Текст книги "Наш цвет зеленый"

Автор книги: Василий Захарченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ЖЕНА КОМАНДИРА

Я познакомился с Ниной Дмитриевной Гамовой на «краю света».

Не улыбайтесь – это не образное выражение. «Край света» – так называется маяк на одном из дальневосточных островов.

Маяк существует уже много-много лет. Огромный фонарь, установленный на башне, медленно вращается по ночам под действием часового механизма. Хрустальные линзы окружают яркую лампу. И поскольку линзы вращаются, свет маяка для проплывающих кораблей то вспыхивает, то гаснет. Одна секунда света – девять секунд темноты. Вот визитная карточка маяка, широко известного всем морякам Дальнего Востока.

Нина Дмитриевна приехала сюда из поселка. Там ее лаборатория, где она работает. Там ее дом, где она живет. А здесь она, как и я, в гостях. Ведь каждому хочется побывать на «краю света»!

А профессия у Гамовой такая, что ей не часто приходится покидать стены своей лаборатории.

Нина Дмитриевна старший сейсмограф обсерватории Дальневосточного научного центра Академии наук. А занимается она делом удивительным, и профессия у нее самая редкостная в нашей стране. Гамова работает в сейсмической лаборатория на станции предупреждении цунами.

Вы знаете, что такое цунами? На Дальнем Востоке все знают это драматическое явление.

Если переводить с японского, то «цунами» – это «большая вода в гавани». Если же говорить по существу, цунами – одно из самых чудовищных бедствий, которое несет с собой разгневанная природа.

Дальний Восток, побережье Тихого океана известны своими землетрясениями. Ведь не зря же на Курильских островах и на Камчатке дымятся действующие вулканы.

Однако землетрясение происходит не только на суше. Где-то там, в глубине Тихого океана, также происходят подводные извержения вулканов, сдвиги земной коры. Бывает это на больших глубинах, до 10 километров. Во время землетрясения чудовищная энергия встряхнутой воды ищет своего выхода. Вулканическая волна разбегается из эпицентра подводного землетрясения во все стороны к берегам земли. И чем положе берег, тем выше поднимается волна цунами. Иногда волны достигают высоты в несколько десятков метров. Обрушиваясь на берег, они смывают целые города и селения, выбрасывают корабли на вершины холмов, губят жизнь десятков тысяч людей.

Станция предупреждения цунами, установленная на острове, несет круглосуточную службу – ее назначение вовремя предупредить население, корабли о грозящей опасности. Вот почему Нина Дмитриевна редко покидает свой пост.

Волна цунами распространяется по океану с огромной скоростью – до 1000 километров в час. Но этого краткого времени, отделяющего эпицентр землетрясения от берега, достаточно для того, чтобы за 15-20 минут оповестить все населенно прибрежной зоны о возможности возникновения предательской волны.

Нива Дмитриевна, вернувшись со мною с «края света», охотно показывает свою лабораторию. Держа в руках длинную бумажную ленту, она неожиданно восклицает:

– Смотрите-ка, пока мы побывали с вами на маяке, сейсмограф добросовестно зафиксировал землетрясение мощностью в четыре балла. А мы даже и не почувствовали его. Сейчас я скажу вам, где его центр.

Гамова приближается к карте и, глядя на записи сверхточных приборов, отмечает на огромном бумажном листе неведомую мне точку, затерянную в просторах Тихого океана.

– Землетрясение произошло здесь,– спокойно говорит Нина Дмитриевна.– Оно не принесет нам беды. Во-первых, слишком далеко. А во-вторых, цунами заметно только тогда, когда землетрясение превышает семь-восемь баллов.

Прошло несколько дней, как мы познакомились с Ниной Дмитриевной Гамовой. За эти дни я узнал и се мужа, капитана 3 ранга Павла Афанасьевича Гамова. Он пограничник, человек энергичный и подтянутый. Павел Афанасьевич восторженно рассказывал мне о своей жене:

– Я познакомился с Ниной в Ленинграде. В то время она была еще студенткой Ленинградского института. Занималась электроникой. Мог ли я предполагать, что вот здесь, на далеком острове, куда она поехала вслед за мной, Нина найдет свое призвание! И вот видите, нашла…

Павел Афанасьевич замолкает. Затем говорит с улыбкой:

– Как говорится, оба мы охраняем границу от нарушителей. Я – от человеческих… Она – от природных…

С тем, как это происходит, я столкнулся буквально через несколько дней.

