355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Емельяненко » В военном воздухе суровом » Текст книги (страница 7)
В военном воздухе суровом
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:21

Текст книги "В военном воздухе суровом"


Автор книги: Василий Емельяненко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Ведущий пошел по большому кругу. Когда под крылом скрылся слабо мерцавший аэродромный костер, он засек время и взял курс на Бобруйск. Справа и слева от ведущего пристроились ведомые Гетьмана: заместитель командира 4-й эскадрильи по политической части старший политрук Владимир Василенко и командир 3-й эскадрильи капитан Николай Саталкин. Остальные где-то позади.

Перед летчиком бледно фосфоресцируют стрелки и деления приборов, под крылом – темный полог леса. Ведущему казалось, что минутная стрелка на часах остановилась, лишь прыгающая по циферблату и отсчитывающая секунды светящаяся нить показывает, что время идет. Минута полета – пять километров пути.

Через двадцать минут под крылом проплыла к хвосту оловянная полоска Днепра. Это половина пути. Где-то там, слева, – Старый Быхов... Начала розоветь полоска горизонта за хвостом самолета. Не доходя до Березины, Гетьман, а вслед за ним и другие летчики выключили навигационные огни. Ведомые неотступно следуют за командиром. Они будут повторять все, что сделает ведущий над целью.

При подходе к Бобруйску штурмовики пошли еще ниже, а впереди по небу уже побежали торопливые трассы, в рассветном небе засверкали вспышки зенитных снарядов. Слева по курсу видна взлетно-посадочная полоса, по обе стороны от нее плотными рядами поблескивают самолеты. Ведущий с доворотом пошел в атаку.

Из-под крыльев штурмовиков дымным росчерком рванули "эрэсы", короткие вспышки блеснули в рядах бомбардировщиков. Полыхнул огонь, закувыркались обломки. Понеслись пулеметно-пушечные трассы, кромсая крылья с черными крестами. А у самой земли от штурмовиков отделились стокилограммовые бомбы. От их взрывов заполыхали "юнкерсы" и "мессершмитты", подготовленные к боевому вылету. Не успели-таки взлететь вражеские самолеты.

...Самолет командира полка снижался над своим аэродромом, оставляя за собой дымный след. Мотор давал перебои. Приземлился, отрулил в сторону, выключил мотор. Но Гетьман почему-то не открывал фонаря. Подбежали техники и сразу начали орудовать у кабины молотками и ломиками: от удара зенитного снаряда, оказывается, заклинило фонарь.

Помогли Гетьману выбраться из кабины: он с головы до пят был залит маслом, белели только зубы да белки глаз. Командир с трудом держался на ногах. Его отвели под руки в сторонку, он присел на пенек, склонился и несколько минут не мог вымолвить ни слова, а только кашлял и отплевывался маслом. Отдышавшись, спросил:

– Из второй группы все вернулись? – О своих ведомых, старшем политруке Василенко и капитане Саталкине не спрашивал. Он видел, как сразу же после штурмовки аэродрома два горящих самолета скрылись за лесом.

Гетьману доложили, что раньше всех прилетел майор К. с одним своим ведомым. Посадил он самолет около аэродрома на фюзеляж. "Что за чертовщина? подумал командир. – Летел позади, а вернулся первым". Позвали майора, уже доставленного на аэродром с места вынужденной посадки.

– Как вы заходили на цель? – спросил его Гетьман.

– Вот с этого направления, – ответил тот, проведя по планшету ладонью.

– Вы уж потрудитесь снять перчатки да покажите поточнее! – возвысил голос командир. Он терпеть не мог, когда по карте водили пальцем, и неукоснительно требовал, чтобы показывали острием карандаша. А тут не рядовой летчик, а его заместитель провел по планшету всей пятерней.

– Пожалуйста, можно и поточнее, – ответил майор и начал не спеша стягивать с каждого пальца в отдельности плотно облегавшие руки перчатки.

– Возьмите карандаш, вычертите расположение самолетов на Бобруйском аэродроме, покажите, как заходили.

– Товарищ майор, – подчеркнуто по-строевому выпрямился К., – я картинки рисовать не умею.

