для лечения двухмесячная путевка в один из лучших санаториев страны.

Циковский бланк, на котором был напечатан текст письма, долго ходил по рукам, все читали и удивлялись. «Калинин письмо нам прислал», – хвалился Саша на улице ребятам.

– Вот управлюсь с делами – и в путь, – говорила Надежда Самойловна. – Путевкой обеспечена. На любой месяц выпишут.

Но дни проходили в заботах и в работе. Саша видел мать и у общественных амбаров, где было ссыпано зерно, и в избе-читальне на лекции, и в школе на родительском собрании. По-прежнему она активно участвовала в хоре и в драмкружке.

Саша любил заглядывать к матери в сельсовет. Здесь постоянно толпился народ. Приходили за справками, с жалобами и просто так – посоветоваться, поговорить.

Надежда Самойловна сидела за широким столом, покрытым кумачовой скатертью. Здесь она выглядела совсем другим человеком. Было в ней что-то новое, незнакомое Саше. Голос ее звучал строго, начальственно, и называли ее все по имени и отчеству.

Возвращаясь из сельсовета, мать говорила дома:

– Не я буду, если не добьюсь, что станут наш колхоз и наш сельсовет передовыми, показательными во всем.

Саша не сомневался в этом. Мать добьется. Не в ее характере отступать. В районной газете все чаще появлялись заметки о Песковатском.

– Про нас пишут, – радовался Саша.

– Может быть, и в «Пионерской правде» про наше село напечатают? – мечтал Витюшка.

– О чем писать-то? – уныло возражал Саша. – Вон о каких интересных пионерских делах там рассказывают, а у нас что?…

Мать ласково трепала Сашу по густым волосам.

– Будут и у вас интересные дела, – утешала она. Как-то Надежда Самойловна сказала сыновьям:

– Вспоминает про вас Калашников. Рассказывал мне намедни в райкоме, как вы нечистой силой его попрекали.

– Это не я, это Шурка, – оправдывался Витя.

– Ничего… – успокаивала мать. – Понравились вы ему. Хозяйственных людей он любит.

Поездка Надежды Самойловны в санаторий все откладывалась. Сельсовет включился в месячник борьбы за культурную хату, который проводился по всему району.

Теперь на селе только и разговоров было, что о месячнике. Крику и шуму на собрании по этому поводу было много. Но Надежда Самойловна радовалась, что удалось расшевелить народ, заинтересовать новым делом.

– Поговорят и затихнут… – сомневался Павел Николаевич. – Говорить легче, чем делать. Язык свой, не покупной…

Саша не соглашался с ним. Он сам ходил на сходку и видел – говорят о деле.

– Культуру приказано наводить, – разглагольствовал на сходке дед Пупырь. – Бирку с номером надо навесить на каждую избу, чтоб, как в городе, отличалась.

И Саше было непонятно: по своей обычной привычке ехидничал Пупырь или всей душой стоял за чистоту и порядок?

– У нас свой сбор будет, – тихо переговаривались ребята.

А на другой день состоялось комсомольское собрание, на которое пригласили и пионеров.

– Говорил я – без нас все равно не обойдутся, – горделиво заявлял Саша, ведя свое звено на собрание.

В избе-читальне озабоченный Ваня Колобков таинственно отозвал Сашу в сторону.

– Штаб выберем для содействия месячнику, – сказал он. – Тебя от пионеров в штаб введем… Как, согласен?

Смуглые щеки у Саши слегка покраснели.

– Ладно, поработаем, – по-взрослому солидно ответил он, восторженно глядя на секретаря комсомольской организации. – Я наших ребят в это дело втяну.

«Только бы пионеры не подкачали! Организовать их надо. Смелые на улице, а на дело робкие…» – думал он, сидя в президиуме собрания.

– Собственно говоря, надо начать с самих себя… – ораторствовал Ваня Колобков, размахивая длинными жилистыми руками и по привычке яростно ероша свои густые золотистые кудри. – У себя в доме навести чистоту и порядок. А потом и соседям помочь…

Саша, прищурив глаза, из-за стола президиума посматривал на ребят. Как они сейчас завидуют ему!

После собрания расходились с песней. В такт заливалась гармонь, отчетливо выговаривая слова на своем языке:

 
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
 

Весенний воздух приятно кружил голову. Мигали на иссиня-черном небе крупные яркие звезды…

– Ну, мои помощники, – говорила дома Надежда Самойловна сыновьям, – теперь на вас все село смотреть будет: навела Чекалина в своем хозяйстве чистоту и порядок или на словах только агитирует?

Сыновья понимали: подводить и мать и себя нельзя. Вернувшись из школы, они теперь усердно искали для себя работы. Переложили рассыпавшуюся поленницу дров около дома, починили ветхие ступеньки на крыльце, сгребли прошлогодний мусор с луговины.

– Может, тебе помочь? – наперебой предлагали они свои услуги матери, когда она скребла и мыла пол в сенях, обметала с потолка паутину.

Если дома помощи не требовалось, ребята направлялись к дедушке. Первыми жертвами месячника стали черные тараканы, которых у дедушки в избе развелось великое множество. Несмотря на возражения бабушки которая считала, что черные тараканы приносят дому счастье, ребята каждый вечер ставили ловушки. Скоро в избе не стало ни одного таракана. Возле дедушкиного дома Саша и Витюшка вырыли канавки, убрали с усадьбы давнишний хлам, подмели дорожки, под окнами прибили на застрехе доску, которую Николай Осипович давно собирался приладить на свое место.

Неделю спустя пионеры и комсомольцы группами ходили друг к другу в избы, проверяли, чисто ли. У Саши в специальной тетради появились разграфленные страницы, где он отмечал, какая проделана работа по месячнику, кто из пионеров его звена выполняет поручения.

Встречаясь с Ваней Колобковым, Саша докладывал о работе своего звена.

– Действуй, действуй… – скороговоркой отвечал секретарь, – на следующей неделе воскресник организуем.

Саша снова загорался: «Воскресник!.. Надо немедленно сообщить ребятам».

В один из апрельских дней к нерадивым хозяевам, которые не особенно утруждали себя наведением чистоты и порядка в доме, нагрянули комсомольцы и пионеры – кто с ведром, кто с лопатой, кто с мочалкой. Егорушка из Сашиного звена первым решительно шагнул в избу к деду Пупырю. Но сразу же вылетел обратно, пересчитав спиной крутые ступеньки крыльца. За ним с веником в руках выскочил разъяренный Пупырь.

– Под носом у себя чистоту наводи! – кричал он, вращая водянистыми глазами. – Тоже… уму-разуму учить пришел!

– Будьте свидетелями! Он меня веником огрел! – кричал Егорушка, с опаской поглядывая на деда.

Комсомольцы убеждали разгневанного Пупыря:

– Мы думали… у вас сын в армии… Мы к вам как к красноармейской семье помочь пришли…

Покричав, дед Пупырь, однако, пустил к себе ребят. Уговорила сноха, не любившая крику и шуму. А потом и сама была не рада. Соседки упрекали ее в лени, в нерадивости.

В соседних избах тоже закипела работа. Хозяева, боясь, чтобы к ним не нагрянули «буксирные бригады», сами спешили навести чистоту в своих избах и дворах.

Когда подвели итоги месячника, оказалось, что Песковатское вышло на первое место в районе. Наиболее отличившихся комсомольцев и пионеров райком комсомола премировал.

Спустя несколько дней мать пришла из сельсовета раньше обычного. Она села на лавку, сияющая, веселая, притянула к себе старшего сына:

– Ну, Шурик, значит, уезжаем. Ты в одну сторону, я в другую… За отличную учебу и активность в пионерских делах райком комсомола премировал Шурика путевкой в детский санаторий, – пояснила она мужу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Санаторий находился на Оке, под Калугой, много ниже того места, где в Оку впадала Вырка. Узнав об этом, Саша предложил ребятам:

– Напишите мне письмо, запечатайте в бутылку и бросьте в воду. А я там поймаю. Или кораблики пускайте – обязательно с парусами. Может быть, доплывут.

Друзья обещали слать ему весточки.

Его увлекла эта затея. Если бы кто-нибудь из ребят уезжал, он непременно бы так поступил.

Саша никогда еще не был так озабочен, как в эти считанные дни перед отъездом. Неудержимо манила мечта побывать в неведомых краях. И в то же время без надежного догляда оставались крепость и обширное артельное хозяйство.

Комендантом крепости был выбран Степок. Все ребята единогласно проголосовали за него, а Саша, поднимая руку, тяжело вздыхал и хмурился: справится ли? Беспокоился Саша и за Тенора. Весной он дурил, как оглашенный носился по дороге, заглядывая во все дозволенные и недозволенные места, за что ему порой изрядно попадало.

Оставался на попечении горцев ястреб. Черно-палевые перья у него на спине лоснились от обильного корма, которым его снабжали ребята. Жил он теперь на дереве возле землянки и далеко не улетал. Болело сердце и за Галю. Уж очень озорно она в последнее время вела себя. Только на днях Саша ненадолго отлучился из избы, позабыв убрать со стола чернильницу. А когда вернулся, Галя сидела на столе и, макая клюв в чернильницу, долбила по новой белоснежной скатерти, оставляя расплывающиеся чернильные пятна. Теперь за Галей должен был следить Витюшка.

– Смотри за ними, – строго предупреждал Саша брата.

– Ладно… – бурчал тот.

Витюшка ходил расстроенный и во всем покорно соглашался с братом, хотя и пугала его столь большая ответственность.

Провожать Сашу пришли все друзья. Они, как грачи, уселись на изгороди около дома. Здесь же вертелись Тенор и Громила. Только легкомысленная Галя скрылась куда-то, так и не простившись с хозяином.

Наконец все последние распоряжения были отданы, и Саша с матерью отправились на станцию.

Оглядываясь, Саша видел – Тенор долго еще бегал на обрыве и звонко лаял, словно упрашивая вернуться.

Впервые Саша ехал на поезде. Он был одет в новый серый костюмчик и серую кепку. В руках крепко держал желтый фанерный баульчик. Вид у Саши был серьезный, независимый.

Мимо окна проплывали зеленые поля и пестрые от весенних цветов луга. Мелькали серые телеграфные столбы. Разбросанные вдали на пригорках селения казались маленькими, игрушечными.

Постукивали колеса, словно выговаривая: «А мы едем… А мы едем…»

На следующий день они были уже в санатории. Как очарованный глядел Саша на окружавшее его великолепие – огромный белый двухэтажный дом с мраморными колоннами, многочисленные лужайки с клумбами цветов, статуи и фонтаны в густом липовом парке. По сравнению с Песковатским это был совершенно другой, сказочный мир. Едва успев устроиться на новом месте, Саша уже бегал с ребятами, которых в санатории оказалось великое множество.

– Вижу я, тебе здесь не будет скучно, – сказала мать, когда они прощались. Она долго еще наказывала Саше, как вести себя, как возвращаться обратно, если отец не приедет за ним.

– Ты, мама, не беспокойся, – говорил Саша, провожая мать до дороги, – не маленький я.

Все же, когда мать уходила, у него защемило сердце.

Быстро летели дни, о которых Саше предстояло потом подробно и обстоятельно рассказывать своим друзьям в Песковатском.

Все было так ново, интересно, каждый день был наполнен такими увлекательными делами, что Саше казалось: прожить здесь всю жизнь – и все равно не успеешь перепробовать все занятия, наиграться и нагуляться досыта…

Особенно нравились Саше походы. Во главе каждого отряда шел барабанщик, заливисто рокотали горны, развевалось огромное алое шелковое знамя колонны. Самое же главное – Саша сам нес это знамя. Поглядели бы в эту минуту на Сашу ребята из Песковатского!

В первый же день к Саше подошел курносый веснушчатый паренек и предложил:

– Давай дружить!.. Меня зовут Димкой.

– Давай… – согласился Саша, протягивая своему новому другу руку.

Димка оказался хорошим товарищем, не заносчивым и не гордым, хотя и был на год старше Саши.

Димка приехал тоже из колхоза, с верховьев Волги. Саша удивлялся: он и сам любил купаться, но Димка мог сидеть в воде целый день и, наверное, если бы было можно, оставался там и на ночь. В искусных руках Димки каждая щепочка быстро превращалась в кораблик.

– Здорово у тебя получается, – восхищался Саша, наблюдая, как Димка орудует перочинным ножом.

Как ни весело было на новом месте, Саша все же не забывал Песковатское. Думал: как теперь его дружки? Охраняют ли крепость? Вовремя ли кормят Громилу и Тенора? Не обижают ли ястреба и Галю?

– Ты чего загрустил? – спрашивал проницательный Димка. – По дому, что ли, соскучился?

– Кто, я?.. – удивлялся Саша. – Да нет, ни чуточки…

В ненастные дни ребята собирались на обширных застекленных верандах, играли в настольные игры, читали.

– Что читаешь? – спросила как-то молоденькая румяная вожатая Сашу.

– «Школу» Гайдара.

– Нравится?

– Очень… – восторженно ответил Саша.

«Военная тайна» и «Дальние страны» тоже оказались близкими, родными. Было очень жаль Алика, так жаль, что сердце сжималось от боли. Очень нравилась Натка, смелая, решительная, волевая. Он сравнивал Натку с песковатскими комсомолками и не находил, кто бы был похож на нее. Близок был погибший от руки кулака Егор Михайлов. В Песковатском тоже погиб на боевом посту председатель сельсовета. Саша хорошо его помнил.

Быстро пролетело сорок дней. Может быть, из Песковатского и посылали по воде весточку Саше. Может быть, по реке и плыла бутылка с запечатанным горлышком. Но разве за рекой углядишь?

– Ждут меня… – объяснял Саша Димке. – Знаешь, какое у нас там артельное хозяйство?

У Димки захватывало дух. Он явно хотел увидеть все своими глазами.

– Поедем к нам на недельку… – предлагал Саша. – Жить будешь у нас… У меня мать хорошая. Она словечка не скажет…

Но у Димки и без того был дальний путь. Возвращаться Саше предстояло одному. Отцу он написал, чтобы тот не приезжал за ним.

На вокзал в Калугу Саша приехал с Димкой. Друзья в последнее время стали неразлучны, обменялись адресами. Димка подарил Саше на память свой любимый перочинный ножик, а Саша Димке – осоавиахимовский значок.

В ожидании поезда друзья долго ходили по станционным путям, смотрели, как деловито снуют взад-вперед маневровые паровозы, а когда вернулись в здание вокзала, Димка вдруг обнаружил, что потерял выданный в санатории проездной билет.

– В платке у меня был завязан в узелок, и записная книжка там, – жалобно бормотал Димка, шаря в карманах.

Обеспокоенные ребята отправились обратно на железнодорожные пути. Но сколько они ни искали, утерянный платок не попадался на глаза.

Наконец усталые, измученные, сели они на площади у вокзала и стали обсуждать, что же делать дальше. И хотя стоял солнечный день, на душе у обоих было пасмурно.

– Поеду зайцем, – мрачно заявил Димка. – В случае чего – под лавку в вагоне.

Саша хмурился:

– Не годится. Знаешь, какой нехороший разговор будет: пионер едет под лавкой.

– Я галстук сниму, – пробовал возражать Димка, но Саша не сдавался.

– Ну что же мне делать? – Пухлые губы у Димки дергались. – Не пешком же идти.

Димка совсем упал духом.

Саша задумался, искоса поглядывая на удрученное лицо друга. В душе Саши шла борьба.

– Знаешь что? – шепотом сказал он Димке, тяжело вздохнув. – У меня пять рублей есть. Купишь билет – и все.

– А ты как?.. – Димка заметно оживился.

– Я что?.. Мне деньги совсем не нужны, – уверял его Саша.

Подумав немного, Димка снова помрачнел.

– Билет стоит дороже, – прошептал он.

– А мы поговорим с начальником станции, объясним, какое дело. Он даст записку проводнику не трогать тебя на остальной путь. Пошли… – Саша, вскочив на ноги, схватил свой желтый баульчик.

Ребята отправились в кабинет дежурного по вокзалу. Тот внимательно выслушал, испытующе поглядел на них, а потом достал из ящика стола испачканный в мазуте носовой платок, скрученный узлом.

– Мой!.. – заликовал Димка, приплясывая на месте.

– Спасибо… – поблагодарил за друга Саша дежурного.

Димка уехал первым. Саша посадил его на поезд, крепко пожал на прощанье руку.

Поезд Саши уходил позднее. Свой капитал – пять рублей – он все же израсходовал: купил шахматы.