В это раннее утро ничто пе предвещало грозных событий. Светило яркое осеннее солнце. Залитые его лучами, в гавань возвращались сейнеры после ночного лова сайры.

Ночью, выйдя на крутой берег бухты, мы долго любовались этим незабываемым зрелищем.

Сайру ловят только в темноте, на электрический свет. Словно сказочные канделябры, на десятках рыболовецких судов горят по обе стороны каждого корабля гирлянды голубых ламп. На их свет идут из глубин океана косяки серебристой рыбы. Она начинает кружить возле судна. Тогда мгновенно голубой свет переключается на красный. Смена освещения словно гипнотизирует рыбу – она замирает на месте. Здесь-то рыбу и окружают сетями. Их вытягивают на борт – надо спешить на рыбозавод. И происходит это, как правило, рано-рано утром.

Именно такое утро и послужило началом событий.

«Не возвращаться! Наоборот, уходить дальше в океан,– последовала радиокоманда по всем кораблям,– Ожидается цунами!»

Это сейсмографы станции предупреждения, установленные в глубоких штольнях, дали сообщение о подводном землетрясении там, в глубинах Тихого океана.

Гамова дала сигнал тревоги: «Цунами!!!»

Надсадно завыла сирена. Заработали радиосигналы предупреждения. Над портом взвились сигнальные ракеты.

Мгновенно опустела бухта, и шхуны ушли в океан – там безопаснее. Но сигналу тревоги люди покинули прибрежные цеха рыбозаводов, портовые сооружения. Они по специальным лестницам побежали вверх по склонам, на безопасную высоту,– туда не докатится самая могучая волна…

Рванулись но серпантину дорог автомашины, за ними поползли трактора с прицепами.

Казалось бы, все в порядке…

Но вдруг кто-то вспомнил: там, по другую сторону острова,– катер детского клуба «Фрегат». На катере не действует рация! Смертельная опасность нависла над детьми.

Вот уже несколько лет при школе-десятилетке был создан этот клуб. Завуч школы, преподаватель истории Федор Иванович Пыжьянов, сумел сплотить ребят старших классов вокруг «Фрегата» – так назвали ребячий клуб историков, археологов, исследователей.

А тут первое серьезное задание – исследовать западные бухты острова: в некоторых обнаружены стоянки древнего человека – каменные орудия, осколки костей животных того бесконечно далекого периода!

Первой вспомнила о ребячьей экспедиции жена офицера Татьяна Константиновна Мовчан.

Медсестра по профессии, она недавно передавала ребятам походную аптечку, и школьники пожаловались ей на неисправность рации.

– Немедленно сообщить мужу! – решила Татьяна Константиновна, схватив телефонную трубку.

Буквально через пять минут над островом взвился вертолет пограничников, поднятый по тревоге.

Зеленая тень крылатой машины скользнула на бреющем полете в сторону берега, почти касаясь верхушек высоких голубых сосен. Там, внизу, в спокойной бухточке, мелькнул силуэт катера.

Оставляя за собой белый треугольник расходящейся волны, катер двигался вдоль берега.

По крутой спирали вертолет не снизился, а почти обрушился на катер сверху.

Командир воздушного корабля заметил растерянные и напуганные лица парней. Юные историки явно не понимали, что происходит. Рядом с катером застыла застекленная кабина, сквозь раскрытое окно которой что-то отчаянно кричал летчик.

Бессмысленно…

За ревом двигателя разобрать слова невозможно.

Вертолет пошел на второй заход. Он снова завис над катером.

И тогда ребята вдруг явственно увидели: на белом полотенце, растянутом вдоль распахнутой двери, черной краской было начертано шесть букв: ЦУНАМИ. По складам прочитали ребята зловещее значение букв.

И по тому, как катер резко повернул в сторону океана, по мгновенно сузившемуся треугольнику волны за ним летчик понял: предупреждение понято! Катер отходит от берега в безопасную зону.

– Спасибо! – бросил летчик в мегафон бортмеханику.– Откуда ты взял краску?

Тот расхохотался:

– Какая там краска… Сапожная вакса. Я и щетку с собой вожу… Люблю, когда сапоги блестят!

ЛАНЬ С ЗАСТАВЫ «3ВЕ3ДОЧКА»

Нет, вы даже не можете представить себе, как удачно расположилась застава «Звездочка»! Сотни километров выжженной кочковатой земли. Солнце висит над нею. Сквозь беловатое марево пыли, поднятой ветром, оно неистово греет землю, лишенную воды. А земля обдута ветрами. Они вырываются с Джонгарского ущелья, порывистые и злые, и начинают лизать раскаленную землю своим горячим языком.

Потому-то клочки земли между кочками засохшей травы и нищего кустарника кажутся промытыми – каждый камешек на виду.

А «Звездочка»-это чудо. Это зеленая вспышка на пепельно-серой полупустынной земле. Какие подземные силы вытолкнули на поверхность прозрачную, как стекло, ледяную струю? Почему вдруг здесь, на склонах сопок, забил из земли благодатный ключ? Вокруг него сосредоточилась жизнь, распустились цветы и налились соками камыши. Поднялись кустарники, в тени которых защебетали птицы. И даже небольшая рощица укоренившихся деревьев чувствует себя в близости воды так, словно нет вокруг пустыни, горячего ветра п до белизны вылизанной земли.

Здание заставы стоит возле кустарника, и тоненький ручеек, берущий начало из холодных ключей, чуть огибает зеленый островок, на котором живут пограничники.

Возле ручья часто попадаются следы диких животных. Острыми сердечками отпечатались следы сайгаков и антилоп. Глубоко прорезали прибрежный песок кабаньи копытца. Тонкими стрелочками исписаны песчаные берега ручья птичьими лапами.

Вода – это жизнь. И каждый, кто приходит сюда выпить глоток воды, оставляет на песке свою визитную карточку – недолгую память ночного посещения родника.

– Следы – великое дело,– говорит мне Никанор Сергеевич Палочкин.

Он старшина сверхсрочной службы, прапорщик. У него набирается молодежь опыта, приезжая сюда, на край Родины, со всех концов страны.

Граница пролегает по выжженным степям и каменистым сопкам. Здесь суровые зимы и беспощадное солнце. Ко всему этому надо привыкнуть. А что знаешь в свои девятнадцать – двадцать лет? Ведь это средний возраст находящегося на службе пограничника.

Никанор Семенович Палочкин познал все. Подтянутый, аккуратно выбритый, меднолицый от загара, он не один десяток лет отдал пограничной службе.

– Следы – это великое дело,– говорит он новобранцам в первый день прибытия новой смены.

Широкая пограничная полоса протянулась на добрые тысячи километров вдоль всех сухопутных границ Родины. Эта полоса вспахана и разрыхлена натруженными руками пограничников, словно подготовлена к посеву пшеницы. Она пересекает долины и пологие склоны холмов – она, как своеобразная лакмусовая бумажка, рассказывает обо всем, что происходит на границе. Здесь отпечатываются следы любого живого существа, пересекающего заветную черту.

– Надо уметь читать эту книгу,– говорит молодым пограничникам Палочкин.– А читать книгу – это значит верить в то, что ты знаешь подлинную правду, запечатленную на ее страницах. Вот перед вами следовая полоса. На взрыхленной почве – следы. Вы думаете, границу пересек кабан? Как бы не так! Я помню, как на одном из участков – я служил в ту пору в Армении – мы внимательно изучали кабаньи следы на полосе. Казалось бы, все правильно – у зверя четыре ноги, да и ступает он ими, как говорится, на законном расстоянии. А мы присмотрелись к следам и вдруг поняли: не мог так бежать кабан. У него две ноги загружены, а две словно облегчены. Так что ж вы думаете? Нарушитель ловко придумал. Надел на колени небольшие ходули, вырезанные по форме под кабаньи копытца, а две палки, тоже с копытцами, взял в руки. Так и перешел границу, работая под кабана. На следующий день мы этого «кабана» поймали. Он нам показал, куда свои копытца запрятал.

Палочкин улыбается, вспоминая подробности своего первого знакомства с пограничной книгой следов.

А здесь есть чему поучиться. На тренировочном участке заставы «Звездочка» выставлены сапоги-перевертыши. У них каблуки спереди, а носок сзади. Идет человек в одну сторону, а кажется, что он прошел в обратном направлении.

– Смотри внимательнее, как передается давление – на каблук или на носок. Сразу угадаешь, куда следы ведут,– поясняет Палочкин.

Выставлены там и лошадиные копыта с подковами – их тоже надевают на ноги нарушители, специально учась передвигаться «по-лошадиному».

Три дня назад на участке заставы в проволоке запуталась лань. Видимо, она бежала с той стороны границы и, запуганная, с разбегу запросто перескочила через двух с половиной метровый забор.

За проволокой была вспаханная контрольно-следовая полоса. Лань уже не могла разогнаться для второго прыжка, через второе заграждение. Вспаханная почва проваливалась под ее острыми копытцами. Животное оказалось в западне.

Всю ночь лань металась в тесном загоне. Две или три попытки перепрыгнуть изгородь закончились рваными ранами и царапинами на боку.

Когда пограничники подошли к забору, лань стояла в углу и дрожала мелкой дрожью. Большие, широко раскрытые глаза ее смотрели на людей со страхом и надеждой. Казалось, они молили человека: «Пожалей меня! Ты видишь, как мне тяжело, как я изранена и устала».

Пограничники аккуратно связали обессиленное животное и принесли его на заставу. Царапины и раны фельдшер залил зеленкой, отчего лань стала походить на какую-то фантастическую зебру не с черными, а с зелеными поперечными полосами.

Постепенно лань привыкла к человеку. Если вначале она не хотела есть с рук, то теперь аккуратно брала своими тонкими губами кусочек хлеба. Недоверчиво поглядывая в глаза человеку, она быстро перемалывала хлеб своими острыми зубами.

Вся застава полюбила лань. В свободное время пограничники приносили ей зеленую траву, скошенную возле родника, свежие ветки деревьев, сломанные в рощице.

Лань совсем перестала бояться людей. Молодые ребята в защитных гимнастерках трогательно ухаживали за животным. Оно напоминало им о доме, о жизни в колхозе, о том, что осталось где-то далеко позади. Ведь у каждого пограничника стоят за спиною незабываемые годы жизни, той самой, от которой он ушел сюда, на границу, служить Родине.

– Что будем делать с ланью, товарищ Палочкин? – спросил однажды старшину начальник заставы.– У нас ведь не животноводческая ферма, а пограничная служба. Непорядок это.

– Ну что же, если это не порядок, давайте отпустим лань. Пускай бежит в степь. Она прибежала с той стороны к нам, вот в паши степи ее и отпустим. Ей со своими сестрами жить нужно, а не с людьми. Как-никак животное деликатное, ему свобода необходима. А мы ее вместе с лошадьми в конюшне держим. Непорядок это…

Лань долго не понимала, чего от нее хотят. Она стояла и своими умными, широко открытыми глазами настороженно и грустно смотрела на привычную заставу. Царапины давно зажили на ее разлинованных зеленью боках. Полосатая «зебра» вновь стала пятнистой.

Кто-то резко крикнул, громко хлопнул в ладоши. Лань взметнулась на своих, как спички, тонких ногах, и скоро ее стремительное и грациозное тело растворилось в блекло-сером тумане разогретого солнцем пространства.

Вскоре возле родника все чаще начали появляться знакомые следы сердечком.

– Это наша лань! – восторженно говорили пограничники.– Она приходит сюда на водопой, проведать нас.

Но когда через неделю на распаханной полосе, километрах в трех от заставы, там, где линия границы резко поворачивала, обходя заросли кустарников, появились следы лани, Палочкин встревожился не на шутку.

Животное преодолело ограждение почти без разбега, пересекло контрольно-следовую полосу, вновь преодолело забор и оказалось на нашей стороне границы.

– Это что же получается: лань с ходу через две изгороди перескочила? – удивлялся Палочкин.

А ведь на полосе не заметно, чтобы животное стремительно бежало. Следы расположились так, словно лань, аккуратно и осторожно переступая, как говорится, след в след, перешла контрольно-следовую полосу.

– Нет, такого не бывает, товарищ командир,– настойчиво уверял начальника заставы старшина Палочкин.– Здесь что-то не так.

На протяжении нескольких часов командир старший лейтенант Андропов и старшина Палочкин кропотливо изучали следы лани.

Внешне казалось все правильно. Отпечатки не противоречили физиологии движения животного.

Смущало одно: при отсутствии разгона лань не могла преодолеть второй ряд ограждения: у нее не хватило бы сил перепрыгнуть через последний ряд проволоки высотою около двух метров.

Тревожное подозрение росло у старшины. Животное не могло поступить так, как записали его движение отпечатавшиеся следы.

Типичный для бегущего животного почерк следов. Но в момент преодоления второго ряда заграждения в отпечатках движения лани, запечатленных на полосе, не чувствовалось необходимого для прыжка напряжении.

– Кто-то перешел границу под видом лани. Другого объяснения нет.

– Но как же это могло случиться? Нарушитель ведь не летает по воздуху.

– Я хорошо изучил повадки нашей лани,– объяснял Палочкин командиру.– Каждый ее след словно по сердцу прошел. А эти следы и такие, как нужно, и в то же время совсем не такие. Я думаю, нарушитель каким-то способом преодолел проволоку. А чтобы собственные следы замести, оставил вместо них следы лани. Ему и разбегаться не надо было, чтобы прыгать… Надо немедленно объявлять тревогу.

Через четыре часа в полукилометре от границы в кустах терновника были найдены аккуратно сделанные кожаные наколенники, прикреплявшиеся ремнями. Из наколенника торчало деревянное подобие ноги животного с острым сердечком копытца. Именно на эти копытца и опирался нарушитель границы, преодолевая заграждение.

Это была нелегкая штука: научиться ползать на четвереньках, имитируя походку лани острыми стрелками искусственных копыт.

– Опытный перебежчик,– сказал начальник заставы, рассматривая принесенное приспособление.– Долго, видимо, тренировался, прежде чем осмелиться на таком приборе переходить полосу.

– Все-таки наша лань помогла разобраться в его ухищрениях,– радостно отметил Палочкин.

Нарушителя поймали на следующий день. Он скрывался в расселине скалистой сопки, километрах в восьми от границы. Дальше уйти ему не удалось. Цепочка пограничников взяла нарушителя в круг. Спрятавшись меж камней, он долго отмалчивался, не желая отвечать на приказания выйти и сдать оружие.

Когда круг пограничников сузился, нарушитель начал отстреливаться. Он стрелял редко, тщательно прицеливаясь. Пули щелкали о камень, за которым скрывались пограничники, и со свистом рикошетировали в сторону. Несмотря на это, круг преследователей продолжал сужаться. Прильнув к земле, используя всякое прикрытие, пограничники по-пластунски ползли вперед.

– Открыть предупредительный огонь! – приказал начальник заставы.– Не давайте ему высунуться.

Воспользовавшись огневой завесой, четверо пограничников почти вплотную подползли к расселине, в которой скрывался нарушитель. Спрятавшись за камни, один из них крикнул:

– Руки вверх! Сопротивляться бессмысленно! Ты окружен!

Новый ливень автоматных очередей прозвучал куда убедительнее слов. Над камнями расселины поднялась фигура грязного и потного человека с поднятыми вверх руками.

– Сдаюсь! – хрипло произнес он, выбросив навстречу пограничникам тяжелый пистолет.

Из брезентового мешка, который нарушитель тщетно пытался спрятать между камнями, были извлечены крохотная рация, пачка советских денег, поддельные бланки разных советских учреждений, консервы, сигареты.

В тот же вечер нарушителя и все его нехитрое имущество под охраной вооруженных пограничников отправили на вездеходе в отряд.

Когда его, хищно озирающегося по сторонам, вывели из комендатуры, кто-то из пограничников, шедших от родника, громко сказал:

– А ведь наша лань опять приходила к роднику. Ее следы мы теперь наизусть знаем!

ПСИXОЛОГИЧЕСКИЙ БАРЬЕР ИВАНА КОПЕЙКИНА

Рядовой Иван Копейкин первый год служит в пограничных войсках.

Родился он в маленькой деревушке, недалеко от Архангельска. Деревня расположена километрах в шестидесяти от железной дороги. Может быть, потому-то вся жизнь Ивана Копейкина связана с родным селом, с заботами и интересами колхоза. Копейкин нетороплив, рассудочен, недоверчив, порой и прижимист.

А тут судьба занесла его вдруг, как говорится, на край света – в далекие Прибалхашские пустыни. Здесь летом ртуть термометра поднимается порой до пятидесяти, а зимой спускается за сорок.

Да что там температура, когда из Джунгарских ворот дует евгей – так называют ветер, летящий с юга,– приходится все забывать. Буран поднимает тучи песка и мелкого камня. Он насквозь продувает одежду, он бьет в лицо и заставляет закрывать глаза. Нужны очки-консервы. К такому сразу не привыкнешь.

Не привыкнешь и к северному ветру – его называют здесь «сайкан». Сайкан порывист и могуч. Он срывает крыши с домов и брезент с автомашин. А однажды, когда офицеры вынесли стол для учений, сайкан поднял этот стол и унес его по воздуху за несколько сот метров.

Ко всему этому трудно привыкнуть Ивану Копейкину. Тихий и неразговорчивый, он медленно усваивает нелегкую пограничную службу. Что поделаешь, таков характер человека. И не от робости это, не от трусости. Так уж сложились жизнь и привычки.

– Тугодум ты, парень,– подшучивали над ним товарищи.

А пограничная служба требует от человека раскрытия всех его способностей, и не только внешних, но и внутренних.

– Опять зазевался, Копейкин! – делает ему замечание на разводе старший лейтенант Малейнов.– О чем ты думаешь, парень?

Копейкин молчит. Разве скажешь здесь, при всех, что он думал о родном селе, о тихой рыбалке на берегу неторопливой северной реки. Думал он и о Инне. Он даже не предполагал, что девушка пойдет провожать его в день призыва на военную службу. Сказала: буду ждать!

– Не пойму вас, товарищ Копейкин,– часто говорил ему лейтенант.– Вы словно двойной жизнью живете. Исполняете все аккуратно и неторопливо, а у всех такое ощущение, словно вы в каком-то полусне существуете. Как говорится, раздвоение сознания: одна половина здесь, а вторая – где-то далеко.

Копейкин хмурится и опускает глаза. На лбу его выступают крохотные бисеринки пота.

– Ну, а вот придется вам, товарищ Копейкин, выполнять настоящее, боевое задание. Ведь тут нужно целиком отмобилизоваться. Да так, чтоб мысль, тело, душа лишь одному делу служили, лишь к одной цели стремились бы. Хватит ли на это у вас сил?..

Иван Копейкин молчит. «Зачем старший лейтенант при всех позорит меня? Разве я виноват, что так устроен! Трудно привыкать сразу и к военному распорядку жизни, и к этой суровой, безжалостной среднеазиатской природе. Ну, а нужно будет, не подведу. Пусть во мне не сомневаются!» – про себя думает Копейкин.

Невысказанные эти слова Ивану Копейкину пришлось подтверждать, и, как выяснилось, довольно скоро.

– Сегодня ваше отделение будет проходить полосу морально-психологической подготовки,– объявил утром старший лейтенант Малейнов.– Вы знаете, что это такое? – продолжает он.– Это выполнение задания в подлинно боевых условиях, когда над головой летят настоящие мины и взрываются они у вас за спиной. Когда перестрелка идет не холостыми патронами, а настоящими пулями. Вам придется скрываться в окопе от машин, идущих в лоб. Вам надо будет наступать по горящей земле, преодолевать заграждения, брод, захватывать вражескую технику.

– Но ведь сейчас нет войны? – спрашивает у командира разбитной парень из Ленинграда, Николай Фролов.

Он в карман за словом не полезет. Как говорится, он все познал и во все проник. Ему все заранее известно. Рационализатор, техник с авиазавода в прошлом, он и сейчас, в воинской части, тоже с удовольствием мастерит. Может починить радиоприемник, наладить магнитофон, поставить телефон.

– В том-то и дело,– отвечает ему лейтенант.– Войны нет, а полосу вы будете проходить в совершенно реальных условиях. Да еще с полной выкладкой и противогазом.

Иван Копейкин молчит. Он никогда не рискнет что-либо спросить или возразить командиру.

Когда на следующий день подразделение старшего лейтенанта Малейнова рано утром выходит на преодоление полосы морально-психологической подготовки, Фролов все уже знает о ней. А Копейкин лишь пытается догадаться, что это за полоса и как ее проходить следует.

Отделение идет в наступление. Над головой обжигающий шар рано поднявшегося солнца. Сухая земля покрыта колючей травой и редкими подсохнувшими кустами. На груди автомат, у пояса лопата. На боку противогаз и фляга с водой. Запасные диски с патронами кажутся особо тяжелыми.

Отделение наступает короткими перебежками, используя неровный рельеф местности. Только что прошла минометная подготовка. Совсем рядом с грохотом рвались мины, и осколки со свистом пролетали, рассекая дрожащий от жары воздух.

Чего там скрывать, Копейкину не по себе. Хорошо хоть, товарищи рядом!

Когда Иван Копейкин ворвался наконец в отрытый окоп, он со страхом увидел, что та полоса, по которой он только что прошел, вспыхнула. Кто-то поджег разлитое горючее.

Ветер погнал на окоп удушающий дым и копоть. Рука невольно потянулась к противогазу. А в это время спереди начали надвигаться бронетранспортеры. Они шли, огрызаясь короткими пулеметными очередями.

«Пропустить их над собой. Залечь в окопе. Когда появится пехота, отбить ее,– помнил Иван Копейкин. И он сжался в комок на дне окопчика.– Что ж это теперь будет?» – напряженно думал он.

В грохоте выстрелов, в дыму и пламени он сосредоточил все свое внимание на одном: пройти полосу! Не опозориться перед друзьями-товарищами.

Копейкин смотрел, как умело и ловко действует рядом с ним Фролов.

Гибкий и натренированный парень ужом полз по-пластунски. Нырнул в окоп, как в детстве прыгают в ручей. И сейчас, в серой маске-противогазе, он, как показалось Копейкину, как-то по-особенному поблескивал стеклами очков.

«Молодец парень! – с завистью думал Копейкин.– Все-то он может…»

Перебегая от окопа к окопу, пропустив над головою изрыгающие пламя машины, бойцы отделения рванулись вперед. Мокрые от пота, прокопченные, они продвигались вперед короткими бросками.

«Больше я не могу! – жалобно говорил про себя Копейкин, чувствуя глухие удары сердца.– Не выдержу…»

– Вперед! – слышал он голос лейтенанта Малейнова.– Снять противогазы!

Свежая струя воздуха отрезвила Копейкина, дала ему прилив новых сил. Таким он и ворвался в небольшую горящую деревушку. Ее тоже надо было пройти с ходу.

Но было у Копейкина еще одно личное задание. Он должен был прыгнуть с крыши хаты на проходящую мимо машину. Тем самым считалось, что боец может обезвредить ее. А попробуй это сделать, когда изба дымится с одной стороны, а с другой уже пробиваются яркие языки пламени.

«Только бы не промахнуться,– стучит в мозгу Копейкина одна мысль.– Только не промахнуться…»

Иван Копейкин не узнает себя. Откуда пришли к нему эта уверенность и сила? Где-то позади осталась привычная сдержанность. Почти не напрягая усилий, он ловко взбирается по сломанной лестнице на чердак. Вот уже слышен рев приближающейся машины.

Сжавшись в комок, Копейкин прыгает вниз. Лишь только тело его успевает прикоснуться к раскаленной броне, как он уже стучит но пей прикладом автомата:

– Считайте – обезвреживание машины состоялось!

И тут же новый бросок в сторону от ползущей машины.

Наконец-то желанная вода! Пограничники вброд преодолевают канаву. Как они ждали этого брода, этой прохладной воды!

Иван Копейкин спотыкается и с наслаждением надает лицом вниз, в холодную воду.

«Вот бы затихнуть так!» – думает Копейкин. Несколько резких движений руками, и вот он уже на противоположном берегу. Промокший до нитки, со стекающими потоками воды и нота на лице, Иван Копейкин первым подбегает к финишной линии. Где-то рядом Фролов, за ним лейтенант Малейнов. За ними бойцы подразделения.

Сердце готово разорваться от напряжения. От чудовищной перегрузки, которую прошел человеческий организм, сосредоточив всю свою силу и волю для выполнения задания.

Но не только силу физическую. В разрывах мин, пламени горящего окопа, в свисте пуль, пролетающих над головой, Иван Копейкин вдруг почувствовал, что он тоже может не хуже своих товарищей отмобилизовать свою волю. И тогда, забыв о скромности, повернув раскрасневшееся, грязное и потное лицо к командиру, он крикнул задиристо и лихо:

– Товарищ командир, рядовой Копейкин задание по прохождению психологической полосы выполнил!

– Молодец, Копейкин! – похвалил его лейтенант.– Обкатался, поди!

Но слова его не были услышаны взволнованным солдатом. Порывистый сайкан бросил в сторону усталых бойцов очередные пригоршни горячего песку и мелких камешков.

Теперь в единоборство с человеком вступила природа. Но она была уже нипочем этим людям, сумевшим доказать самим себе, чего они стоят.