– Да вы мне не картинку, а простую схему начертите!! – Командир закашлялся.

Пока майор К. копошился в своем планшете, Гетьман принялся вытирать платком с лица масло и увидел стоявшего поодаль молодого летчика – одного из ведомых майора К. Командир поманил его рукой. Тот подошел, потупился в землю.

– Вы вернулись вместе с майором? – спросил его командир.

– Так точно...

– Цель хорошо запомнили?

– Нет, товарищ командир...

Гетьмана словно пружиной подбросило с пенька, его обожгла догадка: "Может быть, мой заместитель и над целью не был, потому и "картинки" рисовать не умеет?"

– Куда же сбросили бомбы?

– По пустому месту... – тихо ответил летчик, скосив глаза на стоявшего к нему спиной майора К.

У Гетьмана гулко заколотилось сердце, зашумело в ушах, как от близко взорвавшейся бомбы. Потом он увидел, как у летчика выступили слезы, как тот досадливо смахнул их рукой. Смягчился, взял летчика под локоть, отвел к своему искалеченному самолету.

– Расскажите все по порядку.

– Мы еще не долетели до Березины... Вдруг товарищ майор круто отвернул влево, пошел вниз под строй. Я еле успел за ним... Смотрю, у него бомбы посыпались, и я машинально нажал на кнопку сброса. Потом он и "эрэсы" начал пускать. Только тогда я рассмотрел, что под нами болото, и "эрэсы" пускать не стал. Решил было сам идти на Бобруйск, но других самолетов уже не увидел, а ориентировку потерял... Пришлось лететь за товарищем майором...

В это время Гетьман услышал за спиной голос майора К.:

– У меня забарахлил мотор, поэтому я решил на цель не идти. А бомбы сбросил, чтобы не подорваться на них во время вынужденной посадки...

– И в трех километрах от аэродрома сели на фюзеляж? – сверкнул на него белками глаз командир.

– Мотор перегрелся, совсем перестал тянуть. Козырек забросало маслом...

– Во-о-он!! – несвоим голосом закричал Гетьман, его рука дернулась к кобуре, но кто-то ее перехватил.

...Техники подняли штурмовик майора К. на колеса, заменили винт, запустили двигатель. При пробе на земле, а потом и в полете он работал совершенно нормально. Комиссия пришла к выводу, что летчик специально "вскипятил" мотор, закрыв заслонку маслорадиатора.

В тот же день, когда устало-багровое солнце заваливалось за макушки сосен, на поляну собрали летчиков и техников. За ящиком, покрытым куском красной материи, сидели трое из военного трибунала. А перед ними спиной ко всем стоял высокий человек с непокрытой головой, неподпоясанный, со споротыми петлицами. Не хотелось верить, что это он недавно клялся в Богодухове у ветряка: "Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй – за товарища Сталина!..", а выпустил эти "эрэсы" в болото.

Председательствующий трибунала от имени Родины объявил приговор:

– За трусость – к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

Гетьман попросил:

– Только не здесь. Увезите его куда-нибудь подальше.

Полк трижды летал на Бобруйский аэродром. Разведка определила ущерб: уничтожено и сильно повреждено 23 бомбардировщика и 47 "Мессершмиттов".

Прошло много лет, оставшиеся в живых вспоминают о самых памятных первых днях войны. Вспоминают о налетах на Бобруйский аэродром. Вспоминают о старшем политруке Владимире Никифоровиче Василенко, который тогда не вернулся с задания. Ветераны не раз говорили: "Золотой был человек, весельчак, в летчики из технарей выбился. Был лучшим конферансье на концертах художественной самодеятельности. Половина Харькова его знала. Если в афишах объявлен ведущим Василенко, то приходили занимать места пораньше. Даже начальство старалось не опаздывать после того, как однажды Василенко перед самым открытием занавеса с авансцены провозгласил: "Шире дверь, чета Кожуховских идет!" – И тучный начальник штаба с супругой прошествовали под аплодисменты.

Василенко сел на подбитом самолете в районе Бобруйска. Немцы закопали его в землю живым, оставив на поверхности лишь голову. Его спасли от смерти выходившие из окружения солдаты. Ходили слухи, что Владимир Никифорович был помещен в клинику для душевнобольных. Разыскать его, однако, не удалось. Члены семьи Василенко – жена, дочь и сын – до сих пор пишут письма: "Может быть, он жив и теперь?"

Не так давно в разговоре с генерал-майором авиации Семеном Григорьевичем Гетьманом мы вспомнили о случае с майором К. Гетьман сразу посерел, щеки его затряслись.

– Об этом позоре стыдно вспоминать и через двадцать пять лет. Я его тогда сам чуть не пристрелил на месте. Кожуховский успел схватить за руку и отвести пистолет... Расстрел, оказывается, заменили передовой, кровью искупал. А потом его видели в какой-то тыловой авиационной части...

Наземный эшелон

Железнодорожный состав, в котором следовал из Богодухова на фронт штаб полка со всякими хозяйственными службами, по нескольку часов простаивал на пустынных перегонах. Паровоз лениво отфыркивался струйками пара, никто из пассажиров "телячьих" вагонов не знал, когда же наконец состав снова тронется в путь. Начальник эшелона майор Кожуховский, проявляя не свойственную его комплекции подвижность, пытался ускорить продвижение. Он пробивался к военным комендантам станции, осаждаемым разным начальством, хотя толку от этого не было никакого. График движения поездов из-за непрерывных бомбежек постоянно срывался, и длинную вереницу составов время от времени проталкивали в порядке живой очереди. Все двигались на фронт, у всех одинаковая срочность. Ни высокие воинские звания, ни угрозы не помогали.

После отлета 4-го штурмового полка на фронт в Богодухове оставалось ни много ни мало 400 человек, да еще всякое штабное имущество полка, подвижные авторемонтные мастерские, хозяйственная часть с запасами обмундирования, продовольствия, полевыми кухнями. Набралось несколько десятков ящиков с личными делами. Они, мол, там понадобятся для составления наградных листов. Для перевозки всего этого вслед за воздушным эшелоном потребовался железнодорожный состав. Подали его не скоро, много времени заняла и сама погрузка.

Состав еле тащился через Бахмач на Гомель. А дальше?.. Дальше, по-видимому, на Старый Быхов? Об этом майор Кожуховский узнал перед отправкой эшелона от прилетавшего с фронтового аэродрома пилота. Теперь же, в пути, связи с полком не было, и станции назначения никто не знал.

В Гомель эшелон прибыл на десятый день. Проехали всего лишь половину пути. Кожуховскому удалось разузнать, что полк не в Старом Быхове (там уже противник) и не в Климовичах (передовые части немцев прорвались и туда), а в Ганновке. Это в 150 километрах северо-восточнее Гомеля. Но железнодорожные станции на пути следования закупорены разбитыми вражеской авиацией составами. Трое суток стояли в тупике на Гомельском узле рядом с цистернами. Соседство не из приятных. "Мессершмитты" несколько раз с малой высоты обстреливали скопище эшелонов на станции. К счастью, обошлось без жертв, стоявший рядом эшелон с горючим они не подожгли.

Только 10 июля, через полмесяца после отлета штурмовиков на фронт, остальной личный состав с имуществом был переброшен несколькими рейсами автотранспортом из Гомеля в Ганновку. Прибывшие из Богодухова увидели там уже не тот полнокровный полк, который на рассвете 27 июня поднялся в воздух, а его остатки: с десяток штурмовиков и всего лишь 18 летчиков.

Командир полка и комиссар были, конечно, рады тому, что полк теперь в сборе, но появились новые заботы. В первое время ощущалась нехватка техников и оружейников, а теперь их с избытком. Было трудно без штаба, а сейчас штаб с ворохами дел казался вроде бы обузой. Подсчеты показали, что на каждого летчика приходится более 30 человек, обеспечивающих полеты...

Самолетов мало, а хозяйство полка непомерно велико. В Климовичах при меньшем количестве людей было легче скрыть аэродром от воздушной разведки, да и перебраться в Ганновку не представляло особого труда. Теперь же командира и комиссара беспокоили мысли: как уберечь людей при бомбежках аэродрома? Как перебазироваться со всем штабным и хозяйственным имуществом на двух грузовиках?

И, как на грех, немецкие самолеты начали по нескольку раз в день бомбить аэродром. Через два дня пришлось перебраться в Каничи. И снова бомбежки. Зенитных средств на аэродроме не было, немцы совсем обнаглели. Техник Лиманский с оружейником Иванушкиным решили сами соорудить зенитную пушку.

– Мы проучим фрицев! – сказали они. Сняли с аварийного штурмовика пушку, хитроумно ее укрепили на самолетный домкрат, приспособили к пушке и коллиматорный прицел, о который летчики били лбы. Незваный гость не заставил себя долго ждать: на малой высоте появился "мессершмитт". Заработала пушка, трассы прошли рядом с самолетом, – тот взмыл "свечой" и убрался восвояси. О самодельной зенитке прослышало начальство. Ее вскоре увезли прикрывать штаб дивизии генерала Кравченко...

Связь с войсками постепенно налаживалась. У летчиков на картах была нанесена линия фронта, хоть и не очень точная: обстановка быстро менялась, сплошного фронта не было. Приблизительно даже знали, где дерется 13-я, а где 21-я армия, составившие недавно образованный Центральный фронт. Наши армии были развернуты в направлении на северо-запад, и немецкое командование видело в этом угрозу своему правому флангу глубоко вторгнувшейся группы армий "Центр". Еще бы не угроза! Когда летчикам сказали, что войска 63-го стрелкового корпуса под командованием генерала Л. Г. Петровского продвигаются к Бобруйску, а конная группа легендарного героя гражданской войны Оки Ивановича Городовикова совершает рейд в 40 километрах западнее Березины и перерезала Варшавское шоссе, то многие этому вначале не поверили.

– Опять слухи, – сказал кто-то.

– Поосторожнее на виражах, – одернули его потихонечку.

– А что я такого сказал?

– Фитиль у тебя сырой...

Установилась связь с Гомелем, где оказался штаб Центрального фронта. Разместился он в приметном особняке, который усердно бомбила вражеская авиация. Но из этого помещения уходить не собирались: там находился хорошо оборудованный узел, позволявший поддерживать устойчивую телеграфную и телефонную связь с войсками и с Москвой. Командующий ВВС Центрального фронта комдив Г. А. Ворожейкин разыскал по телефону майора Гетьмана и приказал ему прибыть в Гомель:

– Получите здесь последнюю обстановку и задачи, – сказал он,

Командир полка полетел в Гомель на штурмовике. При появлении над аэродромом его обстреляли с земли. Летчик покачал с крыла на крыло – условный сигнал "я свой самолет", – но трассы по-прежнему продолжали мелькать то справа, то слева, то впереди. "Вернуться – значит, не выполнить приказ командующего", -подумал он и пошел на хитрость. Снизился до бреющего, скрылся. Вдалеке развернулся, снова взял курс на аэродром, заранее выпустил шасси и посадочные закрылки, над самыми макушками деревьев, подкрался к аэродрому. Когда лес кончился, убрал газ – штурмовик успел коснуться земли еще до того, как по нему открыли огонь. Распаленный Гетьман сразу направился к зенитчикам, чтобы пробрать их. Те оправдывались:

– Вы уж извините нас, не докладывайте начальству... Впервые пришлось увидеть такой самолет, приняли за немецкий. Они нам тут житья не дают.

К счастью, никаких повреждений штурмовик не получил. Гомельский аэродром прикрывался несколькими зенитными пулеметами.

Да, нелегко было в первые дни войны зенитчикам с пехотинцами разобраться, чей самолет летит, так же как и летчикам определить, противник это или свои войска, выходящие из окружения.

В отделах ВВС, существовавших тогда при всех общевойсковых армиях, спешно составлялись инструкции и памятки по взаимному опознаванию войск и авиации. В них перечислялись всевозможные сигналы.

Летчики при подходе к линии фронта должны были выполнять установленные на тот день эволюции: либо качнуть самолет с крыла на крыло, либо сделать несколько одинаковых кренов, либо "горку".

Наша авиация тогда перевооружалась, новых типов самолетов даже большинству летчиков не приходилось видеть. К тому же некоторые новые образцы по внешнему виду были сходны с немецкими.

Не только авиация, но и войска должны были позаботиться о том, чтобы не подвергнуться ударам своей же авиации. Им рекомендовалось при появлении наших самолетов расстилать вдоль фронта полотнища, а кабины грузовиков и башни танков обозначать белыми треугольниками или квадратами. Пехота также должна была приветственно размахивать пилотками либо выстраиваться в виде пятиконечной звезды. Об этом я недавно вычитал в одной из инструкций, хранящихся теперь в архиве.

Летчикам не составляло труда качнуть с крыла на крыло, а каково было войскам раздобывать полотнища, таскать с собой эту громоздкую ношу, своевременно выкладывать сигналы и ежедневно рисовать треугольники и квадраты? К тому же полотнища, обозначавшие линию фронта, служили хорошим ориентиром и для немецких летчиков...

..Из Гомеля в Каничи майор Гетьман привез карту, на которой была обозначена новая линия фронта: прерывистая и смещенная на юго-восток. В Гомеле ему были поставлены конкретные задачи по поддержке войск.

Задачи теперь ставились сверху. Их было хоть отбавляй, но самолетов в полку становилось все меньше, хотя их небольшими партиями несколько раз пригоняли с авиационного завода. Военпред Кувинёв, инженеры Десюк и Фатеев делали все от них зависящее, чтобы выделить нашему полку несколько штурмовиков, едва сошедших с конвейера. Благодаря этому полк кое-как все еще держался. Почти месяц летали из Каничей бить вражеские колонны, подходившие с запада.

И вот на фронт прибыл еще один, только что сформированный 215-й штурмовой полк, которым командовал майор Рейно.

В прошлом это был бомбардировочный полк, а весной сорок первого стал штурмовым. Правда, вместо штурмовиков ИЛ-2 он получил истребители И-15-бис, сходившие за новинку еще в 1934 году. В июне было закончено переучивание летчиков на этом истребителе, на нем же пришлось вступить в войну. Провоевали они всего десять дней и, лишившись самолетов, отправились в тыл для переучивания на ИЛ-2.

Вот и встретились два братских полка: 4-й и 215-й-на ИЛах. Свободные летчики 4-го полка летали ведущими у своих соседей, – надо было передать им опыт боевого применения нового самолета.

Так нашлась работа и для "безлошадных" летчиков.

Наши техники, оставшиеся без самолетов, тоже не сидели без дела. В один из дней братскому полку особенно не повезло: 11 штурмовиков вернулись с боевого задания сильно поврежденными. Несколько из них сели на "брюхо", повредив масляные радиаторы и погнув винты. Для ввода в строй этих машин командование дивизии установило недельный срок. Но за ремонт принялись техники нашего полка, успевшие набить руку на таких делах. Утром следующего дня доложили в дивизию, что все 11 самолетов восстановлены. Там. этому не поверили. Расследовать факт "очковтирательства" прилетел главный инженер ВВС фронта генерал Лосюков. Каково же было его удивление, когда он увидел, как еще вчера растерзанные самолеты стартовали на боевое задание. Тогда генерал приказал выстроить техников. Перед ним предстали чумазые, небритые, со ссадинами на руках технари.

– Вы совершили чудо! – сказал он. – Объявляю вам благодарность.

"Сыграли первый тур"

Пришло все же время 4-му штурмовому полку отправляться в тыл для переформирования. Летчики балагурили: "Сыграли первый тур, будем готовиться ко второму".

Длился "первый тур" полтора месяца. За это время было совершено 427 боевых вылетов, притом вылетов неимоверно трудных.

Второй тур предстояло "играть" в другом составе. Каким-то он будет? Ведь больше не увидишь идущих с тобой отважных летчиков Александра Крысина, Илью Захаркина, Александра Булавина, Валентина Подлобного, Федора Сигиду, Николая Голубева, Василия Широкого, Василия Кошелева, Владимира Василенко, Серафима Дрюкова. Николая Саталкина, Владимира Лесникова, Николая Конова, Григория Столетнего – ветеранов полка, награжденных боевыми орденами еще в финскую, и многих других, пришедших в полк перед войной...

Вскоре на полевом аэродроме Писаревка 215-му полку передали три наших уцелевших, хотя и с заплатами, штурмовика.

И началось "великое переселение": полк поэскадрильно, пешим порядком начал движение в тыл.

Ночью шли на юг мимо разбитой и пылающей Унечи. Над ней гудели немецкие самолеты. И вот с земли вверх стрельнул голубым пучком света одинокий прожектор, и тотчас же сверху вниз по этой слепящей тропе понеслись с невидимого "юнкерса" огненные точки... Прожектор погас, но вскоре яркий луч вновь вздыбился и зашарил по небу.

Миновав Унечу к рассвету, повернули на восток. На утреннем привале объявили дальнейший маршрут: Стародуб, Трубчевск, Кромы...

Впереди шел командир полка с комиссаром.

Не было больше летного эшелона. Был только один – наземный. Шли пешком, потому что в полку было всего две полуторки. Одна – та самая, на которой инженер Митин со своей командой добирался до Климовичей. Вторая – приблудная. Ее водитель Россиянов отбился от кавалерийской части, долго "загорал" без горючего.

– Им только фураж подавай, а я ведь на овсе не поеду... – жаловался он. Возьмите меня, летчики... – клянчил Россиянов.

Из разговоров можно было понять, что душа у него больше лежала к авиации, чем к кавалерии.

– Копыта коням ежедневно чистят, хвосты подмывают, а машину поставить на профилактику не моги: "Мотай за овсом, вези сено, солому..."

Особенно донимал Россиянова лозунг, который, по его словам, был начертан на карнизе конюшни в Яворове еще перед войной:

"Конь – не мотор, он требует ухода". В этом наш новоявленный водитель усматривал явное пренебрежение к технике.

Россиянов каждую свободную минуту копошился в моторе. Но мотор за долгую службу в кавалерии так износился, что никакой уход ему уже не шел впрок: масла и бензина он пожирал прорву, электропроводка болталась "на соплях" приходилось то и дело "искать искру".

Как-то при очередном перебазировании Россиянов слезно упросил командира:

– Дозвольте сделать небольшой крюк через Рославль. У меня там большие знакомства в машинно-тракторной станции. За одну ночь такой мотор поставлю, что будет гудеть до конца воины.

Командир согласился. На машину погрузили ящики со штабными документами, старшим назначили писаря сержанта Ворочилина. Ему сказали; "Потом приезжайте на аэродром в Сещу, мы будем там".

В каком-то населенном пункте у водителя действительно оказались большие знакомства в МТС, к тому же там проживали и его родители. Мать-старушка всплеснула руками, повисла сыночку на шею, начала было причитать. А когда узнала, что сынок заявился на одну ночку и торопится в путь, тут же распорядилась:

– Колите, хлопцы, порося, чтоб проклятому хрицу не досталось!

За одну ночь успели поставить другой мотор и умять почти всего жареного поросенка. Утром покатили в Сещу. Но на аэродроме никаких штурмовиков не оказалось. Стояли несколько разбитых бомбардировщиков и истребителей. Ангары были разрушены, а летное поле перепахано плугом. "Где же теперь искать полк?"

Замаскировали машину под деревьями, решили все же ждать своего представителя. А тем временем из леса показалась группа солдат, отбившихся от своих частей. Они обрадовались встрече. Сержанта Ворочилина, одетого в кожаный реглан без знаков различия, приняли за командира. Роста он был приметного, на лицо благородный. Может быть, оттого, что учился в мединституте, мечтал стать знаменитым хирургом и играл на скрипке, чтобы совсем походить на Платона Кречета из пьесы Корнейчука. Что подстрижен наголо – так это не беда: под машинку стриглось теперь и большое начальство, солдатскую просторную шинель предпочитали талистой командирской с прямоугольными плечами и выпуклой от ваты грудью.

Человек 15 солдат приблизились к Ворочилину. Им нужно было узнать, что теперь делать, на каких рубежах закрепляться. Ворочилин первым лихо козырнул, солдаты на приветствие отвечали вразнобой.

– Отбились от части?

– Так точно.

– Кто старший? Нет старшего? В одну шеренгу становись!

Ворочилин прошелся вдоль строя, указал пальцем на самого рослого, правофлангового.

– Принимайте командование! Ведите в тот лесок, маскировки не нарушать! Оружие привести в порядок, портянки посушить, список составить.

В течение дня из леса выходили другие группы солдат, появлялись и одиночки. Ворочилин всех направлял в пункт сбора сушить портянки, оружие в порядок приводить. К вечеру набралось более сотни солдат – уже целое войско. А что с этим войском делать? Назначенные Ворочилиным старшие приходили к нему со списками, справлялись насчет котлового довольствия. Конечно, накормить голодных солдат – первостепенная забота командира, но у Ворочилина с Россияновым оставалась недоеденная поросячья ножка и буханка хлеба.

Ворочилин и не рад был, что заварил такую крутую кашу, выдавая себя за командира. Он часто выходил к дороге – она была безлюдной. Наконец увидел мчавшийся в его сторону грузовик с горой ящиков в кузове. Поднял руку, шофер тормознул. Ветровое стекло продырявлено и потрескалось, по борту косой строчкой прошлась автоматная очередь, из кузова тянется густая желтая жижа.

– Что везешь? – спросил Ворочилин бледного шофера.

– Яйцо...

– Куда везешь?

– Теперь не знаю куда. По дороге из кустов обстреляли, вернулся.

– Сворачивай, поедем.

Так был решен вопрос с котловым довольствием. Солдаты пили сырые яйца, потом пекли их в костре, ели без соли и хлеба. И вдруг откуда ни возьмись подкатила легковая машина. Вышел пожилой и тучный военный. Тоже в реглане, только фуражка на нем генеральская.

– Какая часть?

– Это не часть, товарищ генерал, а сводный отряд. Сводный отряд отправился за генералом занимать новый рубеж.

...Утром на аэродроме Сеща появился всадник. Им оказался вездесущий начальник разведки старший лейтенант Щербаков.

– Заводи мотор, гони за мной в Писаревку!

Весь день петляли по разбитым проселочным дорогам, грузовик еле поспевал за Щербаковым, который ехал верхом. Щербаков успевал еще заскакивать в деревушки, наводил справки, не просачивались ли в эти места немецкие разведчики.

Совсем немного осталось ехать до нового аэродрома, а уже начало темнеть. Водитель, как на грех, с разгону влетел в трясину, и перегруженная красными ящиками от "эрэсов" полуторка увязла. Пробовали толкать – буксует, садится все глубже.

– Отставить! – скомандовал Щербаков. – Машину разгрузить, а все лишнее выбросить!

– Что тут лишнего? – развел руками Ворочилин.

– А что там есть?

– Десять ящиков с картами...

– Какие районы?

– Минск и западнее.

– Свалить и сжечь! Акт потом составим... Еще что?

– Личные дела, еще две бочки и...

– Что в бочках?

– Бензин, спирт...

– Оставить!

С трудом выволокли облегченную машину. Тогда Щербаков сказал водителю:

– Вот тебе и "конь не мотор"! Газуй за мной!

...За Унечей по размытой дождями дороге брели группами летчики и техники. В полку было всего два грузовика. На одном из них, возвышаясь в кузове на ящиках, сидел человек с непомерно большой, перебинтованной головой, покачивавшейся на тонкой шее. Кисти рук тоже в бинтах, похожи на лапы белого медведя. Трудно было узнать в этом человеке Колю Смурыгова, нашего "Александра Невского".

Ранение он получил во время своего четырнадцатого боевого вылета. Атаковал колонну на Рославльском шоссе. Ударило в мотор, он начал давать перебои. В кабину повалил едкий дым, потом огонь жег руки. Смурыгов еле перетянул через лес, пошел вниз. Посадка на "брюхо", сильный толчок. Ударился головой о прицел, челюсть свернуло набок, начал сглатывать что-то теплое, соленое текла кровь с прокушенного языка. А из леса застрочили автоматы, близко посвистывали пули. Смурыгов бежал, согнувшись, по высокой пшенице, споткнулся, упал – челюсть хрустнула, стала на свое место. Но из рассеченного лба хлестала кровь. Летчик зажал рану и опять бежал от пуль. Перебрел мелкую речушку. Впереди показалось несколько изб, женщина ему машет рукой, подзывает к себе.

– Пить, пить... – прошептал Смурыгов. Женщина принесла крынку молока. Летчик не мог ее держать обожженными руками – поила женщина. Отнял руку от лба – молоко окрасилось, тут же стошнило. Уложили летчика на телегу, сеном прикрыли. Подросток хлестнул кнутом коня, повез куда-то.

Большое село. В помещении школы оперировали и перевязывали раненых. Смурыгову над бровями наложили швы, "заштопали" прокушенный язык, забинтовали голову и руки.

– В госпиталь! – распорядился строгий хирург с очками на лбу.

– Я в полк... Мне в Писаревку. Сегодня в кандидаты партии будут принимать.

– В другой раз примут... Эвакуировать!

– В полк, в полк...

...И вот теперь Смурыгов сидел в кузове полуторки на ящиках, чтоб ветерком обдувало. Вчера комиссар Рябов вручил партийный билет.

Смотрел Смурыгов вперед, а навстречу неслась знакомая "эмка". Поравнялась с полуторкой, остановилась. Из машины выскочил генерал Кравченко.

– Что за безобразие! Здоровый в кабине развалился, а тяжело раненного на ящиках мотает!

Смурыгову было больно шевелить языком, и он тихо проговорил;

– Мне здесь лучше: в кабине тошнит, бензином пахнет...

– Ну, выздоравливай!

Генерал Кравченко прощался с полком, выступившим в поход. Он разыскал шедших впереди Гетьмана и Рябова.

– Как сформируетесь, так прилетайте снова ко мне в дивизию!

– Непременно к вам, товарищ генерал!

– Жду, возвращайтесь скорее! – Пыхнул дымом, захлопнул дверцу "эмки" укатил по неотложным делам.

И кто тогда думал, что не доведется больше увидеть Григория Пантелеевича Кравченко... 4-й штурмовой пошлют на другое направление, где тоже была нужда в авиации. Пройдет полгода с момента этого прощания.

В канун 25-й годовщины Красной Армии Кравченко получил седьмую боевую награду – орден Отечественной войны. На следующий день он в составе четырех истребителей взлетел с аэродрома Мга и взял курс на Ленинград. Срочно вызывали на совещание. Советовали обойти район глубокого вклинения противника, но Кравченко решил лететь напрямую, чтобы не терять времени. В полете заметил воздушный бой: кружили два наших истребителя и около десятка вражеских. Кравченко повернул свое звено на выручку. Одного фрица сбил, но вскоре загорелся и его самолет. Тянул он к линии фронта. Пилот вывалился за борт кабины, выдернул кольцо, но рывка парашюта не последовало. Летчик упал в трех километрах от передовой в расположении своих войск. Тело Кравченко плашмя впечаталось в землю. Вытяжной трос, с помощью которого открывается ранец парашюта, перебило осколком. В правой руке было намертво зажато красное вытяжное кольцо с обрывком троса. На другой руке были поломаны ногти. Очевидно, летчик в свободном падении пытался разорвать клапаны ранца.

Село Голубовка Днепропетровской области – родина дважды Героя Советского Союза Кравченко. На постаменте высится бюст отважного летчика.

В Серебряном бору во дворе той самой дачи, откуда Кравченко уехал на четвертую для него войну, в осеннюю пору пламенеет разросшаяся рябина, посаженная его руками после Халхин-Гола.

Кому доведется быть у Кремлевской стены, тот склонит голову перед черной мраморной плитой, на которой золотыми буквами высечено:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю