355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Емельяненко » В военном воздухе суровом » Текст книги (страница 18)
В военном воздухе суровом
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:21

Текст книги "В военном воздухе суровом"


Автор книги: Василий Емельяненко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Твой любимчик только на земле разглагольствовать мастер, а в воздухе он, оказывается, того... – и покрутил указательным пальцем около виска. – Уберем его из полка, пусть еще в бригаде подучится...

– Константин Николаевич, – говорю командиру, – ведь он у нас от Ростова пешим протопал... Сядет – тогда и разберемся: может, лампа отказала или еще что...

– Плохому танцору всегда что-нибудь да мешает! Посмотрим, как он у тебя сядет...

– Посадка у него отработана, сейчас убедитесь...

И надо же такому случиться! Остапенко, хорошо сажавший самолет, на этот раз подошел к земле слишком низко, ткнулся колесами и "скозлил": штурмовик сделал несколько прыжков.

– Видно птицу по полету... Пешком топать – не летать. Пришли его ко мне!

Подошел Остапенко к командиру по-строевому, лихо козырнул.

– Приемник перед взлетом настраивал?

– Так точно, настраивал.

– Команду мою слышал?

– Так точно, слышал.

– А почему не выполнил?!

– Не мог, товарищ командир, – невозмутимо ответил сержант.

– Интересуюсь, что же помешало?

– Вы давали команду помахать крыльями, а этого сделать никак невозможно: крылья к фюзеляжу жестко прикреплены. Вот если бы покачать с крыла на крыло, то дело другое... – с невинным видом объяснил сержант.

– А почему сел с "козлами"?

– Знал, что за невыполнение команды по радио нагоняй будет, волновался.

Стоявшие поблизости фыркнули, и Холобаев засмеялся громче всех.

Перелет полка на фронт был назначен на 20 сентября. Казалось бы, что тут сложного? Взлетел, собрал всю эскадрилью – 12 самолетов, пролетел час по прямой – и посадка для заправки. Такие посадки в районе Саратова, у озера Эльтон, под Астраханью, Махачкалой и, наконец, у Гудермеса. Вот мы и дома... И условия для перелета благоприятные: небо безоблачное, воздух прозрачный – с высоты местность просматривается на многие километры. Видимость, как говорят в таких случаях, миллион на миллион. Пролетать будем в стороне от мест, где идет война, ни зениток тебе, ни "мессеров". Одним словом, прогулка. Между тем Холобаев на подготовку к перелету выделил целый день.

Мы занимались прокладкой маршрута, и командир появлялся то в первой эскадрилье у Петра Руденко (его выдвинули на должность комэски), то во второй, у майора Хашпера, то у меня, в третьей. Вот он снова как из-под земли вырос, выхватил у Остапенко карту и давай его экзаменовать:

– Компасный курс на первом этапе полета? Путевое время? Какие характерные ориентиры будем пролетать? – Сержант бойко, правильно отвечает. Я рад за него.

Судя по вопросам, командир больше всего опасается потери ориентировки. Но как по такой трассе заблудиться? Волга, потом единственная железная дорога в степи – очень надежные линейные ориентиры. К тому же впереди каждой эскадрильи, которые будут взлетать одна за другой через 30 минут, полетит лидер – бомбардировщик ПЕ-2 со штурманом на борту. Он будет вести нас от одного пункта к другому. Однако командиру полка этого показалось мало, и он решил к Петру Руденко приставить еще и контролера – майора Галущенко, только что назначенного к нам штурманом полка.

Николай Кириллович Галущенко, атлетически сложенный здоровяк с орлиным взглядом и прекрасно вылепленной головой, был превосходным летчиком. О таких говорили: не летает, а рисует в воздухе. И повоевать ему пришлось раньше нас: еще в тридцать седьмом он был летчиком-добровольцем в Китае, летал на скоростном бомбардировщике СБ.

Вот его-то командир полка и решил приставить к эскадрилье Петра Руденко, чтобы подстраховать молодого комэску от всяких случайностей. Узнав об этой опеке, Петро надулся. Но командир, по-видимому, не забыл случая, как Руденко год назад, в Донбассе, чуть не угодил под суд. Возвращался он с задания, отбился от группы, потерял ориентировку и сел в степи. Расспросив у местных жителей, где он находится, летчик взлетел, но снова заблудился. День был на исходе. Вторично приземлился на окраине какого-то села, чтобы опять расспросить о местонахождении, а там говорят: "Немцы близко!" Тогда Руденко свалил в кабину, как в печку, охапку дров, облил бензином и поджег. В полк вернулся пешком. Тогда и начались у Петра неприятности: слухи о близости противника оказались ложными, а самолет был уничтожен.

Вот поэтому командир полка решил подстраховать его от всяких случайностей и зазорного в этом ничего не видел.

Вечером, в канун отлета на фронт, провели партийное и комсомольское собрания. В решении записали: все 36 самолетов завтра должны быть на фронтовом аэродроме. Ни одной аварии и поломки по вине летного и технического состава, ни одного летного происшествия.

Рано утром мою эскадрилью выпустили первой. Быстро собрались звенья в клин четверок, легли на курс. Вскоре нас обогнал лидер и повис впереди с превышением. Справа от меня спокойно летит Остапенко. Поглядывая в его сторону, вижу широкую ленту Волги и медленно уходящие к востоку пожелтевшие Жигули.

Первая посадка. К самолетам подъехали бензозаправщики. Вслед за нами к аэродрому подошла эскадрилья Руденко. Когда все самолеты третьей эскадрильи были заправлены и механики уже начали залезать в фюзеляжные лючки, последняя эскадрилья Хашпера заканчивала посадку. Третьей эскадрилье – взлет. Точно укладываемся в график!

Снова в воздухе. Волга вильнула вправо и скрылась. Теперь не увидим ее до самой Астрахани. Далеко в стороне остались моя родная Николаевка и разбитый теперь Сталинград. Под нами ровная степь. По железной дороге ползут товарняки: на фронт, на фронт...

Наконец-то впереди показалось белое, словно заснеженное, соленое озеро Эльтон. Невдалеке от него нам сигналят ракетами. Холобаев первым пошел на снижение, чтобы успеть руководить с земли посадкой.

Сели, разминаемся, а в ушах стоит гул, будто все еще рокочет мотор. Печет солнце. Вижу – ко мне спешит Федя Артемов, мой заместитель:

– У нас одного самолета не хватает!

– Чего мелешь! К аэродрому все подошли, сам пересчитал.

– Двадцать пятый исчез! "Опять Остапенко".

Вскарабкались с Артемовым на мотор и с высоты обозреваем полынную степь.

– Что там пылит? – показывает он рукой и ладонью прикрывает глаза от солнца.

– Автомобиль, наверное. Что еще может в степи пылить?

– А не самолет ли рулит?

– Не мог же он приземлиться за тридевять земель... К нам подбежал Холобаев, флажками в том же направлении тычет:

– Ты видишь, куда твой хохол умудрился сесть?!

Долго рулил Остапенко, попадая колесами в сурочьи норы, в моторе закипела вода. Техники облепили самолет, осматривали шасси, в моторе еще долго копались.

Оказалось, что Остапенко вышел на последнюю прямую перед посадкой, а солнце, светившее в глаза, ослепило. Потерял посадочное "Т". Отвернул в сторону, заметил впереди что-то белевшее и пошел на посадку в том направлении. Приземлившись, сержант обнаружил, что сел он не там, где все, а белая полоска, которую он принял за посадочный знак, оказалась ложбинкой с высохшей соляной рапой...

Стоял сержант передо мной, потупившись и теребя ремешок у планшета.

– Разберут теперь по частям, – сказал он упавшим голосом. Я подумал, что он о самолете речь ведет, и успокаиваю перед очередным стартом, хоть и хотелось отчитать:

– Незачем его разбирать, штурмовик исправный...

– Да не самолет, товарищ лейтенант, а меня... За невыполнение решения комсомольского собрания. Ведь летное происшествие по моей вине...

До Астрахани трасса для ориентировки очень трудная: почти половину пути предстояло лететь над пустыней, выдерживая по компасу курс вначале на юг, а потом, достигнув моря, – вдоль всего берега на запад. Нужно было сделать крюк, чтобы обойти зону боевых действий авиации противника.

Перед вылетом каждому летчику вручили закупоренную бутылку с питьевой водой.

– Аварийный запас, пить запрещаю! – объявил командир.

Все догадались, когда может понадобиться эта вода.

И снова взлет в прежней очередности.

Мы потянулись за Холобаевым. Потряхивало самолеты на горячих восходящих потоках, внизу однообразная картина: куда ни глянь – к самому горизонту убегают застывшие валы желтого песка. За двадцать минут полета я не приметил ни одного кустика, и только в одном месте какой-то ползучий обитатель пустыни оставил на песке бороздящий след. Невольно настороженно прислушиваешься к гулу двигателя, нет ли перебоев, и вспоминаешь о бутылке с питьевой водой.

Засинел наконец Каспий, выплескивая на прибрежные пески белые кружева. Долго еще летели вдоль пустынного берега, потом показались заросшие камышами протоки Волги и многочисленные острова. В стороне видна Астрахань.

Третий этап перелета эскадрилья закончила без происшествий. Остапенко на этот раз не набедокурил. Пока техники заправляли самолеты, летчикам начали выдавать спасательные жилеты. Мы впервые увидели это приспособление, которое может понадобиться тому, кто окажется в воде.

– Вот, товарищи, видите, – надувные шланги, – объясняет нам военный из отдела перелетов.

И мы действительно видим на красном резиновом жилете с отверстиями для рук две длинные резиновые трубки, будто от автомобильного насоса. Если надеть жилет, трубки концами достанут до подбородка.

– А вот этими пробочками, – продолжает он, – закрываются отверстия этих шлангов после того, как жилет будет наполнен воздухом...

– А как его наполнять? – перебивает затянувшееся объяснение Федя Артемов.

– Я как раз и хотел перейти к этому вопросу... А наполнять его нужно, товарищи, так: взять кончики шлангов в рот, через нос сделать глубокий вдох и дуть...

– Если его надуешь, то, наверное, и в кабину не втиснешься?

– Так не на земле же его, товарищи, надо надувать, а после того, как покинете самолет и убедитесь в раскрытии купола парашюта. Делать это нужно до приводнения...

Федя Артемов первым вызвался для показа: набросил на себя жилет и принялся усердно дуть. Лицо его от натуги побагровело, а жилет наполнялся медленно. Все же Федя на наших глазах постепенно располнел до неузнаваемости. Тогда он сделал кислую мину, склонил набок голову, просяще протянул руку и забормотал: "Сала, сала, сала..." Засмеялись мы и вспомнили нашего славного Эн-Ша, который, наверное, все еще руководит уборкой винограда в Дербенте.

Смех смехом, но если действительно придется покидать самолет над морем, то с малой высоты, на которой мы полетим, этого жилета надуть никак не успеешь. Настроение испортилось. А тут еще на наших глазах Холобаев метался по старту, то и дело на часы поглядывал. Положенные тридцать минут истекли, но ни лидера, ни эскадрильи Руденко все еще не видно. Лишь один штурмовик низко просвистел над аэродромом, потом круто вздыбился и вверху завалился в глубокий вираж. Штурмовик, сделав небольшой круг, эффектно приземлился. Судя по почерку, это Галущенко. Но почему он один? Где же первая эскадрилья, которую должен был контролировать штурман полка?

Стоит на старте плечистый летчик перед маленьким Холобаевым – майор перед майором. Командир темпераментно жестикулирует, а Галущенко перед ним – по стойке "смирно" и лишь изредка и вроде бы некстати с ноги на ногу переступает.

Уже села замыкающая эскадрилья, мы выруливаем для взлета, а самолетов Руденко все нет. Холобаев остался в Астрахани выяснять причину, а Галущенко послал в группе со мной.

Над морем до Махачкалы мы летели уже без лидера, зато с боков и сзади нас охраняли истребители – английские "харрикейны", выкрашенные в ярко-желтый цвет. Немцы, оказывается, пронюхали о морской трассе перелетов на Кавказ и засылали сюда "мессеров" охотиться за самолетами.

Особняком от нас, в стороне летел майор Галущенко. Перед Махачкалой мы приблизились к берегу, и Галущенко, любивший пролететь "с ветерком", снизился над плавнями до бреющего. Тучи уток поднимались на крыло перед носом его штурмовика. Такой массы дичи видеть еще не приходилось. Вскоре я услышал голос Галущенко:

– У меня что-то с мотором, гарью пахнет, кажется, электропроводка горит.

– А как показания приборов? – запрашиваю его.

– Температура воды растет...

– Подходим к аэродрому, садись первым, – советую ему.

Когда я заходил на посадку, то увидел в конце аэродрома лежавший на брюхе самолет. Это Галущенко в спешке забыл выпустить шасси. Ходил он вокруг штурмовика и ругал себя последними словами. Но делу этим не поможешь. Наши техники быстро поставили штурмовик на ноги, заменили винт. Опробовали мотор: работает нормально, ничего там не должно было гореть. В чем же дело? Сержант Шергин вскарабкался на мотор, полез руками в туннель воздухозаборника водяного радиатора, расположенного позади винта перед фонарем кабины летчика, и извлек оттуда... утку с обгоревшими перьями! Как она могла туда проскочить через вращающийся со скоростью до двух тысяч оборотов в минуту трехлопастный винт?!

С Петром Руденко случилась неприятность. Галущенко до Астрахани решил его больше не опекать: ведь Руденко полетит с лидером. А у лидера, который должен был взлететь последним, не запустился мотор, и Руденко полетел самостоятельно. Над дельтой Волги отклонился от курса, потерял ориентировку. Горючее было на исходе, и летчики его эскадрильи расселись поодиночке где попало. Руденко сел на безлюдном острове дельты Волги. Грунт оказался мягким, самолет перевернулся, комэска, к счастью, наставил себе только синяков и самолет не поломал.

Разыскали всех, и они прилетели к месту сбора.

Перелет закончен. Тридцать шесть штурмовиков оказались налицо, но Галущенко был понижен в должности и принял первую эскадрилью, а Петр Руденко стал у него командиром звена.

Досадно было: воевать научились, а тут, можно сказать, на ровном месте споткнулись.

Собираемся с силами

В районе Гудермеса сели в широкой долине на скошенный луг. Только зарулил на стоянку последний штурмовик, как в небе показался немецкий разведчик. Командир полка проводил его пристальным взглядом и тут же объявил аврал:

– Маскировать самолеты!!

А чем их замаскируешь на голом месте? И все же нашлось чем: таскали охапки сена, обрывками веревок и проволоки вязали снопы, обвешивали ими пропеллеры, фюзеляжи, крылья. И так усердствовали техники и летчики, что вскоре забросанные сеном штурмовики даже с близкого расстояния нельзя было отличить от копны.

Жилье нашлось в опустевшем ауле Исти-Су, в часе ходьбы от полевого аэродрома. На склоне горы ступенчато лепились глинобитные сакли. Летчик-осетин Володя Зангиев пояснил нам, что название аула в переводе на русский означает горячая вода. И действительно, почти кипяток с журчанием сбегал откуда-то с гор. Пахла вода тухлыми яйцами. А рядом с ручьем стояло нехитрое сооружение врытый в землю деревянный сруб с заслонкой. Откроешь ее, и из ручья туда наливалась вода. Давали ей остыть, а потом десятка два любителей попарить косточки медленно погружались в горячий "лягушатник" и сидели там до умопомрачения. Даже наши молодые сердца от такой процедуры учащенно колотились. Вода-то, говорят, целебная!

Отмокали по очереди в серном источнике и думали, что, может быть, завтра получим приказ перелетать на фронтовой аэродром, поближе к Моздоку и Нальчику, где шли сильные бои. Не зря к вечеру из дивизии прилетел начальник разведки с картой обстановки. Он рассказывал, какие силы авиации и сухопутных войск сосредоточил противник на этом участке фронта, сыпал цифрами, называя нумерацию частей, их численный состав и потери. Мы нанесли на свои карты линию боевого соприкосновения, отметили пункты, где базировалась фашистская авиация.

Внимательно слушали усталого начальника и поражались его осведомленности: можно было подумать, что он сам побывал в гостях у противника и все видел собственными глазами. "Хорошо работает наша разведка", – подумали мы. О своих войсках он ничего не должен был сообщать, но все же в заключение ободряюще заявил:

– Наш фронт собирается с силами, чтобы сокрушить врага!

А мы подумали: вновь сформированные полки нашей 230-й штурмовой дивизии тоже сила, и сила немалая...

Пока мы летали за Каспий формироваться, положение Северной группы войск Закавказского фронта мало в чем изменилось. Еще в конце августа противник подошел к Тереку и уперся в нашу оборону. В районе Моздока на узком участке фронта фашисты сосредоточили мощный кулак из двух танковых и двух пехотных дивизий. Почти весь сентябрь они пытались с севера прорваться через Терский хребет в долину Алхан-Чурт, чтобы захватить Орджоникидзе и Грозный. Около 6 тысяч солдат и 200 танков остались под Моздоком в "долине смерти" – такой ценой заплатил генерал-полковник Клейст за небольшую вмятину в нашей обороне. Не удалось противнику прорваться к Орджоникидзе и с запада – через горный проход Эльхотовские ворота, куда он перебросил с Туапсинского направления одну из отборных дивизий СС "Викинг". Она тоже понесла большие потери и вынуждена была остановиться.

Авиация 4-й воздушной армии в сентябре совершила 9 тысяч боевых вылетов и уничтожила много вражеской техники и живой силы. В воздушных боях и на аэродромах противник потерял более 170 самолетов.

Наши войска продолжали совершенствовать оборону, вновь сформированные части уплотняли боевые порядки. Около 100 тысяч человек местного населения помогали войскам строить Грозненский, Орджоникидзевский и Махачкалинский оборонительные районы. На заводах и в колхозных кузницах днем и ночью ковали кирки, лопаты и ломы, которых не хватало для земляных работ.

В сентябре общее соотношение сил на всем фронте Северной группы войск – от Баксанского ущелья и далее по Тереку до берегов Каспия – изменилось в нашу пользу. Лишь в танках и авиации мы еще уступали противнику. Но по всему было видно, что и в этом его превосходство будет недолгим: через Каспий летели из тыла новые авиационные части, а от Махачкалы в сторону Грозного по дорогам шли колонны новеньких грузовиков с солдатами, громыхали танки, натужно стрекотали тракторы с гаубицами на прицепах.

...В Исти-Су мы провели не один день, приказа перелететь ближе к линии фронта все не было. Вместо него поступило распоряжение: продолжать тренировки на групповую слетанность и полеты на полигон. И мы летали с утра до вечера, не испытывая недостатка ни в горючем, ни в боеприпасах.

А потом пришел приказ: провести конференцию по обмену боевым опытом. Невиданное дело – конференция на войне! Значит, не так уж плохи наши дела, если не спешат нас вводить в бой.

Холобаев составил темы докладов, распределил их между летчиками. Неожиданно взбунтовался Федя Артемов:

– Какой, товарищ командир, из меня оратор? Я только выйду на трибуну и тут же заикой стану...

– А ты не ораторствуй! Расскажи по-человечески о налетах на Артемовский и Константиновский аэродромы, в которых сам участвовал с Мосьпановым. Все как было, от взлета и до посадки. И на схемке это изобрази. Никогда не вредно самому пошевелить мозгами, и молодым летчикам интересно тебя послушать. Что касается трибуны, про это стойло забудь, его нам никто тут еще не приготовил. Ора-атор...

Тем докладов набралось много: одному надо было рассказать о противозенитном маневре, другому – о воздушном бое штурмовиков с "мессерами", третьему – о боевых порядках, четвертому – об атаке переправ... Помнится, что из бывалых летчиков лишь одному Петру Руденко доклада не досталось. Он готовился к поездке в Грозный на митинг молодежи Северного Кавказа. И потом мы узнаем из газет, что вслед за кабардинским партизаном Камботом Чатаевым и поэтом Дагестана Расулом Гамзатовым он произнес самую короткую речь: "Мы били, бьем и будем бить гитлеровцев до полной победы!" Зато летчик-гвардеец с двумя боевыми орденами Красного Знамени сойдет со сцены театра под самые продолжительные рукоплескания. Наш Петро там поставил свою твердую подпись под словами клятвы молодежи – очистить Кавказ от гитлеровских оккупантов.

Мне Холобаев задал щекотливую тему о стрельбе и бомбометании со штурмовика. Это было легче показать на полигоне перед всеми летчиками, чем рассказывать. И не в стрельбе была загвоздка, тут все просто: опустил нос штурмовика, поймал цель на перекрестье, подвел самолет пониже к земле – жми на гашетки. Если вдруг светящиеся дорожки трасс прошли мимо, то небольшими движениями рулей направь их куда следует. Стрелять со штурмовика одно удовольствие: на твоих глазах вспыхивает вражеская машина – и тогда летчик окрылен успехом.

Совсем иначе обстояло дело с бомбометанием. Не нашлось, оказывается, человека, который бы сконструировал для штурмовика прицел. Не появился этот прицел в течение всей войны, не было его и после. Поэтому у каждого из нас была своя метода. Бомбили на глазок, по чутью, или, как мы выражались, "по сапогу". Шутники придумали даже шифр несуществующему прицелу – КС-42, что означало: кирзовый сапог сорок второго года. Число это, кстати, возрастало с каждым годом и к концу войны достигло 45. Летчики приноравливались каждый по-своему и, в общем-то, бомбы клали метко.

Не было прицела, зато штурмовик начал обрастать различными метками и штырями-визирами, как днище корабля ракушками. Метки эти служили для определения момента ввода в пикирование. Ну ввел, а что дальше? Летчик должен был на глазок придать самолету угол наклона в 30 градусов и тут же начать отсчет в уме (как делали в старину фотографы) положенное количество секунд выдержки времени. И это все? Нет, не все. Надо было во время пикирования еще успевать бросать взгляд на высотомер, чтобы на кнопку сброса бомб нажать не выше и не ниже положенной высоты.

Раз появились перед глазами летчика заводские метки и штыри, то родилась и специальная инструкция о правилах пользования ими. Инструкцию положено было знать и сдать по ней зачет. Одного не учитывала эта инструкция: как летчику за считанные секунды да еще в боевой обстановке, когда рядом рвутся зенитные снаряды, успеть проделать многочисленные операции?

Я тогда спросил Холобаева:

– Как докладывать: по инструкции или по "сапогу"?

– Докладывай, как сам делаешь. О "сапоге" перед молодыми не взболтни! А чтобы тебе поверили, потом покажешь на полигоне...

На конференции вдоволь наговорились, поспорили и на многие вещи, о которых раньше не задумывались, стали смотреть другими глазами. Вспомнили тактические приемы, применявшиеся нашими прославленными мастерами – майором Николаем Зубом и старшим лейтенантом Ильей Мосьпановым. Кое-что из их арсенала приняли на вооружение. Федя Артемов, рассказавший о боевых вылетах на вражеские аэродромы, совсем не стал заикой. Холобаев его даже похвалил и, может быть, поэтому в заключительном слове сказал:

– Как видите, первый блин, и не комом. Перед показательным полетом на полигон я обратился к командиру:

– А что, если о своих действиях в воздухе я буду по радио передавать, чтоб все слышали?

– Поворачиваться успеешь?

– Попробую...

Но как тут обойдешься без начальника связи Нудженко? Он пристроил около наземной станции репродуктор. Я спросил:

– Грицько, нельзя ли придумать еще одно усовершенствование?

– Какое?

– Вывести переключатель передатчика на ручку управления. Ведь к нему каждый раз приходится тянуться почти до самого пола...

Нудженко сделал это простое усовершенствование. На моем самолете появился лишний проводок и кнопка контактного переключателя, примотанная к ручке управления изоляционной лентой: нажал – говори, отпустил – слушай. Прелесть! Позже у нас побывал заместитель главного конструктора Яков Иванович Мальцев. Посмотрел он на "лишнюю" кнопку, перекочевавшую к тому времени на все самолеты ведущих, и сказал:

– Усовершенствование дельное, мы внедрим его в серию. Мой полет на полигон прошел успешно. С легкой руки корреспондентов его окрестили "лекцией с воздуха". Эта форма обучения получила у нас впоследствии широкое распространение.

После полета ко мне подошел Холобаев, снял со своей гимнастерки большой парашютный значок мастера и прикрепил его на грудь.

– Так я же столько не напрыгал...

– Носи, носи на память. Глядишь, скоро придется еще одну дырку рядом вертеть...

Тогда, в Исти-Су, ни у кого из летчиков, кто прошел трудный боевой путь от Донбасса до предгорий Кавказа, не было ни одной награды. Не было ее даже у Талыкова, хоть наградной на орден Ленина составляли еще в июле сорок второго, в тот самый день, когда вывез он меня в фюзеляже своей "девятки" из-под носа у немцев. Не было награды у Артемова, не было ее и у меня, хоть и по полсотни вылетов мы уже совершили. Признаться, этих наград ждали все, кому полагалось. Ждали перед вступлением в "третий" тур. Иногда меж собой поговаривали:

– Слышал, начальство, что повыше, наградные под сукно кладет.

– Кто это мелет?

– Сам от писарей слышал. Они-то в курсе...

– А может, не в дивизии, а в другом месте залежались? Каждый мечтал о дне, когда придется на гимнастерке "дырку вертеть". Ведь важно награду получить при жизни.

Незаметно промелькнул сентябрь, а мы все еще тренировались в Исти-Су. Молодые летчики научились метко стрелять и бомбить, стали уверенно держаться в строю не только при полете по прямой, но и при маневрировании. Овладели техникой атаки цели всем составом эскадрильи. На это внушительное зрелище, не отрывая взгляда, смотрели все, кто оставался на земле.

Двенадцать штурмовиков одновременно опустили носы, из-под их крыльев одним дымным росчерком метнулись к земле 96 "эрэсов" – дробно хрястнул залповый взрыв. Вслед за этим снопы трасс кромсают мишени, а при выходе из пикирования от самолетов отделяются черные точки, стремительно несутся вниз. Под ногами вздрагивает земля, поднимается пелена пыли, и громовое эхо гулко отдается в горах.

Штурмовики вновь пошли на высоту, чтобы повторить атаку. Командир полка в микрофон:

– Внимание, в воздухе вражеские истребители! Летчики слышат команду, и ведущий выходит вперед. Его самолет кренится, остальные вслед за ним вытягиваются в цепочку, и в воздухе образуется карусель. Этот боевой порядок придумали для самообороны от "мессеров". Назвали его "спасательным кругом". Одноместный штурмовик сзади беззащитен, но если бы фриц сейчас попытался кого-нибудь атаковать, то идущий у него позади сможет отсечь "мессера" своим лобовым огнем.

– Атака отбита, разрешаю посадку, – говорит в микрофон командир, садится в автомашину и спешит проверить результаты работы первой эскадрильи майора Галущенко.

Красиво она сработала, ничего не скажешь. Миша Талыков, стоявший рядом, первым нарушил молчание:

– Вот теперь мы собрались с силами! – И зачем-то притопнул каблуком. А я тогда подумал: "Да, это уже не тот полк, когда пришлось воевать на двух штурмовиках".

...Полк был готов к отлету на передовой аэродром, но вдруг последовало новое распоряжение: седьмой гвардейский будет ночным. Это новость! Нам и слышать не приходилось, чтобы ночью летали на штурмовиках. Теперь снова будет задержка с переучиванием. В нашем полку немногие летчики летали ночью, да и то лишь на У-2.

В крайних саклях аула вечером стоял галдеж.

– Не пойму, какой толк, что будем летать ночью?

– А такой толк, что меньше будет потерь. Вон девчата из полка Бершанской по ночам тарахтят на У-2, – многие из них уже "наклепали" по триста боевых вылетов. А ведь у них вместо брони фанера да полотно. У штурмовиков, как известно, редко кто до пятидесяти вылетов дотягивал.

– Теперь, братцы, прощай бреющий, на высоту нас загонят: в потемках мигом в гору воткнешься.

– А если загонят на высоту, тогда уж стрелять не придется, только бомбить с помощью КС-42...

– И групповая наша слетанность насмарку пойдет...

– Это почему же?

– А как же ты, интересно, в темноте будешь держаться в строю? Даже пешие в ночных переходах друг другу на пятки наступают.

– Соседа по навигационным огням можно видеть. Для чего же, по-твоему, их установили на концах крыльев и на хвосте?

– Если хочешь знать, так "ночники" их включают только при взлете и посадке. Будешь с огнями летать, немецкие зенитчики только спасибо скажут: даже без прожекторов лупить будут. Ночные истребители по огням легко находят...

– Братцы! А как же мы цели ночью отыскивать будем?

– Придется осветительные бомбы брать.

– А фугасные куда подвешивать?

На этот вопрос охотника отвечать не нашлось.

И началась в наших головах великая путаница. И это после конференции, когда все вроде бы стало на свои места.

На следующий день откуда-то привезли с полсотни фонарей "летучая мышь", расставили их на летном поле: ночной старт. Прожектора для освещения посадочной полосы не было. Прилетел на У-2 боевой летчик из ночного полка нас вывозить.

Летали мы от заката до рассвета несколько ночей подряд, и на удивление дело с переучиванием пошло очень быстро. Молодежь вылетела самостоятельно. А до чего приятно летать ночью на У-2! Воздух спокоен, и самолет плывет, не шелохнувшись, словно в сметане. Вокруг чернота, лишь слабо мерцают приборы, да на аэродроме тускло светят редко выставленные в два ряда фонари, напоминая улицу мирного города в поздний час. Видеть это на фронте непривычно: ведь все населенные пункты затемнены, машины но дорогам ездят без фар. Глядя вниз, невольно уносишься мыслями к безмятежным довоенным дням.

Мы стояли на старте и следили за пролетавшим над нами самолетом. По звездному небу бежали три огонька: красный, зеленый и белый. И если бы не тарахтение мотора в ночной тишине, можно было бы принять их за полого падающие звезды. Это сержант Остапенко выполнял самостоятельный полет по кругу.

– Хохол-то твой землю носом роет, – одобрительно сказал командир. Он сделал смачную затяжку, жар цигарки осветил его лицо с глубокими морщинами около губ. И в этот самый миг яркий свет резанул по глазам, ударило волной всколыхнувшегося воздуха, мы упали на землю. Первым вскочил командир: – Гасить фонари!! – закричал он. Бросились врассыпную выполнять команду. Только теперь услышали отдаленный завывающий гул немецкого "ночника", спешившего до рассвета перелететь линию фронта.

На востоке, со стороны Махачкалы, уже светлело небо. Техники закапывали опаленную взрывом воронку. Ни один человек, ни один самолет у нас на аэродроме Исти-Су не пострадал.

Мы уже тряслись в грузовике по пути в аул и клевали носами.

– А фриц этот тоже по кирзовому сапогу отбомбился, – послышался голос Ивана Остапенко. Сидевшие с ним рядом хохотнули.

– А ты откуда знаешь? – спрашивает кто-то.

– Видел... – Остапенко сделал паузу и начал плести: – Поравнялись это мы с ним на встречных курсах, фриц первый меня заметил и спрашивает: "Эй, рус-Иван, не на Моздок ли собрался, нашу переправу бомбить?" – "Да нет, – отвечаю, – я только сегодня самостоятельно вылетел". – "Ну тогда мотай отсюда подальше, я сейчас по вашим огням шарахну!" – "Так дай мне вначале приземлиться, как же я без огней сяду? Я и по званию всего-навсего сержант..." – "Не говори мне под руку, целиться не мешай!" – заорал ихний ас, а сам, вижу, кирзовый сапог с левой ноги начал стягивать...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю