Текст книги "Симарглы (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Впервые Лена зашла в комнату Вика. Не то чтобы это было запрещено – входить в чужие комнаты без приглашения – просто как-то ей никогда раньше не доводилось. И едва переступив порог, она застыла даже не от ошеломления… от мгновенной неловкости, словно ей открылось что-то личное… куда более интимное, чем думал даже хозяин.

Напарники были похожи куда больше, чем ей казалось. Если все стены у Станислава Ольгердтовича были завешаны рисунками, то у Вика – заставлены стеллажами. А на стеллажах стояли книги.

Стеллажи были крайне вместительные, в три ряда. И все забиты чем попало, без всякого порядка. Лена увидела рядышком Донцову и Хэмингуэя, Пушкина и Акунина, Гомэра и Абэ. И еще множество писателей, чьи имена была ей незнакомы. Пестрые корешки ряд за рядом, золотая пыль, лучшие достижения человеческих умов и самые недостойные их порывы. Любовь и ненависть, добро и зло, вся скорбь мира, вся радость мира, – не говорите, что они могут найти вместилище в человеческой душе. Вот где все это… вот оно все. Никто не забыт, и ничто не забыто.

Ну да, за двести лет можно прочитать множество книг. Можно даже построить себе дом из них, держаться в ногу со временем, создать иллюзию жизни.

Места на стеллажах книгам уже не хватало – они лежали горками на полу. Лена могла бы поклясться, что раньше они занимали и низкую кровать, и старенькое продавленное кресло. Теперь на кровати полулежал Вик, морщась и потирая плечо, а в кресле – дремал Станислав Ольгердтович.

– Ты в порядке? – шепотом спросила Лена, прикрывая дверь.

– Нет, – коротко и так же тихо ответил Вик. – Какое тут «в порядке»!.. Мне кажется, все должно решиться в два-три дня. Мне все чудится… осталось крайне, крайне мало времени.

– Еще немного, и будет поздно, – кивнула Лена.

– Ты тоже это чувствуешь? – Вик перешел на шепот.

– Думаю, сильнее, чем даже ты. Я… ну, как сказать… Мне кажется, во мне что-то проснулось. Какие-то резервы. Это все город… возможно, он чувствует, что последний шанс на выздоровление.

– Болезнь? – он вздохнул. – Вот как ты это называешь?.. А я… в общем, я пойду с тобой. И не пытайся меня отговорить.

– Почему я должна отговаривать тебя? Если уж на то пошло, я вообще не горю желанием ни с чем справляться. Но от этого слишком многое зависит.

– Я хотел, чтобы мы стали друзьями, – беспомощно улыбнулся Вик. – А оно вон как получилось. Вышло, что мы только и делали, что подставляли тебя.

– Ничего, – Лена старалась смотреть ему прямо в глаза. – Как бы это объяснить?.. В мире очень много такого, с чем приходится мириться. Я это поняла. Вы мне все равно нравитесь. Оба. И кто его знает… когда это все закончится…

– «Это все» никогда не заканчивается, уж поверь старику, – хмыкнул Вик. – Ладно, пошли, – он неожиданно осторожно слез с кровати. – Стаса будить не стоит. Он потерял больше сил, чем сам думает.

– А ты как же?

– А я опытнее, – Вик улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой.

3. Из мемуаров черного мага

Я знал, куда мне надо идти. Может быть, это казалось очень странным… впервые я совершенно точно знал, куда мне надо идти. Пересечь двор. Восемь этажей вверх на лифте с прожженной сигаретами кнопкой и полустершейся надписью на двери. Из остатков букв получалось «пузо 300 кг». Дверь… я знаю, в какую дверь мне позвонить. Я даже догадываюсь, кто мне откроет. Другое дело, что…

Что я боюсь этой встречи. Я боюсь не только Лены – я боюсь всего, что с нею связано.

Я стоял в темноте зябкой весенней ночи, втягивал ноздрями бензиновый воздух, и не решался даже войти в подъезд. Окна над моей головой не светились.

Сейчас часов одиннадцать вечера. Поздновато для визитов, но еще ничего. Да и легенда у меня преотличнейшая. Я любил ее и наконец-то решился зайти к ее родителям. Если изображу депрессняк и полнейший психологический разброд, сойдет. Они мне, конечно, не обрадуются… но мне ведь и не надо, чтобы они радовались.

Мне хотелось, чтобы пошел снег, чтобы он таял у меня на лице и на губах… чтобы в волосах появилась влага… я сам себе казался иссушенным, словно колхозное поле в жарком сентябре. Но для снега было уже поздновато.

Нерешительный, но до боли знакомый голос тихо произнес:

– Сергей?..

Я резко обернулся. На миг мне показалось…

Нет. Она была ниже ростом – это стало понятно сразу. И тоньше.

Очень худенькая девушка, на бледном лице – я отлично различал его в тусклом свете, падающем из окон первого этажа – видны одни глаза, слегка усталые, с ранними морщинками. Коротко остриженные волосы – сейчас они отливали рыжим, даже красноватым, но я знал, что по-настоящему они всего лишь русые.

Катерина Красносвободцева, Ленина младшая сестра. Сейчас ей всего пятнадцать.

Позади нее маячил довольно плечистый силуэт. Этого субъекта я тоже знал: парень, с которым Катерина встречается уже полгода, и которого только меньше месяца назад решилась познакомить с родителями. Зовут Вадим. Вроде бы он студент… подробности о Лениных родственниках никогда не были мне интересны. А жаль.

– Вы Катя? – спросил я почти равнодушно. Полагалось бы разыграть легкое удивлении, неуверенность…. можно было бы даже забыть имя. Но сейчас мне было не до игр.

– Да, – она кивнула. – А вы… Лена никогда ничего о вас не говорила. Но я-то знала…

Она замолчала. Потом добавила.

– Я еще тогда хотела спросить вас: вы были на похоронах. А потом почему-то ушли. Почему?

– Не мог больше на это смотреть. Это гнусно. Хуже язычества. Устраивать спектакль…

Кажется, она была удивлена моими словами, но все же очень немного промедлила с ответом.

– Не спектакль, а обряд, – Катя покачала головой, и слегка качнулись сережки-колечки в ушах. У Лены уши проколоты не были. – Люди все-таки не мусор… чтобы просто их выбрасывать. – Я совсем не уверен, что меня не выбросят на помойку, – хмыкнул я.

Я это сказал?!

Неужели так легко… впрочем, какая уже разница, что я говорю или не говорю. Меня все равно несет, причем несет неуправляемо.

Катя на мою реплику никак не отреагировала.

– Пойдемте, я вас чаем напою, – сказала она просто. – Родители сегодня уехали… мы втроем будем. Пойдемте?.. Вы у нас ни разу не были.

Именно за этим я и встал с кровати, и вышел на улицу, хотя весь мой опыт, вся моя предыдущая жизнь властно запрещали: не ходи! Я хотел проникнуть в Ленину квартиру, может быть, в ее комнату, где она совсем недавно была, была живая… Что бы я там увидел, что бы я там нашел? Возможно, некий ключ… может быть, что-то стало бы понятно мне из того, чем я был и из того, чем я никогда не стану. Это помогло бы мне избавиться от страха, встретить завтрашний день… так, как я могу его встретить. Но теперь, когда исполнение моего странного и уж точно загадочного для меня самого желания оказалось совсем рядом, когда не нужно было больше прикладывать никаких усилий, мною, как это часто бывает, овладели сомнения.

Пойти вместе с этой девушкой, которая так похожа на свою сестру, и вместе с тем так непохожа… Лена – надломленный стебель, тонкий тростник у воды. Ее сестра – лист кувшинки, тихо лежащий на глади озера. Что я там буду делать? Я слишком другой, слишком не похожий на них на всех. Впрочем, я никогда не задумывался о том, какой я. Просто был. Что если…

Вдруг то, чего я боялся, стало ясно для меня. Я боялся не Лены. Я боялся того, что я могу сделать с Леной. И я боялся того, что могу сделать с ее сестрой. Может быть, одной только фразой. Я сам себе казался словно бы зараженным радиоактивностью, находиться рядом со мной было опасно.

Наверное, я бы все-таки не пошел, ибо это значило сделать очередной шаг от себя прежнего… а это пугало меня тем страхом, ужаснее которого нет в этом мире. Но она взяла меня под руку. Ее рука через ее старенькую розовую курточку и через мой новый стильный полупиджак-полупальто показалась мне удивительно горячей.

– Пойдемте, – сказала она. – Вадик, познакомься. Это Сергей. Они с моей сестрой любили друг друга.

До чего изящная формулировка! Не неуклюжее «парень», не официозное «жених», не пошловатое и не соответствующее истине «возлюбленный» или, тем более, «любовник». Просто – они любили друг друга. А что это была за любовь, пусть каждый решает сам.

Хорошо бы и мне решить.

Широкоплечий Вадим посторонился, пропуская нас с Катей вперед. Я подумал: ожидает от меня подвоха. Но потом отблеск фар с проезжей части упал на его лицо, и я увидел некое чувство, которое узнал не сразу. А когда узнал, едва не запнулся. Сострадание.

С ума сойти. Хорошие люди. По-настоящему хорошие люди.

Раньше это вызвало бы у меня тупую досаду. Теперь… не знаю. Понятия не имею… Но анализировать это чувство не хотелось. Возможно, из-за того самого наихудшего в мире страха.

4.

Лена решила впервые попробовать договориться с симоргом одна. Она начала уже ладить с Голиафом, но все равно в этих зверях оставалось нечто для нее непонятное. Вроде бы они читали мысли, и в то же время, почти все отдавали им команды вслух. Они легко переносили людей в обычный мир, но сами никогда там не задерживались. Они размножались и умирали, но никто никогда не видел смерти симорга или маленького симоржика. Они… в общем, они были. Как сила притяжения. Лена никогда не задумывалась над тем, откуда они взялись или что они знают. Но сегодня она чувствовала, что должна сделать что-то сама, без Вика. Тем более, что ее партнер, кажется, чувствовал себя не очень хорошо. Он медленно шел через ночной луг к стоянке симоргов, даже не пытаясь ускорить шаг, и скоро отстал от нее. Лена же не могла тормозить. Внутри нее жил странный зуд, который прямо-таки заставлял двигаться. Вик сказал ей только что: «Я бы отложил до утра. Несколько часов ничего не решат».

«Еще как решат! – ответила Лена с жаром, которого сама от себя не ожидала. – Я должна найти кое-кого и поговорить с ней. Боюсь, с утра на это не будет времени».

«Почему?»

«Потому что в десять утра – открытие памятнику Иванову И. В.»

Лена достала из кармана джинсов мятую листовку, разгладила и протянула ему.

«И что?»

«Когда люди забывают свое прошлое, или подменяют его другим, будущего у них нет. Я нутром чувствую, что именно открытие этого памятника они избрали для закрепления своих обрядов. Я по-прежнему ничего не понимаю в их магии…»

«И не надо понимать, – перебил ее Вик, – главное – чувствовать город. Но надо переждать, сейчас ты все равно никого не найдешь. Симорги выходят из леса только после восхода солнца».

«Значит, я пойду в лес».

«Без толку. Думаешь, ты первая такая умная?»

«Думаю, я первая такая упрямая», – решительно произнесла Лена, хотя сердце у нее дрогнуло.

А теперь она мчалась впереди Вика. Нет, не бежала, как в тот, самый свой первый день в Ирии, но шла очень быстро. Кажется, что если бы она ускорилась еще чуть-чуть, сухая луговая трава резала бы ей ноги.

Казалось, луг кончался уже скоро – и все-таки до леса было не дойти. Холодный ночной воздух как-то быстро сделался почти горячим, он обтекал щеки, не давался в легкие. Лена поняла, что последние дни, а может быть, даже недели, ею подспудно владело нервное напряжение, которое сейчас грозило выйти наружу. Предельно скоро что-то должно было измениться.

Наконец опушка леса оказалась совсем близко: Лена утонула в густых зарослях кустов, еще более колючих от того, что через них приходилось продираться ночью. Она остановилась. Надо было собраться с силами. Что она собирается сделать? Она хочет позвать симорга. Что такое вообще симорги? Почему вообще люди заперты здесь собаками? Почему она не может вернуться, не взяв с собой пса? Как они связаны с древними богами, что когда-то населяли, возможно, это место?.. Лена поняла, что об этом почти не думают. Почему – бог весть. Возможно, потому, что симорги стали слишком привычными. Даже она, появившись, приняла их как данность. Ох уж эта человеческая лень, это стремление упрощать все до невозможности. Ведь казалось бы чего удивительнее: крылатые собаки из древних славянских преданий, свободно парящие в воздухе над верхушками цветущих яблонь.

Она прикрыла глаза – совсем чуть-чуть, чтобы мир под ресницами слегка расплылся – и попыталась призвать Голиафа. Это, как ей говорил Станислав Ольгердтович, было не совсем мысленное усилие. Ты не входил в контакт с разумом зверя, ты просто подавал сигнал о себе: я здесь, я жду. Симорг мог соизволить или не соизволить откликнутся.

Они откликались всегда только с восходом солнца, на ночь запирая Ирий. Но Лена почему-то думала… надеялась, что важность того, что она хочет сделать, что ее внутренне напряжение, то, сколько она всего передумала, перечувствовала… Это ведь может повлиять на мироздание, да? Вселенная и так уже достаточно зла причинила ей. Должна же она хоть чем-то помочь!..

Минут через десять, когда Лена уже отчаялась стоять столбом, к ней подошел Вик.

– Убедилась? – спросил он без насмешки, с сочувствием. – Они приходят только тогда, когда считают нужным. Подожди до утра.

Лена не могла удержаться от неприязненного взгляда в его сторону. Она отчетливо понимала: что-то совершенно необходимо сделать этой ночью, а минуты уходят, одна за другой, и там, в городе, все ложатся спать и спят, и просыпаются… и готовятся к тому, что должно случиться в одиннадцать утра. И становится поздно, непоправимо поздно.

Почему она была так в этом уверена?.. Пожалуй, у нее не было никаких оснований, кроме смутного упоминания об основах и того, что она почерпнула из уроков города да в их с Сергеем совместных снах. Но на самом деле этого было довольно.

– Время… – Лена посмотрела на Вика искоса. – Ты… слишком долго существуешь, и поэтому забыл, что время тоже имеет значение.

На лице Вика появилось такое выражение, как будто его ударили: Лена уж никак не ожидала подобного эффекта от своих слов.

– Да… что б ты понимала! – откликнулся он с неожиданной детской обидой.

Внезапно – для себя – Лена развернулась и кинулась в лес.

Бегать по лесу – вообще чистая глупость, а к тому же еще и ночью… нет, только в дамских романах героиням в белых пеньюарах удается подобное. Да и то…

Правда, на Лене был совсем не пеньюар, да и заросли скоро кончился… начался лес совсем другой, сухой, сосновый. Но она скоро поняла, какая это все равно глупость – бежать (не столько поняла, сколько задохнулась и пару раз весьма болезненно подвернула ногу) – и пошла спокойно. Более или менее. Та нервная струнка по-прежнему сидела в ней никуда не отпуская, Лена чувствовала, что надо по-прежнему наращивать и наращивать темп, насколько это возможно.

А возможно, в принципе, было.

Небо над густыми верхушками сосен почему-то странно светилось, хотя только что над лугом было совершенно темным – словно что-то неподалеку отбрасывало на него удивительный прозрачно-перламутровый отблеск. От этого так же светился ровный чуть сероватый слой сброшенных игл под ногами. Темные, словно на негативе, бесконечные ряды сосновых колонн тянулись в бесконечность, в мутную перспективу. Храм, только нерукотворный.

Идти все равно оказалось тяжело: желтая хвоя пружинила, кроме того, под ноги часто попадались незаметные шишки. Мелкие, они словно нарочно заставляли спотыкаться. И царила тишина. Невозможная, невероятная тишина, которую Лена вряд ли когда бы получила возможность испытать в земном лесу. Тумана не было, но серебристый странный свет с неба клубился между стволами, похуже самого тумана. Его тонкие серебристые пряди напоминали звуки мелодии, которая никогда не была сыграна или была сыграна очень давно. Но странно – Лена долго не слышала ничего кроме шума в ушах и не осознавала, что вокруг нее. Она думала только о том, как бы найти симорга и улететь отсюда. Она чувствовала, как с каждой секундой, каждым шагом, каждым вздохом времени становится все меньше. И все меньше остается шансов на… что? На то, что она будет с Сергеем?

Смешно.

Этого никогда не случится.

И вот когда слово «никогда» дошло до нее своей ужасающей определенностью – а ведь и в самом деле не было и не будет впредь для них никакой возможности – она остановилась. Оглянулась.

Кругом нее были только серебро и чернь, словно на благородной гравировке. И звон. Легкий, на самой грани слышимости, в котором еле можно угадать музыку.

Лена поняла, что понятия не имеет, куда шла и как вернуться. Все направления казались одинаковыми. А Вик не спешит за ней, чтобы взять ее за ручку и вывести обратно, как он всегда это делал. Так что ей надо выбираться самой.

И еще – становилось холодно.

Лена пожала плечами, и побрела куда глаза глядят. Напряжение перегорело в ней, оставив лишь апатию и странную внутреннюю дрожь. С чем это было связано?.. Просто…

Лена никогда не боялась темноты, не боялась и ночи. И все же что-то такое было в воздухе, что-то странное… что? Ночь… чем ночь отличается от дня? Почему ночью свершается чаще всего все самое важное?

Ответ, как ни странно, помогла найти физика. На заре всего, когда ничего еще не было, было ничто. Вторым возник свет и всяческое излучение. Тьма пришла потом, на не поддающееся расчету мгновение позже света…. и все-таки позже. Чтобы подчеркнуть его, чтобы придать ему цельность и завершенность одновременно как физическому явлению, и как философской концепции. А это значит, что ночь всегда немножко моложе дня. И, следовательно, хищнее. Ночь всегда голодна. Как и город.

А день древен и велик, как все остальное.

И все-таки днем не так понимаешь многие вещи. Только ночью до Лены вдруг со всей очевидностью дошло: мы движемся. И помогло этому вовсе не созерцание звездного неба. Нет. Мы постоянно изменяемся. И еще… Мира действительно много. Мира без людей. Она представила бесконечную, круглую планету, покрытую густой шкурой леса. Планету могучую и до странного одинокую… Планету пустую, потому что – никого. Потому что ей никто не нужен, этой планете. Планету самодостаточную.

И мы, люди – словно непонятные, невнятные, сумасшедшие зверьки в этих бесконечных лесах. Мы, предающие их… мы, разрушающие их… мы, отказывающиеся от них… мы все-таки ничего не стоим. Ни по отдельности, ни вместе.

И когда Лена поняла это, ей внезапно стало легче. Страх ушел. Она просто шла по лесу – или по храму – с невозмутимостью смирения. Ей не хотелось уже даже закончить то, что она начала. Нет, решимость не покинула ее, но приобрела новое качество. Это была теперь уже иная, спокойная, обреченная решимость. Внезапно до Лены дошло то, что не давалось долго многим философам: все жизненные усилия на самом деле ничего не стоят, поэтому делать надо только то, что ты считаешь нужным. Но не потому, что ты считаешь нужным именно это, а для себя. Не то ты перестанешь стоить что-либо окончательно.

И тут она, не додумав мысль до конца, вдруг покинула лес и вышла в свет… восхода.

5.

Нет, это, несомненно, было так. Лес внезапно оборвался, и выяснилось, что странно светящееся небо было рассветным. Удивительно, но… Лена могла отдать голову на отсечение, что сейчас еще было рано и светать не могло… если только она не потеряла сознания в лесу, не провалялась там несколько часов.

Но не это было самое удивительное. Типичный сосновый лес заканчивался резко и сразу, как будто кто-то проводил черту по линейке. А за ним сразу начиналась пустыня.

Лена почти задохнулась от неожиданности. Если ночь была юна, то пустыня была юна тем более. Всего лишь отражение пустоты, она появилась только тогда, когда уже возникла и уже ушла откуда-то жизнь, не зная, что оставить после себя. И пустыня с прожорливостью младенца заполнила пустоту.

Здесь была она – пустыня из всех пустынь, возможно, самое первое отражение. От горизонта до горизонта, вдоль густой вихрящейся кромки соснового леса – розовое золото песков. Розовое – потому что над пустыней всходило солнце. Такое яркое и неправдоподобно сине-алое, что Лена никогда бы и не поверила, что оно существует в реальности… Да и реальность ли это?..

«Ночь кончилась, – подумала девушка, заслоняясь рукавом от слишком яркого света. – И я не успела сделать того, что должна была сделать. А с другой стороны, какая разница?.. Я попытаюсь сейчас. У меня еще есть совсем немного времени. Если повезет, должно хватить».

– У тебя есть больше времени, чем ты предполагаешь, – сказал Вик у нее за спиной.

Лена резко обернулась.

Паренек выглядел бледным, на щеке у него алела свежая царапина, но он улыбался.

– У тебя больше времени, чем ты думаешь, – сказал он. – Здесь всегда рассвет. Этот лес так и называется – Рассветный. Только это солнце сродни нашим яблоням. Оно всегда встает и никогда не восходит.

– Ты прочел мои мысли?! – возмутилась Лена.

– Не нарочно, – Вик пожал плечами чуть сконфуженно. – Хоть ты меня обижаешь, а мы ведь уже порядочно вместе… почти что семья, если подумать. Можно сказать, мне твои мысли сами в голову лезут.

Перед этими серыми глазами никакая девушка не смогла бы устоять… так думала Лена еще совсем недавно. Сейчас она поняла, какие это глупости. Глаза у Вика были прежде всего до невозможности усталые. И безнадежные.

Какова на вкус безнадежность, если ей уже двести лет?

– Что это за пустыня? – спросила Лена.

– В эту Пустыню уходят симарглы, когда не могут больше, – пожал плечами Вик. – Иногда возвращаются… с полдороги. Те, кто ушел за горизонт – не возвращаются никогда. Можешь назвать это самоубийством, но для нас это не считается грехом.

– Может быть, там живет отвратительное чудовище, которое их пожирает?

– Может быть, – Вик пожал плечами.

– Так ты что… – спросила Лена, охваченная внезапным прозрением. – Ты что, пришел сюда, чтобы…

– Эй, это ты привела меня, помнишь? – Вик фыркнул. – Что я идиот, что ли? Пока жив Стас… ни за что. Знаешь… симарглы никогда не уходят по одиночке. Мы так привыкаем друг к другу, что не можем одни. Поэтому всегда, когда уходит тот, у кого есть пара…

Он не договорил. А что тут договаривать? Потом подумал и закончил:

– Мы со Стасом пообещали друг другу… очень давно… что даже говорить об этом не будем.

Лена по-новому посмотрела на простор перед ней… золотой, молодой и безжалостный. И бесконечно древний. Скольких он видел?..

– Сейчас симорги прилетят, – сказала Лена. – Если рассвет, то они обязательно прилетят.

– Уже летят, – кивнул Вик.

Лена прищурилась на солнце, и разобрала на его фоне черные галочки. Галочки приблизились, приобрели форму… А еще через несколько минут на краю пустыни на песок с шелестом и шорохом опустилось штук двадцать симоргов. И… далеко не всех Лена знала! Нет, были знакомые по стаду: Голиаф, Скрипач, Вихрь, Леопард… А были те, кого она совершенно точно не видела, потому что никогда не пропустила бы…

Здесь были щенки симоргов!

Щенячьи подростки, почему-то все одинаково черные, нетвердо еще держащиеся на крыльях но весьма резвые на четырех лапах, они шмыгали между ног у взрослых псов, подходили к Лене и Вику, обнюхивали их осторожно, старались не сбить с ног. Самый большой из симоржиков был ростом с Вика, самый маленький – Лене по грудь. Впервые Лена услышала, как лают до того молчаливые симорги. Впрочем, щенки скорее повизгивали, а взрослые скорее рычали, но… Сразу множество влажных собачьих носов, черных испытывающих, удивительно умных глаз окружило Лену. Она стояла и не знала, куда ей деваться, что ей делать. Даже Вик таким аншлагом не пользовался.

– Ты новенькая, – тихо подсказал он ей. – От тебя еще пахнет человеком. Но они ждут, что ты что-то скажешь.

– Я… – Лена не знала, что сказать. – Вы знаете… я просто хочу исправить ошибку. Чужую. Но и свою тоже. Потому что знаете… совсем чужих ошибок не бывает. И лес – он один от горизонта до горизонта. И город… на самом деле тоже один. И любовь одна, и память одна. Если кто-то страдает, это касается всех. Если я люблю одного человека, или нескольких, я не могу бросить всех остальных.

Щенки расступились. К Лене мягко подошел Голиаф. Наклонил голову и осторожно коснулся мохнатой щекой Лениной щеки. Жест не животного, но божества. Божества, которое живо не потому, что в него верят – какая уж теперь вера! – а потому, что есть жизнь и есть смерть, есть люди и есть собаки.

Лене показалось, что он сказал: «Ты не справишься».

А потом опустился на одно колено, подставляя спину.

6. Из мемуаров черного мага

За окном кухни, очень далеко внизу, шумела слабыми листиками весенняя ночь. За кухонным окном совсем рядом в вековечной неподвижности застыло небо. На столе, в граненом стакане, каких я сто лет уже не видел, стыл предназначенный мне чай. Напротив меня, на табуретке, сидела Катя. Она помешивала ложечкой напиток в своей чашечке и не хотела заговаривать первой. Я тоже не хотел. Вадим поместился чуть в стороне, на табурете, подперев стриженым затылком холодный кафель стены. Капала вода из крана.

– Вы живете один? – спросила Катя наконец, когда поняла, что меня никакой паузой не заставишь высказаться первым.

– Да.

– А где ваши родители?

– В другом городе.

– Вы давно оттуда?

– Давно.

Она помедлила, словно не решаясь спросить что-то… а потом спросила, с очень резким выражением лица, и сделала головой такое движение, как будто боднула лбом воздух:

– Чего вы боитесь?

Трудно сказать, что ошеломило бы меня больше, чем этот вопрос. Лицом своим я всегда владел превосходно, она никак не могла догадаться, что же тревожит меня. Лена бы… Лена, может, и могла.

Неужели это как-то связано с генами?! Неужели она сейчас догадается… неужели она сейчас скажет что-то, и вскроет нечто, что я сам в себе понять не могу?

– Вы боитесь одиночества? – снова спросила Катя, и я едва не вздохнул с облегчением.

– Одиночества точно не боюсь, – я широко улыбнулся. – Есть гораздо больше вещей…

– А по-моему, боитесь, – Катя смотрела на меня, и мне казалось, будто это она, а не я, медиум, будто это она способна читать мои мысли. – Вы совершенно разучились общаться с людьми.

Я снова улыбнулся, но улыбка вышла скорее кривой ухмылкой. Плохо.

– Вот уж нет так нет.

– Если бы Лена была жива, – она совершенно меня не слушала, – она смогла бы с этим что-то сделать. Лена была… ну, она была странная. Ничем не интересовалась, кроме своей математики и вас. И все-таки что она действительно хорошо умела… вы знаете, она удивительно понимала людей. Просто удивительно, – Катя перестала смотреть на меня, вместо этого она принялась выписывать пальцами какие-то сложные фигуры на клеенке. Не повторяла узор – цветочки в клеточках – а вела какую-то совершенно свою, особую линию. Только вот логику этой линии я не мог уловить.

– Я догадываюсь, – снова продолжила Катя, – из-за чего вы могли заметить мою сестру. Вы, кажется, человек, крайне отгороженный от мира. А она пыталась разгадать вас. Такой интерес к вашей персоне был необычен. Думаю, вами мало кто интересовался.

Услышь я такое года три назад, гневно вскочил бы и ушел. Год назад – срезал бы ехидным замечанием. Да не из тех, над которыми смеются, а из тех, после которых глотают слезы. Сейчас… сейчас я продолжал молчать. Может быть, не столько перемены во мне были тому виной, сколько дело было в том, что в тихом Катином голосе, в ее опущенных глазах, в ее бледном лице не видел желания задеть или унизить меня. Она просто говорила, что думала, с предельной искренностью. И мысли ее вовсе не были обидными. Она тоже хотела увидеть меня… совсем не так, как Лена… но все-таки…

Впрочем, меня еще хватило, чтобы ответить:

– Я бы сказал, что мною интересовались слишком многие.

– И никто по-настоящему, так? – подхватила Катя с грустным энтузиазмом. – У вас очень красивое лицо. Вообще, вы очень красивый и голос у вас приятный. Поэтому вы были объектом самого пристального внимания, и ваше непробиваемое поведение создавало вокруг вас ледяную корку, своеобразную легенду… те редкие искренние люди, которые появлялись в вашем окружении, так были очарованы красотой этой легенды, что даже и не пытались проникнуть глубже… туда, где прячется настоящий Сергей Морозов.

– Я нигде не прячусь, смею вас уверить, – давно замечал за собой: когда я злюсь или растерян, начинаю говорить языком из старинных романов.

– Тогда почему вы сейчас сидите у нас на кухне, а не переживаете свое горе в одиночестве? Почему оно у вас вообще есть, это горе? Почему в двадцать три года вы не имеете даже подруги? Почему вы не рискнули подойти к девушке, которая вам нравилась, и которая любила вас… В конце концов, ничего ведь могло и не быть! Если бы она была вашей девушкой… если бы она в тот вечер шла к вам, а не домой… или если бы она бы вам позвонила, и вы бы ее подвезли… у вас ведь есть машина, я знаю! Ничего ведь могло и не случиться!

Кажется, в ее голосе слышались слезы.

– Вы меня обвиняете? – спросил я как можно жестче, и даже приподнялся со стула. Гнева я почему-то не испытывал, скорее растерянность.

– Нет, конечно, – Катя подняла голову – она не то чтобы плакала, но глаза у нее блестели. – Нет. Мне даже вас не жаль. Я просто пытаюсь… сопереживать вам. Понять, что вы чувствовали. Мне очень бы хотелось помочь вам. Хотя бы потому, что Лена вас любила. И еще потому, что вы… неплохой человек.

Я бы не удивился, если бы мое тело покачнулось. Но нет, оно осталось стоять, ибо сказались годы жестокого самоконтроля. Сложно объяснить все это… боже мой, что не сложно, когда дело касается человеческих чувств!

…Возможно, кто-то плохо поймет, какое сильное действие произвели на меня эти крайне простые слова. Все дело в том, что никто никогда не говорил мне, что я хороший человек. Только «хороший мальчик», но те времена давно прошли. Да и не в самих словах было дело. То, как она это сказала… и главное, почему…

– Катя все время всем помогает, – неожиданно подал голос Вадим. – Она, так сказать, ангел на полставки. Вам, Сергей, ужасно повезло.

Он был крайне серьезен.

– Вы тоже знаете, как меня зовут? – спросил я с легкой иронией. Ирония была изрядно вымученной: Катя ни разу не назвала моего имени с того момента, когда мы столкнулись у подъезда.

– Знаю, – Вадим кивнул. – Это… ну, очевидно. Вы не хотите остаться ночевать сегодня здесь?

– Благодарю, я живу через двор, – отозвался я холодно. – К тому же, квартира, кажется, не ваша.

– Вам может быть очень опасно оставаться одному, – покачал он головой. – Особенно, если вы еще не отказались от вашего самоубийственного плана.

Это, кажется, был последний удар по моим несчастным нервам. Я понятия не имел, что так слаб на самом деле. Мне всегда казалась, что нервная организация у меня может выдержать как минимум два конца света.

Все же, у меня хватило сил снова сесть на табуретку, как ни в чем не бывало.

– Вы думаете, я собираюсь покончить с собой?

В душе я лелеял надежду, что, может быть, действительно так и обстоят дела. Тогда это было бы скорее смешно и грустно, чем опасно.