Текст книги "Симарглы (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Варвара Мадоши
Симарглы

Эпизод I. Чаровник душ

 
Уходя, разбиваю стекло я в окне.
Тьма была за окном – а теперь на стене.
О Господь, если в мире твоем все хреново,
То какая судьба уготована мне?
 

Маслов А.А.

Часть 1. Обреченные, или тринадцатое отделение

0.

Если бы в ту, последнюю, ночь Лена видела вещий сон, ей снились бы грязные крыши города и парящий над ними китайский дракон, с прозрачным телом, набитым арматурой. Еще во сне летели бы золотые копья, высились бы черные тени посреди огненной равнины, шуршала бы оберточная бумага, опадая с отрезанной головы без тела, рушились монументы под одобрительные крики жидких толп, и женщина в пустой квартире играла бы на пианино мелодию под названием «Судьба».

Но пророческих снов ей не снилось, а снились совсем другие.

1.

Сергей ласково улыбнулся ей.

«Я не представлял, что ты такая умная. Да еще и красивая… Это подарок судьбы, или я просто очень везучий?»

Лена смотрела в его черные глаза (правильной формы, с длинными, как у девушки, ресницами, а в уголках – морщинки, непонятно отчего, ведь улыбается он редко) и не могла поверить, что это взаправду. Неужели…

«Ты просто никогда со мной не разговаривал подолгу… – тихо ответила она. – Ты, наверное, думал обо мне: вот, еще одна соседская девчонка…»

«Я никогда так о тебе не думал… Ты всегда была для меня особенной».

Он плотнее прижал ее к себе, и Лена зарылась лицом в его пушистый черный свитер. Такой мягкий… такой теплый…

Сергей блаженно замурлыкал.

«Я люблю тебя», – прошептала Лена и крепко обняла его.

Сергей мяукнул и вывернулся из рук. Глухой удар, кровать спружинила…

Лена открыла глаза. Кот Барсик сидел на полу и с обиженным видом умывался. В пыльное после зимы окно лился белый утренний свет – часов девять, наверное. И голые ветки мели по светлеющему небу, безуспешно пытаясь разогнать мутную облачную дымку.

Присниться же такое… Лена лениво перекосила взгляд на часы.

И впрямь девять! Лабораторная в девять сорок пять! А-а!

Студенты обречены на суету.

День был ужасно нервный. Лена опоздала на первую лабораторную, что было только полбеды. Она должна была сдать заву кафедрой черновик курсовой, но в спешке оставила его дома. Пришлось ехать за работой назад, да не куда-нибудь, а в Старый Кировск, а это через весь город, и даже на маршрутке два часа… (то есть вторая лабораторная тоже пролетела). А когда Лена, вся в мыле, втащила объемистую папку на пятый этаж по крутой лестнице, зава уже не оказалось… а это ведь такой зверь, что вовремя не принесешь – сожрет!

Вдобавок – почему-то это воспринималось как довершение всех зол – внизу к ней прицепилась жутко неприятная тетка с золотым зубом. Всучивала листовку с рекламкой открытия нового памятника. Какому-то Иванову И. В. Лена понятия не имела, кто это такой и чем он знаменит, а рожа на эскизе выглядела донельзя противной. Она только и отметила, что от дома недалеко, и выбросила бумажку в урну. Тетка подняла вой… такие всегда начинают орать, если чуют кобчиком, что их в ответ не обматерят. Насилу Лена от нее сбежала. От волнения сбежала не в ту сторону, влетела в едва подмерзшую лужу, промочила ноги… В общем, на все про все потеряла драгоценных пятнадцать минут.

Пришлось Лене дозваниваться с автомата старосте (телефонная карточка, как и следовало ожидать, на этом иссякла), которая знала домашний адрес профессора – покажите мне старосту, который не знает таких вещей! – потом ехать к нему на дом… В итоге, работу она все же сдала, но в родные пенаты вынуждена была брести пешком – денег на маршрутку у нее не осталось, проездной же она где-то посеяла (а до конца месяца – почти две недели)… В итоге, к себе добралась только к половине одиннадцатого вечера, и по дороге думала о несчастной своей участи. Еще две лабораторных отрабатывать! А не отработаешь – не допустят к экзамену, а не допустят к экзамену – плакала стипендия, а плакала стипендия – прости-прощай бережно лелеемые мечты о персональном компьютере, на который она уже второй год откладывала.

Было то время ранней весны, когда снег еще стаял не весь, но уже можно ходить без головного убора. Лена медленно, неторопливо шла через двор к дому. Весь день у нее покалывало сердце… как и последнюю неделю. И еще она быстро уставала. Сейчас, правда, на то были свои причины – ноги ныли ужасно… было бы теплее, сняла бы свои бархатные туфельки на шпильках, орудие пытки, и пошла бы босиком… Сердце следовало беречь – оно у Лены лет с пяти было плохое.

Многоглазая девятиэтажная махина дома нависала над ней. Девушка увидела свет в окнах своей квартиры – во всех трех окнах, выходящих во двор. Это значит, ждут. Это значит, волнуются. Очень приятно, когда тебя ждут.

Она улыбнулась (это требовало определенного усилия, ибо губы смерзлись) и чуть ускорила шаг.

И тут же сердце ее кольнуло предчувствием тревоги.

У подъезда развалились на лавочке три темные фигуры. Пластиковые стаканы в руках… Угловатый силуэт пивной «поллитровки»… Интересно, а что-то более серьезное они пили? Не разглядишь.

«Порождения хаоса, – мелькнуло в голове у девушки. – Деструктивные силы вселенной».

Из мемуаров черного мага.

Не помню, когда у меня пропало желание быть счастливым. Наверное, тогда же, когда я перестал интересоваться людьми.

Это сложно объяснить, да я и не уверен, что стоит это делать. В конце-концов, каждая жизнь уникальна, и то, чем я страдаю, не будет интересно никому за пределами того крохотного мирка, который я зову своим «я». Тех, кто проявляли в отношении меня что-то похожее на сострадание, я удалил, легко и безжалостно, как отсекает хирург гниющую ткань. Думаю, жалость тоже никому не нужна. Она унижает, а если даже и нет, как то иногда говорят, то уж точно делает слабым.

За последние семь лет только один человек пробудил во мне интерес. Смешно… это была девушка, живущая по соседству. Маленькое наивное существо, не слишком-то красивая, вечно встрепанная, с кучей той дребедени, что обычно набивается в голову обывателям. В общем, типичная «хорошая» девушка, скорее даже девочка. И звали ее Лена.

Когда же это началось?

В две тысячи первом году, когда я купил квартиру в том доме, где живу и сейчас. Мне было двадцать, выглядел я моложе, и во всех глазах читал нескрываемое удивление своей самостоятельностью. С шестнадцати лет я к этому привык.

Квартира была не слишком удобная, из одной комнаты, с балконом. У окна я поставил письменный стол, у стены кровать, напротив шкаф. Больше мне ничего не было нужно. Моя обстановка не изменилась и по сей день. Штор я тоже не повесил, и под вечер всякий имел удовольствие любоваться моим житьем-бытьем. И она – даже с удобствами, ибо окно ее комнаты располагалось точно напротив моего.

Шторы в ее окне менялись: то зеленые, то голубые. Она всегда задергивала их плотно и подглядывала за мной в щелку между ними, с упорством, доступным лучшего применения. Что ее так завлекало? У меня никогда не водилось привычки разгуливать по комнате в неглиже, переодевался я всегда в туалете. Да и вообще домой приходил только ночевать, ну еще писать иногда.

Писать? Вы спросите, что может писать такой человек как я, у которого все мысли рано или поздно превращаются в действия?

Каждый вечер я вел дневник. Заносил туда температуру, влажность воздуха, свои расходы за день… иногда – наиболее важные разговоры. Но чаще моя рука просто водила сама собой, и на страницах появлялись какие-то каракули. Бесконечные заборы, дорожные знаки, телеги, лампы и кресты – вот что рисовал. Изобразительными способностями не отличаюсь, так что с тем же успехом я мог оставлять листы пустыми. Но белая бумага меня несколько нервирует. Болезнь? Фобия?

Человек должен быть свободен от всего, что ему мешает, но дневник мне не мешал: напротив, помогало проводить длинные, пустые вечера. Я не думал ни о чем. Это был покой, нирвана. Когда человек бродит ночами по всем кругам ада, как я, ему необходимы периоды релаксации.

А она все смотрела на меня каждый день. Я чувствовал ее взгляд на коже, и это меня слегка возбуждало. Было приятно. Я знаю, что красив, более того, я знаю, что мужская красота в обычной жизни большая редкость. Давным-давно Ольга научила меня тому, какое впечатление я произвожу на женщин. Лишнее проявление этого льстило моему тщеславию. Тщеславие – одна из немногих поблажек, которые я себе даю.

Сперва я думал: смотреть на меня – ее хобби, потому что ей тоже нечем заняться, потом навел о ней справки: и по человеческим каналам, и у покровителей. По нулям. Не из тех девушек, которым некуда девать время. Не любит на свете почти ничего кроме математики, но уж ей отдается до самозабвения. И мною могла увлечься такая простушка?

Она изучила мой нехитрый распорядок куда лучше, чем я сам. Каждый день я засыпал под ее пристальным взглядом. Когда я уходил на кухню поесть, я физически чувствовал недостачу. Я свыкся с ней так, как будто мы жили вместе.

Так случилось, что одно время нам надо было ездить с утра к одному и тому же сроку. Председатель как раз попросил меня устроиться на работу, а у нее, видимо, в то же время начинались пары. На остановке мы стояли рядом. Она никогда на меня не смотрела тогда, старалась встать подальше, как будто за пределами домов, за пределами ее тайных подглядываний я был табу. Чувствовать себя священной коровой оказалось на удивление не противно.

Ольга говорила: если потакаешь своим чувствам, убиваешь душу. Сомневаясь в наличие такой эфемерной структуры как «душа», я могу только сказать, что все же она была права. Но гордость – одно из чувств, которым потакать можно и нужно. Она либо сведет тебя в могилу, либо сделает свободным. В любом случае, это то испытание, которое необходимо пройти.

Лена изрядно потакала моей гордости.

И однажды, когда она не пришла на остановку, я подспудно весь день гадал, что же случилось. Моя гордость была уязвлена. Неужели разочаровалась во мне? Неужели позволила какой-то пустячной болезни помешать прийти туда, где можно встать совсем рядом со своим кумиром?

Проанализировав вопрос со всех сторон, я сообразил, что у нее, вероятнее всего, просто-напросто начались каникулы. Так оно и оказалось. Через две недели моя миссия была выполнена, и я уволился. Больше мы на остановке не встречались.

Иногда, вспоминая о том периоде, я ловил себя на издевательской мысли у края сознания: «Что за средневековая робость! Сколько было возможностей, и даже не заговорила со мной! Наверное, понимала, что надеяться не на что».

Впрочем, почему не на что? Подруги у меня в то время не было. И вообще никогда не было, хотя в наших кругах принято было заводить постоянных любовниц, даже жениться. Не обладающему связями подобного порядка сделать карьеру куда труднее.

Так почему же я решил, что мне ничего не светит с этой вуаеристкой? Пожалуй, меня отпугнула мысль о ее белье. Подумал, что оно у нее, должно быть, дешевое и линялое.

…Впрочем, фигурка у девочки была ничего, особенно если не прятать так старательно.

И второе: я снова вспомнил Ольгу. Ничего дипломатически полезного я от Лены почерпнуть не мог, а в ином случае мне не нужен второй сорт, когда я уже пробовал первый.

А потом я понял, что я люблю Лену. Когда это случилось?

3 ноября 2003 года.

Синие сумерки, ноздреватый, выпавший прошлой ночью и подтаявший за день снег облекал двор густыми серыми тенями. В тот день я вернулся домой раньше обычного, и мне почему-то не захотелось зажигать свет, как будто до семи часов я не имел на это права. Я стоял у окна и смотрел на улицу, не зная, чем занять себя.

Она шла по протоптанной через двор влажной тропинке, что выныривала из-под арки. Никогда прежде я не видел этого, но мой обнаглевший дар подсказывал, что каждый день она проходила именно здесь. Она слегка сутулилась и шла неуверенно, совершенно здраво не доверяя расползающейся слякоти у себя под ногами. А потом, в той точке своей траектории, что была ближе всего к моему дому, она вскинула голову.

Она, конечно, не могла увидеть меня в неосвещенной комнате. Но ее взгляд был таков, как будто она пыталась рассмотреть. Как будто ее действительно интересовал я. Я сам.

Помню, от удивления я даже уронил часы, которые вертел в руке.

Я никогда ничего не ронял с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Люди, которые не могут координировать своих движений – просто лишены самодисциплины.

Теперь, анализируя тот момент, я могу сказать: сильнее шока в моей жизни не было. Даже когда я ушел из дома, все случилось легче. Может быть, я почти перестал быть человеком за эти годы, и какой-то проблеск человеческих чувств оказался ударом, который сложно вынести.

Тогда Лена действительно угрожала мне. Никогда не жалел о том, что стал черным магом. А эта девушка, черт его знает как, могла умудриться вернуть меня к так называемым «нормальным людям». Так что когда я понял, что влюбился – я от всей души пожелал ей смерти.

– Эй, девушка, выпить не хотите? – спросил один из «порождений хаоса». Тон его был как-то особенно мрачен и тягуч. Лена отшатнулась. Сердце сжалось.

Он поднялся и шагнул к ней. Вся его фигура выражала неуклюжую страшную силу… силу ночи, силу невежества и презрения. Почему-то именно сейчас, на исходе этого путаного, сумбурного дня Лене стало страшно, невероятно страшно. Может быть, в другое время она безразлично прошла бы мимо, не оглянувшись, но в тот момент девушка неуклюже попыталась отступить, развернуться и побежать… Чепуха, куда побежишь, когда левая пятка ноет, как будто в нее вбили раскаленный гвоздь… нога поехала по льду… Лена упала, прямо на кобчик, и внутри у нее все вздрогнуло и… оборвалось. Она вдруг остро ощутила себя очень маленькой и беспомощной перед громадиной жизни, тем более, что все тело, казалось, стало одной пронзительной болью. Ей захотелось заплакать от обиды и несправедливости, но в груди поселился ледяной ком, который не давал ничего, даже дышать… Она отчаянно принялась шарить по шее, чтобы стащить шарф, чтобы дать себе немного воздуха, чтобы…

– Девушка, вы что? – изумленно, с некоторым сдерживаемым смешком в голосе спросил второй.

– Лен, ты чего? – дуэтом ахнул третий, и Лена узнала Юрика – своего соседа по площадке. Они дружили в детстве – в те времена, когда мальчику и девочке дружить не стоит еще никаких усилий. Правильно, к Юрику ведь часто захаживают приятели из колледжа, а мать его не одобряет даже пива, вот и…

Руки стали какие-то чужие, пальцы почти не двигались, а лед в груди сменился горячим металлом, который разливался все сильнее… Она поняла, что умирает. Умирает, несмотря на то, что никто ей ничем не грозил, и никто не желал никакого зла. Обреченность? Судьба?

«Нет! Я так хочу жить! У меня завтра семинар, и вообще…»

– Лена, что с тобой? – снова испуганно повторил Юрик, но было уже слишком поздно. Лена уже падала на обледенелый асфальт. Сердце остановилось.

– Миха, беги скорую звони, у нее сердце плохое! – заорал Юрик, прозревая. – Пит, а ты дуй наверх, ее родители – следующая дверь за моей, ну!

Сам Юрик кинулся к Лене и начал делать ей непрямой массаж сердца… Умело делал, потому что кроме всего прочего ходил в спортивную секцию – плаваньем занимался. Только в данном случае это было бесполезно.

Из дневника черного мага.

…Но позже я с удивлением осознал, что не могу представить без нее своей жизни. Я слишком много думал о ней. Если она умрет… я не знаю, что случится со мной. Что случится с моими снами?.. с моей жизнью?..

Я совершенно сошел с ума.

Такому, как я, это непозволительно.

«Я не хочу умирать! – крикнула Лена непонятно кому, кто прятался в расплавленном металле. – Я не хочу умирать!»

«Мало ли, чего ты хочешь…» – ответило ей со смешком подсознание.

2.

Лена очнулась от непривычно яркого солнца.

Последние несколько месяцев город непрестанно затягивали тонкие печальные серые тучи, сквозь которые свет сочился одинаковый – ровный, белый. По-настоящему ясные дни выдавались редко. А тут день был не просто ясный, а прямо-таки яркий, праздничный, праздничный даже не по-весеннему, а скорее уж по-летнему. И пятна тени, которые плясали на дощатом полу, не могли сложиться от голых веток – на ветках должны для этого появиться листья.

Лена потянулась и села на кровати. Двигаться было непривычно легко. Она сперва не поняла, в чем дело, а потом догадалась: исчезла опаска, исчезла стесненность в груди. Может быть, только в самом раннем детстве она чувствовала себя так хорошо и свободно, как сейчас.

Девушка огляделась и поняла, что не дома. А где? Может быть, в гостях у бабы Маши, в деревне?

Нет, баба Маша умерла два года назад… Да и у нее был маленький домик, с двумя бедными, темными комнатами и низенькими потолками. Совсем не как тут…

Стены комнаты были бревенчатые, темные от времени. Пол – дощатый, рассохшийся. Кровать, на которой лежала девушка – массивная и чересчур мягкая. («Перина на лебяжьем пуху», – всплыло в голове что-то давным-давно читанное, но ни разу не виденное). Шкаф, возвышавшийся у дверей, поражал своей допотопной архитектурой – что-то подобное (сиречь двустворчатое и узкое) могло попадаться ей только в фильмах, посвященных дореволюционной жизни. А еще здесь был туалетный столик, тоже очень старый, с потемневшим от времени зеркалом над ним. Стул около столика очень походил на те двенадцать своих собратьев, которые собирали Остап Бендер и Киса Воробьянинов.

Лена встала. Кровать, на которой она лежала, оказалась заправленной, а сама девушка – полностью одетой, только как-то… странно. Неправильно… На ней был ее любимый зеленый свитер, заляпанный реактивом в прошлом году и выкинутый на помойку, и не менее любимые когда-то коричневые джинсы, безвозвратно погибшие в начале первого курса, когда весь поток вкупе с кибернетиками и почему-то теологами и социологами вывезли на картошку. А также носки… обычные капроновые, пять рублей пара. На коврике у двери нашлись кроссовки.

Лена обулась, подержалась за ручку, но выходить не стала. Подошла к окну.

Оно тоже выглядело старым – из множества мелких стекол, вставленных в витую железную раму – и оказалось чуть приоткрытым. Белая тюлевая занавеска шевелилась от ветра. Снаружи было прохладно – тоже весна, только более поздняя. А может, лето, самое начало июня. Утро, наверное, потому что солнце еще низко.

Зеленый луг, полого спускающийся к неширокой речке. Березы, растущие прямо под окном – комната Лены, наверное, находилась не ниже третьего этажа. Еще березы – мощные, раскидистые. Одна совсем на берегу реки.

За рекой – снова луг, а за лугом лес. Темный, не разобрать, хвойный или лиственный. Судя по пейзажу, лиственный, наверное. На лугу, у кромки леса, пасутся коровы, видно только рыжие, странно горбатые пятнышки на фоне зеленого массива. Мало их, совсем небольшое стадо. Деревня, наверно, бедная.

«Какая, к черту, деревня?»

Лена вздохнула. Подошла к туалетному столику, посмотрела на себя в зеркало.

Есть такие зеркала – они похожи на старинные, заросшие ряской пруды. Так и кажется: вот сейчас отразят не тебя, а что-то совсем неизвестное, может быть, даже жуткое… Точно: из темных глубин вынырнуло полузнакомое бледное лицо, глаза – один желтый, другой зеленый – в обрамлении прядей каштановых волос. Ну и космы…

На столике нашлась щетка, так что Лена расчесалась, без всякого удивления обнаружив у себя в волосах заколку, сломавшуюся с месяц назад.

Зеркало располагалось таким образом, что тяжелая дубовая дверь в комнату в нем ни в коем случае не могло отразиться, поэтому вошедшего Лена видеть не могла. Скорее, услышала скрип половицы.

Она обернулась и сделала несколько шагов в сторону, так, чтобы шкаф не загораживал поля зрения. И увидела его.

Очень странное впечатление он на нее произвел.

Бывает такое: если очень давно не видел друзей, потом встречаешься с ними и понимаешь, что они ни капельки не изменились. Так же точно готовят чай на кухне, те же точно характерные словечки, те же выражения лица, те же реакции… И одновременно – по-новому сидят, подперев щеку рукой, по-новому встречают тебя, иные слова говорят… А если еще глубже копнуть, то выясняется, что изменения эти поверхностные.

Вот такое трудноописуемое чувство узнавания или даже какой-то близости ощутила Лена, когда увидела вошедшего. Это ничего не имело общего с так называемой «любовью с первого взгляда» или «родством душ»… просто этот человек настолько отличался от всех, когда-либо виденных ею, что непостижимым образом казался уже прежде знакомым. Словно она видела его давным-давно, да забыла.

Внешне он ничего особенного из себя не представлял. Это был мужчина лет, наверное, тридцати или тридцати пяти, «приятной наружности», как принято говорить. Даже очень приятной. Ростом, правда, маловат – Лене всегда нравились высокие, а этот был выше ее всего лишь на голову.

Держался он с той вежливой естественностью, которая присуща хорошим секретарям и профессиональным продавцам, но казался честнее.

«Очень хороший продавец. Высший класс».

– Елена Владленовна? – спросил он серьезно.

Лена кивнула и покраснела, как всегда, когда называли по имени-отчеству (слава Богу, в ее годы это случалось нечасто). Иметь отчество «Владленовна» вдобавок к фамилии «Красносвободцева» в наше время странно и неприятно. А уж каково, наверное, приходится папе, да еще с отчеством «Ильич»…

Хорошо, что вошедший фамилию добавлять не стал.

– А меня зовут Сергей Петрович Комаров. Такое вот обычное усреднено русское имя… – он обезоруживающе улыбнулся, словно бы давая понять, что на самом-то деле ни в коем разе посредственностью не является. Лена этому сразу поверила. – Можете звать меня Сергей Петрович, но на «ты». У нас принят полуофициальный стиль общения.

У кого «у нас»?

– Только, пожалуйста, меня зовите просто Лена.

– Здравая мысль, – он снова улыбнулся. – Пойдемте, прогуляемся. У вас, наверное, много вопросов, как раз все и расскажу.

Он посторонился и вежливо пропустил Лену в дверь вперед себя.

«Нет, не секретарь, – подумала она. – Вежливый проводник или экскурсовод из старых советских фильмов».

Они прошли по длинному темному коридору, вдоль одной стены которого тянулись одинаковые почерневшие от времени двери, а вдоль другой – похожие на двери марины с человека размером. Море на всех было черным, буйным, под не менее мрачным свинцовым небом. «Ну и вкусы…» – оценила про себя Лена.

Потом они оказались на верхней площадке невысокой лестницы, которая спускалась в какой-то не то зал, не то холл. В холле этом стояло три круглых стола, на каждом из столов – три перевернутых стула. Пол влажный, как будто только что помыли. Еще Лена краем глаза заметила большой шкаф с фарфоровой посудой и почему-то русскую печь на всю стену.

Поймав ее взгляд, Сергей Петрович коротко пояснил:

– Печь не просто для антуража. Хотите верьте, хотите нет, но иногда мы ее используем.

– Детей запекать?

– Можно и детей, – последнюю фразу Сергей Петрович произнес совершенно серьезно.

Но страшно Лене не стало.

За дверями холла оказался тот самый луг, который Лена видела из окна, прохладный и росистый. По лугу бежала извилистая тропинка, спускаясь к речке. Кажется, она так и просилась под ноги, и зову этому не было никакого желания противиться. Напротив, казалось, что, если не пойти по ней, то пропадет из утра что-то важное… У Лены впервые возникло чувство, которое теперь ей было суждено испытывать довольно часто – чувство, что все вокруг, и день этот, и ее спутник, и она сама, покоится на крайне хрупких весах, и ни в коем случае нельзя сказать или сделать что-то лишнее или не сделать чего-то, нельзя терять равновесие. А то полетишь в пропасть, имя которой – беспомощное отчаяние.

Руки опускались. К счастью, ей ничего не нужно было делать и пока что ничего не нужно было понимать. Просто идти по лугу следом за Сергеем Петровичем.

Они неторопливо зашагали по тропе. Снаружи оказалось теплее, чем Лена думала, солнце пригревало. Это было удивительно. Из холодов и нерастаявшего снега – сразу в почти полное лето.

– Что последнее вы помните? – спросил Сергей Петрович.

Вопрос был не так-то прост.

– Что сердце остановилось. И – облегчение с обидой пополам, – Лена помедлила секунду. – Вы не думайте, у меня не шок. Я понимаю, что умерла. Но это… не больница явно, на рай или ад непохоже… Опять же, свитер… – она потянула зеленую шерсть. – Я прекрасно его помню… Мы с мамой его выбросили. Но это ведь все и не бред… Мне таких ярких и разноцветных снов никогда не снится!

– Отлично, что вы все понимаете! – явно обрадовался Сергей Петрович. – Приятно иметь с вами дело. А то иногда начинается… слезы, сопли… Да, вы действительно умерли. Но, хочу вас обрадовать… или огорчить: ваше земное существование закончилось окончательно и бесповоротно.

– А что, бывают альтернативы? – без тени сарказма спросила Лена.

– Вы Библию читали? – он спросил это так, как спрашивают: «Ты что, дура?». Только вежливее. Потом продолжил более легкомысленно:

– Конечно, нет, в наше время молодые и красивые девушки не читают Библию… Если вкратце – вариантов посмертия может быть несколько, и я точно не знаю, какие именно. Вам достался на редкость неканонический. Но Благовестию не противоречит, не беспокойтесь, Страшный Суд мимо не пройдет. Вас просто телесно воскресили несколько раньше, чтобы вы делали то, до чего у живых не доходят руки.

– Так это… все-таки рай? – вздрогнув, Лена окинула взглядом мирный пейзаж.

– Нет, что вы! Это место, где мы живем… ну, и не только мы. Вы бы назвали его параллельный миром, но это вообще не мир. Это… что-то вроде декорации. Она неотличима от оригинала, но настоящей жизни в ней нет. Если мы говорим о «жизни» в земном понимании. К семи дням творения это место отношения не имеет. Оно было создано уже после падения Вавилонской башни, когда Господь в неизречимой милости своей решил отделить зерна от плевел… Ах, пойдемте присядем. Это долгая история.

Он махнул рукой на большое поваленное березовое бревно чуть в стороне от тропинки, уже почти на берегу реки. Лена послушно села, не обращая внимания на то, что кора была влажной от росы, а Сергей Петрович пристроился рядом.

И он рассказал ей вот что.

Люди всегда стремились встать вровень с Богом. Всегда хотели покуситься на все тайны мироздания, раскрыть секреты, для них непредназначенные. Совладать со смертью. Из всех проявлений дарованной человеку свободы воли самое страшное – возможность убивать себе подобных. Но если человек научится исправлять последствия этого своего поступка, будет еще страшнее.

Люди обречены умирать. Смерть – как ни странно – вот то, на чем стоит мир. Сорви с нее покровы, обнажи ее суть, уничтожь страх перед ней – и погибнет все. Но с начала истории ни на что не были так направлены усилия людей, как вот на это самое. И самое противное: под руководством Врага рода человеческого люди вполне способны достигнуть своей цели. Но, понятное дело, ничего хорошего из этого не выйдет.

Бунтовать против судьбы – это тоже одно из проявлений свободы воли. Но никто не имеет права менять промысел Божий – и вот создана была служба Смерти.

– Нас учредили очень давно, – продолжал Сергей Петрович. – Так давно, что уже никто толком и не помнит, чем же мы занимались вначале. Сейчас наш, Российский департамент, состоит из тринадцати отделений. Первое – общий контроль, учет рождений и смертей, второе – отслеживание философских идей, сокрытие тайн, третье – вероятностные линии судеб… и так далее. Наше отделение – Тринадцатое, или еще СС – служба симарглов, – он улыбнулся. – Аббревиатура полуофициальная, ее, наверное, еще лет двести любить не будут. Есть восемьдесят девять секторов, по числу округов, как вы догадались. На каждый округ, как правило, приходится от трех до пятнадцати сотрудников, больше не надо. Исключение – Петербург, на нем двадцать семь человек. Самое беспокойное место! И все эти люди занимаются тем, что залатывают дыры в работе остальных отделений. Поэтому иногда нас называют Аварийным Департаментом или Службой Спасения… опять это СС, верно? Никак от него не отделаться.

– То есть, Тринадцатый департамент занимается случаями, когда кому-то удалось что-то поделать со смертью, да? – с содроганием спросила Лена. – Ожившие покойники, привидения…

– А также вампиры – вот уж гадость так гадость! – кивнул Сергей Петрович. – В последние триста лет. В последние двести лет – еще и философские камни, эликсиры бессмертия, вызванные из подземелий демоны и так далее. Не говоря уже о совсем экзотических случаях, вроде оборотней-медведей из Йошкар-Олы…

– А как оборотни-медведи связаны с бессмертием?

– Никак. Просто они пожирали не только тела, но и души убитых ими людей. Видите, мы этим тоже занимаемся. Балансом душ и тел. Напомните мне, чтобы я вам потом рассказал об одном случае, когда две души оказались в одном теле. Медиум попытался вызвать душу своей жены… ну, и доигрался. Человеческое тело двух душ выдержать не может, поэтому умерло. Но сами души никуда не делись. Получился ходячий мертвец с раздвоением личности. Как группа Рюмина его брала – это просто поэма.

– О-ох…

Припекало все ощутимее, и Лена стащила через голову свитер. В одной футболке стало прохладнее, но зато все вокруг показалось удивительно настоящим. Ветер настоящий, солнце настоящее, трава настоящая… и она, Лена, жива! И сердце больше не болит.

– Смотри на это дело так, – посоветовал Сергей Петрович. – Работа, конечно, тяжелая и грязная, но зато ненормированная. Это преимущество, как ни странно. Бывает, неделями не всплывает никакого дела – знай себе лежи и загорай. Опять же, на Земле можно бывать сколько хочешь. Никто не ограничивает. И коллектив у нас хороший. Не думаю, правда, что ты познакомишься со всеми… Даже я всех не знаю поименно – больше тысячи человек, как никак. Но у нас идеальная система подбора кадров, так что запомни: на любого из симарглов можно положиться. Любой посоветует и любой поможет.

– А почему симарглы?

– А тебе бы хотелось называться Ангелом Смерти? – он усмехнулся. – Симаргл – это крылатый пес, который помогал душам умерших пройти… туда, куда им надо было. Добрый и почитаемый бог славян. Мудрые все же у нас были предки. Знали, чего следует бояться, а чего нет.

– А что, смерти бояться не следует?

– Не закономерной во всяком случае. Вот ты попробовала – страшно?

Лена честно покачала головой. Потом не менее честно добавила:

– Вот теперь действительно становится страшно. За маму с папой. И за Катю. И за… – она смутилась было, но потому упрямо закончила. – И за еще одного человека. Как они там? Они думают, что я… что меня совсем-совсем нет.

– А вот с родными и знакомыми видеться нельзя, – неожиданно жестко произнес доселе такой мягкий Сергей Петрович. – Это – один из немногих запретов, очень строгий. И, поверь мне, – я ведь тоже это на своей шкуре испытал – это не столько для их блага, сколько для твоего. У тебя теперь новая жизнь.