Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Василий Седугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

II

Черниговский князь Всеволод Ольгович, высокий, тучный, с большим носом и рачьими глазами, встал поздно, в одном исподнем долго сидел за столом, туго соображая. Вчера съехались удельные князья на совет, разговор шел за обильными яствами и питьем, разошлись в полночь. Теперь гудела голова, а во рту будто кони ночевали.

– Эй, кто там? Живо ко мне!

Вбежал бойкий паренек, кинул поклон, уставился на князя живыми сметливыми глазками.

– Рассолу мне, да похолодней!

Паренек метнулся к двери, исчез, будто и не было. Князь грузно повернулся в кресле, шумно вздохнул:

– Ох, грехи наши тяжкие…

Паренек вернулся скоро, поставил перед князем запотевший глиняный кувшин, замер в ожидании новых приказаний.

– Ладно, иди…

Всеволод Ольгович выпил половину кувшина, замер, чувствуя, как прохладная ядреная жидкость растекается по телу. Блаженно потянулся, встал, начал одеваться.

Князь спустился на нижний ярус, толкнул забухшую дверь. Пахнуло горячим паром, запахами вареного и жареного мяса, луком и еще чем-то вкусным; в полутемноте возле горячих печей с веселыми огоньками пламени двигались повара. Старший из них тотчас оказался перед ним.

– Может, какое кушанье попробуешь, князь?

Всеволод Ольгович помолчал, спросил:

– Гостей много. К обеду управишься?

– Не сомневайся, князь. Все будет в лучшем виде.

– Ну то-то.

Затем прошел в конюшню, погладил по мордам любимых лошадей, задержался возле своего коня, высокого черного красавца с горбатым носом по кличке Бешеный; был он неустрашим в бою и не раз выручал хозяина. Князь вынул приготовленный пряник, скормил. Конь благодарно ткнулся ему в щеку мягкими влажными губами.

Рядом располагались охотничий, скотный и птичий дворы с псами, соколами, волами, коровами, овцами, козами, гусями, утками, курами, среди них суетилась челядь. За всем нужен пригляд, строгий хозяйский глаз. Не уследишь – растащат, разворуют.

Князь пошел по двору. В сторонке заметил двух парней, они лежали на соломе, спали. Князь на них обрушился громоподобным голосом:

– Это что у меня за лодыри здесь развалились?

Парни вскочили и, бормоча «ночь не спали, сморило», умчались за угол сарая. Ничего их не сморило, от безделья мучаются. Развели прислуги разной более сотни человек, про иного и не скажешь чем занимается. С утра до вечера крутятся по двору, жрут и пьют, а больше ничего не делают. Разленились вконец, стали ни на что не способны. Давно советовал ему двоюродный брат Владимир Давыдович разогнать лентяев.

– Сделай как я, – говорил он ему. – Оставил себе прислуги ровно половину, а вторую половину в закупов превратил: дал каждому землю, коня, скот, плуг, борону и еще кое-что нужное для работы, жилище помог возвести. И работают люди! Часть доходов отдают, а двое – оборотистые – сумели даже долг выплатить.

Так-то оно так, но некогда заниматься, да и неохота, если честно сказать. То половецкие набеги, то соседние князья войной идут, какие тут закупы? Третий день вот с князьями решали, чем ответить на наглые притязания Мономахова рода, то ли войной идти, то ли стерпеть обиды…

К воротам кто-то подъехал, видать, не менее десятка всадников. Князь остановился, стал ждать. Подбежали слуги, отодвинули тяжелый запор, развели дубовые ворота. Не спеша во двор въехали молодцеватые воины. Впереди них восседал на прекрасном скакуне молодой князь. Всеволод Ольгович пригляделся и узнал в нем Изяслава Мстиславича, старшего сына покойного великого князя Мстислава Великого. С чего бы это ему в Чернигов явиться?

Изяслав соскочил с коня, подошел к князю. Был он невысокий, ладненький, с умным взглядом темносиних глаз, лицом приятен, волосы кудрявые, бородка малая.

– С чем пожаловал ко мне, князь? – спросил его Всеволод Ольгович.

– Защиту ищу и справедливость, – ответил тот дрогнувшим голосом.

– Что ж, вовремя прибыл. В гостях у меня все черниговские князья. Выслушаем и обсудим.

За обеденным столом восседали: Игорь, Святослав и Глеб Ольговичи, Владимир и Изяслав Давыдовичи; на почетном месте были посажены Изяслав и Святополк Мстиславичи.

– Только умер отец мой, великий князь Киевский, – с болью в голосе говорил Изяслав, – как мономашичи обиды нашему роду стали строить. Сначала Юрий сверг моего брата Всеволода с переяславского стола. Потом все-таки наш род добился, чтобы Переяславль отошел ко мне. Но тут явился Вячеслав Владимирыч и выгнал меня в Туров. Мало ему того показалось, он через некоторое время явился в Туров и снова выпер меня из княжества. И кто я теперь? Князь-изгой. Только что был уважаемым человеком, сыном великого Киевского князя, а теперь я стал никем, бродягой, бесприютным подзаборником!

– Ну что ты так!.. Мы тебя всегда приютим!.. У нас всегда для тебя кров найдется! – раздались голоса.

– Приютить мало, – пробасил Всеволод Ольгович. – Защитить надобно!

– И защитим! Силы есть у нас для этого!

– Не раз черниговцы потрясали киевский престол!

– Выступим и на этот раз!

Когда голоса смолкли, Изяслав продолжал:

– Мутит у них один человек – Юрий. Сидел, сидел он в своей далекой лесной глухомани, видно, случая дожидался, вот и явился! Из Суздальской земли свою долгую руку протянул! И братьев своих замутил, на наш род натравил, и на стол великокняжеский нацелился! Станет он хозяином земли Русской, и нас, мстиславичей, и вас, ольговичей и давыдычей, к ногтю прижмет. Я с ним встречался, я уверен, что так и будет!

– Настырный гусь!

– Действительно – Долгорукий!

– Хлеще некуда!

Еще некоторое время шумели князья, поглощая между словами и еду, и питье. Наконец успокоились, притихли, ожидая, что старший скажет.

– А что он собой представляет, этот князь… как его?.. Юрий Долгорукий! – спросил Всеволод Ольгович.

– Глупым не назовешь, – подумав, медленно стал говорить Изяслав. – Пришлось разговаривать с суздальцами, так они его хвалят за то, что о городах печется, ремесленникам и торговцам помогает, о своей земле заботится…

– Ну, это и мы рачительны!

– Ты еще чего-нибудь про него расскажи!

– Хорошо разбирается он в отношениях князей, во всех их тайных намерениях и связях. Как видно, посланы им в разные города свои люди, выслеживают, вынюхивают и своему князю докладывают.

– А войском как умеет руководить? Хорош ли из него полководец?

– Кажется, неважный. Потому как в Булгарском походе вместо него всеми военными делами Георгий Симонович руководил, а теперь при нем его сын Иван находится, по слухам, воитель умелый и находчивый.

– Ну что ж, мы тоже не лыком шиты! – прогремел Всеволод Ольгович. – Но ладно, давайте подумаем совместно, как беде Изяслава Мстиславича помочь.

Все знали, что Изяслав Мстиславич – только предлог для начала будущей войны; главная причина крылась в многолетних притязаниях черниговских князей на киевский престол. Сейчас поняли они, что в ненадежных руках он находится. Далеко было нынешнему правителю Руси Ярополку до Владимира Мономаха или Мстислава Великого, в крепких руках державших своевольных князей. Тычется в разные стороны Ярополк, словно слепой котенок, не знает своей линии. Вон за Юрием поплелся, будто это придаст ему силы, завтра еще за кем-нибудь побредет… Самое время по нему ударить!

Всеволод Ольгович произнес:

– Сначала давайте подумаем, кто нам в союзники годится. Я так мыслю, половецких ханов пригласим.

Первым на Русь половецкие орды навел Олег Святославич, за беды, которые принесли степные разбойники, в народе прозванный «Гориславичем». Потом их стали звать и другие князья. Ясно, что не о налаживании отношений между русскими людьми заботились недавние враги; они шли на Русь грабить, убивать, уводить в полон русских людей. Страшные следы оставляли за собой кочевые хищники… Но что было князьям до страданий русского народа, им бы у соседа урвать кусок пожирнее да побогаче княжество в управление получить!

На приглашение половцев князья согласие дали.

– Новгородцев надо поднять, – продолжал Всеволод Ольгович. – У них с суздальцами давняя вражда идет, нетрудно подогреть страсти!

– Я только что из Новгорода, – вмешался в разговор Изяслав. – Когда мономашичи изгнали меня из Турова, подался я к своему брату Всеволоду в Новгород. Уговорил я его напасть на Суздальскую землю и завоевать ее, пока Юрий в Переяславской земле находится. Согласился брат, вече собрал. Что тут началось! Одни за войну, другие против. Дело дошло до драки и даже до смертоубийства. Кое-кого сбросили с моста в реку Волхов. Сам митрополит запретил военные сборы. Но все же мы со Всеволодом сколотили рать и двинулись в поход. Шли по Волге, добрались до речки Дубны. И тут новгородцы заартачились. Какие это вояки! Им бы на рынке торговать да на вече глотки рвать. В общем, в походе собрали вече и постановили повернуть назад. Так что нечего на новгородцев надеяться, помощи нам от них не дождаться.

– Обойдемся и без новгородцев. У нас и так сила крепкая собирается!

В ноябре 1134 года объединенное черниговское и половецкое войско вышло на левый берег Днепра напротив Киева и принялось разорять города и селения. Были сожжены Городец, Нежатин, Баруч и сотни деревень. Орды половцев огненным валом прошлись по русским землям, пожары, зажженные степняками, смешались с пожарами от факелов русских князей. Простым людям некуда было спастись, всюду их подстерегали воины – свои или чужие – которые грабили и убивали. Беда пришла на Русскую землю.

Ледостав не позволил Всеволоду Ольговичу переправиться с войском на другой берег Днепра. Начались переговоры. В соответствии с условиями заключенного мира Юрий снова оставлял Переяславль, город переходил его младшему брату Андрею, князю менее деятельному, а потому менее опасному для черниговских князей, а Изяславу отдавался Владимир Волынский. Люди облегченно вздохнули, надеясь на долгий мир.

Юрий вновь обосновался в Остерском Городке. Тут он получил известие о том, что новгородцы собираются в новый поход против Суздальской земли. Юрию отлучаться было нельзя, он чувствовал, что на юге зреют важные события, поэтому направил Ивана Симоновича. И вот прискакал гонец от тысяцкого. Битва состоялась!

Все происходило так. Иван встретил новгородское войско у Ждани-горы, расположенной возле реки Нерли-Волжской. Противник превосходил силами и занял окружающие холмы. Иван не стал спешить, а решил дождаться, когда новгородцы к нему в низину спустятся. Одновременно послал к ним людей на переговоры. Посадник Иванок потребовал сдачи оружия и выплаты дани со всей Суздальской земли.

Наступил вечер, переговоры были прерваны. Тогда, пользуясь темнотой, Симонович послал своего воеводу Короба Якуну с пятистами воинов лесом в обход неприятеля, а сам изготовился к бою. Лишь первые лучи солнца осветили небо (это было 26 января 1135 года), он повел своих воинов на новгородцев. Те такой прыти не ожидали, еще глаза протирали, как он навалился на них всей силой. Однако новгородцы, пользуясь численным превосходством, сумели отбить наступление и сами ударили по центру суздальцев. Завязался ожесточенный бой. Тысяцкий Петрила с дружинниками сумел прорваться к суздальскому стягу и сбить его. Неприятель уже торжествовал победу, но в это время в спину ему врезались воины Короба Якуны. Новгородцы смешались и побежали. Первым бежал князь Всеволод, никогда воинственностью не отличавшийся. Позднее новгородцы припомнят ему этот проступок и с позором выгонят из города.

Успех у Ждани-горы вдохновил Юрия. Надо было подкрепить его победой на юге, и Юрий совместно с Ярополком и Андреем усиленно готовились к новой войне, она была неизбежна. Летом 1135 года черниговские и половецкие войска подступили к Переяславлю. Братья вышли им навстречу. Обе рати встали по обе стороны небольшой речушки Супои, левого притока Днепра. Князья выехали перед строем своих воинов, внимательно наблюдая за построением противника. Было видно, что в центре встал со своей дружиной Всеволод Ольгович, правое крыло заняли его братья, на левом встала половецкая конница. Юрий пожалел, что рядом с ним не оказалось на этот раз Ивана Симоновича, сказал неуверенно:

– Ударим по правому крылу, сомнем молодежь, а потом за других примемся.

– Нет, – тотчас ответил Ярополк. – У меня другие намерения. Как ты думаешь, зачем явились половцы? Правильно: пограбить. Но только так, чтобы остаться в живых, не подвергать себя смертельной опасности. Плевать им на наши дела, им бы с богатой добычей вернуться! И вот посуди сам, какие из них вояки на сегодняшний день? Ударю я по ним со своей киевской дружиной. Прогоню, а потом со спины врежу оставшимся. Как ты, Андрей, одобряешь мой замысел?

Не имевший, как правило, своего мнения, Андрей тотчас ответил:

– Конечно. Лучше не придумаешь.

– Ну а ты, Юрий, по-прежнему на своем настаиваешь?

Юрий для вида помолчал, спросил:

– Сам встанешь во главе дружины или воеводе поручишь?

– Тысяцкий Давыд Ярунович у меня головастый вояка. Вот он пусть и отличится на этот раз!

– Ну тогда с Богом!

Удар бронированной великокняжеской дружины был настолько силен, что легкая половецкая конница была смята и опрокинута; тысяцкий в азарте стал преследовать ее и вскоре исчез в клубах пыли. А в это время черниговские князья развернули свои силы и бросили в наступление. «И бысть брань была люта», – сообщает летопись. Ярополк с братьям вынужден был отступить, врагам достался даже стяг Ярополка.

Когда тысяцкий Давыд Ярунович с киевской дружиной вернулся на поле боя, там он застал торжествующего противника. Ольговичи взяли в плен и Яруновича, и Ставислава Тудковича по прозвищу Добрый, и прочих бояр и многих воинов. Ярополк, Юрий и Андрей сумели ускакать от преследователей.

29 декабря черниговцы вместе с половцами по льду перешли Днепр и стали громить киевские волости. Были разорены Треполь, Василев, Белгород и другие города. Подобного нашествия Киев не испытывал с 1096 года, когда «шелудивый» Боняк разорил Печерский монастырь.

Озлобленность князей дошла до такой степени, что они не соглашались на мир, не хотели принять крестного целования. Только митрополиту Михаилу удалось помирить князей. 12 января 1136 года князья заключили мир. Ярополк передал Ольговичам земли с городом Курском, после чего черниговцы вернулись домой, а половцы с большой добычей ушли в свои степи.

18 февраля 1139 года внезапно скончался великий князь Ярополк Владимирович. Его место занял Вячеслав, следующий по старшинству сын Владимира Мономаха. Юрий к этому времени уже жил в Суздальской земле, там ему пришлось находиться целых восемь лет, занимаясь делами княжества.

III

Мало кто верил, что наивный, простодушно-доверчивый Вячеслав долго задержится на престоле. Так оно и случилось. Получив известие о смерти Ярополка, Черниговский князь Всеволод Ольгович немедленно соединился со своим родным братом Святославом и двоюродным братом Владимиром и двинулся на Киев. 4 марта они подступили к столице и зажгли пригороды, чтобы нагнать страху на жителей и на самого великого князя, которому было предложено уйти «с добром». Тот, «не хотя крови пролития», по выражению летописца, согласился возвратиться в Туров. 5 марта 1139 года Всеволод Ольгович вошел в Киев и стал великим князем Руси.

Черниговцев никогда не любили в Киеве. Новый правитель это знал и попытался заручиться поддержкой широких слоев киевлян довольно простым способом: устроил всеобщее питие и веселье, поставив по улицам «вина, и мед, и перевару, и всякое ядение, и овощи, и раздаде по церквам и по монастырям милостыню многу».

Одновременно Всеволод Ольгович попытался крепкой рукой навести порядок и спокойствие в стране. Прежде всего он решил окончательно добить мономашичей и лишить их владений. Начал с Андрея, который правил в Переяславле. Он потребовал от него оставить Переяславль и перейти на княжение в Курск, городок маленький и к тому же на окраине страны, возле самих половецких степей. Он знал Андрея как миролюбивого и уступчивого человека и рассчитывал, что тот не окажет противодействия.

Однако он просчитался. Добрый и спокойный Андрей был неглупым человеком. Он понимал, что если отдаст Переяславль, то это ляжет несмываемым пятном на всем роде мономашичей. Переяславль оставался родовым гнездом потомков Владимира Мономаха, их «отчиной» и «дединой», и Андрей был готов умереть за него. Он написал полный достоинства ответ Всеволоду Ольговичу, который донесла до нас летопись: «Отец мой в Курьске не сидел, но в Переяславле. Хочу на своей отчине смерть принять. Оже ты, брате, не досыти волости, всю землю держачи, а хошеши сея волости, а убив мене, а тебе волость. А жив не иду из своей волости».

Всеволод Ольгович послал против него войско, но Андрей 30 августа наголову разбил его и принудил великого князя заключить с ним почетный мир. Они целовали крест в верной дружбе друг другу.

Напрасно Всеволод Ольгович гремел громоподобным голосом и страшно пялил рачьими глазами. Порядка он не сумел навести не только в стране, но и в собственном семействе. Возмутителем спокойствия тут оказался родной брат Игорь, человек неугомонный и скандальный, с крайне неуживчивым характером. Он много и охотно воевал как на Руси, так и за ее пределами, был безумно храбр, способен был броситься в самую гущу боя и рубиться из последних сил. Походы и лишения не прошли даром. К концу жизни он сильно заболел ногами и мог передвигаться только в седле, верхом. Несмотря на это, по-прежнему искал битв и сражений и вне такой жизни не мыслил своего существования.

Едва вернувшись из Польши, где на сей раз бился на стороне короля, он отправился к великому князю и заговорил о новом походе.

– Брат, – спросил он, – это правда, что твои войска были разбиты этим мономашичем Андреем?

– Было такое дело, брат, – примирительным тоном ответил Всеволод.

– И тебе не удалось отнять Переяславля?

– Город остался за Андреем.

– Так пойдем завтра и заберем!

– Никак нельзя, брат. Я крест целовал Андрею, что сохраню его отчину.

Крестоцелованию в Древней Руси придавали чрезвычайно важное значение. Так повелось, что нарушить крестное целование считалось делом бесчестным. И если становилось явью, что человек принес ложную клятву, то он не получал причастия даже при последнем издыхании. Такого человека до конца жизни преследовало презрение окружающих, ему не разрешали входить в церковь, ему плевали вслед. Русы были твердо убеждены, что клятвопреступники никогда не замолят своего греха и после смерти прямиком направятся на веки вечные муки в ад.

– Подумаешь – крест целовал! Пойдем к митрополиту, он снимет с тебя крестоцелование.

– Не может он этого сделать. Да и я не стану на путь клятвопреступника, брат.

– Эх, вот ведь ты какой!

Игорь умчался в черниговские земли и скоро заявился во главе сильной рати под Переяславлем. Однако взять город с ходу не удалось. Еще Мономах возводил крепкие стены, которые выдерживали не один натиск половецких орд. Тогда Игорь приступил к осаде. Она продолжалась два месяца и закончилась провалом. Андрей умело расставил своих воинов на крепостных стенах и сам с отчаянием храбреца бросался в опасные места. Игорь с позором отступил.

Но не таков был этот человек, чтобы легко расстаться с каким-либо замыслом. Он набрал новых бойцов и вновь объявился под Переяславлем. Сражение у стен продолжалось три дня и опять закончилось поражением Игоря. Тот вынужден был отступить в Северскую землю. (Впрочем, Вячеслав, не любивший ни войн, ни битв, ни сражений, внезапно в январе 1143 года уступил Переяславль своему племяннику Изяславу Мстиславичу, а сам снова ушел в спокойный Туров.)

В целом, как видно, несладкие годы своего правления переживал великий князь Киевский Всеволод Ольгович.

IV

Когда Святослава Ольговича новгородцы вторично изгнали из города (опять рассорился с вече), он не поехал сразу в свое княжество, а завернул в Киев, чтобы на какое-то время отсрочить встречу с женой, а также полюбоваться на храмы, вид которых вызывал у него восторг и умиление. Что касается жены, бывшей половецкой княжны, то он знал ее вздорный и сварливый характер, что она не упустит случая обвинить его в бездарности и неспособности к государственному управлению, а это слышать из ее уст было тягостно и больно.

Но прежде чем погулять по Киеву, он завернул на один из рынков. Младший сын Василий наказывал ему новые штаны византийской работы, в которых бы он, шестнадцатилетний парень, смог выйти в хоровод. Такие он нашел довольно быстро, взял в руки, повертел перед глазами, стал примерять на себе.

Рядом услышал короткий смешок. Оглянулся и увидел молодую женщину, по одежде, скорее всего, боярыню, которая искоса с улыбкой наблюдала за ним.

– Все равно не налезут, – сказала она.

Ей, наверно, было лет двадцать пять, лицо чистое, с каким-то детским выражением, а волосы густые, заплетены в две косы; значит, замужняя.

Святослав, всегда стеснявшийся женского общества, внезапно осмелел и даже решился на шутку.

– Если вставить клинышки здесь и здесь…

И глаза его с длинными девичьими ресницами загорелись весельем.

Она картинно округлила глаза, спросила озадаченно:

– Разве нет таких же у других продавцов?

– Все обошел, нет больше! – нарочито сокрушенно произнес он.

И тогда она поняла, что это шутка, и засмеялась тихим приятным смешком.

– Ловко у тебя это получилось, – похвалила она его. Жена, надменная и кичливая, никогда похвальных слов ему не говорила, и ему было приятно услышать такое из уст незнакомки.

Разговор был закончен, и она уходила. И ему вдруг стало мучительно жалко, что она скроется сейчас в толпе и исчезнет навсегда из его жизни, такая нежная и чуткая, с коротким смешком и доверчивыми глазами. И он, человек женатый, всегда избегавший ухаживаний и всегда брезгливо относившийся к ветреным мужчинам, внезапно набрался храбрости и проговорил торопливо:

– Я здесь проездом, хотелось бы посмотреть на храмы. Не найдется ли у тебя времени пройтись со мной? Я, право, буду вести себя подобающим образом.

– А я и не сомневаюсь, – с улыбкой ответила она, вглядываясь в его лицо. – По тебе сразу видно, что ни на что дурное ты неспособен.

И он ее глазами увидел себя, высокого, светловолосого, в богато вышитой рубашке из тончайшей византийской материи, подпоясанной кожаным поясом с замысловатой пряжкой и узорными бляшками, в узорчатых штанах, заправленных в красные сапоги с загнутыми носками, унизанные жемчугом. И возраст его, почти сорок лет, внушал доверие: не какой-нибудь там шестнадцатилетний юнец, от которого можно ждать всякого!

Они вышли из торговых рядом и направились по улице в сторону видневшихся издали больших куполов Софийского собора.

– Меня зовут Святославом, – представился он, шагая по уложенной жердями мостовой. – Я правлю в Новгорода-Северском, там моя родина, там моя семья, дети…

– И жена, конечно? – игриво взглянув на него, спросила она.

– И жена тоже, – обреченно ответил он и, наверно, впервые пожалел, что несвободен и должен вести себя по отношению к ней сдержанно, как подобает женатому мужчине. – Тебя тоже, конечно, дома ждет муж?

– Воспитываю двоих сыновей, – отстраненным голосом ответила она. – А муж погиб где-то в половецких степях…

Он помолчал, давая ей время пережить прошлую потерю.

Спросил:

– Как же тебя звать?

– Ефросиньей.

До Софийского собора дошли они молча. Стали рассматривать это грандиозное сооружение из камня, поражавшем несравненным благородством и завершенностью. И Святослав почувствовал, как его душу озаряет высокое чувство собственного достоинства и гордости, будто весь смысл его жизни был вложен в это вдохновенное изваяние из камня.

– Какая воздушная мощь, – прошептала Ефросинья…

Не спеша обошли они еще несколько храмов, а потом Святослав сказал:

– На все не хватит сил. Да и проголодался я основательно. Может, зайдем и перекусим?

Харчевни располагались на рынках и пристани. Обычно для простых людей еда готовилась прямо на кострах, поэтому в этих местах в воздухе всегда плавал аппетитный запах мяса, рыбы и различных специй. Но люди состоятельные предпочитали перекусить в специальных домах, где можно было расположиться за столом, где еду принесут в чистой посуде и вино с пивом поставят, если нужно. В одну из таких харчевен они и зашли.

Едва уселись за стол, как перед ними явился услужливый челядин. Святослав заказал шти, кашу пшенную с маслом и вина. Народу в харчевне было достаточно много, они ели, пили, разговаривали, трое в углу о чем-то громко спорили.

– Не помню, когда посещала подобное заведение, – тихо говорила Ефросинья. – Кажется, последний раз после рождения второго ребенка. Тогда муж купил мне ожерелье, это оказалось его последним подарком.

– А мне чаще всего приходится питаться всухомятку или приготовленным на кострах. Походы, один за другим военные походы, сражения, битвы…

– Когда только это закончится? – с тоской в голосе проговорила она. – Не половцы, так князья между собой начинают драться. И чего не могут успокоиться, чего делят?

– Земли распределить между собой им не под силу. Каждому кажется, что его обидели, обделили, ущемили.

– И тебя, князь, тоже обошли?

– Да нет. Как я сидел в Новгород-Северском княжестве в юности, так и до сих пор сижу.

– Верю. У тебя такой спокойный, незлобивый характер. Я это с первого взгляда увидела.

Челядин принес заказ, они принялись за еду. Ефросинья не отказалась выпить вина, щеки ее тотчас зарумянились, глаза заблестели.

– Давно не пила, – призналась она, низко склоняясь над чашкой. – Сразу в голову ударило.

– Значит, потом ум будет ясным, – успокоил он ее.

– Выходит, ты бражник знатный, коли заранее знаешь, что со мной будет?

– Приходится иногда. То княжеские пиры, то тризны по погибшим.

Разговор снова было вернулся к войнам, но обоим не хотелось его продолжать, поэтому обед завершили в молчании.

Солнце стояло высоко и жарило немилосердно, из-за Днепра задувал сухой горячий ветер. Вино путало мысли, а на душе Святослава было легко и приятно, как никогда. Какое-то необыкновенное веселье овладело им, хотелось совершить какую-нибудь глупость. Он с умилением глядел на ладный стан Ефросиньи, облаченный в темно-синее, под цвет глаз, платье из тончайшей ткани восточной работы, покачивающиеся бедра, и в голове его рождались мысли, каких не было со времен юности.

– Здесь рядом находится иконописная мастерская, – сказала она, старательно глядя себе под ноги. – Там работает знакомый мастер. Не хочешь заглянуть?

Ему было все равно, хоть в мастерскую, хоть еще куда, лишь бы она была рядом. И потому, не раздумывая, согласился.

Мастерская располагалась в деревянном доме. В небольшой комнате царил настоящий кавардак. На скамейках, стульях и столе лежали краски, кисти, растирочные камни, цветные порошки, тряпки, деревянные доски и еще что-то; часть помещения была отгорожена занавеской. Посреди этого беспорядка стоял чернявый человек лет сорока, лысый, с длинным носом, брезгливо оттянутыми губами и смотрел на них коричневыми выпуклыми глазами.

– Здравствуй, Илларион, – проговорила Ефросинья теплым голосом. – Принимай гостей. Прости, без предупреждения, но так вышло. Знакомься, это князь Святослав, в Киеве случайно.

Илларион коротко взглянул на Святослава, в его глазах мелькнул холодный огонек.

– Проходите. Усадить только некуда. Пристраивайтесь как-нибудь, не во дворец пришли.

– У него всегда беспорядок, – с улыбкой говорила Ефросинья, освобождая себе место на скамейке. – Все живописцы такие безалаберные. В каждой мастерской вечная неразбериха.

И вдруг Святослав почувствовал, что в помещении есть кто-то еще. Он оглянулся и увидел, как из угла на него устремлен пристальный взгляд. Он даже вздрогнул от неожиданности. А потом, приглядевшись, понял, что там стояла икона с изображением лика Христа. Он подошел поближе и стал рассматривать. Изможденное лицо было выписано как обычно, но глаза поражали своей жизненностью, правдоподобием, и Святослав не мог оторваться от них.

– Что, князь, понравилась моя икона? – раздался за спиной скрипучий голос Иллариона.

– Да, – искренне ответил Святослав. – Я бы ее приобрел.

– Невозможно. Она сделана на заказ.

– А мне можно заказать?

– Сначала давайте выпьем вина, а потом разговор поведем.

Он сдвинул предметы на столе да так, что ни один из них не упал, поставил кувшин, три кружки, горбушку черствого хлеба, пару соленых огурцов и пять медовых пряников. Они выпили, закусили. У Святослава сильно закружилась голова, он почувствовал, что сильно захмелел и, чтобы скрыть это, вернулся в угол и стал рассматривать икону.

Он услышал, что Илларион и Ефросинья прошли за занавеску, оттуда послышался их приглушенный разговор, он усиливался, наконец Святослав услышал, как живописец произнес:

– И чем же он тебе хорош? Князь, что ли?

– При чем тут князь? – раздраженно ответила Ефросинья. – Человек хороший.

– А я чем плох?

– Ты замечательный, Илларион. Только…

– Что – только?

– Да не о том ты, Илларион!

– О чем же надо?

– Тише! Нас могут услышать.

Они еще о чем-то поговорили, потом возвратились к столу. Святослав заметил, что оба были напряжены, насуплены.

Немного побыв, Святослав и Ефросинья распрощались и вышли из мастерской. Святослав чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому молчал. Ефросинья тоже не начинала разговора.

Внезапно она сказала:

– Вот так он и живет. Как исполнит заказ, у него дым коромыслом, гостей полон дом. А потом снова на хлеб и воду садится, как сейчас. Но одаренный на удивление.

– Я заметил. Он что, грек?

– Ты о внешности?

– Да, чернявый.

– Отец его грек. Тоже живописцем был. Приехал из Византии, да так и остался.

Они подошли к терему.

– Здесь я живу, это мои хоромы, – сказала она и испытующе посмотрела ему в лицо. Он понял ее призывной взгляд, следующий шаг надо было делать ему. Святослав некоторое время колебался. Несмотря ни на что, продолжал он любить свою супругу, половецкую княжну, дочь другого Аепы, названную при крещении Доминикой. Помнится, когда выбирали для нее христианское имя, он первым высказался за то, чтобы так ее назвали; ему казалось, что она будет домовитой хозяйкой, любящей матерью, послушной супругой. Иначе было нельзя, нося такое имя – Доминика! А получилось все как раз наоборот. Из девочки превратилась она в высокую статную красавицу, затмив своими прелестями других женщин; кроме нее, он, Святослав, не смел и думать о ком-либо. Но чем взрослее и краше становилась она, тем надменнее и высокомернее относилась к нему. Не помогали ни уговоры, ни увещевания, ни ласки. Ко всему прочему стал замечать он, что на пирах и веселиях, сначала таясь, а потом все более открыто стала заигрывать она с другими мужчинами. Иногда во время застолья исчезала, а затем возвращалась с какой-то блудливой улыбкой на губах и неестественным блеском в глазах. Он обо всем догадывался, возвратясь домой, наедине корил ее: