Текст книги "В военном воздухе суровом"

Автор книги: Василий Емельяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

"Эх, что же он об этих четырех эшелонах не сказал, – подумал Смирнов. Может, так крутился, что и посчитать не успел? Лихо, парень, слетал, а толково доложить тоже не можешь. Иные так распишут – как картину..."

Отпуская летчиков, комдив сказал:

– Станцию Малороссийскую проверим, пошлем разведку. Смирнов вышел из блиндажа. Настроение у него испортилось. "Если до проверки дошло – значит, сомневается", – подумал он. Ушел подальше от КП, присел на пенек. Слепов тоже приплелся за своим ведущим, попыхивая самокруткой без мундштука.

Тем временем расчехляли штурмовики: к полетам готовились другие пары для ударов по обнаруженным Смирновым эшелонам. Раньше штурмовиков взлетели два истребителя, взяли курс на Малороссийскую. Смирнов догадался: разведчики-контролеры.

"Не ошиблись бы, вдруг примут за Малороссийскую другую, соседнюю станцию?"

Истребители вернулись как-то очень уж быстро. А может, Смирнову так показалось. Летчики доложили: на станции Малороссийской творится что-то невероятное – дым, огонь, взрывы. Близко подойти и что-нибудь рассмотреть не удалось.

Смирнов заметно повеселел: теперь уж проверять нечего, все ясно. К вечеру, однако, дошли слухи, что с другого аэродрома снова послали разведчика, на этот раз многоместный самолет с фотоаппаратами.

Смирнов опять ушел на свой пенек, ругая себя в душе. "Заварил кашу, вот теперь и проверяют без конца. Доложить бы мне только о пожаре, так нет же, дернуло за язык брякнуть о четырех эшелонах. А что, если какой из них успели с горящей станции вытащить?"

Стемнело. Смирнов все сидел в одиночестве. Вдруг кто-то подошел сзади, легонько тронул за плечо.

– Идем-ка в столовую... – Он узнал голос подполковника Кожуховского. Сегодня на ужин свининка жареная... Жирная, жирная... – и потянул за рукав.

Смирнову совсем не хотелось жирной свинины, но он пошел с Эн-Ша.

– Сердце чует, что не дадут мне сегодня поспать... Оформлять наградные потребуют... – говорил Кожуховский. – А ты имей... имей в виду, что слово это воробей... Вылетело – и нет его. А фотоснимок – документ. Поэтому и летали фотографировать.

После этих слов у Смирнова на душе полегчало, но за ужином он свои сто граммов все же "отказал" Сереже Слепову. Тот крепко потер ладони, расплылся в широкой улыбке:

– Ну что ж, еще один денек стерли... Воспримем с благодарностью! – Хорошо было Слепову, он даже попросил у официантки добавки.

После ужина Смирнов сразу пошел спать. Только уснул – кто-то начал тормошить. Открыл глаза – над ним склонился посыльный штаба:

– Вам со Слеповым срочно в штаб!

"Что за чертовщина? Зачем понадобились? – соображал Смирнов. – Может, наградной составляют, сведения какие нужны..." – вспомнил он разговор с Кожуховским.

В штабе Кожуховского не оказалось: после жирной свинины, наверное, почивал. Но был его заместитель, майор Гудименко, работавший как заведенная машина – без сна и отдыха. При появлении летчиков он поднялся со скамьи, без особой надобности одернул гимнастерку, пальцами провел под ремнем.

– Из штаба воздушной армии получена шифровка, – сказал Гудименко. – Срочно требуют подробное описание боевого полета со схемой удара по станции Малороссийской. Вот вам бумага: рисуйте, пишите.

Услышав это, Смирнов подумал: "Вот уже куда докатилось: до самой воздушной армии! И там решили проверять..."

Он положил перед собой лист бумаги, шепнул Слепову:

– Ну, пошла писать губерния...

Слепов после сытного ужина шутки не понял, ответил:

– Нет уж, пиши сам, ты ведущий. А я по таким делам не мастак. Буду только добавлять что помню.

Почти до утра писали они отчет о боевом вылете и чертили схему. Гудименко тем временем отстукивал на машинке двумя пальцами препроводительную. Потом прочитал отчет, заставил обоих расписаться и сказал:

– Теперь – отдыхать. В боевой расчет на двадцать седьмое командир приказал вас не включать. Смирнову снился черный дым...

