Текст книги "В родных местах"
Автор книги: Василий Еловских
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Вспомнилось… На той неделе пришел Егор к отаре перед выгоном и слышит, как Митя, стоя к нему спиной и, конечно, не зная, что рядом с ним управляющий, разговаривает с овечками вполголоса: «Славные мои, хорошие, исти захотели».
В соседнем совхозе работает свинаркой двоюродная сестренка Егора. Та разговаривает с животными, будто с ребятишками, наставительно и ласково. Привезли ей однажды на откорм поросенка, совсем доходягу. Погладила: «Худыша ты, худыша!» Хлеба ему приносила, смотрела, чтобы другие поросята не отталкивали от кормушки. Выправился поросенок…
Ужин был обильный, с водкой. Захмелев, Прохор начал откровенничать, чего с ним прежде не бывало:
– Ты, Иваныч, меня устраиваешь как управляющий. И я, конечно, не хотел бы видеть на этом месте кого-то другого. Но давай начистоту… Ты любишь – начистоту? Так вот!.. Какого ты хрена торчишь тут? А еще инженер. Ведь ты инженер? Ну вот! И такая зарплатишка. Я вдвое больше тебя огребаю. Могу и втрое. А попробуй ты – шиш! Конечно, плохой чабан мало чего имеет. А хороший, да ежели хозяйство на уровне… О! – Он поднял вверх большой палец. – Ты не думай, что я такой… обогащением занимаюсь, в кубышку деньжонки прячу и все такое. Н-нет! Я не жадина. Конечно, есть у меня на сберкнижке кое-какая сумма. Но не в этом дело, да! Живу я широко, ем от пуза, пью, пока донышка не увижу. Что мне еще надо, все есть. И воздух здесь вон какой. В городах я не могу, там душегубка какая-то, дым, вонища.
Да, Прохор любил деревню, уединение, не в пример брату Михаилу, который не раз говорил: «Давно бы смотался в город, да вот с квартирой как. На частной жить не хочу».
– Я еще лет семьдесят проживу, вот увидишь. – Помолчал и махнул рукой: – Впрочем, ты не увидишь. Ты знаешь, что чабаны живут подолгу? Движение и воздух. И, конечно, никакой нервотрепки. Переходи, дорогой, в чабаны.
Он засмеялся, придвинулся к Егору:
– Я получаю больше директора и всяких ученых специалистов. Как говорится, благ хватает. Ну, конечно, канализации нет, так хрен с ней. На ветерке даже лучше. Обдувает. И что парового отопления нет – тоже не жаль. Да, кто-то не докумекал, устанавливая такие порядки с оплатой. Ну разве можно управляющему платить вдвое меньше, чем чабану. Так ведь? А платят. Вот я и говорю, недоглядели. Ну и пользуйся этим, так сказать, на законном основании.
Егора так и подмывало возразить, хотя во хмелю он всегда был молчалив, сонлив и покладист.
– А если исправится?
– Что исправится?
– Ну, положим, управляющий фермой станет получать побольше чабанов.
– Хо-хо!.. Да если что, я и управляющим смогу. Ты думаешь – нет?
«Сможет. Этот сможет. Изображает из себя сознательного и правильного – так выгоднее. Мишка весь на виду, а этот нет. Прохор хитрее…»
Егор вышел на улицу.
До чего же капризной бывает погода: еще днем небо казалось туманным, вязким, а сейчас видны были звезды и над землей висела немая луна.
Чабан Митя стоял у калитки и курил. Он весь вечер молчал. Пил и молчал. Не поворачиваясь к Егору и каким-то образом чувствуя, что это именно он, сказал негромко:
– Будто на голых березках поднят месяц-то.
И в самом деле: висит как раз на макушках берез, стоящих маленьким хороводом.
– А насчет характера… тут неправ он. Животная разная быват.
Слово «бывает» Митя произнес укороченно, по-сибирски – «быват»…
3
На другой день позвонили из конторы совхоза, просили выслать характеристику на Прохора Зайцева; оказывается, предшественник Егора все время поговаривал о том, что Прохора надо «представить к ордену».
Можно и «представить»… Только нужно ли? По телефону об этом говорить неудобно, надо ехать. Заодно встретится и с Катей. Нет, встреча с Катей – главное, что может быть для него главнее, хотя он уже знал: разговор с женой, точнее, с бывшей женой, ничего не даст. Ну и пусть не даст, а поговорить надо.
…Колки, речушки, уже покрывшиеся у берегов ледком, луга, подстывшие болота, а ближе к центральной усадьбе густой сосняк – все выглядело сейчас прозрачно, ясно и… как-то холодновато. Дорога была безлюдной, она без конца уходила то вправо, то влево, иногда по необходимости огибая болота, колки или озерцо, а чаще так, непонятно почему, и Егор думал, что будь она прямой, спидометр отсчитал бы от Усалки не больше тридцати километров.
Было грустно, одиноко, и он обрадовался, посадив по пути веселого говорливого парня, оказавшегося техником проектного института.
Последнее время Егор опять стал страшно уставать, нервничать и, как много лет назад, без конца пил воду – все это говорило о рецидиве болезни. Не выходила из головы вчерашняя пьяная болтовня Прохора, хотелось пооткровенничать с кем-то, и пассажир оказался кстати; в дороге посторонние люди бывают на удивление доверчиво многословны.
Техник, рассказывавший что-то о сельском строительстве, легко, с ходу переключился на новую тему:
– В городе так же. Возьмем молодых инженеров на заводе. Много ли они получают? Конечно, начальник смены или начальник цеха, его заместитель зарабатывают значительно больше. Но попробуй, доберись быстро до этих должностей. И перед специалистом стоит дилемма: получать рублей сто пятнадцать, сто двадцать или встать к токарному станку или на какое-то другое рабочее место и получать вдвое больше. Станок – это все-таки станок, толковый специалист осваивает его почти с ходу. Голова всегда свежая, никто не ругает, отвечаешь только за себя.
– Не все же рабочие зарабатывают по двести, двести пятьдесят, – возразил Егор. Возразил скорее затем, чтобы подтолкнуть техника к дальнейшему разговору.
– Кто говорит, что все? Но опытный токарь или слесарь на хорошем заводе запросто заработает две сотни. А в горячих цехах, у мартена, к примеру, или на прокатном стане, и значительно больше. И это, конечно, прекрасно. Да!.. Инженеру надо большую должность, чтобы получать столько. У меня оклад – сто пять рублей. И это, заметьте, неплохой для техника оклад. Водители троллейбуса зарабатывают больше двухсот. Шоферы на дальних рейсах столько же. На той неделе видел объявление: «Требуется грузчик, оклад сто семьдесят». Да что грузчик! Уборщица получает семьдесят. Но уборщицы обычно работают в двух местах. Сто сорок. Придет, помоет и уйдет. А моя жена с высшим образованием получает только сто. Она учительница. У молодого врача – сто десять. Учись шесть лет, лечи больных и получай меньше токаря. Мой друг работает слесарем. Образование – высшее педагогическое.
– Это все-таки нерациональная трата государственных средств. Людей учат, тратят на их обучение громадные деньги… Надо заставить людей с дипломами работать там, где положено.
– Ну, положим, для всех и должностей-то начальствующих не хватит, – засмеялся техник. – Сейчас, к вашему сведению, многие молодые люди с дипломами стоят у станков, особенно техники. Это логично – человек должен набраться опыта, созреть прежде, чем руководить людьми. Кое-кто шумит: «Дескать, не за тем я учился». Разные люди бывают. Иного хлебом не корми, только дай покомандовать. А вот мой приятель, тот рассуждает по-другому: «Я хочу отвечать только за себя», – говорит он. Никто ему руководящих должностей не предлагает, и это его устраивает. Главный вред, как я полагаю, в том, что у многих специалистов низшего звена нет настоящей заинтересованности в работе. И отдельные из них, если не видят перспективы для роста, работают так… шаляй-валяй. Во всяком случае, не с полной отдачей. Отсюда и большая сменяемость кадров. Человек ищет, где лучше. Я не хочу сказать, что каждый инженер должен получать больше квалифицированного рабочего. Но когда инженеры получают вдвое меньше рабочих, которыми они командуют…
Малютину не нравились категоричность и горячность, с которой рассуждал пассажир о вопросе необычайно сложном, трудном, хотя многое в его словах казалось разумным. Он вдруг подумал: видимо, поездка мало что даст ему. Можно бы и не ездить. Ну, расскажет о Прохоре Зайцеве. И вообще, «изольет» перед кем-то душу… Да так ли уж это мало? И потом… Можно что-то сделать и у себя в совхозе по этой проблеме. «А не написать ли в «Правду»?.. «Воля, которая ничего не решает, не есть действительная воля: бесхарактерный никогда не доходит до решения». Откуда эта фраза? Чего она лезет в голову?..
До чертиков надоела тряска, и Егор, у которого от непривычно длинной езды – машину он вел сам – заболели плечи и шея, с радостью увидел, как вдали, на взгорьях, в темно-серых сумерках стали проглядывать огоньки совхозного поселка – полсотни километров остались позади.
СУМАТОШНЫЙ ДЕНЬ
1
Дорога была ужасной, иначе не скажешь. Вблизи от райцентра еще ничего, километров двадцать даже асфальт, а потом все хуже и хуже. Машина подскакивала, кренилась то вправо, то влево, тряслась и завывала. Сыпал дождь, мелкий и частый. Он начался дней пять назад и с тех пор идет днем и ночью. Грязь густая, противно чавкающая. Сапоги так крепко прилипают к ней, что не сразу и оторвешь.
А ведь еще неделю назад стояла жара и на небе не было ни облачка. Солнце нещадно палило и днем в деревне было безлюдно, тихо.
В такое время в колхозе всегда полно работы. В двух бригадах еще не закончили уборку хлебов. Осталось немного, но осталось. По-доброму-то надо бы проводить косовицу дней за пять, а обмолот дней за восемь. В основном так оно и получается. Но в основном!.. Бывает, кое-где хлеба перестаивают, зерно осыпается. Нынче весна была поздней, лето холодным, и хлеба созревали плохо. Косовицу начали уже осенью. А ведь надо еще убирать картошку и свеклу. А зимовка скота?… О подготовке к зимовке, собственно, больше всего и говорили на сегодняшней сессии районного Совета.
Федора Федоровича Федорова попросили выступить. Выступил, конечно: рассказал о своем колхозе «Победа», о том, что уже сделали и думают сделать. Хозяйство считается лучшим в районе. Правда, колхозникам Федоров не говорит, что оно лучшее. Наоборот: «Мы топчемся на месте, дорогие товарищи. И на ряде участков допускаем серьезное отставание…»
В удачные годы колхоз собирает больше тридцати центнеров зерна с гектара. И это в Сибири. Много продает государству мяса и молока. Больше двух миллионов рублей прибыли в год получает.
Федоров – известный в районе человек. И в области с ним считаются. Однако это приносит не только удовлетворение, пользу, но и некоторые неудобства, порой даже неприятности. Его вечно приглашают куда надо и не надо, он восседает в президиумах, часто выступает… И попробуй откажись. «Да вы что! Нет, это совершенно невозможно! Садитесь в президиум». А иногда командуют: «Так нужно. Мы же люди государственные». Будучи человеком дисциплинированным, Федоров ни от чего не отказывается. Говорят: надо ехать на собрание – едет, надо выступать – выступает. Врать не любит, выкручиваться не умеет.
Конечно, на сессию как не поедешь. Позавчера был пленум райкома партии. Тоже надо быть обязательно. А вот третьего дня сидел он на совещании, где «обсуждался вопрос о санитарном состоянии предприятий общественного питания». В такие-то дни! В июле медики приезжали в их колхоз и санитарное состояние признали хорошим. Вот и заседайте с теми, у кого плохо. Так нет же! «Выступите, пожалуйста, расскажите, как вы добились хорошего санитарного состояния». Куда денешься – выступил. Хотя, если по чести признаться, не знает он, «как добились», тут само собой получилось.
Федоров начал подсчитывать, сколько же раз выступал он в этом месяце и удивился: получалось больше десяти – на пленуме и на бюро райкома партии, на сессии райсовета, на заседании райисполкома, на президиуме райкома профсоюза. Ну, еще на партийном и профсоюзном собраниях, на заседании правления колхоза. В сельсовете тоже выступал. И это еще не все. Выступал он в райкоме комсомола, в техникуме и на семинаре культпросветработников. Трибунщик прямо, а не председатель колхоза. Иногда выступает без какой-либо подготовки, перед комсомольцами и культпросветработниками, к примеру. А попробуй-ка выступи без подготовки на бюро райкома партии или на заседании райисполкома, хо-хо!.. Надо подобрать цифры и факты, какие получше, все заранее продумать, а то ведь известно: слово не воробей… Иногда даже приходится писать выступления, а потом зачитывать их…
– К черту! – пробормотал Федор Федорович. – Хватит!
– Вы мне? – спросил шофер Андрей. Лицо у него утомленное и не по возрасту – Андрею тридцать четыре года – в глубоких морщинах. Тоже мотается вместе с председателем – в райцентр, в одну бригаду, в другую…
– Да нет, – встрепенулся Федоров и вновь «ушел в себя». «Другой бы радовался, что его на трибуну толкают, – раздумывал он. – Коли хотят тебя слушать, значит, уверены, что скажешь что-то толковое. Но почему тогда у меня такое скверное настроение?»
Андрей остановил машину.
– Не могу больше, Федор Федорович! Передохну минут десять.
Он уснул почти мгновенно. Он вообще мог засыпать в любое время и в какой угодно обстановке. Скажет себе: «Посплю-ка немножко», опустит голову и через пять-десять секунд – готов. Люди не верили: «Будто заснул, притвора. Ишь, как натурально храпит». Федор Федорович дивился и завидовал шоферу, сам он страдал бессонницей, засыпал с трудом, по часу, по два ворочаясь с боку на бок, несколько раз просыпался ночью и часов в пять утра, если не раньше, вскакивал с постели.
Федоров разбудил шофера через тридцать минут. Андрей тронул машину. Лицо его опять стало напряженным, взгляд упрямым, и никто не сказал бы, что несколько секунд назад человек спал крепким сном.
«Выступать надо, когда это крайне необходимо. А то послушаешь иного… Одни общие слова. К чему говорит! Да еще как говорит! С жаром, с выкриками. Просит: «Дайте еще минут пять, я не все сказал». Приводит факты, но пустяковые, которые никого и ничему не учат. Если отсеять фразы «в общем и целом», удалить все пустое, необязательное, что же останется? На сколько минут?»
Тут же усмехнулся: «А у меня как? Тоже с общих фраз начинаю и ими же заканчиваю. Зачем эта традиция? Да, но я стараюсь сказать что-то новое. Есть какая-то польза от таких выступлений? Должна быть!»
Однако и у него были пустые, необязательные выступления. «Федор Федорович, мы предоставим вам слово». – «А что я должен говорить?» – «Скажите что-нибудь. Ну, например, какие обязательства взяли, как их выполняете». – «Но я же говорил об этом прошлый раз». – «Ничего, расскажите еще».
«А все же много мы заседаем. Тот же вопрос о хлебоуборке. Мы обсуждали его на собрании районного партактива, на заседаниях бюро райкома партии, райисполкома и исполкома сельсовета. На сессиях райсовета и сельсовета. А в колхозе – на партийных и профсоюзных собраниях и на заседаниях правления. О том же самом говорили на президиуме райкома профсоюза и на комсомольском собрании. И уж, конечно, на заседаниях в райсельхозуправлении. И в области… Там тоже было немало всяких собраний, совещаний и заседаний. Собрали бы перед уборкой всех, кого надо, и разом все обсудили. А потом решали, что надо, в рабочем порядке. Ну, не одно, так два, три собрания, но не десять же.
На одном собрании все спокойно, деловито, на другом люди резко критикуют друг друга, едкие реплики, нервозные выкрики, шум…»
«Критика!.. Обсуждение и разбор с целью оценить достоинства, вскрыть и выправить недостатки. Оценка положительного и отрицательного, средство влияния и исправления недостатков и ошибок». Так или примерно так сказано в словарях о слове «критика». Однако сколько на это весьма полезное дело наслаивается ненужного, даже вредного. Кое-кто использует трибуну, чтобы показать себя. Дескать, пусть смотрят на меня и запоминают. Это трибунщики-простаки.
Трибунщики похитрее стараются высказать какие-то новые мысли, вносят предложения. Прочитают что-то в газете, журнале или книге, а подают так, будто сами придумали. Смотрите, какой я: все вижу, все замечаю и указываю пути к исправлению ошибок. Есть люди, которые выступают везде, где только можно. И это им возводится в заслугу: «Очень активный товарищ, вносит ценные предложения… Видать, толковый мужик. Что если дать ему пост посолидней?» А этот «толковый мужик» может быть лентяем из лентяев. Красиво говорит с трибуны и больше ни на что не годен. А по-настоящему способный человек нередко остается в тени, потому лишь, что слишком скромен, стеснителен, не выпячивается, тихо и незаметно делает свое дело.
Федор Федорович закурил и с досадой подумал: «Хватит об этом. Подремать бы». Но не дремалось, наплывали мысли все о том же.
«Скажи-ка человеку на улице, в театре, где-нибудь в парке, что он никудышный работник, что его надо гнать в шею – будет скандал. А с трибуны говори – безопасно. Даже если что-то и выдумал. Только изображай, что убежден в своей правоте».
Федоров вспомнил… В бухгалтерии облсельхозуправления работала женщина, пожилая и горластая. Выступала на каждом собрании. И всякий раз кого-нибудь беспощадно критиковала. Была она не очень грамотной, но умной, желчной и никого не боялась. А ее побаивались, особенно тихие, робкие люди. Даже заискивали перед ней. Выступает – в зале хохот. Раскритикованный бледнеет, краснеет, нервно ерзает в кресле, что-то выкрикивает. Несомненно, эта женщина использовала трибуну, чтобы показать себя, добиться власти над людьми, хотя бы и ничтожной. Она завела тетрадь, куда записывала недостатки и промахи в работе сослуживцев. Ее поправляли, порицали за огульную критику, но женщина не унималась. И теперь, будучи на пенсии, она продолжает выступать, поучает и критикует…
2
«Почему же у меня такое скверное настроение? Не предчувствие ли?» Отмахнулся: «А, чепуха!»
– Устал я, – сказал шофер.
– Отдыхай, Андрей. Приходи завтра утречком.
Заместитель председателя, она же главный агроном колхоза Екатерина Петровна Хомякова сидела у себя в кабинете. Хомякова почему-то упорно не хотела сидеть в кабинете председателя даже тогда, когда Федоров уходил в отпуск.
Екатерине Петровне тридцать восемь, а выглядит она на все пятьдесят: полное лицо с морщинами, усталая поступь. Была Хомякова на удивление спокойной и там, где надо бы сказать что-то резкое – от руководителя это иногда требуется, – ограничивалась обычными для нее деликатными фразами. У нее удивительная память. Федоров не встречал другого человека с такой цепкой, свежей памятью: знает всех колхозников по имени-отчеству, кто где живет, сколько имеет детей, чем увлекается. Может по памяти без конца перечислять цифры, факты, ничего не путая.
Всех ребятишек в деревнях знает и, конечно, они ее. На полях, на улице, на фермах заводит короткий разговор с прохожими: «Здравствуйте, Анна Павловна! Ну, как дочь растет?», «Как дела, Степан? Сколько нынче зайцев застрелил?», «Что пишет Андрей из армии?» Людям это нравится, и Екатерину Петровну уважают.
«Женщины более чутки и аккуратны, чем мы, мужчины», – подумал к чему-то Федоров.
Хомякова часто оставалась за председателя, и Федор Федорович чувствовал неловкость от того, что она работает за него, а он все ездит, где-то заседает, перед кем-то отчитывается или делится опытом.
Принесли документы, подготовленные ему на подпись бухгалтерией и инспектором по кадрам. Запрашивало сведения о работе райсельхозуправление.
«Много же требуют от нас отчетов. Особенно по зоотехнии, – подумал Федор Федорович. – Сплошной поток циркуляров и бумаг. А ведь всякая бумага тянет за собой ответную, Запрос писать проще».
Перед обедом позвонили из райсельхозуправления.
– Федор Федорович, нас интересует сохранность скота…
– Почему не звоните зоотехнику?
– Его телефон не отвечает.
– Но ведь в месячном отчете все было указано.
– Надо кое-что уточнить.
Ох, уж эти уточнения! Они тоже отнимают немало времени. Колхоз отправляет около десятка разных отчетов в месяц – в райсельхозуправление, в банк, в статистическое управление – мало ли куда. По животноводству, полеводству, о ремонте сельхозмашин, расходе горючего и о многом другом.
Разговор с райсельхозуправлением не клеился. У Федорова не было под руками нужных документов. Кроме того, надо было еще позвонить в две бригады, кое-что выяснить. Подошла Хомякова и быстро ответила на все вопросы. По памяти.
Потом он обедал, ездил в бригады. По дороге мучительно раздумывал: «Выключил ли я газ?» Последнее время его часто донимали вопросы: «Выключил ли я газ?», «Закрыл ли я дверь?», «Положил ли в сейф документы?». Возвратившись под вечер, зашел к Хомяковой, и та сообщила:
– Вас вызывают на совещание в сельхозуправление. Завтра в одиннадцать.
– Да что это такое? Я же только из района.
– Совещание у… – Хомякова назвала фамилию начальника райсельхозуправления. – Просили без опоздания.
Взглянув на хмурое лицо Федорова, Екатерина Петровна добавила с едва заметной усмешкой:
– Завтра в шесть у нас профсоюзное собрание. По плану.
Позвонил редактор районной газеты:
– Федор Федорович! Мне сказали, что вы будете в сельхозуправлении. Не смогли бы вы после совещания зайти к нам в редакцию? Наши журналисты хотели бы встретиться с вами, задать вам ряд вопросов о делах колхоза. Отчет о встрече мы дадим в газете. Ну и, естественно, снимочек. Задержитесь ненадолго.
Какой нелепый день! Голова тяжелая, как котел. Прошлой ночью он почти не спал, так… чуть-чуть. А днем никогда не ложился – все равно не уснуть, только голова разболится. Вспомнилось… В молодости Федор Федорович спал так крепко, даже днем, что мать не могла его разбудить и, рассердившись, хватала за ноги и таскала по избе. Вскочит, бывало, в голове свежо, на душе радостно и хочется прыгать. Всему свое время. Отпрыгался.
Под вечер был еще один звонок из райцентра. Федоров услышал голос председателя райисполкома. Тот интересовался, как идет уборка, спрашивал о кормах для скота, о вспашке зяби. Пообещал приехать в колхоз. Федор Федорович всегда радовался его приезду: председатель райисполкома поможет и советом, и делом. Не чинодрал, не зазнайка, славный, обходительный человек.
Трубка помолчала секунды две-три:
– Жалуются тут на вас, Федор Федорович. Кто? Да директор СПТУ. Учащиеся очень хотели бы послушать ваше выступление. Он дважды обращался к вам, но вы отказываетесь. Конечно, сейчас не до выступлений, и я ему сказал об этом. Но при случае… Когда-нибудь поедете в сельхозуправление или райком. Совсем отказываться нельзя, я думаю. Ведь вы теперь у нас становитесь знаменитостью.
– Я им что – Олег Попов?
– Эспэтэу готовит кадры для сельского хозяйства. Об этом мы не должны забывать.
– На мою долю, Семен Петрович, в отдельные месяцы выпадает до десяти-пятнадцати собраний и заседаний. Согласитесь, что это все-таки много. Столько времени уходит. Если собрание в районе, надо еще доехать. На многих собраниях приходится выступать. И почти к каждому выступлению готовишься.
– Заседаем мы, конечно, немало. Но никто вроде бы не жалуется.
– Да, кое-кому нравится ездить и заседать.
– Учтем, дорогой Федор Федорович, учтем.
Говорит дружески, весело. Их району повезло: все руководители здесь общительные, добрые, бюрократов нет.
«Бюрократов нет, а бюрократизм есть», – подумал Федоров. А вслух проговорил:
– Если нет особой надобности, не нужно отрывать председателя колхоза от работы. Особенно в дни хлебоуборки, заготовки кормов и сева.
Он сказал о многочисленных отчетах, телефонных звонках и добавил:
– Я тут хронометраж проводил на прошлой неделе. Что получается? Затраты рабочего времени, не связанные непосредственно с производством, составили у меня тридцать шесть процентов.
В трубке послышался вздох:
– Ну, не все же время так.
– Верно! Бывают недели, когда значительно больше тридцати шести процентов.
– Не хотите ли вы сказать, что собрания вообще никакой пользы вам не приносят? И что не нужны никакие отчеты!
Сейчас голос у председателя райисполкома был уже иным – громким и сердитым.
– Я этого не сказал. Только зачем мы на собраниях часто повторяем одно и то же? Общие, всем понятные слова. Длинные доклады. Бесконечные прения. Да хоть бы дело говорили. А то большинство выступающих переливают из пустого в порожнее. И на какие только собрания не приглашают? Дней десять назад я был на собрании, где обсуждался вопрос об охране памятников истории и культуры. Ну, какие у нас в колхозе могут быть памятники? Правда, я один был из председателей колхозов.
– Чего ж сидел? Ушел бы.
– Ушел, конечно. Но ведь надо было приехать туда, посидеть сколько-то и уехать обратно. Или вот совещание о санитарном состоянии предприятий общественного питания…
– Но это же вовсе не обязательные совещания. Вы могли там и не быть. Сказали бы, что у вас нет времени. Зачем ехали?
– Не всегда знаешь, какой вопрос будет обсуждаться. И потом все предупреждают – явка обязательна.
В трубке опять послышался вздох.
Федор Федорович вдруг ясно понял, в чем причина скверного настроения – бессонная ночь, собрания, звонки… И ненастье. Откуда быть хорошему настроению…
Он уходит из конторы обычно позже всех. Сегодня решил уйти пораньше.
3
Дома Федоров чувствовал себя легко. Еще много лет назад, когда его избрали председателем, жена Шура начала внушать ему: «Дома не думай о работе, все неприятности старайся выбросить из головы. Квартира – отдых». Он сначала смеялся: «Какая наивная!» Потом начал раздумывать: «А почему наивная?» И, открывая калитку, настраивал себя: «Я дома. Я отдыхаю». А если тягостные мысли все же одолевали, он садился в кресло, свободно опускал руки и без конца повторял: «Я отдыхаю. О работе буду думать завтра, завтра. Я отдыхаю. Мне легко, мне весело». И странно: эти простые слова, часто повторяемые, действовали на него лучше лекарства.
Пришла жена. Спросила, снимая плащ:
– Кто у нас дома?
И ведь знает: дома может быть только муж, две дочки учатся в институте и давно уехали в город.
У Шуры всегда бодрый, веселый голос. С годами он стал более низким, приобрел легкую хрипотцу, но оставался по-прежнему веселым и бодрым. Шура работает учительницей.
Хорошо, когда жена – неунывающий человек.
– Устал? Отдыхай. Я сделаю все сама.
У них в квартире тепло, чисто, уютно. Ковры, дорогая мебель, всевозможные красивые безделушки. И книги, много книг. Федор Федорович не понимает людей, которые не хотят по-настоящему благоустраивать квартиру, замусоривают ее, ставят какую попало мебель. Сейчас у сельских жителей есть деньги, но их надо расходовать умело. Федоров зря копейку не выбросит и колхозную, и свою собственную. Он и на собрании колхозников говорил о благоустройстве квартир. Вот то было нужное выступление!
За окном завывал ветер и продолжал лить холодный дождь. «Кончится ли он когда-нибудь?»
По радио стали передавать что-то о школьниках. Видимо, это подтолкнуло Шуру на разговор, который она начала:
– В субботу у нас будет викторина. Так вот… меня просили поговорить с тобой: не сможешь ли ты выступить? Расскажешь, что нового в колхозе. Минут на десять, пятнадцать. Ребятам будет интересно. С шести вечера.
– Викторина?
– Викторина.
– Я вам подошлю знаешь кого?
– Кого?
– Нового баяниста Дома культуры. И то по знакомству подошлю. Поскольку это в мои обязанности не входит.
– Хватит смеяться.
– Подожди! Это не простой баянист. Закончил музыкальное училище.
– Хватит, хватит!
– Хорошо, будем говорить серьезно. Как только закончим уборочную и все самое спешное, придем к вам в школу. Возьму с собой кого-нибудь из специалистов, хорошего комбайнера, передовую доярку и поговорим с ребятами. Но поговорим по-настоящему, неторопливо. Чтобы польза была. А то – викторина!..
– Чего ты взъелся? Не можешь – не надо.
«Вроде бы ничего не произошло, а настроение совсем испортилось. Как будто кто-то ни за что ни про что обругал тебя».
Видимо, это же чувствовала и жена.
– Что ты сегодня взвинченный такой? Бог с ней, с викториной! Я тебя сейчас покормлю знаешь чем? Нет, ты не догадаешься. Варениками с творогом.
Резко зазвонил телефон. Взяв трубку, Шура сказала:
– Тебя. Из района.
– Кто?
– Педучилище.
– Скажи, что меня нет.
– Как нет? – жена говорила торопливым шепотом, прикрывая трубку рукой. – Такой повелительный голос. Не женщина, а прямо генерал.
– Скажи, что уехал.
– Сейчас, сейчас (это она проговорила в трубку). Куда уехал? (это – мужу). Что я буду врать? Иди!
– Ну, скажи, что заболел. Умер! Скажи, что хочешь.
Нет, он сегодня и дома чувствовал себя как-то не так, тяжело, напряженно. Условный рефлекс, выработанный много лет назад, – за порогом дома успокаиваться, отрешаться от всех забот и неприятностей – на этот раз не сработал.
