355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Шаталов » О дереве судят по плодам » Текст книги (страница 17)
О дереве судят по плодам
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:24

Текст книги "О дереве судят по плодам"


Автор книги: Василий Шаталов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

НОЧНОЙ ГОСТЬ

В эту ночь Дурды Джумашев ни на минуту не сомкнул глаз: он боялся опоздать к поезду, который приходит в Моргуновку на рассвете. В это время Джумашев должен был встретить сына Лолло – самого младшего и потому самого любимого.

Поезд пришел по расписанию. С него сошел всего лишь один пассажир. Это был Лолло. Дурды-ага обнял сына и повел домой. Радости старика не было границ. Велика эта радость была еще и потому, что старик жил одиноко. Давно умерла жена, а дети, подрастая, один за другим разлетались в разные края.

И остался старик один. Правда, иногда он сам навещал детей, радовался их счастью, но долго у них не задерживался. На второй или третий день он уже скучал по Бадхызу, который считал самым красивым местом на нашей земле.

– И что ты там потерял, в этой глуши? – нередко спрашивали дети. – Жил бы у нас…

Дурды-ага на это не сердился. Он только улыбался какой-то загадочной и теплой улыбкой и просил хотя бы изредка наведываться к нему.

И вот Лолло у отца. На следующий день, оседлав лошадей, Дурды-ага сказал сыну:

– Едем, Лолло. Посмотрим весну! Краше, чем в Бадхызе, весны не найдешь. Заодно и поможешь мне в одном деле. А если удастся, с Батыром тебя познакомлю.

Выехали они в полдень. Издали их можно было бы принять за доблестных рыцарей, отправившихся на ратные подвиги во славу прекрасных «дам сердца», своих возлюбленных. Один из них, пожилой и сухощавый, напоминал знаменитого Дон-Кихота, а другой, молодой и плотный, его верного слугу Санчо Пансу. Но, в отличие от рыцарей, ни на одном из них не было боевых доспехов – единственным оружием у них были длинные, похожие на ровные, тонкие пики, шесты с ременными арканами на конце. Всадники держали путь в урочище Кейик-Чешме – Джейраний родник. Это были объездчик Бадхызского заповедника Дурды Джумашев и его сын Лолло, молодой инженер одного из заводов в Ашхабаде. Получив отпуск, Лолло решил его провести, как говорится, на лоне природы и немного побыть у отца, который давно уже живет в Бадхызе, охраняя его животных и, в особенности такого редкого, как кулан-онагр.

Когда-то куланы водились в большом количестве. Еще в прошлом веке их можно было встретить во всех полупустынях – от восточных склонов Урала до Китая и даже в южно-европейских степях. Было время, когда огромные табуны светло-золотистых онагров жили в пределах Туркмении: в предгорной долине Копетдага, в Гяурской степи и в окрестностях Ашхабада. Древние жители Востока приручали куланов и запрягали их в боевые колесницы. Каждый, кто видел куланов, не мог не восхититься их стремительным мощным бегом. Но на куланью беду с давних пор его мясо и жир считались целебными. Дорого ценилась и шкура, которая шла на выделку цветного сафьяна. Ради этого кулана безжалостно истребляли. К началу нашего века он стал уже редкостью. В поисках безопасных мест и водопоев кулан все дальше отходил на юг. Но и здесь его подстерегала меткая пуля охотника. И, наверно, свели бы кулана на нет, если бы не правительственное постановление о создании в Бадхызе, на самом юге Туркмении, специального заповедника. Родился этот декрет в суровые для нашей родины время, в те самые дни, когда на подступах к Москве гремели ожесточенные бои.

Вот тогда-то, в центре Бадхыза, и создан был единственный в нашей стране куланий заповедник. Вначале животных было немного. Но после того, как взяли их под защиту, число куланов стало быстро расти и сейчас их уже сотни.

Среди тех, кто первым пришел охранять кулана, был совсем молодой парень – Дурды Джумашев. А сына его, Лолло, в ту пору не было даже на свете.

Ехали отец и сын молча. Кони, потряхивая гривами, шли резво, бок о бок. Потомок древнего кочевого племени, почти всю жизнь проводивший в седле, Дурды-ага красиво восседал на рослом гнедом иноходце. Хорош был конь и Лолло – светлый, в золотистых накрапах, молодой и стройный.

Ехать было легко. Немного мешали слепни. Стараясь от них избавиться, кони со свистом хлестали себя хвостами и сами меняли аллюр. Их приходилось сдерживать, хотя и всадникам изрядно наскучила тихая езда. Они и сами были бы не прочь, привстав на стременах, да натянув поводья, пустить коней бешеным наметом так, чтоб ветер свистел в ушах… Но силы коней приходилось беречь. Дурды-ага знал: они могут еще пригодиться.

Была и другая причина неспешной езды. Особое удовольствие в ней находил Дурды-ага. Он любил весенний Бадхыз и мог любоваться им без конца. Не хуже самого заядлого ботаника или натуралиста он знал здесь любое растение, птицу, зверя, змею, помнил их названия.

Погруженный в созерцание природы, старик молчал. Это далее немного сердило и обижало Лолло. Он вынужден был почти постоянно видеть отца лишь в профиль: его короткий орлиный нос, вздернутую к кудряшкам черной папахи широкую бровь да сбитую ветром в сторону его седую жидкую бороду.

А Бадхыз… Он словно сам старался показать все свое великолепие, всю щедрость весны, разворачивая перед путниками один пейзаж за другим…

Вот широкая долина. Вдали – вереница холмов. И во всю ширину долины – нежное малиновое пламя. Это цвели ремерии и маки. Сколько их тут! Кони идут и идут по мягкому ковру цветов. И странно! Смешиваясь с запахом разнотравья, перебивая его, слышится тонкий и свежий аромат сирени, как будто ты находишься в каком-нибудь парке. Но вокруг – ни одной сиреневой ветки. Откуда же тогда он взялся этот аромат?

Вот увалы уже рядом. И, кажется, от подножий до самого верха они одеты голубовато-синей мглой. Но это вовсе не мгла. Так выглядят холмы, покрытые густыми зарослями дикой бадхызской сирени-малькольмии. И запах у нее точь-в-точь такой же, как у настоящей сирени.

Холмы остались позади. И снова степь. И цвет ее и запах теперь уже совсем другие. Пробитая в сочном мятлике копытами диких животных, вьется по степи тропа. По обеим ее сторонам, словно девушки, кокетливо подбоченясь, стоят под желтыми зонтами соцветий одинокие ферулы. Внизу, под каждым растением широкая розетка длинных, мелко иссеченных, похожих на морковную ботву, листьев. А на единственном стебле – две-три «чашки» или «кувшинчика». Поэтому-то ферулу туркмены и называют «кейик-окара» – «джейранья чашка».

– Кейик-окара – трава особенная, – нарушив, наконец, молчание, произнес Дурды-ага. – В течение семи-девяти лет растут у нее только листья. Взгляни на нее… Вон какие большие. Вокруг стебля лежат. И только раз в десять лет кейик-окара цветет, выбрасывая вверх стебель толщиной в руку.

Не обратив вначале особого внимания на ферулу, Лолло теперь внимательно, с большим интересом разглядывал каждый попадавшийся навстречу куст.

– Но слава кейик-окары в другом, – сказал после паузы Дурды-ага. – В том, что в свои чашки она собирает дождевую воду. Иногда до литра и больше. Говорят, эту воду джейраны пьют. Не верю я в это! Вряд ли джейран станет пить горькую воду, когда кругом сочная трава. Один ученый человек говорил мне, что кейик-окара, запасая воду, скорее всего заботится о себе. Дожди-то не часто бывают, только весной, а нужда в воде всегда есть. Вот кейик-окара потихоньку и расходует свои водные запасы.

Постепенно ферул стало больше. Они были без чашечек и гораздо мощнее прежних. Это были ферулы другого вида – бадракема, или по-туркменски – чомуч. Они росли на обширной площади, и тропа среди зарослей ферулы шла как по просеке необычного золотого леса.

Миновав этот «лес», путники поехали дальше. И снова перед ними открывались цветущие долины и холмы. Растений в Бадхызе много: около семисот видов. У каждого из них – своя пора цветения. Поэтому весна здесь длится чуть ли не круглый год.

В начале февраля, как только растает снег, пробьются к свету узкие бледно-розовые лепестки ранней вестницы весны – мерендеры. В марте пройдут дожди, подымутся травы. И на фоне сочной малахитовой зелени, как искры, будут сверкать желтые цветы гусиного лука. А на исходе месяца раскроются бутоны красного и желтого тюльпанов.

Окраска у желтого удивительно яркая, теплая. И цветет он на редкость дружно. На твердых, кремнистых склонах ущелий разом вспыхивают тысячи огней. И если ущелье дохнет холодом, руки сами тянутся к цветку, словно к источнику тепла, И все же, красный тюльпан, пожалуй, еще краше. Особенно хорош он по утрам, когда солнце просвечивает его насквозь, как бокал, наполненный молодым вином. Слегка изогнутые, с глубоким желобком сборчатые листья – в матовом налете. Сверкая радужным блеском, горят на них ледяные капли росы. Слава о тюльпанах Бадхыза ушла далеко за пределы Туркмении. Не так давно их завезли к себе голландцы. Выращивая тюльпаны, они наводнили ими многие страны Европы. Дурды-ага знал об этом и был горд за родную землю, где растут такие дивные цветы.

В апреле, в разгар бадхызской весны, буйно цветут ремерии и маки, ферулы и доремы, белеют шары цветущего катрана. В мае больше синих, голубых и фиолетовых красок. В это время цветут колокольчатые горечавки, джунгарский ирис, гигантский синеголовый лук, астрагалы. Начинают разливаться желтые озера сары-чопа. А в июне, расправив желтые зонты, сильный аромат источают муреции. До глубокой осени не увянут полынь и, похожий на астру, разнохохольник. И даже в декабре, если спуститься в ущелье, то можно и там встретить белые цветы колючей и цепкой дерезы.

Дурды-ага ехал и весело думал о красоте и богатстве родной природы. Весна молодила его. По травам и цветам, холмам и долинам летели пятнистые тени облаков. Звенел жаворонок в поднебесье. Еще выше его черными точками медленно кружили орлы. Дурды-ага завидовал им: какие дали открыты перед ними! Вот бы человеку такое… И вдруг захотелось Дурды-ага, чтобы с той огромной, орлиной высоты взглянул на Бадхыз его сын Лолло – на древнюю, повитую легендами страну «Встающего ветра». «Случись такое, – думал старик, – Лолло увидел бы Бадхыз из края в край, до самых его границ». Лолло увидел бы, как с севера к бадхызскому холмогорью бегут сухие песчаные волны пустыни. Как с запада и востока его обнимают мутные, в тугайных зарослях, реки Теджен и Мургаб, Кашан и Кушка, как сверкают на юге снегами высокие хребты Паропамиза.

Да разве только это!.. Лолло увидел бы ковыльные склоны Ченгурецких гор и фисташковые рощи Гез-Гядыка, где на старых тысячелетних деревьях вьют свои гнезда пернатые великаны: белоголовый сип, беркуты, черные грифы, коршуны. Лолло увидел бы Чиль-Духтар и Науруз-Абад, Кала-и-Мор и овраг Кизыл-Джар. Но самое изумительное среди этих мест – это, похожая на кратер вулкана, впадина Еройландуз. Есть рядом с ней и другие: Намак-Саар, Шор-Гель… Но краше и живописней их все-таки Еройланская впадина. Весной на дне ее блещет лазурью широкая вода. По берегам впадины и на крутых обрывах весело гомонят перелетные птицы. В спокойную синь воды, как в зеркало, глядятся, черные андезитовые сопки.

Летом вода во впадине испарится и вместо нее здесь будут сверкать под солнцем чистые кристаллы соли. Тишина. Ни птицы, ни зверя, ни человека. Только жар. Чудовищный, испепеляющий жар. По временам со дна впадины, зловеще гудя, срываются пыльные смерчи и ураганы, словно оправдывая этим древнее название Бадхыза – страна «Встающего ветра». Зато зимой во впадине благодать – более укромного и теплого уголка для зверья не найти. Ее высокие края надежно закрывают сюда доступ ветрам. Как только наступят холода, звери прячутся здесь от ледяной стужи и снежных вьюг.

Знал Дурды-ага и прошлое Бадхыза. Когда-то в его долинах росли могучие вечнозеленые секвойи, папоротники и гигантский злак арундо, а по травянистым степям спокойно разгуливали страусы и жирафы. Скорлупу страусиных яиц и сейчас нередко находят на обрывах бадхызских холмов.

«А дети говорят: чего потерял я в этой глуши, – с сожалением думал о них Дурды-ага и заключал свою мысль так: «Многое потерял тот, кто не знает этого края».

Старик по-охотничьи был зорок и наблюдателен. Он видел все и все примечал. Остановив коня, он быстро воткнул в землю шест и вскинул к глазам бинокль. Лолло следил за взглядом отца, но ничего особенного не обнаружил.

Дурды-ага передал бинокль сыну.

– А, ну-ка, посмотри во-о-н туда, – тихо, почти шепотом сказал старик. – Ну, как?

– Вот это красота! Здорово, отец! Честное слово, здорово! – упиваясь каким-то зрелищем, взволнованно воскликнул Лолло. – Это что… Они танцуют что ли?

Вдали, у подножья холма, на склоне которого зеленела куртинка фисташковых деревьев, паслось несколько джейранов. Им, видимо, захотелось порезвиться и они затеяли игру. Разбежавшись, антилопа делала огромный прыжок, исполненный невыразимой легкости и изящества. Пролетая в воздухе, она откидывала голову назад и прижимала к животу тонкие стройные ноги. Глядя на животных, можно было подумать, что, затеяв игру, они состязаются, кто дальше и лучше прыгнет.

– Да! Ты прав, сынок. Это действительно танцы, – сказал объездчик, не отрывая взгляда от светлого подножия холма. – Такие танцы – большая радость для сердца, для души. Жаль только – не все еще умеют ценить эту красоту. Есть люди, которым на все наплевать. Такие закона не признают – бьют джейрана даже здесь, в заповеднике. Правда, таких ловят и судят. Но, если бы не законом человек берег природу, а сердцем… Сердцем!

Было уже за полдень, когда Дурды-ага негромко объявил:

– Кейик-Чешме, – и указал на три лежащих почти рядом, невысоких холма. На самой верхушке среднего четко выделялось темное фисташковое дерево. Его раздвоенная крона была похожа на два зеленых крыла. И впечатление было такое, будто дерево вот-вот взмахнет крыльями и улетит в ясную бездонную синеву.

– Вон там, за средним баиром[12]12
  Баир – холм.


[Закрыть]
 – родник. Туда они и приходят. Там у них свои тропы, – тихо пояснил Дурды-ага, по охотничьей традиции не называя зверя, о котором идет речь. – А, может, и не придут, – добавил старик: – Трава вон какая сочная. Пьют теперь редко. Словом, все будет зависеть от нашей удачи.

Дурды-ага велел завести лошадей в промоину, а сам, пригнувшись, пошел вверх по косогору, чтобы оттуда, с вершины холма, наблюдать за местностью.

Медленно тянулось время. Прошел час, другой… Уже солнце низко повисло над горизонтом, а Дурды-ага все еще не возвращался. «Если пройдет еще столько же и отец не вернется, – раздумывал Лолло, – об охоте и помышлять нечего. Какая ночью охота!.. Так что как бы не пришлось в этом Кейик-Чешме торчать до самого утра».

Но не успел Лолло додумать до конца, наверху послышались шаги. Едва удерживая равновесие, Дурды-ага быстро спускался вниз. Он был возбужден. Дышал часто. Глаза сверкали…

– Пришли! – прошептал он на ухо Лолло, и они вскочили на коней.

Объехав холм, всадники в тот же миг, как на ладони, увидели большой табун куланов, склонившихся над извилистой нитью ручья. Напуганные внезапным появлением людей, животные вскинули головы и какое-то мгновение стояли неподвижно. Но едва оцепенение прошло, они бросились бежать. Только один куланенок оставался на месте и испуганно таращил глаза на приближающихся всадников. Но вот и он резко повернулся и поскакал следом за табуном.

Вытянув шесты вперед, всадники мчались во весь опор. И когда до куланенка оставалось метров десять-пятнадцать, Дурды-ага заметил что-то неладное в его беге: куланенок скакал на трех ногах. Передней правой он почти не касался земли. Это открытие больно отозвалось в сердце старика – опять в заповеднике орудовал браконьер! Куланенок все еще продолжал скакать, но было ясно, что далеко он не уйдет. Дурды-ага и Лолло уже настигли его, видели его вытянутую мордочку, его серые, прижатые к голове уши и на белой спине ровный, шоколадного цвета ремешок…

Арканить куланенка не пришлось. Пробежав еще немного, он как бы внезапно споткнулся и, перелетев через голову, упал на бок. Дурды-ага, спрыгнув с лошади, подбежал к нему. Куланенок попытался встать, но тут же свалился, издав жалобный, почти человеческий стон. Старик бережно, как ребенка, поднял его и отнес на седло к сыну.

Со своей добычей охотники вернулись к «Джейраньему роднику» и устроили привал. Куланенка, хотя он и вел себя спокойно, привязали к железному костылю, а лошадей стреножили и пустили пастись. Покончив с этим, старик проворно сходил к роднику и принес две тунчи холодной воды. Тем же временем расторопный Лолло где-то раздобыл несколько охапок сухого хвороста.

Еще засветло осмотрели куланенка. Пуля пробила ему ногу чуть повыше копытца. Дурды-ага промыл рану марганцовкой и плотно ее забинтовал.

– Не миновать тебе, дружок, нашей Анны Петровны, – гладя куланенка, сказал Дурды-ага. – Вот она и поставит тебя на ноги. Не ты у нее первый, не ты последний…

Костер разожгли, когда совсем стемнело. Дурды-ага бросил возле него свой старый чекмень из верблюжьей шерсти, а Лолло мягкий стеганый ватник. Пляшущее пламя озарило тихо лежавшего куланенка и вихрастую зелень лужайки, на которой паслись лошади. Вскоре в узкогорлых чайниках закипела вода. Она проливалась на костер, который отвечал на это сердитым шипеньем. Отставив чайники в сторону, старик бросил в них заварку. После этого из переметных сумок-хурджунов охотники выложили сахар, жареное мясо-каурму, чурек и приступили к ужину.

Закусив и напившись вдоволь чаю, Дурды-ага прилег, а Лолло продолжал сидеть у костра, прислушиваясь к прохладной тишине апрельской ночи.

Ночи Бадхыза! Таинственны они и необычны. Ночью Бадхыз живет особенной, потаенной жизнью. Сквозь синий полумрак едва различимы контуры высоких холмов. Густая темень затопила лощины и овраги. В вышине в полную силу сверкают звезды. Желтые, словно рысьи глаза, они напряженно и зорко смотрят на землю.

Лолло вздрогнул – над костром промелькнула какая-то птица, вслед за этим раздалось ее гулкое гуканье. Где-то невдалеке тявкнула перевязка – пестрый, похожий на хорька, зверек. И снова – тишина. Только вдали среди сонной травы зелеными точками вспыхнули чьи-то глаза. Кто это? Волк? Лиса? Или желтая рысь – каракал?

Темень… Разве узнаешь! В эту пору из нор и укрытий выходят разные звери: и леопард, и стройная куница-белодушка, и дикие кошки, и волк, и лиса.

Но вот на северо-востоке край неба начал светлеть, волнистой линией проступил горизонт. Красная и круглая, как щит, медленно всплывала мрачная луна. Поднявшись выше, она стала светлей и ярче и мягким своим сиянием залила бадхызское холмогорье. В это время в соседней лощине стронулся с места куланий табун. Растянувшись цепочкой, куланы ступали почти неслышно. Лишь изредка пофыркивал вожак. Он бодро шел вперед, и весь табун следовал за ним, подчиняясь его воле. Вот вожак остановился, поднял голову и навострил уши: невдалеке он увидел золотистый цветок костра и двух лошадей. Заметил он и людей. Раздувая ноздри, кулан принюхался: в слабом дуновений ветерка он почуял едва уловимый, полузабытый запах человека.

Первым кулана увидел Дурды-ага, хотя и не сразу в это поверил – так неожиданно тот появился. Старик поднялся и стал вглядываться в кулана. Да, это был Батыр! Дурды-ага сразу его узнал по четкой отметине на левом ухе. Давно, когда он был еще маленьким куланенком, часть уха ему оторвал игравший с ним дворовой пес.

– Вот он!.. Гляди, Лолло! – чуть слышно прошептал Дурды-ага и глазами указал на кулана, хотя Лолло и сам успел его заметить. – Это Батыр! Понимаешь? Батыр!..

Лошади перестали щипать траву и, помахивая хвостами, тоже уставились на ночного гостя, который, однако, почему-то не решался близко подойти к костру. Словно изваянный из белого мрамора, он несколько секунд стоял неподвижно, высоко вскинув голову. И во всей его могучей настороженной фигуре легко угадывались и гордая стать, и сила дикой лошади.

Дурды-ага поднялся и ласково позвал:

– Батыр! Батыр!..

В ответ кулан только мотнул головой, словно поприветствовал старика и, круто повернувшись, вернулся к табуну. А через несколько минут и табун, и вожак скрылись из виду.

– Ушел Батыр. Одичал. А ведь когда-то был таким ручным, – с грустью сказал Дурды-ага. И велел Лолло собираться в дорогу. Раненого куланенка надо было доставить в Акар-Чешме, где расположен куланий питомник.

Стало светло. Тропа, по которой ехали всадники, хорошо просматривалась под луной. Куланенок, не шевелясь, лежал на седле, впереди старика.

– Скажи, отец, а взрослых куланов приходилось ловить? – спросил Лолло. – Трудное, наверное, это дело?..

– Да. Нелегкое, – неохотно отозвался старик. – Но ловил я взрослых. Для зоопарков. Был однажды такой случай… Как вспомню, не по себе становится.

Старик замолчал. Видно, не хотелось ему бередить старую рану. Все же мало-помалу разговорился.

– Приехала как-то в наши края бригада ловцов диких животных, – начал свой рассказ Дурды-ага. – Не помню только откуда, то ли из Ташкента, то ли из Душанбе. Ну, да это неважно. Людей в бригаде не хватало. Попросили помочь. Я согласился. Но до сих пор жалею об этом. Лучше бы мне отказаться. Уж очень бригадир мне был не по душе. Был он какой-то злой и непонятный. Одевался словно мальчишка: на голове – зеленый шлем, рубашка с короткими рукавами, трусы до колен, а сам в сапогах. Ноги сухие, длинные. Носил он бороду и рыжие усы, которые никак не шли к его легкомысленному наряду. Этого бригадира я бы и сейчас среди тысячи людей узнал. Ну вот, – после паузы продолжал Дурды-ага, – приехали мы всей бригадой на берег Кушки. Речушка в то время была мелкой – воды воробью по колено. Ловцы разделились на две группы: одни остались на левом берегу. А меня с одним пареньком послали на правый. Засели мы на вершине холма и стали ожидать прихода, куланов. Мы должны были прогнать их через Кушку на левый берег. Там, на куланьей тропе, были расставлены крепкие капроновые сети. Ночью такую сеть даже зверь не заметит. Сидим час, сидим два. Берега видны далеко-далеко… Круглая и белая, как лепешка, плавала в воде луна. Сон не шел. Я чутко прислушивался к тишине. То и дело озирался вокруг. И вдруг… Надо же такому случиться!..

Дурды-ага мягко улыбнулся, и в его прищуренных глазах сверкнули лукавые искорки.

– Вдруг я почувствовал, как что-то колючее ползет по ноге. Мелькнула мысль: «Не скорпион ли?». Была у меня на брюках чуть ниже колена дырочка. Эх, думаю, наверно, через нее и пробрался шайтан… Что делать? Если не принять срочных мер, худо будет. Ведь скорпиона не заставишь сидеть на месте. Чуть прижмешь – ужалит. Вдруг ногу так и обожгло!..

– Ужалил? – воскликнул Лолло, с интересом слушавший рассказ отца.

– Да, нет, Дело пока до этого не дошло. Мне просто показалось, что обожгло. Пришлось разуться. Снял я чокай, размотал портянку, осторожно засучиваю штанину, и что?.. Он, шайтан, и есть! Крупный такой. Не меньше пальца. И так рассержен… Хвост кверху вздернул… Только тронь – тут же уколет. Но все обошлось хорошо. Едва я успел обуться, сосед толкает меня в бок. Смотрю, огибая наш холм, к реке идет цепочка куланов. Когда они подошли поближе к воде и начали пить, мы сбежали с холма и нагрянули на них сзади. Животные пулей метнулись на другой берег. Прошло несколько мгновений и вдруг… выстрел. Кто стрелял? Зачем? Прибежали мы на левый берег и видим: растянувшись на земле, бьется, умирая, раненый кулан. А рядом стоят ловцы. В руках у бригадира винтовка, у того самого, что ходил в трусах и в шлеме. Кровь закипела в моих жилах.

– Негодяй, – кричу я. – Чтоб земля поглотила тебя, нечестивец поганый! – Не помня себя от ярости и обиды, я бросился на бригадира, схватил за грудь и начал его трясти изо всей силы. – Как ты посмел, кричу, убивать такое животное? Здесь заповедник! Стрелять запрещено! А ты, мерзавец… – А сам весь дрожу, бьет, как в лихорадке. Меня, конечно, оттащили. Начали успокаивать.

– Так… почему же его убили? – спросил Лолло.

– Ай, почему, почему! Просто так! – резко ответил Дурды-ага. – Кулан оказался очень сильным. Сеть не выдержала. Он порвал ее и, убегая, потащил за собой. Сеть была одна на всю бригаду. И вот, чтобы ее спасти, бригадир выстрелил в кулана и убил его наповал. Взяли с бригадира штраф. Да что толку. Кулана-то не вернешь.

Воспоминания о гибели кулана так растревожили Дурды-ага, что он надолго замолчал.

– Ай, все бы ничего!.. – сказал он, все еще волнуясь, – на душе до сих пор неспокойно. Вину чувствую… Ведь это я, я спугнул его под выстрел!..

Лолло стало жаль отца.

– Твоей вины тут нет, отец, – возразил он. – Разве ты знал, что кто-то будет в кулана стрелять?..

– Не знал. Но все равно виноват… – не сдавался старик.

Навстречу полной и яркой луне, обкладывая ее со всех сторон, быстро двигались тучи. Вот одна из них, первой достигнув луны, скользнула, плотно ее закрыв. Сразу стало темно. Дорога пропала из виду. Путники теперь с трудом различали ее. И вдруг, пробившись сквозь мрак, вдали сверкнул одинокий огонек. Он был подобен огню маяка: то появлялся, то исчезал.

– Это светит Акар-Чешме, – пояснил Дурды-ага сыну, указывая на огонек. – Скоро доедем…

На стук в дверь вышел заведующий питомником, бывший офицер пограничной службы Иван Иванович Кращенко. Фонарем он осветил лица прибывших. Поздоровавшись с объездчиком, спросил:

– А это кто с тобой?

– Лолло. Мой сын, – ответил старик.

Куланенка он отнес в отдельный вольер, и вслед за хозяином гости вошли в дом. Навстречу им вышла жена заведующего питомником Анна Петровна.

Лолло их видел впервые. Иван Иванович был худой, костистый и мрачноватый с виду человек. Зато Анна Петровна сразу же сумела расположить к себе Лолло своей доброй улыбкой и душевной теплотой.

В Бадхызе супруги Кращенко живут давно. Здесь прошла их молодость, выросли дети. Когда Ивану Ивановичу подошло время уходить в запас, он поступил на работу в заповедник и вместе с женой поселился в Акар-Чешме.

Прошло какое-то время и потянуло на родину, на Украину. Уехали, но ненадолго. Только там, на Украине, поняли всю колдовскую силу Бадхыза, его неодолимые чары. И снова вернулись. И уж теперь решили до конца коротать свой век в Акар-Чешме.

Несмотря на поздний час, Анна Петровна быстро накрыла стол, угостив усталых путников вкусным ужином.

Во время еды Дурды-ага искренне пожалел:

– Не повезло нам, Иван, хотел привезти-тебе здорового куланенка, а попался раненый. Может, это и к лучшему. Ведь он все равно бы погиб.

– Разумеется, погиб бы. Но кто этот негодяй, который бьет наших куланов? – негодуя и становясь от этого еще более мрачным, сказал Иван Иванович.

– Найдем. Далеко не уйдет, – успокоил Дурды-ага. – Лишь бы этого спасти…

– Вылечим, Дурды-ага, вылечим. Будет и этот здоровым, – заверила старика Анна Петровна. – Помнишь? На что уж плох был Батыр… и то спасли!

– Да… Батыр стал красивым. Мы только что видели его с Лолло. Хороший, крепкий стал…

– Неужели видели? – воскликнула Анна Петровна и так обрадовалась, будто услышала о ком-то очень дорогом.

– Видели, – подтвердил Дурды-ага. – Совсем близко подходил. Я сразу его узнал.

– Он иногда и к нам приходит. Но только ночью, как вор, – сказала Анна Петровна. – Постоит-постоит во дворе, посмотрит на окна и уйдет.

– Наверно, скучает, – молвил Дурды-ага, вставая из-за стола.

Утром отец и сын отправились в обратный путь. И снова перед глазами Лолло поплыли картины бадхызской весны – одна краше другой. И снова слышал он над головой звонкие весенние голоса птиц.

Но не это теперь занимало Лолло. Он думал теперь о Батыре, вспоминал ночную встречу с ним и все еще, как живого, видел его перед собой.

Однако историю Батыра Лолло не знал. Он попросил отца, чтобы тот рассказал ему все о кулане.

Дурды-ага охотно исполнил просьбу сына.

Это было несколько лет назад. Весной. Заарканив куланенка, Дурды-ага привез его в Акар-Чешме. Перед тем, как ему уехать, Анна Петровна спросила:

– Какое имя дать куланенку?

Старик, слегка подумав, ответил:

– Я бы его назвал Батыром. Пусть он будет могучим и красивым. Я верю, он будет таким!

– Ну, что ж… Хорошо. Назовем Батыром[13]13
  Батыр – богатырь.


[Закрыть]
, – согласилась Анна Петровна. – Вот так и запишем: год рождения такой-то. Место рождения Бадхыз.

Дурды-ага уехал.

Когда пришла пора кормить куланенка, Иван Иванович пристегнул к его ошейнику поводок и хотел было вывести из вольера. Куланенок упирался, не хотел выходить. А когда все же вывели, на площадке, перед вольером, его уже ждала приведенная Анной Петровной кормилица – черная, как сажа, одноглазая ослица.

– Ну, вот, Батырчик, иди знакомиться, – нежно гладя упирающегося куланенка, сказала Анна Петровна. – Вот мама твоя. Подойди к ней, милый, не упрямься. Она даст тебе молочка…

Батыр перестал упираться и, навострив уши, с любопытством взглянул на ослицу. Потом, отвернувшись, мотнул головой, как бы говоря: «Ну и мама! До чего же она черная, да кривая… Неужели ничего страшнее не нашли?..»

Анна Петровна попыталась подвести Батыра поближе к ослице, но он мгновенно повернулся к ней задом и так ударил ее копытцами по боку, что у той загудело в животе.

Так Батыр отверг свою кормилицу. И было ясно, что он никогда ее не полюбит.

Супруги призадумались: «Что делать?»

– А знаешь, Аня, – сказал Иван Иванович, – давай-ка денек-другой поморим Батыра голодом. Ничего… Голод не тетка. Полюбит и такую. Милее матери будет!

Но и этот план не удался: ни через день, ни через два Батыр с ослицей не подружился. И так ослаб, что не мог уже подниматься – шкура да кости. «Да… Плохи, брат, наши дела, – стоя над куланенком, рассуждал Иван Иванович. – А еще Батыром тебя нарекли! Какой же ты богатырь, когда на ногах стоять не можешь?»

Анна Петровна опустилась рядом с Батыром, пригляделась к нему и поняла: куланенок тоскует. Несчастный пленник, он скучал по матери, по настоящей, родной, он тосковал по воле. Этой тоской были полны его глаза – черные, влажные, словно в слезах. И тоска в них была такой понятной и по-человечьи такой глубокой, что Анна Петровна едва сдерживалась, чтоб самой не заплакать.

И умер бы Батыр, если бы не ласка и не находчивость Анны Петровны. Она гладила его по спине, по голове. Вытянув шею, куланенок только вздыхал.

– Ишь ты, чертенок! Зверь, а ласку понимает, – заметил Иван Иванович.

– Ваня, а не покормить ли Батыра сгущенкой. Из соски?

– Вряд ли это поможет, – махнул рукой Иван Иванович. – Не нынче – завтра помрет…

– Да что ты! Разве можно допустить?..

Анна Петровна принесла бутылочку молока, на верху которой розовела соска. Батыр отворачивался от соски, не хотел проглатывать молоко. Всё ж немного выпил.

А через несколько дней он пил сгущенку охотно, с большим аппетитом. И даже причмокивал. Вскоре Батыр окреп, повеселел. Потом он приучился пить молоко из алюминиевой миски. Прежде чем войти в вольер, Анна Петровна стучала ложкой о миску, и Батыр, заслышав сигнал, вскакивал и мчался к двери.

Однажды дверь вольера оказалась незапертой, и Батыр вышел во двор питомника. Тут ему понравилось больше, чем в вольере. В ворота виднелись лощина, холмы, пахло травами. Очутившись на свободе, Батыр подошел к двери дома и стал терпеливо ждать, когда появится хозяйка. Она обязательно покормит его чем-нибудь вкусным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю