Текст книги "Наш цвет зеленый"

Автор книги: Василий Захарченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

СУДЬБА БЕЛОГО УМКИ

Умке все нипочем. Когда над льдинами заливается, воет снежная пурга, Умка роет себе яму в снегу и ложится на отдых. Никакой мороз не проберет его. Длинная шерсть, белая-белая, как снег, противостоит любому ветру и холоду. А когда Умка идет купаться в ледяную полынью, шерсть его не намокает – покрытая тонким слоем жира, она отталкивает воду.

У Умки маленькие темные глазки. Черный влажный нос и длинные черные когти, изредка выглядывающие из пушистой шерсти на белых лапах.

– Словно в масхалате ходит! – смеются над Умкой пограничники.

И они нравы. Если Умка лежит на снегу и прячет свой черный нос под белые лапы, его и распознать невозможно. Он полностью сливается со снегом.

Умка – его древнее имя. Так эскимосы назвали белого медведя, самое сильное животное Заполярья. Когда-то белых медведей было много и районе острова Врангеля и на побережье Чукотки. Но добрый и доверчивый зверь, который бросается на человека только тогда, когда ранен, отлично пережив тысячелетия в своем ледяном плену, не выстоял против человека. За последние десятилетия количество зверя в Заполярье очень поредело. Винтовки, винчестеры и даже автоматы сделали свое дело. Белый медведь находится на грани вымирания.

И только в районах Крайнего Севера – на ледяных торосах Чукотского моря, на снежных склонах сопок острова Врангеля – остались последние представители замечательного медвежьего рода: белых как снег, мохнатых животных с черным пятачком любопытного носа.

Перебегая по льдинам, переплывая полыньи и разводья, собираются на берегу острова Врангеля белые медведицы. Именно здесь выводят они своих детенышей, пополняющих редеющий род Умки.

Особую ценность представляет шкура белого медведя. И чем меньше становится животных, тем дороже платят богачи Америки и Европы за ослепительно белую шкуру Умки.

– Опять в районе нейтральных вод, недалеко от границы, среди торосов найдены две освежеванные туши медведей, товарищ старший лейтенант,– докладывал пограничник Сизов начальнику заставы.

– Ну-ка, покажите на карте, где вы видели убитых медведей,– попросил лейтенант Смирнов.

Пограничник низко склонился над развернутой картой местности. Изрезанный морем берег. Бесчисленное количество небольших озер, соединенных друг с другом запутанными змейками протоков. Граница льда, отмеченная неровными линиями. Условная двенадцатимильная зона, за которой нейтральные воды океана.

– Где-то здесь, товарищ старший лейтенант.– И пограничник указал пальцем на небольшой участок воды, покрытой льдами, он находился за нейтральными водами, однако недалеко от нашей морской границы.– Вчера мы случайно набрели на это место и удивились, с каким умением были убиты и освежеваны медвежьи туши. Вероятно, опять воздушный браконьер с Аляски.

– И не сомневаюсь,– уверенно сказал старший лейтенант.– Если туши не тронуты, а сняли лишь шкуру животного, значит, охотник прилетал и охотился с воздуха. Что-то они обнаглели за последнее время, эти «джентльмены удачи».

– А как же иначе, товарищ командир? Говорят, за шкуру белого медведя на Аляске до тысячи долларов платят. Не зря браконьеры почти открыто нарушают запрет охоты на белого медведя. Они не только в нейтральных водах браконьерствуют. Они вплотную к нашей границе подошли– знают, что у нас животные в безопасности.

Бесконечные снежные торосы, ледяные глыбы, встающие на дыбы. Ослепительная, голубовато искрящаяся природа – фантастический хаос снега, льда и безжалостного в Арктике солнца. Диву даешься, как здесь, в районе Крайнего Севера, в краю, где нет никакой растительности и в зимнее время самым теплым местом является ледяная полынная вода, как здесь живут и благоденствуют гигантские животные, вес которых достигает многих сотен килограммов.

Наделенные огромной силой, хорошо приспособившиеся за тысячелетия к суровой природе Арктики, белые медведи никого и ничего не боятся – здесь они самые сильные животные.

А человек?

Белый медведь столкнулся с человеком, даже не подозревая о той смертельной опасности, которую принесло с собою ото маленькое по сравнению с медведем существо, совершенно не приспособленное к арктическим условиям существования.

Бот он лежит на льдине, могучий властитель Арктики, раскинув белые лапы и выставив желтоватые пятки. Умка греется на солнце. Медведь сыт. Он только что полакомился тюленьим мясом и, наевшись до отвала, тихо дремлет.

Неожиданно из-за соседнего тороса до слуха его доносится легкое жужжание. Такие звуки не может издавать ни одно известное Умке животное или птица. Но звук все нарастает и нарастает. И вдруг, стремительно разрезав небосвод, над льдиною проносится, раскинув оранжевые крылья, огромная птица. Почти задевая за вершины острых ледяных торосов, птица начинает кружить над Умкой, снижаясь все ниже и ниже. Медведь еще не понимает, что происходит. Он с любопытством, без всякого страха смотрит на желтокрылую птицу, недоумевая, что нужно ей здесь, в царстве белых медведей, снегов и вечных льдов.

И вдруг оттуда, сверху, с воздуха, раздается гром, за ним еще один. Но Умка не слышит и грома. Пригвожденный к льдине смертельными выстрелами, белый царь Арктики истекает кровью, уткнувшись в белый, как его шкура, снег. А самолет начинает торопливо выискивать ровный кусочек льдины, для того чтобы приземлиться.

И вот уже запорошенная поверхность льда разрезана тонкими следами лыж. Заглушен мотор, и человек, торжествуя ч улыбаясь от радости после счастливой охоты, пробирается сквозь торосы к бездыханному, всего лишь несколько минут назад ничего не подозревавшему зверю. Человеку нужно немногое – ему необходима шкура.

Опытным движением ножа, не торопясь – вокруг на сотни километров никого нет и он не несет ни перед кем ответственности,– браконьер снимает шкуру, с невероятным усилием перекатывая тяжелую тушу медведя. Еще дымится багровая обнаженная туша Умки, а человек складывает добытое сокровище – шкуру. Он с трудом волочит ее к крохотному самолетику, на котором прилетел сюда, в заповедные места, откуда-то с берегов Аляски.

Выгодная профессия – охотники за шкурами белых медведей. Они принимают заказы от богачей, не знающих, чем еще украсить свои роскошные жилища. Браконьеры плюют на международные законы, запрещающие убивать вымирающее племя благородных животных.

Беспощадный дух наживы влечет этих людей в опаснейшие авантюры. А вдруг самолет потерпит аварию при приземлении на узенькой полоске гладкого льда среди окаменевших торосов? Вдруг не поднимется он – не хватит ему разбега? Вдруг разъяренное животное набросится на пилота, приблизившегося к своей жертве? Ведь никто не придет на помощь. Охотнику грозит холодная смерть, одиночество, гибель от голода. Ведь маршрут его браконьерского самолета не зафиксировал ни на одной из карт. Никто не знает, куда полетел он и зачем полетел.

И, наконец, его профессия наказуется по закону.

Но, как говорится на языке деловых людей – бизнесменов, чего но сделаешь ради денег?

Так думал об охотниках старший лейтенант Смирнов. Не один раз но пограничной службе своей сталкивался он с американскими браконьерами, безжалостно уничтожавшими в нейтральных водах последних представителей медвежьего рода в Арктике.

Карликовый самолет, летящий у самой поверхности ледяного поля. Вокруг на тысячи и тысячи километров беспредельное безмолвие снежной территории. Разве его заметишь? Скорость такого самолета не превышает ста километров в час. Современные истребители летят со скоростью, превышающей скорость звука,– это в десять раз быстрее браконьерского карлика. Серебряная сигара истребителя промелькнет над крохотным самолетиком, прижавшимся к земле. А дальше что? Ни сесть рядом невозможно, ни задержаться на малой скорости.

А медведей в Арктике все меньше и меньше. Они доверчивы, незлобивы. Размножаются медленно.

И еще вспомнил старший лейтенант Смирнов, как год назад вышла на заставу целая стая белых медведей. Что привело их сюда, к человеческому жилью? Какие силы вызвали в пограничный поселок штук двадцать красавцев Арктики? Медведи бродили между постройками. Они принюхивались к незнакомому запаху и не вмешивались в незнакомую человеческую жизнь. Они не пытались разрушить дома, не стремились унести провизию со складов. Никем не обеспокоенные, они погуляли по поселку и вновь дружно ушли в сторону Ледовитого океана.

«Не стрелять! – был отдан приказ пограничникам.– Этих животных убивать нельзя!»

И молодые ребята, проходившие всего лишь первый год службы, так и не подняли оружия на белое чудо Заполярья.

«Что же делать с браконьерами?» -думал старший лейтенант.

Не человеческие – звериные законы движут этими людьми. Отчаявшись во всем, они стремятся поправить свои дела преступной профессией.

Человечество уже полностью уничтожило свыше четырехсот видов животных. Они вымерли на нашей планете. В памяти истории последних столетий сохранились живые воспоминания о морской корове. Она жила по берегам северных островов Тихого океана, в Беринговом проливе. Людей привлекала не шкура морской коровы, превосходившей по своим размерам самых крупных моржей. Удивительно вкусная печень – вот что погубило морских коров. Беззащитный гигант жестоко уничтожался охотниками. Тушу выбрасывали, вырезали одну лишь печень. Хищническое уничтожение животных не замедлило сказаться. Последние представители этого рода животных были замечены в прошлом веке. Сейчас морских коров на планете уже не существует. Осталась память, остались рисунки, несколько скелетов – все живые животные уничтожены.

Эти мысли не покидали лейтенанта Смирнова. Они проносились в его голове стремительным потоком. Какой сложной становится служба пограничника, который чувствует ответственность не только за охрану границ, но и за охрану окружающей природы. Ведь на ее представителей тоже посягают нарушители.

На следующий день наряд пограничников вышел на ледяные торосы. Темные очки плотно закрывали глаза бойцов. Солнце бесновалось и искрилось на ледяных гранях торосящихся скал. Проваливаясь в глубоком снегу, обходя полыньи, бойцы двигались к месту, где были замечены туши убитых животных.

«Быть может, он еще вернется сюда,– напряженно дума! Смирнов.– Две шкуры, возможно, вскружили браконьеру голову: это стоимость нового роскошного автомобиля. Кто откажется вторично попытать счастья на том месте?»

Полярное солнце высоко стояло над головой. Ледяные скалы отбрасывали синие тени, и синими были следы бойцов на безукоризненно чистом снегу.

Через несколько часов небольшая группа пограничников подошла к месту преступления. Ночью здесь изрядно похозяйничали песцы. Белые зверьки пришли полакомиться мясом. На застывших тушах были заметны следы лисьих зубов.

Старший лейтенант был прав. Самолет браконьера неожиданно вынырнул из-за снежных торосов. То ли мотор самолета был отрегулирован так, что почти не давал шума, то ли бойцы были привлечены к драматической картине, лишь вчера разыгравшейся на льдине, но приближения самолета никто не заметил. Лишь когда шум двигателя раздался над головою и в безоблачном небо промелькнули красно-оранжевые крылья, пограничники поняли – преступник вернулся.

Но ведь он тоже видел их – советских воинов, пришедших защищать Умку.

Видел. Потому-то так резко и развернулся крохотный самолетик, словно нырнув в расселину между очередным рядом торосов.

– А ну, пошли-ка ты ему ракету вслед,– скомандовал старший лейтенант,– Пусть он, гад, почувствует, что мы пришли сюда не для того, чтобы приветствовать его, а для того, чтобы поговорить с ним по душам.

Красная ракета взмыла над синевато-белыми льдами. Видел ли се американский летчик? Это было неведомо бойцам-пограничникам. Но скорей всего видел. Больше непрошеный гость вблизи нашей границы не показывался.

ОПЕРАЦИЯ

Осипов задыхался. Он стонал от боли, метался по постели. На глазах была пелена. Нечеловеческая мука перекосила рот с потрескавшимися губами. Изредка старшина Карпов подносил к губам стакан, и Осипов короткими глотками пил воду. Он уже ничего не слышал, почти ничего не понимал.

Он не слышал рева разбушевавшегося океана, который бросал волны на влажный берег. Волны перебегали песчаные намывы и, шипя, прятались в траве кустарника.

В океане был шторм – один из тех штормов, что не часто обрушиваются на небольшой островок Курильской гряды.

Словно натянутые струны, гудели на ветру вытянувшиеся в сторону, противоположную океану, приземистые курильские сосны. Постоянно дующий ветер распластал ветви в одном направлении, и они напоминали своим видом полощущийся соленый флаг на норме плывущего по волнам острова.

Вот уже несколько дней вызванные с острова Сахалина катера не могли выйти в океан из-за шторма. А их нетерпеливо ждали здесь, на острове.

Осипов заболел неожиданно. Вначале казалось, это несерьезно. Начальник заставы капитан Комар освободил солдата от служебных обязанностей.

«Ничего, пройдет,-думал он.– Парень молодой, полон сил. Мало ли что случается. Выдержит».

Но с каждым часом больному становилось хуже. Он метался на постели в жару и просил только одно: пить…

Резкие порывы ветра, казалось, хотели в клочья разорвать зеленые флаги курильских сосен. Деревья стонали и свистели на этом пронзительном ветру. Дыбился волнами океан. Вот уже в четвертый раз выходил капитан Комар к берегу и мучительно вглядывался в свинцовый горизонт. Облака, распластанные над белыми гривами барашков, словно срослись с ними. Горизонт был неразличим, и, самое главное, там, на горизонте, не было видно ожидаемой помощи.

Капитан Комар поднялся на смотровую вышку. Металлические ступени лестницы казались ему ледяными. Ветер неистово свистел, цепляясь за стальную конструкцию. И, лишь попав га стекло наблюдательной будки, Комар почувствовал, что он может говорить.

– Ну как,– обратился он к рядовому Малюбину, дежурившему на вышке,– катера еще пе видно?

– Никак нет, товарищ капитан!-бойко рапортовал рядовой Малюбин.

Комар вновь спустился к больному.

Каким-то вторым чувством он понял, что Осипову совсем плохо. Небритое лицо его стало пепельным. Обтянутый нос, казалось, пожелтел. Пожелтели и губы.

Осипов дышал хрипло и порывисто. Он глотал воздух торопливыми глотками и, уставившись невидящими глазами в потолок, хрипло повторял:

– Пить… пить…

Катер появился под утро. Об этом событии доложил рядовой Малюбин. Он позвонил по телефону начальнику заставы и сообщил:

– На горизонте черная точка. Предполагаю, что это катер. Продолжаю вести наблюдение.

– Продолжать наблюдение! – коротко бросил капитан и почти выбежал из караульного помещения.

Ветер обрушился на него с неистовой силой. Октябрьский холодный, колючий ветер переменчивого по своему характеру Тихого океана.

Над «горячим» пляжем курился туман. Он стлался но песку, подгоняемый ветром. Длинный змей ребристых водорослей беспомощно расстилался по песку.

«Удивительная эта земля!»-думал капитан. Согреваемая вулканическим теплом песчаная полоса была, вероятно, единственным пляжем на земном шаре, где круглый год торжествует тепло. Даже зимой, когда двухметровый слой снега покрывает склоны сопок, и без того обглоданные ветрами ветви сосен трещат и ломаются под тяжестью снегопада, даже в эти дни прибрежный пляж разогрет, словно июльским солнцем.

Но сейчас капитану Комару было не до горячего пляжа. Капитан ждал врача, хирурга. Жизнь Осипова была в опасности. Больной ждал помощи.

Тупая накатная волна не подпустила катер к берегу. Глухо посапывая мотором, он болтался метрах в трехстах от ревущего волнами горячего побережья.

А ждать было нельзя. Хриплое дыхание Осипова стало прерываться. Глаза его закатились. Человек умирал.

Лишь через полтора часа по горло в ледяной воде, промокшие до нитки бойцы заставы на плечах донесли товарища до небольшого понтона, спущенного с катера. Понтон не раз заливало волной, и боцман отчерпывал воду торопливо и ожесточенно.

Больной, завернутый в плащ-палатку, был неподвижен. Хриплое дыхание едва срывалось с его губ. Палатка была мокрой и жесткой.

«Совсем как кровельное железо»,-почему-то подумал боцман.

Попасть на борт сторожевого катера было еще сложнее. Понтон бросало вверх и вниз метра на три. Было почти невозможно уловить то короткое мгновение, когда борт понтона и палуба катера сходились на одной линии. Но именно это мгновение и нужно было поймать, чтобы перебросить закутанное в плащ-палатку тело с понтона на катер.

Вот уже в сотый раз перед глазами боцмана и матросов мелькал черный борт катера. В красных спасательных жилетах, надетых поверх штормовых курток, матросы мучительно ловили то заветное мгновение, когда единым согласованным рывком смогут они передать больного человека в руки товарищей, также напряженно сжавшихся на борту прыгающего но волнам катера.

Одно неосторожное движение – и человек окажется в поде.

Где-то там, на берегу, усиленно всматриваясь в неистовую пляску катера и понтона, отданных стихии волн, стояла группа пограничников, доверивших товарища рукам врачей…

Наконец Осипова внесли в капитанскую каюту. Он лежал беспомощный, потеряв сознание, на мокрой плащ-палатке, которая служила ему и постелью, и защитой от водяных брызг.

«Неужели операция?»-мучительно думал старший лейтенант медицинской службы Леонид Богомолов.

Он внимательно ощупывал влажными от волнения пальцами упругий живот пациента.

«Перитонит»,– промелькнуло в голове у врача.

– Да, нужна немедленная операция. Пи секунды промедления.– Богомолов выпрямился и отошел в сторону.

«Вот оно, первое испытание в моей жизни»,– думал молодой врач.

Всего лишь пару месяцев назад он прибыл на базу. Да, не раз делал он решительное движение скальпелем над человеческим телом. Но это было в анатомическом театре, и человека тогда не было – перед ним было мертвое тело. А здесь…

Катер бросало из стороны в сторону. Волны хрипло накатывались на борт крохотного корабля, пытаясь опрокинуть его. Они глухо разбивались о палубу, и эти удары доносились в каюту, словно далекие удары гонга.

Раздумывать было некогда. Врач поймал на себе напряженные взгляды матросов. Они ждали. Они верили.

И тогда он почувствовал то пока еще неизъяснимое, по крепнущее ощущение уверенности, он понял: сейчас все зависит от того решения, которое примет он, еще безусый, неопытный, измученный морской болезнью военврач.

– Кастрюлю кипятку!-коротко бросил Богомолов.– Со стола все снять. Боцман, чистые простыни. Мыть руки… Валя, готовить инструмент,-почти грубо бросил он фельдшеру Федоровой.

И но тому, как молча и торопливо скрылся старшина 2-й статьи Павел Белов, и по короткому, как вспышка света, взгляду, брошенному на него матросами, Богомолов понял, что он поступил правильно.

Катер метался по волнам. Природа словно издевалась над крохотным суденышком, задавая ему невыносимую трепку. Вахтенный повернул судно носом навстречу волне и, стиснув зубы, таранил гребни набегающих валов. Судно выровнялось и, словно галопирующий конь, глухо плюхалось с волны на волну.

А в капитанской каюте происходило почти невероятное. Четыре матроса строго, словно но команде «смирно», стояли вокруг небольшого капитанского стола, придерживая обнаженное тело умирающего человека.

Никто не видел его лица, прикрытого маской. Валя Федорова, подтянутая, строгая, одетая в белый халат, в тонких резиновых перчатках, пыталась разложить на куске марли вынутый из кипящей кастрюли инструмент.

Стол, потолок, пол качались у врача перед глазами. Голова кружилась. Но какая-то железная, непоколебимая ясность вдруг внезапно охватила его сознание. Он даже удивился, откуда это пришло. Пришло впервые в его короткой жизни. И в еще более короткой хирургической практике.

– Пульс! – почти выкрикнул он.

– Учащенный,– басом ответил Белов.

– Скальпель! – прокричал Богомолов фельдшеру.

Холодный металл коснулся разгоряченного тела человека. Но

скальпель скользнул уверенно. Рука казалась Богомолову чужой. Она была холодна и спокойна.

И слово «щипцы» он произнес почти шепотом. Но матрос, стоявший возле кастрюли с кипятком, услышал этот шепот, несмотря на глухие удары волн и свист ветра над океаном.

Операция длилась полтора часа. Где-то в углу молоденький матрос Васильев, по-детски всхлипнув, осел на пол. Хирург не обратил на него внимания – и не такое бывало в анатомичке с молодыми студентами. Боцман Белов, до крови закусив губу, всматривался в открытую рапу на теле Осипова, не выпуская его пульса. Сердце билось учащенно, но билось, а это главное.

Богомолов действовал спокойно. Словно автоматически, двигались его руки, и в сознании его сама по себе возникала цепочка основных действий, которые он должен был сделать. Руки хирурга подчинялись этому внутреннему спокойному голосу, руководившему им.

Когда через полтора часа Богомолов снял перчатки п, почти не глядя, бросил их в то же самое ведро с окровавленной ватой и кусками марли, оп уже был совершенно спокоен.

«Только бы не было инфекции,– напряженно думал оп.– Все остальное я сделал правильно. Промыл кишечник, зашил полость. Два укола взбодрили усталое сердце больного».

Океан бесновался и неистовствовал. Вахтенный, стоявший у руля, таранил волны, вглядываясь сквозь забрызганное стекло в пляшущую перед глазами линию горизонта. Но он улыбался. Улыбался боцман, грубовато разглаживая шершавой ладонью седые виски. Застенчиво, по-детски улыбался матрос Васильев под чуть насмешливыми взглядами товарищей. Улыбалась Валя.

Но улыбался лишь молодой хирург. Он сидел обмякший и обессиленный возле своего первого пациента, которому он спас жизнь. Сидел, даже не догадываясь о том, что вся команда пограничного катера будет отныне с уважением глядеть на него, молодого и безусого, прошедшего первое испытание на мужество.