...Шли дни. Разговоры о Малороссийской понемногу улеглись. Другие события отодвинули на второй план полет этой пары, закончившийся редким по эффективности результатом. Мы продолжали бить эшелоны, штурмовали засевшие в кубанском черноземе немецкие автоколонны, на дорогах оставались вереницы обгоревших автомашин.

Чтобы не отстать от наступающих войск, со Ставрополя мы перебазировались в Гетьмановскую, потом в Усть-Лабинскую – почти под Краснодар. Летать с этого сильно раскисшего летного поля пришлось очень много, а погода нас по-прежнему не баловала.

Как-то под вечер, когда летчики собрались на командном пункте и ожидали отправки на ужин ("еще один денек стерли"), скрипнула дверь, и мы увидели затянутого в кожаный реглан плотного человека с маузером на боку. С нар посыпались как горох. Вскочили и командир полка с начальником штаба. Никто не ждал, что так внезапно нагрянет командующий 4-й воздушной армией генерал-лейтенант Науменко.

– Кто летал на Малороссийскую? – спросил он строго. Смирнов выступил вперед.

– Лейтенант Смирнов... с ведомым Слеповым. – А сам подумал: "Опять волынка с этой Малороссийской..."

– Кто Слепов? – командующий обвел взглядом летчиков, но никто не тронулся с места. Ответил командир полка:

– Не вернулся с боевого задания.

– Когда?

– Вчера.

Командующий присел на скамейку, разрешил сесть остальным.

– Станция Малороссийская занята нашими войсками, – сказал он. – Я высылал туда комиссию для определения эффективности удара. Сегодня сам летал смотреть. На станции сгорело четыре эшелона: один с горючим, два с боеприпасами, четвертый с танками. Путевое хозяйство настолько разрушено, что за четверо суток, вплоть до подхода туда наших войск, ни один эшелон не мог проследовать в сторону Тихорецка. Войскам достались богатые трофеи. Много эшелонов так и застряло на перегонах...

Смирнов сидел и смотрел в одну точку. Мысленно представлял атаку станции, самолет Сережи Слепова, качнувший с крыла на крыло... Вспомнились слова Сережи за ужином: "Воспримем с благодарностью". Смирнов не замечал теплых взглядов боевых друзей, сидевших рядом. Не увидел он, как Кожуховский, что-то быстро строчивший вслед за командующим, ободряюще кивнул в его сторону: "Знай, мол, наших!"

Генерал Науменко продолжал:

– Так вот, оказывается, что могут сделать два штурмовика при удачном выборе цели и снайперском ударе. Ведь им попадался не один эшелон, но летчики не стали размениваться на мелочи. Ведущий Смирнов терпеливо искал наилучшую цель и нашел ее...

Заключил командующий такими словами:

– Действия Смирнова и Слепова ставлю всем в пример. Лейтенант Смирнов представлен к правительственной награде. – Науменко пожал руку Смирнову, распрощался с остальными и улетел на своем У-2.

К какой награде представлялся Смирнов – никто из нас не знал.

А через два дня не вернулся и Смирнов. При штурмовке колонны противника у станицы Троицкой в мотор его самолета угодил снаряд. Штурмовик, рубя винтом и сбивая крыльями макушки деревьев, рухнул в лес по ту сторону линии фронта.

Под шелест гвардейского знамени, пламеневшего на весеннем кубанском ветру, перед выстроившимся полком читали приказ народного комиссара обороны И.В. Сталина. В нем ставились в пример всему летному составу Военно-Воздушных Сил действия двух летчиков нашего полка – Смирнова и Слепова. Всем авиационным частям предлагалось широко использовать в борьбе с железнодорожными и автомобильными перевозками в тылу противника примененный ими способ боевых действии. В приказе он был узаконен и назван "охотой". Смысл "охоты" – сам ищи и бей!

Приказ радостный, но суровыми оставались лица летчиков и техников: с нами в строю не было тех, кто прославил часть. В журнале боевых действий было записано: "Лейтенант Смирнов Сергей Иванович, рожд. 1913 г., член ВКП(б) с 1942 г., заместитель командира эскадрильи, 13.2.43 г. сбит зенитной артиллерией в районе Троицкая Краснодарского края на 46-м боевом вылете".

На стенде боевой славы полка появилась фотография Смирнова в черной рамке. Она висела рядом с фотографиями Мосьпанова, Руденко, Артемова, Шамшурина...

Смирнов сбит зенитной артиллерией... Он пришел в сознание, увидел: на полянке в одном месте валяется мотор, в другом – кабина, в третьем – хвостовая часть фюзеляжа. Поплелся подальше от этого места с распухшей ногой, опираясь на палку. Днем лежал в густых зарослях, наблюдал за свободно расхаживавшими по тропам фашистами. Пробирался три ночи... Полз через линию фронта, замирая при каждом хлопке осветительных ракет. Опасность – позади. Переходил вброд в унтах горный ручей, скрылся в кустах – удар по затылку, и что-то тяжелое навалилось на него сверху. Потом под конвоем – в Крым, Запорожье, Лодзь, Мосбург, Нердлинген – это уже недалеко от Мюнхена. Лагеря военнопленных. Строжайшая охрана, тяжелые работы, голод, болезни, смерти.

До плена Смирнов часто слышал слова "свобода" и "Родина". Слово "Родина" он почему-то связывал с пригорком, на котором стоит церквушка без креста, столпившиеся вокруг нее домики. Там, в костромских лесах, прошло его детство. А "свобода"? Это просто красивое слово, об истинном смысле которого даже задумываться не приходилось: ведь неволи он никогда не знал.

Теперь, в плену. Родиной казалось все, что пришлось изъездить и облетать, все люди, которых знал и просто видел, седьмой гвардейский... Свобода стала великим словом. "Бежать!" – решил Смирнов.

Не один Смирнов хотел бежать. Совершали побеги и другие. Многих ловили, расстреливали перед строем военнопленных.

Смирнов уже знал, что одному побега не совершить: один отдыхает, другой на страже. Долго присматривались друг к другу двое и вдруг открылись: пехотинец-политрук Петр Мамаев и летчик Сергей Смирнов. Бежали с работы в туманное весеннее утро. Целый месяц ночами держали путь на юг, а потом месяц на восток.

Чехословакия. Поиски партизан. Наконец встретились с человеком, который сказал:

– Здравствуйте, товарищи!

Партизанский отряд в лесу. Первый наземный бой для Смирнова. Он лежал в засаде у дороги. В руках автомат с самодельной ложей. Подарил его Смирнову командир русского партизанского отряда Репта. Было тихо, Смирнов слышал тиканье карманных часов "Омега". Тоже подарок Репты. Вспомнил первую встречу с командиром отряда.

– Так штурмовик, значит?

– Был штурмовиком.

– Ничего, еще будешь. Пока назначаю тебя комендантом аэродрома.

– Какого аэродрома?

– Нашего, что в лесу. Будешь со своей командой грузы с воздуха принимать. А с винтовкой коменданту таскаться негоже. Возьми этот автомат: не смотри, что ложа самодельная, главное – бой! – И всадил в земляной пол длинную очередь. Смирнов от неожиданности подпрыгнул, а Репта не моргнул глазом:

– Нравится?

– Нравится...

– Этого автомата не меняй, в хороших руках был, живучий, только ложу миной разнесло. Ему сносу не будет до самой победы... А часы у тебя есть?

– Нет...

– Без часов коменданту никак нельзя. Самолеты придется встречать по времени. Возьми "Омегу", хорошо идут. Привяжи бечевкой, чтобы не потерялись...

И стал Смирнов комендантом. Аэродром – поляна в лесу, куда сбрасывают на парашютах грузы. А теперь он лежит у дороги в засаде.

Из-за пригорка показались машины с карателями. Смирнов вместе с другими бросал гранаты, строчил по фашистам. Вел в лагерь пленных, нес добытое в этом бою оружие.

Потом Смирнов ходил на подрыв железнодорожного моста через реку Ваг. За эту операцию Репта угощал сливовицей, а вскоре учинил коменданту разнос.

Боеприпасы были на исходе, медикаменты кончились, сели аккумуляторные батареи у рации... Гитлеровцы стягивали крупные силы, окружали со всех сторон. Из-за непогоды самолетов не было несколько дней. Репта зачастил на аэродром.

– Как, комендант, думаешь: долго еще такая мура будет?

– Без карты-кольцовки предсказать трудно. Сюда бы Петра Семеновича Глущенко, – лучше любого метеоролога угадывает.

– А где этот Петро Семенович? Пошли за ним.

– Так это у нас в штурмовом полку техник такой есть...

– Далёконько, далёконько он отсюда... Ну а как же он там у вас погоду угадывает?

– Когда ложится спать, то натягивает на себя все: шинель, куртку, самолетный чехол – тепло создает. Если больные ноги и в тепле крутит, будет погода нелетная, а если, согревшись, успокоятся – значит ненастью конец. По ночам ему покоя не давали – со всех эскадрилий в его землянку звонки: "Что там Петро Семенович предсказывает на завтра?"

– Хорош гусь ваш Петро Семенович, если только в тепле может погоду угадывать...

Лишь на четвертые сутки в облаках начали появляться разрывы. Вечером на аэродроме появился Рента.

– Ну как, комендант, сегодня самолеты будут?

– Могут прилететь.

– Костры подготовили?

– Подготовили и бензином запаслись, чтобы лучше горели.

– Ну смотри не прозевай, а я в вашей землянке чуток вздремну.

Смирнов с заряженной ракетницей стоял в темени и напряженно прислушивался: не гудит ли? Нет, кроме свиста ветра в голых ветвях, ничего не слышно.

Был второй час ночи, истек назначенный срок прибытия самолета. Вдруг послышался знакомый гул.

– Зажигай! – скомандовал Смирнов и сам нажал спусковой крючок ракетницы. Красным шарик с шипением понесся ввысь. Из землянки выскочил Репта. Ему показалось, что костры плохо горят.

– Лей бензин! – кричит он.

По условному коду нужно было выпустить серию красных ракет, а не одну. Смирнов не может зарядить пистолет – ракета не входит. Пробует вторую, третью – то же самое. Догадался: картонные патроны от сырости разбухли. Гул мотора начал стихать.

– Расстреляю! – кричит Репта.

Смирнов выхватил нож, полоснул по патрону, зубами отодрал верхний слой картона – выстрел! Теперь уже Смирнов кричал на Репту:

– Обдирай ракеты, да зубами же!..

В небе гул, хлопки раскрывшихся парашютов...

...Отряд прорвался. Поход к Банской Быстрице – центру партизанского движения. Влились в бригаду подполковника Егорова.

Через 25 лет после войны у меня дома сидел живой, невредимый и внешне мало изменившийся Сергей Иванович Смирнов. Он в штатском. Главный инженер завода в Уфе. Заслуженный изобретатель РСФСР. За плечами – два института. Представляя его своей семье, я сказал:

– Это и есть тот самый знаменитый Смирнов, который вошел в историю.

– А может, лучше сказать "влип в историю"? – отшутился Сергей Иванович и зарделся, как когда-то в Ставрополе при докладе о четырех эшелонах.

– Да я имею в виду не твои приключения, а известный приказ Сталина о тебе со Слеповым.

Смирнов озадаченно уставился на меня: об этом он услышал впервые. Я вручил ему на память копию документа, с которого за давностью уже снят гриф "Секретно".

Тогда, при первой встрече, непривычно было смотреть на Смирнова, одетого в светло-серый, спортивного покроя костюм. Все казалось, будто он только что снял гимнастерку, ту самую, хлопчатобумажную, с привинченными к ней орденами. Снял на выходной, чтобы завтра снова надеть.

Совсем недавно Сергей Иванович ездил в Чехословакию на конференцию с докладом. В том городе – река Ваг. Долго стоял на берегу, вспомнил рухнувший мост и сливовицу, которой угощал Репта.

– У меня есть одно изобретение, – говорил мне Сергей Иванович, мягко окая. – По техническим показателям этот пресс высокого давления превосходит лучшие зарубежные образцы.

– Поздравляю!

– Рановато. Занимаюсь поисками завода для размещения заказа.

– Так это же легче, чем найти нефтеналивной эшелон на перегоне...

– Представь себе – труднее. Министерство приходится штурмовать, улыбнулся Смирнов. – Но гвардейцы на полпути не останавливаются!

Знаменитый "охотник" и теперь в постоянном поиске. ...А боевой награды за тот боевой вылет Смирнов так и не получил...

Под крылом земля и море

На полевом аэродроме, около Кропоткина, ко мне подошел оживленный Талыков.

– До чего интересно получаэтся. – он в некоторых словах букву "е" произносил как "э", – мы гоним фрицев по тем же местам, где прошлым летом отступали!

Действительно, нам очень часто приходилось прокладывать маршруты над теми же районами, где полгода назад с Мишей не раз приходилось проноситься на двух уцелевших штурмовиках.

Я посмотрел на планшет: до Ростова осталось менее 200 километров. Вот и Несмеяновка, где меня последний раз сбила зенитка... Я сказал Мише:

– Как только окажемся поближе к Ростову и выберется у нас свободный денек, попрошу у командира У-2, слетаем с тобой...

– Куда?

– На то самое место, откуда ты вывез меня в фюзеляже.

– Идея! – притопнул Миша каблуком. – Посмотрим, что там от твоего "Ильюши" осталось.

Но наш полк вдруг "повернули" на 90 градусов влево от того направления. Нужно было преследовать фрицев, отходивших на Таманский полуостров.

В марте мы уже базировались под Краснодаром. Немцы хотели задержать нашу авиацию на раскисших аэродромах. В Краснодаре они взорвали бетонированную взлетно-посадочную полосу и служебные помещения. Тогда нам на помощь пришли жители. Вереницы мужчин и женщин таскали с развалин битый кирпич, засыпали огромные воронки и утрамбовывали их.

Впервые за наступление мы начали летать с твердого покрытия, самолеты отрывались легко. Тогда я вспомнил случай, как еще на "точке номер три", под Грозным, мой ведомый старший сержант Илья Михайлов вернулся с задания с двумя несброшенными бомбами и как за это происшествие был наказан Холобаевым я. Командир полка не стал распекать молодого летчика, а спокойно сказал мне:

– В следующий вылет сверх полной нагрузки сам отвезешь на цель и две его бомбы.

И я надолго запомнил, как с грунтового аэродрома поднял лишних 200 килограммов, а здесь, в Краснодаре, – бетон. Увеличивая нагрузку, я стал поднимать в полтора раза больше бомбового груза. Вслед за мной начал брать такое же количество бомб майор Галущенко, увеличил нагрузку Михаил Талыков.

Летать приходилось не только над сушей, но и над морем. Появились для нас и новые цели – немецкие быстроходные десантные баржи, катера и прочие плавсредства.

До чего же неприятно на сухопутном самолете лететь над водой! Ведь плавучесть у бронированного штурмовика такова, что не успеешь покинуть кабину – мигом окажешься под водой.

Первым, кажется, это испытал младший лейтенант Петр Возжаев.

Летали на Темрюк – мощный опорный пункт немцев на побережье Азовского моря. Над целью у Возжаева что-то случилось с мотором. Возвращался он через море напрямик, чтобы хоть до плавней, где наши войска, как-нибудь дотянуть.

Но мотор заглох раньше, пришлось планировать на воду... Тучи брызг поднялись на месте приводнения. Летчик едва успел выпрыгнуть в воду, как кабина скрылась в бурлящем водовороте.

Возжаев был неплохим пловцом, но ватный комбинезон тянул ко дну. Летчик начал беспомощно озираться и, к великому удивлению, увидел позади себя торчащий из воды хвост штурмовика. Поплыл обратно, ухватился за стабилизатор, повис на руках. Вода по горло. Самолет, однако, больше не погружался – значит, уперся мотором в грунт.

Вода холодная, Возжаев начал быстро коченеть. "Безнадежные мои дела..." подумал он и тут же услышал гул штурмовиков. Два самолета начали кружить над ним. По бортовому номеру одного он определил ведущего группы – Талыкова. Вначале было обрадовался, а затем подумал: "Какой толк от того, что кружат? Ведь на воду для выручки не сесть, а виражами можно только привлечь внимание противника – из Темрюка все видно..."

Возжаев собрался с силами, освободил одну руку, помахал: "Улетайте!", но самолеты продолжали кружить. "Сколько же я буду так висеть? Надо снять с себя все лишнее и плыть, а там – что будет... В движении, может быть, согреюсь, глядишь, и на мелкое место попаду..." Попытался было одной рукой снять обувь и одежду – ничего не получается, и ноги судорогой сводит. Посмотрел на далекий берег и увидел: со стороны Темрюка несся к нему катер. Что же теперь предпринять? Достать пистолет и прикончить себя? Но патроны – в воде, наверняка будет осечка. А в это время от плавней, с другой стороны, шел наш катер. Он был дальше немецкого, но тоже сильно резал килем воду, оставляя за собой крутую волну. "Не успеть", – подумал Возжаев и услышал стрельбу. На немецкий катер пикировали два штурмовика, и тот начал делать крутые повороты, сбавляя ход.

Когда наш катер подошел к затонувшему штурмовику, моряки подхватили под руки летчика и на полном ходу направились к своему берегу.

Возжаев, заявившийся через несколько дней в полк, нам рассказывал:

– Братишки-морячки первым делом раздели меня до основания, двое спиртом растирают, третий внутрь льет... В общем, ИЛ-2 по плавучести занимает второе место, – заключил Возжаев свой рассказ.

– А на первом?

– Утюг.

...Вскоре после этого случая нам начали выдавать спасательные жилеты. Первому принесли майору Галущенко.

– Распишитесь, товарищ майор, вот здесь, – кладовщик подсунул раздаточную ведомость, поставив химическим карандашом "птичку" против фамилии штурмана полка.

Тот покосился на это снаряжение: точь-в-точь такой жилет, какие выдавали нам в Астрахани перед перелетом через Каспий, – с надувными шлангами. Галущенко швырнул жилет:

– Унеси на склад! – отрезал он.

Кладовщик растерялся, решил, что не угодил начальству.

– Если вам, товарищ майор, красный цвет не нравится, то я желтенький принесу...

– Какая разница, в чем пойдешь на дно морское? За это еще и расписываться! Унеси!

Разговор происходил без свидетелей, но в тот же день Николая Кирилловича вызвали "на беседу".

– Объясните, чем вызвано такое пренебрежение к спасательной технике?

– А почему вас это так заинтересовало? – спросил Галущенко.

Тогда летчики не робели при подобных беседах: сегодня жив, а завтра неизвестно.

– На вас глядя, рядовые летчики тоже отказываются.

– И правильно делают. Эту заграничную чертовщину ртом надуть – все равно что шину на полуторке. У морских летчиков жилеты с автоматами наполнения, а нам выдают это залежалое старье.

Протест Галущенко возымел действие. Нам доставили партию жилетов без надувных шлангов. В кармашке помещалась хромированная коробочка с маленькими отверстиями на донышке. (Кое-кто уже прикинул: для махорки хороша, пыль будет отсеиваться.) В коробочке порошок. Попадет на него вода – бурно выделяется газ, заполняет полость жилета. Стоит нырнуть, тебя тут же вытолкнет на поверхность, как пробку.

– Был бы на мне такой, – говорил Петя Возжаев, – да если не ледяная вода, то сам бы добрался до плавней.

– Лучше уж на катере, – возразил ему Талыков. Он какой-то несговорчивый в эти дни. Может, оттого, что сероглазую Ксению недавно осколком бомбы тяжело ранило? Увезли ее в тыловой госпиталь...

Четырнадцатого марта был хмурый, промозглый день.

Мы с Талыковым укрылись от ветра за высоким валом самолетного капонира. Здесь можно над огоньком руки погреть – наши оружейники побеспокоились. Лежала бомба с развороченным корпусом. Из нее отверткой надолбили куски тола, который детонирует лишь от бомбовзрывателя, а сам по себе горит спокойным пламенем.

Присели с Талыковым на ящики, закурили. Миша писал письмо на листке почтовой бумаги с цветным трафаретом наверху.

Уютно нам было у огонька. Потянуло на разговор.

– Теперь от Крыма нас не повернут, – сказал Талыков. – Как спихнут фрицев с Тамани в море, потом через Керченский пролив, и там...

Талыков упомянул о Крыме, и я вспомнил островерхие кипарисы, санаторий Буюр-Нус и наш поход со знакомым летчиком в Симферополь.

– Тебе в Крыму бывать не приходилось? – спросил его. Ответ был неожиданный:

– Как не приходилось! Сразу же после Пермского авиаучилища в Евпаторию назначили. Там и война прихватила.

– Меня тоже...

– Немножко осталось, скоро посмотрим знакомые места... – размечтался Талыков.

В это время со стороны КП послышался голос:

– Талыков!

– Я здесь! – поднялся он.

– К командиру!

Вскоре Талыков выскочил из блиндажа по крутым ступенькам и зашагал к своему одноместному штурмовику. Был он в кожаном реглане, в брезентовых сапогах, пошитых из парашютного чехла. Сапоги начищены черным кремом, чтобы не было видно масляных пятен. Планшет с картой бьется о ногу и на быстром ходу отскакивает в сторону.

За Талыковым гуськом шли его ведомые. Я успел спросить шедшего позади всех Леню Букреева:

– Куда?

– На Темрюк... Бить переправу.

Темрюк расположен на возвышенности невдалеке от берега Азовского моря. Через него проходит основная дорога от Керченского пролива к немецкому оборонительному рубежу – "голубой линии". На западной окраине Темрюка протекает Кубань, и через нее – тот самый мост, который мы то и дело бьем, а его снова восстанавливают. Много зенитных батарей стянули туда фрицы, оборудовали позиции на холмах – обзор отличный. Поэтому подойти к Темрюку незамеченным трудно даже на бреющем – хоть с суши, хоть с моря.

Ох этот Темрюк... Только за последние дни мы потеряли там Виктора Оленина, Николая Проталева с воздушным стрелком Борисом Максимчуком и Петра Возжаева.

На Темрюк мы чаще летали над сушей. Может быть, поэтому Талыков сегодня наметил маршрут так, чтобы заход на цель был со стороны моря.

...ИЛы неслись над свинцовым Азовским морем, прижимаясь к самым гребням волн.

Показалась береговая черта, на пригорке виден Темрюк. Еще минута полета и штурмовики достигнут суши, а там уже и цель.

Вдруг перед самолетами взметнулись столбы воды. Это начала бить артиллерия, чтобы преградить летчикам путь, заставить их свернуть с боевого курса и неприцельно сбросить бомбы.

Очень опасны эти водяные смерчи: стоит хоть чуть зацепить крылом – верная гибель. Поэтому Талыков сделал "горку", пошел повыше, но с боевого курса не свернул.

Пора набирать высоту для бомбометания. Самолеты пошли вверх, в воздухе все больше и больше черных разрывов. Впереди мост через Кубань, Темрюк.

Теперь все вниз... Посыпались бомбы. Пора выводить из пикирования. Но что-то задерживается с выводом передний самолет: высота у него все меньше, вот он уже над самыми крышами домов, покачивается с крыла на крыло и не отворачивает, будто целит на пригорок, где городской парк и рядом каменный двухэтажный дом. Во дворе этого дома какие-то вспышки, – наверное, ведет огонь зенитка. И там, срубая крыльями деревья, скрылся штурмовик...

Группа вернулась без ведущего.

За капониром догорал кусок тола, который мы зажгли с Талыковым. На ветру покачивалось слабое пламя. У меня в руках письмо, которое Миша не успел дописать. Неровные карандашные строчки.

"...Здравствуйте, дорогие родители, брат Алексей и сестренка Дуся..." А после поклонов и жалоб на редкие письма от родных: "...Прежде эти обнаглевшие фрицы летали, как хищники, стаями, а теперь больше поодиночке и от наших истребителей тикают. Я сейчас летаю на своей бессмертной птице..."

Показалось, будто вслед за Мишей наступил и мой черед. Только бы не лететь сегодня...

И тут я услышал:

– Летный состав, на КП!

Я медленно спускался в блиндаж по тем же крутым ступенькам, по которым недавно проворно взбегал в своих брезентовых сапогах Михаил Талыков...

...На Краснодарском аэродроме стало тесно: сюда слетелись штурмовые, бомбардировочные, истребительные и разведывательные полки. То и дело садились транспортные ЛИ-2, летавшие по ночам в Крым к партизанам.

Мы перебазировались в Новотитаровскую – тоже неподалеку от Краснодара. На полевом аэродроме – непролазная грязь. Все же летали.

В полку оставалось менее десятка летчиков и самолетов. А продержались от самой "точки номер три" полгода. Могли бы стать небоеспособными и раньше, но наши техники за это время в ставропольских и кубанских степях разыскали, а затем восстановили выше 30 поврежденных штурмовиков. Больше всех сделала аварийная команда Андрея Лиманского.

Шло новое пополнение летчиков. Ведь из тех десяти человек, что прибыли к нам на "точку номер три", уже почти никого не осталось. Петр Колесников столкнулся в воздухе с самолетом Ивана Злобина – погибли оба. Не стало Петра Возжаева, Саши Захарова, Николая Кузнецова, Генриха Романцова, не вернулся с задания наш лучший запевала Иван Чернигин. Новичков нужно было еще обучать полетам на ИЛ-2. Их тренировали в своем полковом учебно-тренировочном центре, которым руководил наш Миша Ворожбиев. В пору тренировок он почти не вылезал из кабины спарки.

Вот так и держался полк.

В Новотитаровской начало пригревать солнышко, а летчики ходили угрюмые. Даже неутомимый балагур Иван Остапенко перестал рассказывать байки – больше спал.

Сидим как-то с Галущенко на бревне, привалившись спинами к плетню. Николай запрокинул голову, закрыл глаза, подставил лицо солнцу.

На аэродроме тихо. Около самолетов копошились несколько техников в заляпанных грязью кирзачах. Высоко на дереве защелкал скворец. Галущенко не шевельнулся, а только облизнул губы и пустил такую заливистую трель на разные лады, что озадаченный скворец на время приумолк. Я был так поражен открывшимся талантом, что спросил:

– Коля, когда же ты так научился?

– Когда в Горловке на шахте коногоном работал... Лошади под землей ослепшие, управляли ими только свистом. Команд разных – что в нашем строевом уставе. Вот и приходилось свистеть на все лады...

К нам подошел командир:

– Полк собираются отводить на переформирование. Только об этом – молчок. Настроишь на отдых – размагнитишь. А вдруг как задержат? Ну а вы уж пару-тройку деньков потяните...

– Потянем, – ответил Галущенко.

В те дни нам с Николаем Кирилловичем приходилось "тянуть" посменно. В полку осталось два ведущих: сборную группу со всех эскадрилий водили с ним поочередно.

В этот день я уже слетал. Штурмовали колонну на дороге между Курчанской и Варениковской.

Полагали, что сегодня задачи больше не будет, но к вечеру получили приказ штурмовать составы на железнодорожной станции Крымской. Повел группу Галущенко. Повел и не вернулся...

Заместитель ведущего Иван Остапенко докладывал:

– Сел он на брюхо вот здесь, – показал на карте довольно большой лесистый район, где не было никакого приметного ориентира. – Тянул через линию фронта, а следом за самолетом – как туман... Пожара не было. Слышал по радио, как он стонал.

Командир тут же приказал летчику звена связи лететь на У-2 в район вынужденной посадки.

– Разрешите мне... – попросил я.

– Давай!

Пока долетел в район поиска, солнце уже скрылось за низкую тучу. Долго кружил зигзагами над потемневшими перелесками, но штурмовика не увидел. Решил напоследок пролететь над проселочной дорогой. Увидел подводу. Возница хлещет кнутом лошадь, а та еле бежит трусцой. Сделал круг на малой высоте – подвода остановилась, кучер руками машет, в телеге вроде бы кто-то лежит. Выбрал площадку у дороги, сел. В телеге оказался Галущенко. Нога выше колена у него туго перетянута ремешком от планшета. На сапоге и бриджах сгустки крови.

– Что с тобой?

– Снаряд прошел через сиденье, зацепил ногу – навылет... Опираясь нам с кучером на плечи, Галущенко кое-как доскакал до моего самолета, втиснулся в заднюю кабину. Возвращались в темноте. Приземлились на площадку около лазарета. Молодец водитель санитарной машины – догадался подсветить нам фарами.