Текст книги "Симарглы (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

И наконец он увидел.

Тоненькая невысокая женщина медленно, не торопясь шла по дорожке вдоль дома. Ее длинные черные волосы поблескивали в неверном свете. Даже отсюда, метров со ста, Вик мог разглядеть ее белое как у призрака лицо с черными провалами глаз. Казалось, она плыла по воздуху, она была духом… и в то же время вся ее походка, то, как она задумчиво теребила пальцами прядь волос на плече говорили, что это настоящая женщина, Улшан, «второе я» Артема.

– Вот вы где! – она подошла к карусели (Стас встал, загасил сигару). – Жутковатый вечер, правда? – ее лицо светилось плохо скрываемым энтузиазмом, даже весельем.

– Что Артем? – спросил Стас.

– Разговаривает с дочерью, – она неопределенно махнула рукой. – Может, и договорятся до чего… Дело надо делать.

– Может быть, пока не поздно, объясните нам, что же вы придумали? – мягко спросил Вик. – Мы сможем помочь.

– Вы и так поможете. Поможете, если будете рядом.

Улшан порывисто схватила Вика и Стаса за руки (их всегда слегка нервировала эта ее манера рукопожатия, не снимая перчаток… впрочем, перчаток она и вообще не снимала почти никогда, стесняясь своих лишенных ногтей пальцев).

– Все-таки это какой-то ритуал? – спросил Вик безнадежно.

Он уже смирился, что им ничего не объяснят, и сломал голову, раздумывая над пыльными фолиантами, что же такого могли придумать друзья. «Старики, может быть всякое… – не далее как вчера говорил Артем, отворачиваясь. – Может быть, умирать придется. Нам не впервой, верно ведь? Но врагу я лазейку не дам, слово даю».

– Нет, – Улшан покачала головой. – Какой может быть ритуал? Просто…

По улице просвистел ветер, неожиданно сильный, такой, что едва не сбил не самого хрупкого Стаса с карусели. Что это было – никто из них троих не мог в точности сказать, но оно случилось не в реальном мире, это точно. Оно просвистело вокруг в смутном континууме человеческих представлений, в том пространстве, где зарождались иные силы – ни одна веточка не дрогнула от этого ветра.

– Он уже начал! – губы Улшан исказились отчаянием, поплыли, и Вик подумал, что ей ужасно не идет темно-синяя помада, которой она себя уродовала. – Почему без меня!

Она вырвала руки из рук напарников и кинулась бежать обратно, туда, откуда пришла – к последнему подъезду «сталинского» дома – из тех, где высокие потолки и туалеты с окнами. Как она умудрялась делать это быстро, когда оледенелая мостовая так и норовила подставить подножку, ударить под ноги – Вик не знал.

– Улшан, погоди! – крикнул Стас, кидаясь следом, но куда ему бегать так, как женщина в отчаянии!

Впрочем, они догнали ее – но лишь потому, что бежать было действительно недолго, и потому, что она сама остановилась, запрокинув голову. Она смотрела вверх, на ярко освещенное изнутри окно кухни. Там не было видно ничего – только белый потолок и люстра на нем. Но Улшан знала – и Вик со Стасом знали вместе с ней – там, на фоне белой плитки потолка и ярко горящей люстры, стояли двое ярких людей: ослепительно рыжий горбоносый мужчина в темном пальто, и такая же рыжая женщина в линялом домашнем платье и в очках. Мужчина осторожно обнимал женщину за плечи. Женщина была беременна, вот-вот рожать – и она плакала, уткнувшись в плечо похожего на нее человека.

А ветер буйствовал.

– Артем! – Улшан упала на колени прямо на мутный лед натаявшей за день лужи. Ледок треснул, но воды под ним, по счастью, не оказалось – все проморозило до дна. – Артем! Ну почему ты… без меня!

Она почти шептала, но тот самый безумный ветер отличнейше донес до Вика ее слова.

– Господи… – прошептала Улшан, прижимая губы к своим сцепленным не то для молитвы, не то для удара под дых пальцам, – Господи, помоги ему… не дай ему… не дай ему совершить глупость! Господи!

Это последнее было почти криком. До Вика этот крик долетел словно бы издалека, но одно стекло вокруг разлетелось вдребезги – окно кухни, на которое смотрели сейчас и он, и Стас, и испуганная до безумия Улшан. Серебряные осколки ринулись вниз и в стороны. Небывало красивый, наполненный колким стеклом момент.

Улшан тяжело рухнула лицом в асфальт.

Рыжеволосый мужчина бросился вперед, перегнулся через подоконник… Вику показалось бы, что он сейчас выпадет – если бы Вик смотрел на это. На самом деле он уже подбежал к Улшан, опустился рядом с ней, торопливо разматывал шарф, чтобы послушать пульс, сделать искусственное дыхание, если надо… Не надо, он это видел. Раскрытые глаза Улшан смотрели с отчаянной мольбой, и это почему-то отбивало всякую надежду на успешность реанимации.

Вик почувствовал, что из глаз у него текут слезы, только когда рука Стаса легла ему на плечо.

– Стас… как жаль… – с трудом произнес он, и больше ничего сказать не мог, Улшан… а главное – Артем!

– Но они спасли девочку, – тихо произнес Стас. – И малыша. Две человеческие жизни.

– Они могли выжить и так… – глухо ответила его напарник. – Могли бы…

– Мы ведь не знали точно…

…Наверху мужчина спокойно увел беременную из кухни, уложил в постель, принес воды, пообещал позвонить мужу, чтобы приходил скорее. Постоял немного в коридоре, прислонившись лбом к косяку двери. Набрал на домашнем телефоне номер сотового, подождал, пока трубку не взяли, и оборвал связь.

Потом вернулся на кухню и забрался на подоконник. Бросил короткий взгляд вниз. Там, как и следовало ожидать, никого уже не было. Потом он посмотрел перед собой. На крыше соседнего дома он увидел три темные на фоне рассветного неба фигуры: две из них принадлежали людям, а одна, определенно, нет.

– Простите меня, – сказал он, шагая вперед.

10.

Они сидели в кафе на первом этаже Торгового Центра. Карина прихватила Лену туда с собой не столько для очередного урока, сколько для ремонта Лениных нервов. После пребывания в гостях у членов «шабаша», строящих свои темные козни по завоеванию душ людских, Лена проспала целый день. И ей снилась всякая муть. То есть не муть, а простая жизненная история.

Жил-был парень по имени Валаев Артем Александрович, пятидесятого года рождения. И был он кадровым офицером Советской Армии. И послали его в Афган в семьдесят девятом году. И убили. А у него была девушка Женя, на которой он не успел жениться – потому что не хотел, честно говоря. Девушка была хорошая, да только он ее не очень любил. Но когда славный парень Артем стал симарглом, он все-таки счел своим долгом проверить, все ли у девушки в порядке. И обнаружил, что она беременна.

Женя была очень болезненной, ей рожать запрещали: говорили, и себя погубит, и ребенка. Но она не послушалась… глупо, конечно. Артем пошел на преступление и помог ей. Девочка родилась здоровенькой, а вот мать он спасти не смог. Маленькую Тамару стали воспитывать родители Артема. А сам Артем крепко призадумался.

Девочка не должна была родиться. Она жила – но мир словно бы не замечал ее. Кошки и собаки ее игнорировали. Дождь ее не мочил. Людям требовалось огромное усилие, чтобы запомнить ее имя. Если бы не помощь Артема, который всегда старался быть где-то поблизости, кто его знает, что случилось бы с ней.

«Например, пару дней назад один нервный симаргл чуть было ее не прикончил», – подумала Лена еще когда рассказывал Вик. Не то чтобы она могла или хотела прикончить женщину, но, напугай ее Тамара чуть побольше, и Лена сама не знала, как все повернулось бы… в конце концов, она просто не была уверена, какие силы города в ее распоряжении.

Так или иначе, но Тёма выросла, закончила училище, устроилась работать учительницей начальных классов, и вышла замуж. В свою очередь захотела ребенка. Она удалась в отца: высокая, крепкая. Никаких проблем не предвиделось.

Кроме как у Артёма и Улшан – женщины, что любила его.

Два опытных симаргла даже представить не могли, что же будет с сыном Тамары – нежданным вдвойне.

И тогда они решились. Что они придумали, Стас и Вик, которых под большим секретом посвятили в эту историю, сразу не поняли – не так были талантливы в магии, как эта парочка, и не в той магии: и Улшан, и Артем были городскими магами. Потом уже догадались. Артем попытался смухлевать – передать часть своей жизни, уже прожитой, своей дочери и внуку, с тем, чтобы все у них стало в порядке. А такое могут только темные силы. Вот он и призвал Хозяев. А чтобы не попасть в их власть – обратился к силам города. И в итоге отдал город Хозяевам. Улшан поняла, что происходит, попыталась остановить… и погибла.

«А самое непонятное, – звучал в голове Лены усталый голос Вика, – самое странное… У него получилось, все-таки получилось, девочки. Не до конца… Тамара так и осталась отверженной, Лена это видела. Но с ее сыном все в порядке. Правда… я видел глаза Артема, когда он шагнул из окна, потому что не мог больше жить. Представляете, он умер, упав с пятого этажа. Умер человеком. И где теперь его душа – Бог весть. Или не Бог».

И холодная рука сжимала Ленино сердце.

«И что теперь будет? – гневно, зло спросила Карина. – Вы что, сукины дети, потакатели хреновы, отдали город на растерзание не за понюх табаку?!»

«Не совсем, – глаза у Вика были как у побитой собаки, Станислав Ольгердтович молчал. – мы… не сразу поняли. Мы сначала просто старались. А потом появилась Лена. Она ведь тоже городской маг. Очень сильный. И местный Она… может что-то сделать. Может починить плотину. Она может изгнать из города… этих. Слуг».

Лена не стала об этом думать, вернулась домой и заснула. А когда проснулась, ее почти сразу нашла Карина и вытащила на прогулку.

Карина была непривычно добра, сердечна и демократична. Конец Света, что ли, приближается?

Она даже купила две вазочки с мороженым. На вопрос о деньгах махнула рукой: «С банкомата сниму… с техникой дружить надо. Ничего, еще научу тебя».

Мороженое было вкусным, но приторным.

– Я представляла шабаш чем-то совсем другим, – сказала Лена. – Знаешь, гора, ведьмы голые пляшут…

– И это тоже бывает. Иногда, – кивнула Карина. – Но зло – оно на то и зло, что всегда современно. Оно любые формы принимает.

– Карина… а кто такие эти «темные»? Вампиры? Зомби?… Черные маги? Кто?

– Ну, оборотни низший эшелон, почти что домашние животные, а вампиры не из наших широт. И тоже так… шушера. Черные маги… Начать с того, что любая магия по своей природе – черная, ибо она запретна. С очень немногими исключениями. Вот ясновидение – это не магия, это дар. Потом магия природы и магия города – это и дар, и талант, и чувство. Нам она разрешена. Даже среди живых встречаются ее адепты. А если ты занимаешься чем-то другим… короче, в аду заранее местечко забивают.

– Почему запрещена?

Карина вскинула на нее глаза.

– Власть.

Потом добавила:

– Власть – это все, к чему они стремятся. Потому и Омск пытаются захватить.

Лена оглянулась. Суета как суета. Торговый центр как торговый центр. Центр. Сердце. Покупки, эксклюзивные товары. Только у нас и только для вас. Налетай. Лучший подарок. Покупай. И это и вон то. Будь счастлив.

Живи, короче.

Нормальная жизнь вокруг.

– Но я их не вижу.

– Их очень трудно заметить. Особенно сейчас.

Некоторое время Лена молчала, не решаясь спросить. Потом спросила, потому что излюбленные паузы Карины бесконечно ее бесили.

– Так все-таки, кто они такие?

– Ты знаешь, – начала Карина, не дослушав даже вопроса, – когда я была жива, я была правоверной коммунисткой. Пионеркой. В комсомол вступить не успела. Перефразируя мусульман, «правовернее Ленина». Мы тогда жили в Ленинграде. И вот как-то со мной был случай… до сих пор его себе простить не могу. Кажется, ничего хуже со мной не случалось, – она снова сделала до невозможности длинную паузу, и, когда Лена уже готова была попросить продолжить, продолжила. – Была зима пятьдесят второго года, и мне как раз купили новое пальто с меховым воротником. Неслыханная роскошь, особенно для девочки таких лет, но это был бабушкин подарок. Я хотела было его не взять – мещанство! – но мама уговорила не обижать старушку. В общем, я его одевала. Ругала себя ужасно за то, что мне нравилось его носить, но носила. Я выглядела в нем почти взрослой… и не такой худой. Это сейчас худоба – достоинство, а тогда девчонки мечтали располнеть. В общем, как-то ночью я шла по набережной… знаешь, та, со львами, знаменитая. То есть какая ночь… часов десять, не больше. Не помню уже, что я там делала так поздно. А тучи небо обложили, темно было, фонари еле горят. А рядом со мной и чуть позади шел мальчик. Маленький, лет пяти-шести. В валенках, в буденовке, шарфом перепоясанный, хотя, в общем, не холодно было. Я еще удивилась, чего он как на северный полюс. В общем, он шел за мной очень долго, целеустремленно так. Потом начал отставать. Собрал все силенки, сколько было, нагнал, и попросил: «Тетенька, дайте хлебушка!» Я смотрела на него, как на пришельца с другой планеты. Пятьдесят второй год, война далеко позади, с беспризорниками мы покончили, у всех есть работа, жилье… ты можешь себе представить? А тут этот ребенок. И еще повторяет: «Тетенька, дайте хлебушка, мы с мамой два дня не ели!» И знаешь, что я сделала?

– Отвела его в ближайший партком? – предположила Лена.

– Что? – Карина удивленно посмотрела на Лену… невесело усмехнулась. – Девочка, ты хоть знаешь, что такое партком?

– Честно говоря, не очень.

– Ну вот. Нет, конечно, надо было отвезти его в милицию или куда… или еще что-то сделать… но мне это даже и в голову не пришло! Я просто сказала ему: «Не выдумывай, мальчик! Как тебе не стыдно!» – и пошла дальше. А он остался стоять. До сих пор думаю, что с ним стало?

Звенел голос под потолком: «На втором этаже в секции мягких игрушек…», болтали что-то за соседними столиками, пили колу… а над двумя девочками повисла тишина.

– Думаю, как-то все образовалось… – предположила Лена. – Денег заняли или еще что…

– Да, вероятно, – лицо Карины оставалось таким же неподвижным. – Вероятно. Холодная улица, ветер с моря, фонари еле горят. Вероятно. Я потом попыталась его найти… после смерти. Но уже два года прошло. Может быть, я его даже видела тогда во дворе, но не узнала. Дети очень быстро меняются.

И Лена почему-то вспомнила свой сон – длинный мост, и фонари. И она, маленькая девочка, в буденовке и шубе, перевязанной шарфом крест-накрест, стоит и смотрит вслед Сергею и уходящей с ним под руку Карине. На Карине – пальто с черно-бурым лисьим воротником.

Ей стало холодно.

– Понимаешь, дело не в том, что я поступила плохо, – продолжала Карина между тем. – Дело в том, что мне даже в голову не пришло, что можно поступить как-то иначе. Горе, боль… они существовали где-то вне, в прошлом, за «железным занавесом». Здесь и сейчас все было бесконечно, непробиваемо хорошо. И я гордилась этим. Ох как я была горда!

Еще одна пауза.

– Гордость – это единственный грех, который не может быть прощен… исключая самоубийство. Гордость ослепляет, от нее очень трудно, почти невозможно отказаться, особенно если не осознаешь ее как гордость или считаешь ее достоинством. Те люди, которых ты видела… было страшно смотреть в их лица, правда? Они преодолели гордость. Преодолели все чувства вообще. Они и людьми-то перестали быть. Это не «старое доброе зло». Это зло изначальное.

Пауза.

– Они – тайная организация?

– О, полагаю, у них есть какая-то структура, но вряд ли можно назвать их организацией. Армией – да. Орденом – еще точнее. Хотя членских взносов или общих обрядов у них нет… или есть? Не знаю. Они очень редко работают со взрослыми. Чаще всего с детьми.

– А почему симарглы занимаются ими? Они что, пытаются преодолеть смерть?

– Они все пытаются, – Карина неприятно улыбнулась. – И это тоже. И мешают нам. Но главная причина не в этом. Главная причина в том, что симарглы – бывшие люди. И спокойно смотреть на их непотребства мы не можем.

– О господи! – Лена резким движением отодвинула от себя стаканчик с кофе, из которого пила, бросила локти на стол, уронила лицо в ладони. – Не было печали! Еще пентаграмма какая-то!

– Не просто пентаграмма, – педантично поправила ее Карина. – Пентаграмма в круге. Ничего. Они будут на тебя кошмары насылать, но это не страшно. Так оно и лучше даже. Если тебе надо их выгнать… – она не договорила.

Плохо… Почему людям бывает плохо, до боли плохо? Почему в мире бывает жутко, до боли жутко? Почему Лена страдает только из-за того, что вот уже второй раз она встречает своего соседа Сергея Морозова, и оба раза… и оба раза ничего из этого не выходит.

Смычок над пропастью. Карта пиковый валет. Морозов – снежинки в иссиня-черных волосах. Я бы хотела ходить с ним в театр, и чтобы луна в небе, и звезды в сердце… Был такой любовный роман Барбары Картланд, «Звезды в сердце». Кто знает Барбару Картланд, тот поймет. А вместо этого… А Карина говорит, что это все фигня, и если я не расклеюсь, то все будет в порядке… ну и правильно говорит, это лучше, в тысячи раз лучше сочувствия! Как хорошо, что со мной говорит она, а не Вик со Стасом! Тем более, что я их еще порасспрошу хорошенько, и про шабаш, и про… про все. Если не забуду. Потому что сейчас мне на это плевать по большому счету.

Лене было плевать на все тайны и загадки. Плевать на пентаграмму, плевать на то, что ей придется еще спасать целый город, чтобы покрывать чужие ошибки и чужую любовь… Ей просто хотелось, чтобы ее обняли за плечи, пошевелили бы дыханием волосы возле уха, и прошептали бы: «Не бойся маленькая. Все будет хорошо». И чтобы это было простое человеческое объятие, в котором просто тепло. Которое не требует выворачивать измученную душу.

Лешка, ее однокурсник, писал стихи:

 
И капля на щеку скользнула – не сердцу, щеке горячо,
И белая птица печали опустится
мне
на плечо.
Спрошу я белую птицу:
«Журавль? Синица?»
 

Город дрожал вокруг бетонной насмешкой. Какие белые птицы, побойтесь бога? Черные мелкие стаи кружат над проводами, приседают на крыши домов. В лучшем случае голуби у луж воркуют.

Как ее назвали? «Наши пернатые друзья…» Председатель был похож на бюрократа. Сергей смотрел мимо, как всегда он смотрел мимо, как будто не было посланного Виком ветра, что уносил Лену прочь, а Сергей упал на колени и плакал…

– Лена! – Карина сдавленно ахнула.

Лена отняла руки от лица, вскинула голову.

Вокруг них, из клумб, мимо столиков, чуть ли не с подноса у потрясенной официантки, оглушительно хлопая крыльями, взмывали в воздух тысячи белых птиц неопределенной породы. Не то воробьи, не то голуби, не то синицы, не то журавли, не то и вовсе длинноногие, как Матвей Головастов, аисты. Хлопанье крыльев опрокинуло стаканчик с кофе, на край стола шлепнулся белый потек помета.

– Ленка! – счастливо заорала такая сдержанная всегда Карина, и глаза у нее засверкали. – Это город! Он отвечает тебе, Лена! Он плачет вместе с тобой!

11.

Лена бесконечно долго шла по полоске гальки между невыносимо холодной гладью удивительно гладкого и черного, как искусственный мрамор, моря и снежной равниной, которая начиналась метрах в двух у кромки воды. Высоко в небе причудливым ожерельем сияли три разноцветные луны: красная, желтая и белая. Или то были местные солнца? Тогда белое – самое молодое.

Ничего, ничего, совершенно ничего не происходило, только галька хрустела под ногами. И Лена с облегчением подумала, что это не так уж страшно – идти, и страха уже больше не будет. Плохого больше не произойдет.

Берег медленно заворачивал, и чем дальше, тем больше у Лены поднималось настроение. Она помнила, что это сон, и радовалась, что это такой сон, который позволяет одновременно и отдохнуть, и размять мышцы. Тем более, холода она почему-то не ощущала.

Потом она разглядела впереди словно бы какой-то столб, вкопанный в берег, и с этого момента сон начал ухудшаться. Ничего особенно страшного в столбе не было, просто он был… а больше ничего, только слабо мерцающий снег, черная вода и черное небо над ней. Столб тоже был черный, но каким-то образом выделялся. И у Лены сжалось сердце, потому что она догадывалась, что это такое.

Девушка машинально схватилась за шею. Черная метка не болела и вообще никак не ощущалась. Но она там была, это уж точно. Маленькая черная звездочка в круге, как на крышке одноименного корейского бальзама.

– Сергей? – спросила Лена еще издалека. Столб не пошевелился и вообще никак не отреагировал. И по мере того, как она приближалась к нему, он принимал форму человеческой фигуры.

Когда Лена подошла ближе, она увидела, что это вовсе не Сергей. То есть Сергей, но неподвижный. В волосах у него застыли снежинки, на тонких губах – улыбка. А кожа у него была картонной.

Сперва Лене стало очень страшно, она даже почти проснулась. Потом рассердилась. Ярость всегда предпочтительнее страха, и, во всяком случае, не так мучительна.

– Ну и как эта глупость по Фрейду должна склонить меня к злу?

Серебряные пятна света на озере сложились в слово.

«Никак».

– Тогда зачем это все?

Кучка галек потемнее под Лениными ногами образовала узор, и, присмотревшись, она смогла прочитать:

«Я просто хотел поговорить».

– Ну так говори!

И картонные губы манекена приоткрылись. Казалось только, что не сам он хочет что-то сказать, а кто-то иной, не видя иного выхода, желает говорить его устами. Но картон для этого не был приспособлен – вокруг тонких губ появились морщинки, нарождающийся треск бумаги показался отзвуком далекой пулеметной очереди. Медленно-медленно щель рта увеличилась, щеки поползли куда-то вбок, глаза вверх…

На лице Сергея!

Пожалуй, только на «шабаше» ей было страшнее.

Она не выдержала, и проснулась. Потом глухо выкрикнула в темноту!

– Я тебя ненавижу!

И это было правдой.

– Почему ты не видела меня? – произнес этот жуткий рот.

А потом она рыдала, скорчившись в своей огромной дубовой кровати и прижимая ко рту подушку, чтобы никто не услышал ее всхлипов. Она думала о вчерашнем вечере. Иван Егорович снова зашел в соседнюю квартиру и пригласил их на чай. И они пошли. Торт был вкусный, а чай – не очень. Потом Иван Егорович и Станислав Ольгердтович курили на балконе, а Людмила Александровна показывала Лене и Вику альбомы с фотографиями. Они с Иваном Егоровичем познакомились очень давно. Людмила Александровна жила в общежитии, и он ездил к ней через весь город, чтобы часок посидеть на диване в холле (чужих в корпуса после пяти вечера не пускали, очень строгие были правила). Потом они поженились, у них родилось двое детей, мальчик и девочка. Потом умерла сестра Ивана Егоровича, и они взяли к себе и ее дочь, хотя у них была однокомнатная квартира.

Потом им дали квартиру побольше, жизнь начала налаживаться: Иван Егорович стал зарабатывать деньги, дети росли, учились, уезжали… А супруги все продолжали жить в этих двух комнатах, пыль, и книги, и серебро в буфете, и пить на кухне чай по вечерам… Даже то, что Людмила Александровна – ясновидящая, не слишком-то влияло на налаженную монотонность их жизни. И они любили друг друга.

«У меня никогда так не будет, – подумала Лена, кусая нижнюю губу, чтобы не закричать. – У нас с Сергеем никогда так не будет».